на пылающий город падает тень

***

Возвращения Олега из армии я жду, как второго пришествия. В положительном ключе или отрицательном — вопрос второй, но по масштабу события вполне сопоставимые. Дни проходят в учебе, ночи — в работе над проектом, и на тоску времени нет. Конечно, не считая того, что отсутствие Олега болит где-то в грудной клетке, как будто бы Волков увез мое сердце с собой. Две течки я провожу на блокаторах, чтобы не отвлекаться от проекта и не провоцировать альф-одногруппников. Поступить на техническую специальность, будучи омегой — достаточная удача. Заслужить авторитет у преподавателей, как умный и ответственный студент, а не кокетливый омежка, норовящий выскочить замуж — настоящее чудо. Чудо, выстраданное бессонными ночами за ноутбуком, ровными шеренгами энергетиков и километрами компьютерных кодов. Мне, как детдомовскому, и как омеге, ничего не доставалось просто так — кроме Олега. Любимый приезжает неожиданно. В последнем письме не было никаких дат, только льющееся между строк желание долгожданной близости, да родной солоноватый запах дыма и хвои, пропитавший бумагу. Олег приезжает, не предупредив, и первым делом принюхивается. Ищет запах чужих альф, еще не положив дорожную сумку на пол. — Олег, господи, я так скучал, — подбегаю и прижимаюсь лицом к его груди, решая подумать о странном поведении альфы позже. Колени тут же слабеют. Волков бросает поклажу и подхватывает меня на руки, стискивает, как невесту. — Серёженька, птенчик мой, дождался… — Конечно, дождался! Пойдем скорее на кухню, я еду закажу, а то дома только чай и доширак. Наконец-то ты вернулся… Олег хмурится, спуская меня на пол. — На кухню? — повторяет он недоверчиво. — А почему не в спальню? Ты там кого-то прячешь? — Кого я там прячу? — обижаюсь, и не на шутку. — Я год ни одному альфе даже не улыбнулся, две течки вытерпел на блокаторах, ждал тебя, а ты…! Не веришь мне теперь? — Хочу верить, — Олег кладет свои руки мне на плечи и притягивает ближе. — Хочу верить, но ты слишком красивый и слишком вкусно пахнешь — я не могу поверить, что все альфы вдруг разом ослепли и потеряли обоняние. — Я люблю тебя, Олег. И я никогда тебя не предавал, и никогда не предам. — Хорошо, птенчик мой, я тебе верю. Идем в спальню, и ты мне это докажешь не словами, а делом. — Ладно, дай мне только… Договорить Олег не позволяет. Он подхватывает меня на руки — лампочка наполовину разряженного ноута с недописанным кодом мигает оранжевыми глазом, словно издеваясь — и несет в спальню. Там все сразу идет не по утвержденному сценарию. Меня скидывают на покрывало, как мешок картошки. — Олег, ты что…? — Молчать. Я хотел дождаться течки, но планы придется поменять, птенчик. — Подождать течки зачем? Какие планы? — Сейчас узнаешь. Снимай одежду. Я знаю, что лучше не спорить — особенно сейчас, когда взгляд Олега тяжелый и темный. В постели у него почти никогда не бывает такого взгляда; что-то не так, после армии с ним что-то не так. Я раздеваюсь быстро, скидываю футболку и пижамные штаны, за ними белье. Олег, напротив, снимает свою форму медленно, красуясь выросшими мускулами, огрубевшими руками и мощными бедрами. — Скучал по моему члену, детка? — Скучал, безумно по тебе скучал, Олеж, — бормочу, опуская глаза. — По тебе скучал и по нему тоже. Я поднимаюсь, становясь на колени, и тянусь вперед, но Олег резко отстраняет мои руки от себя. — Ложись на живот, — холодно приказывает Волков. — Проверим, как твои любовнички растрахали эту сладкую задницу в мое отсутствие. — Не было никого, Олег, никого! — я всхлипываю, но повинуюсь. Мне страшно и обидно — не изменял ведь Олегу ни с кем, даже не думал об этом, даже во сне, а он — вот так! Поворачиваюсь лицом в подушку, прохладный воздух касается обнаженной кожи спины и ягодиц. Кровать жалобно скрипит под весом Олега, и я чувствую два пальца, поглаживающие ложбинку пониже поясницы. — Люблю твои веснушки, Серёженька, — говорит Олег, но в его голосе нет нежности — только холод. От этого холода меня прошивает иррациональный ужас: что-то случится, прямо сейчас, что-то плохое, гораздо худшее, чем жесткий трах без подготовки — этим меня уже не удивить. — Ммм, боже, как сладко ты пахнешь… Ну, так что, скажешь правду? — Какую правду? — голос срывается, заглушается подушкой. Мне страшно, и горько, и тошно, но свободной рукой Олег прижимает меня к постели за шею, и сбежать уже нет никакой возможности. — Олеж, ты меня пугаешь. Я так соскучился по тебе, зачем ты устраиваешь не пойми что из нашей долгожданной встречи? — Не скули. Я хочу услышать, под кого мой омежка ложился, пока я был в армии. Скажешь правду — и я смажу тебя перед тем, как выебать. — Ни под кого! Это правда, почему ты мне не веришь! — крик выходит глухой, горло саднит от сжавшихся пальцев Волкова. — Я не смог бы, даже если бы захотел, я всегда о тебе только думаю, когда в душе дрочу, когда сны эротические снятся, у меня ни на кого больше не стоит, только на тебя, Олег, я клянусь, перестань! — Ладно, ты сам напросился. Олег наваливается сзади, тяжелый и горячий, выбивает дыхание, оставляя ловить ртом воздух, и резко толкается бедрами вперед. Боль невыносимая — у меня давно, слишком давно никого не было, а он даже не попытался