***
Бесшумно проникнуть в квартиру не вышло. Как на зло, Аллен задел плечом подставку для зонтов, и грохот от падения мог, наверное, разбудить весь дом. - Черт… Вернув подставку в прежнее положение, Уолкер, ковыляя на одной ноге и держась за стенку, кое-как добрался до гостиной. Но входить он не спешил. Седоволосый нервничал. Сейчас, когда им с Кандой ничего не мешает, юному пианисту вдруг стало страшно. Липкое и вязкое, это чувство поглощало полностью, во рту появлялся тошнотворный привкус, и тело прошибал озноб. Его охватила паника. Казалось, нет ничего проще, чем открыть дверь и переступить порог. Но его ноги словно попали в умело сделанную ловушку. Что он скажет Канде? Мальчик не знал. На языке вертелись слова, в голове царила полная неразбериха, а в душе – пожар. Неконтролируемый, разгорающийся с каждым новым вздохом. Пожар, имя которому дать было невозможно… «Ты не можешь вечно отпираться, Аллен, - пронеслась в голове мысль. – Нужно отвечать за свои поступки». Отвечать – легко сказать, но так трудно сделать. Он никогда не отличался особой храбростью, хотя местами совершал бессмысленные и опрометчивые поступки, о которых, возможно, и жалел. Но сейчас… Сейчас от его поступка зависело многое – их будущее с художником. Каким оно будет, решать только им. Если в израненном сердце сохранилась искорка надежды и любви, то, возможно, их хрупкое счастье будет долгим. Как хрусталь: девственным, прозрачным, переливающимся многочисленными разноцветными бликами, таким красивым, как сама их жизнь, но, в тоже время, таким крепким и нерушимым.***
Только вот разговора не получилось. Как только Аллен вошел в комнату, сердце его пропустило удар, рухнув куда-то вниз. По коже пробежала волна дрожи, мелкой и практически незаметной, и, бросив взгляд на сидящего на полу Юу, Уолкер понял: пустая голова ему не помощник, а язык прилип к небу и онемел. Молча подойдя на ватных ногах к художнику, Аллен сел рядом с ним, опустив взгляд и вздохнув. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Раз, два, три… - Бесит. Уолкер поднял недоуменный взгляд, и его губы чуть заметно дрогнули. Собравшись, наконец, с силами, подросток произнес: - Нам надо поговорить. Канда, казалось, его вовсе не слышал, продолжая что-то про себя ворчать и строить недовольное лицо. Бледная кожа покрылась багровыми пятнами, а губы брюнета были поджаты. Одного мимолетного взгляда хватило, чтобы понять: с Кандой что-то не так. Канда злился. Только вот…почему? Что такого должно было произойти, чтобы Канда стал излучать негатив всем своим видом и… и испортил несколько картин? - Юу, что с тобой? – рука пианиста успокаивающе погладила японца по плечу, а взгляд серых облаков внимательно всматривался в лицо азиата, стараясь различить на нем причину столь странного поведения. Но Канда молчал. Тихое, прерывистое дыхание приятно щекотало кожу седоволосого парнишки. Так нежно. Так невесомо и чарующе. Так успокаивающе, пронзительно. Сердце пропустило удар, и Аллен на секунду забыл, каково это – дышать. А потом снежной лавиной на него нагрянула тревога. Но стоило ему бросить мимолетный взгляд на уцелевшую часть картины художника, как она рассыпалась на множество осколков, что блестками сейчас, наверное, украшали ковер. Уолкер невесомо коснулся лба брюнета, все еще надеясь получить ответ на свой вопрос. Но тот, в свою очередь, исполнять это маленькое желание не стремился. Канда только резко встрепенулся, будто бы очнувшись ото сна. Он нахмурился – чужие прикосновения для него все еще были не так приятны и желанны. Пусть даже они принадлежали такому человеку, как Аллен. - Канда… Этот голос, это ничего не значащее прикосновение… Лицо японца на миг просветлело. Что же на него нашло? Прекрати, прекрати, Юу. Не будь идиотом… Тихо фыркнув, Юу вновь нахмурился и произнес: - Что так долго шлялся? Голос художника при этом звучал как-то глухо и сухо. Словно выкачали из японца все краски жизни, и перед пианистом теперь находился всего лишь пустой сосуд. - Я встретил по дороге Лави, - осторожно, словно боясь обжечься, произнес Уолкер. Подросток напрягся, пытаясь уловить в Юу хоть какое-то изменение, и не выдать себя этим. Канда вздрогнул, а затем упрямо поджал губы, отчего стал походить на обиженного ребенка, которому родители обещали на Рождество любимую игрушку, но вместо ожидаемого подарка получившего