MGPD Preferences

Федор Иванович дает тебе выходной. И ты вообще-то очень ему за это благодарна, потому что чувствуешь, что стоит тебе покинуть больницу, и ты просто рассыпешься, сдашься и впадешь в истерику. Пока ты здесь, есть слабое, но такое нужное ощущение, как будто Игорь совсем рядом, стоит только несколько шагов сделать, и ты сможешь увидеть его, взять за руку, поговорить… Только вот Гром в реанимации, куда никого не пускают, а единственные, с кем ты здесь можешь взаимодействовать — это чета Прокопенко, сменяющих друг друга, врачи, которые подходят, чтобы поделиться с вами новостями про Игоря, и чертовы родственники других пациентов, которые порой так и напрашиваются, чтобы получить в нос. Потому что слишком уж говорливые, слишком расстроенные… и потому что слишком сочувствующе смотрят, хотя Игорь все еще жив. Ты обещаешь, что, когда Гром наконец придет в себя, ты хорошенько его отчитаешь, а после заберешь к себе и больше никуда не отпустишь. Если нужно, будешь по пятам ходить за ним, чтобы быть точно уверенной, что он никуда больше не вляпается. Конечно, это не поможет, Игорь все равно будет куда-нибудь рваться, делать необдуманные шаги, но ты хотя бы будешь рядом, чтобы, если что, прикрыть его. — Какой же ты дурак, Гром, — выдыхаешь ты в какой-то момент и трешь лицо руками. Прошло уже несколько дней, но Игорю не становится лучше. Наоборот, показания врачей все более неутешительны, они смотрят на тебя все с большим сочувствием, подходят все реже, потому что ничего нового не происходит… Игорь медленно умирает. И черт, как же страшно, что ты никак не можешь ему помочь. Больница становится твоим домом, ты больше не возвращаешься в свою квартирку, не появляешься на работе, ни с кем не разговариваешь и ждешь, ждешь, ждешь… Ждешь, когда тебе или предложат попрощаться, или скажут, что Гром идет на поправку. Второй вариант лучше, конечно, но ты вдруг ловишь себя на мысли, что настраиваешься на первый. Ведь, как бы больно ни было, Игорь — человек, а люди могут противостоять далеко не всему. Федор Иванович и его жена Лена постоянно рядом, они сидят с тобой, но, к счастью, не пытаются заговорить, кажется, прекрасно понимая, что ты вряд ли сдержишься. Потому что с каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой ты чувствуешь, как надежды остается все меньше. Хочется совсем по-детски разреветься, дать волю эмоциям, но ты продолжаешь держаться хотя бы ради Игоря. — Т/И, хочешь кушать? Ты почти поправляешь Лену инстинктивно, потому что так вообще-то не говорят, что-что, а с русским языком у тебя никогда проблем не было. Папа всегда недовольно цокал, когда ты в очередной раз исправляла его ошибки, но постепенно привыкал и даже начинал говорить правильно… Только сейчас-то совсем не время и не место, и ты лишь мотаешь головой. Вообще-то, если бы не Лена, ты бы наверняка уже давно умерла от голода, потому что уходить из больницы ты точно не собираешься. Пару раз медсестры пытались уговорить тебя отдохнуть хоть немного, убеждали, что Игорь в надежных руках, что ему ничего не угрожает. Но возможно ли вообще, чтобы кто-то тебя в чем-то переубедил, если ты поставила цель дождаться окончательного вердикта? Нет. Даже если ждать придется вечность. — Т/И, поешь, пожалуйста, ты давно не ела. — Лен, я в порядке. Ты как-то очень быстро переключилась на то, чтобы называть женщину по имени. Наверно, дело в том, что мысли были заняты другим, поэтому, когда она попросила тебя не обращаться слишком официально, ты просто приняла правила игры. — Т/И, я волнуюсь за тебя. Вот Игорь очнется и будет злиться, что мы о тебе не позаботились должным образом. Хочется усмехнуться и сказать, что, пока Игорь о себе позаботиться не может, не ему сетовать на то, что ты себя запустила, но ты продолжаешь молчать. Потому что, черт, совсем не до этого. — Лен, я увидеть его хочу. Просто хочу увидеть. Я тогда успокоюсь даже немного, в каком бы состоянии он ни был. — Федя пытается договориться, чтоб кого-то из нас пустили, но врачи говорят, что он нестабилен, что нельзя, — сочувствующе отвечает Лена, откладывая принесенный контейнер с какой-то едой в сторону. Она пододвигается ближе, осторожно приобнимает совсем по-матерински и мягко поглаживает по спине. А ты представить не можешь, каково ей сейчас. О том, что у Федора Ивановича и Лены нет детей, ты узнала от Игоря. Он заикнулся как-то, ты даже сейчас и не вспомнишь, к чему это было сказано. Тогда ты не обратила на это особого внимания, но теперь воспоминание больно кольнуло где-то в груди. Игорь — их единственный по-настоящему родной человек, Лена относится к нему, как к собственному сыну… и Игорь умирает. Каково это — терять ребенка? Так же больно, как любимого человека? Или все-таки в разы больнее? — Лен, а ты… ты в порядке? Она растерянно смотрит на тебя, словно правда не понимает, к чему ты задала этот вопрос, а затем неопределенно качает головой. Что-то между да и нет. — Игорь мне очень дорог, и я хочу ради него держаться. Но я не знаю, сколько еще смогу, — честно отвечает она, и ты понимающе киваешь. В этот момент вы действительно чувствуете боль друг друга, понимаете, и ты обещаешь себе, что впредь будешь действительно пристально следить за Игорем. И ради себя, и ради Лены.