подготовить меня пальцами. Из горла рвется громкий отчаянный крик, но Олег словно бы его не слышит. Он входит глубже, раздвигая толстым членом нежные стеночки. — Пусти, Олег, пусти! Ну больно, не надо, пусти меня! — рыдаю, хватаясь за его руки, за простыни, за одежду. — Хотя бы смазку возьми, порвешь же, господи, ну пожалуйста! — Это я решу, заслужил ты смазку или нет, не ты, понятно? Олег двигается немного вперед, так, что его губы щекочут мое ухо, понижает голос: — Я чуть с ума не сошел, думая о том, как вокруг тебя вьются чужие альфы, мой мальчик, а я — там, в армии, и никак не могу им помешать. Больше мне не придется волноваться, потому что… Тише, птенчик, сейчас будет немного больно. У меня проскальзывает мысль, что правильное окончание предпоследней фразы Волкова, должно быть: «потому что теперь я всегда буду с тобой», но в следующую секунду я чувствую укус. Я кричу и вырываюсь, не осознавая, что делаю себе так только хуже. Боль в шее гораздо сильнее, чем от чужого члена, рана пульсирует, зубы альфы смыкаются в моем теле, по коже на подушку тут же начинает стекать кровь. — Не ори, всё уже, сейчас пройдет, — обрывает Олег, зализав укус. На его губах кровь, на подушке — тоже, его член продолжает вбиваться в мой нерастянутый вход, причиняя дополнительную боль, пока шея горит огнем. — Ты… ты поставил метку! Ты не спросил меня, я не… — Ты — мой омега, с чего бы это мне спрашивать? Теперь я буду знать, что никто не трахает моего истинного, пока я на другом конце страны. — Стой! — боль не проходит, перед глазами плывет кусок стены, и кружатся темные точки, от жестких толчков Олега хочется скулить, но его слова ранят меня еще сильнее. — Как — на другом конце? Ты же вернулся, ты отслужил! — Я подпишу контракт на три года, — холодно отвечает Олег, продолжая грубо толкаться до самого основания, — а ты будешь ждать меня из отпусков, как хороший послушный омежка, учиться и писать свою соцсеть. — Нет! Нет, — слезы сами наворачиваются на глаза. — Ты обещал, что вернешься, обещал, что у нас все наладится, Олег, ты не можешь меня снова бросить! Олег не отвечает. Он ускоряется, трахает с оттяжкой, сжав обеими руками мои ягодицы и разведя их в стороны, наблюдая, как член исчезает в покрасневшей от болезненного трения дырке. Кричать уже бессмысленно — я зажимаю рану на шее рукой и кусаю подушку, когда Волков вбивается изо всех сил, приближаясь к оргазму. Я пытаюсь расслабиться. Это ведь Олег: Олег, который защищал меня от хулиганов в детдоме. Который храбро дрался за меня, не жалея собственного здоровья, до последней капли крови. Который поддерживал меня, когда все прочие говорили, что вместо МГУ я окажусь на панели, потому что омегам в информатике делать нечего. Расслабиться не выходит — он толкается слишком резко и сильно, боль синхронизируется с сердцебиением, прорастает в непрерывную агонию. Утром он извиняется минетом и блинчиками, а затем — походом в Эрмитаж и на развод мостов. Все снова приобретает налет нормальности. Дальше жизнь течет размеренно: Олег уезжает в Сирию, а я возвращаюсь к работе над проектом. Метка заживает долго, и мне приходится до конца месяца носить закрытые водолазки. Проект соцсети, диплом, подработки и бесконечные пары смешиваются в комок недосыпа и хронической усталости. Так проходит полгода, а затем Олег приезжает в отпуск. Приезжает — и вытрахивает из меня всю душу, каждый день своего визита, иногда по нескольку раз. Он раскладывает меня задницей вверх на столе, диване, кухонном гарнитуре, перегнув через раковину. Мы ссоримся из-за противозачаточных таблеток: последнее слово остаётся за мной, потому что Олег соглашается с двумя аргументами. Первый — перед рождением возможных детей, я должен подлечить ментальное здоровье, расшатанное еще в детдоме. Второй — Олегу нравится — он сам неоднократно об этом говорил — что я до сих пор принимаю его с трудом, что требую растяжки даже в течку, и он не хочет после родов терять это ощущение узости. Натрахавшись до потери сознания, Олег уезжает в свою обожаемую пустыню. Через полгода приезжает снова, привезя с собой запах чужих омег — другой, нездешний, сладкий и горький, как специи и полынь. Много разных запахов. В моей жизни появляется новое лицо — Марго, дизайнерка, бета. Мы встречаемся случайно, на одной из выставок Эрмитажа, и говорим о живописи позднего Возрождения аж до закрытия музея. С Марго спокойно и комфортно, без запахов и тревоги, как с другими людьми. Эта дружба, какой бы прекрасной она не была, заканчивается спустя пару месяцев. Ссору начинает сама Марго — она постоянно говорит об Олеге гадости — о моем альфе, в моем присутствии! Однажды я срываюсь на нее, кричу, что она просто завидует нашей связи и тому, как сильно мы друг друга любим. Марго в ответ выплевывает, что метка пережала мне доступ кислорода, и чтобы я не звонил ей, пока не осознаю, какой мой альфа мерзавец. Потеря Марго теряется на фоне следующего отпуска Олега: с каждым приездом я вижу в нем все меньше Олега, и все больше кого-то другого, кого не хочу видеть ни в своей жизни, ни в своей постели. Кого-то, кто связан со мной меткой на всю жизнь, от которого невозможно скрыться. От которого не получается, но и не хочется скрываться.