только вязанный бабушкой джемпер, насквозь пропахший кошками. Такая реакция была для Аллена забавной. Канда, сам того не понимая и, видимо, не замечая, дал ответ на мучающий Уолкера вопрос, произнести который у того не хватало смелости. - И? Натрепался вдоволь? – прошипел японец. Аллен невольно улыбнулся, отчего на его щеках появились ямочки, а Канда, быстро сообразив, что таким вопросом выдал себя с головой, поспешил добавить: - впрочем, можешь не отвечать – мне не интересно. «Ну да, как же… Не интересно ему, - улыбка Уолкера была сейчас похожа больше на ухмылку Чеширского кота, но его это мало заботило. – А то я не вижу…» Он уже было хотел ответить, что совершенно не верит его словам, но, подумав немного, пришел к обратному выводу: все-таки Канда вряд ли будет рад услышать в словах Аллена то, что он так упорно пока отрицал. А еще Уолкер просто боялся, что к Канде может вновь вернутся то странное состояние, и поэтому он только устало произнес: - Он только подвез меня. Видимо, зря… Брови Канды сдвинулись на переносице. Ему явно не понравился такой ответ. - Канда, - ладонь пианиста снова успокаивающе погладила брюнета по плечу, - он просто подвез меня. Ничего такого не было. - Да какое мне дело до этого? – гневно ответил Юу, дернувшись в сторону. Тик-так. Тик-так. Тик-так… Сердце ухнуло, остановилось и камнем рухнуло вниз. А ведь он до последнего продолжал думать о том, что он правильно понял поведение Канды сегодня. Думал, что… А что, собственно, он думал? Просто до последнего тешил себя угасающей с каждым часом надеждой на то, что между ними теперь есть нечто большее, чем просто дружба и забота друг о друге. Ведь вчера все казалось таким нереальным, таким волшебным, таким… правильным. Но он все же ошибся. Или поспешил с выводами. Не важно, в общем. Поэтому он молчал, не зная, что ответить. Раньше ведь он обязательно нашел бы ответ на любую реплику Юу, неважно на какую – колкую, обидную или же теплую и успокаивающую с нотками беспокойства и заботы. Не показной, обременяющей, а именно искренней и желанной. Вздохнув и найдя в себе силы произнести хоть слово, Аллен поднялся и вымучено улыбнулся. - Да, ты прав. Чего же… - пробормотал он, собираясь покинуть комнату. – Не сиди долго, ладно… Что? Подумать только… Что это на него нашло? Взгляд серых глаз метнулся на удерживающую его запястье руку. Тонкие пальцы, сейчас испачканные краской, держали крепко, будто бы от этого зависела жизнь художника. Только вот прикосновение совсем не было грубым: в нем, несмотря на сильную хватку, была только нежность и робость, словно Аллен был хрупок и настолько раним, что любое соприкосновение с чем-либо могло быть для него губительным. И в сердце от этого появилось такое незнакомое, непонятное чувство, от которого хотелось убежать далеко-далеко, спрятаться как можно дальше, чтобы никто не нашел. - Юу? Но Канда вместо ответа вновь потянул его на себя, заставляя Уолкера беспомощно опуститься на ковер. Канда молчал. И седоволосому показалось, что они вновь вернулись к тому времени, когда только познакомились. Канда вел себя точно также как и тогда. И это пугало. Ведь Юу сейчас походил на испуганного ребенка, родители которого постоянно пугают его за провинности байками про живущего под кроватью Монстра, который ночью обязательно придет и заберет в страну Монстров. Художника била мелкая дрожь, он был бледен. И скрыть свои истинные чувства у него получалось все хуже и хуже. Нервы, натянутые пружиной, лопались с каждой секундой, и маска, уродливая, отталкивающая, блекла под гнетом истинных противоречий. Хотелось помочь. До дрожи в коленках, до скрежета зубов, хотелось. Так, чтобы не только Канда, но и окружающие это заметили. Вот поэтому Аллен и не стал отталкивать его. Когда его губ коснулись холодные губы японца, Уолкер только шумно втянул носом воздух, переплетая пальцы рук и поддаваясь навстречу. А еще… он не хотел отпускать его. Ведь Канда однажды сказал ему то, ради чего другие люди продали бы свою душу и совершили бы множество глупых, необдуманных и опасных поступков. «Научи меня жить заново, Аллен…»***