***

Это происходит еще через несколько дней, спустя какое-то время после того, как Игоря переводят из реанимации в какое-то другое отделение. Тебе хочется думать, что это хороший знак. Федор Иванович, проведя с тобой всю ночь, снова отправился на работу, а на его место пришла Лена. Сначала вы просто сидели в полном молчании, потому что за ту неделю с небольшим, которую вы почти непрерывно провели вместе, вы поняли, что вам и слов-то никаких не нужно, чтобы понимать друг друга. После Лена снова безуспешно пыталась тебя накормить, а потом… Потом ты, кажется, задремала на ее плече, потому что в следующий раз ты открываешь глаза от того, что Лена легонько потряхивает тебя, пытаясь растормошить. — Т/И, — ее взволнованный голос заставляет тебя резко выпрямиться и оглядеться. — Игорь в себя пришел. К нему можно! Ненадолго, конечно, но можно. Ты широко раскрываешь глаза, тупо моргаешь, смотришь по сторонам и поверить не можешь, что это правда не сон. Чтобы удостовериться, ты даже сильно щипаешь себя за руку и шипишь. Больно. — Иди давай, — улыбается Лена, а ты сглатываешь и неожиданно даже для самой себя мотаешь головой. Вряд ли к Игорю позволено пройти сразу вдвоем, а Лена и так настрадалась. Ей нужнее его увидеть. — Иди ты. Лена смотрит на тебя с недоверием и тихо выдыхает: — Ты же… Ты же так ждала его. Иди, Т/И. — Нет, Лен, — ты говоришь хрипло и чуть прикрываешь глаза. — Я еще успею. Иди лучше ты, я думаю, ему ты нужна. А я потом как-нибудь, когда снова позволят. Слова даются с трудом. Очень хочется наплевать на благородство и помчаться к чертову Грому, отчитать его, а потом крепко-крепко обнять. Но ты упрямо сжимаешь зубы и кулаки и выпрямляешься, а у Лены в глазах вдруг слезы появляются. — Хорошо, Т/И… Хорошо, — а после женщина добавляет чуть тише: — Спасибо. Она уходит, а ты жмуришься, едва сдерживая слезы. Но на этот раз их причина — не боль, не страх, а самое настоящее счастье. Чистое и искреннее. Игорь жив, он будет в порядке. Если он пришел в себя, значит, все хорошо. Лена возвращается некоторое время спустя. На лице ее улыбка, а в руках маленький листочек с неровными, явно с трудом написанными буквами. Она протягивает его тебе, и ты вчитываешься в написанное и чувствуешь, как сама улыбаться начинаешь. Дурак. Какой же дурак. В тот день ты возвращаешься домой, валишься на кровать и впервые за долгое время наконец высыпаешься, сжимая в руках листочек с криво выведенным посланием: «Иди домой, дурочка, поспи немного. Завтра увидимся, обещаю».