Шок от звонка умершего друга прошел только через несколько дней. Дней, которые показались ему Адом. Канде казалось, что он идет по канату натянутых чувств. Канату, концы которого держал с одной стороны веселый юноша с карамельными глазами, а с другой – мальчишка с немного печальной улыбкой, огромным сердцем и теплыми глазами. Японец не видел его глаз, но был точно уверен в праведности своих дум. Юу считал, что глаза Аллена – теплые, лучистые, наполненные жизнью и добротой крупицы огромного зеркала его необъятной души. Ведь когда Аллен смотрел (художник остро это ощущал), в груди по непонятным причинам разливалась теплая жидкость, и нега обхватывала все естество японца, и казалось, что внутри у него целый рой бабочек, красивых и свободолюбивых. Н-да, что ни говори, а он стал до жути сентиментальным. Бабочки какие-то, чувства… Но для Канды это сейчас не имело смысла. Рано или поздно эта сдерживаемая плотина должна была рухнуть, и могучие воды неуправляемой стихии накрыли бы все с головой, затопляя собой самые потаенные места его прогнившей и израненной, голодной до тепла, души. А кто разрушил бы это сооружение – не волновало. И сейчас оставалось это только принять, даже если это было противно. Эта новая и недавно открытая страничка его личности была важной, ибо она передавала самую суть его существования, самое ценное, хрупкость которого была заметно ощутимой. Но говорить и понимать – одно. Намного сложнее все это воплотить в жизнь, незаметно от остальных. Незаметно, ибо другим людям от такого понимания могло быть только больнее. В тысячу или десять тысяч раз. Канда был опустошен. Мыслей в голове не было. Они покинули его, и возвращаться не собирались. Словно чего-то испугались… Выпитое озеро выглядело настолько ужасным и убогим, что мир вокруг резко потерял свои краски и прежнее очарование. Без живительной влаги окрепший росток быстро погибал, и помочь ему никто не стремился. Канде было плевать. У него сейчас не было ничего. Хотелось только одного – стать ничтожно маленьким, завернуться в свой кокон и не существовать. Стереть себя с полотна мира, не оставив даже напоминания о том, что был когда-то такой человек. Даже творить не хотелось. От этого, наоборот, хотелось спрятаться, разворотить мастерскую ко всем чертям. Осознание того, что теперь все это ненужно – эта новая способность воспринимать окружающий мир, это умение продолжать свою работу и стремиться к мечте – ледяными шипами припечатывало к плитам разрушенного мира, и серое небо вокруг него стремительно приближалось к его жалким останкам. У него ничего не было. Пустой сосуд для чувств, опустошенный по ошибке. Его палитра тоже была пустой и безжизненной. Все краски в ней смешались и высохли, и пыль от получившейся смеси была ужасной и тошнотворной. Он метался в агонии, заходился в немом крике, громил мебель, пугая окружающих, разрывал свою душу, но образовавшийся внутри сгусток тупой боли и безразличия не хотел покидать его грешное тело. Сгусток, вырываясь на свободу, ударялся с глухим стуком о препятствия и вбирал в себя еще больше грязи и разочарования, возвращаясь к носителю. Внутри все горело, кричало, отторгало, ломалось. Громкие и частые удары сердца, оскал и безликий Некто, стоящий над ним и всем миром. Миром, который в одночасье стал серым. Бесцветные кадры воспоминаний, оборванная лента его персонального кинофильма, мертвый голос и леденящий холод… Одиночество оповестило о своем приходе, громко хлопнув дверью сознания. Некто хотел стать полноценной личностью. С воспоминаниями, новой жизнью, но Канда мешал ему осуществить свое желание. И единственное решение Некто видел в смерти. Никто и не будет горевать по тому, чья жизнь пошла под откос от одного эпизода или же простого телефонного звонка. Зачем тот, кто сломался так легко? Поэтому смерть – выход из положения. Это решение всех проблем. Новый переход в абсолютно безэмоциональный мир. Неизвестный, но манящий своим спокойствием и обещанием выполнения глупых желаний. Мир, в котором не будет править этот уродливый Некто, что пугает только одним своим именем. Именем, от которого сердце останавливается, и алая жидкость – начало из всех начал – тонкой теплой струйкой стекает по бетонным стенам. Но Канде такое не нравилось. Не нравилось, и он сопротивлялся, вцепившись зубами и руками в этого неизвестного мучителя, пытаясь вернуть себе привычное состояние и свою жизнь. Но сил становилось все меньше и меньше, желание постепенно угасало, уступая место апатии, и когда Алма позвонил во второй раз, Юу был готов выполнить условие своего мучителя. Некто победил.