MGPD Preferences

Ты не помнишь, как добираешься до дома. Не помнишь, как садишься в первое попавшееся такси, как доезжаешь до нужного дома. Не помнишь, как водитель пытается заговорить с тобой, но замечает слезы на твоих щеках и замолкает. Ты не помнишь, как тебя с улыбкой встречает мама, а затем резко становится серьезной, когда видит твое заплаканное лицо. Ты не помнишь, как она почти насильно усаживает тебя на диван, пытается заговорить, убегает куда-то, приносит тебе стакан воды, в которую наверняка добавила валерьянку. Ты смутно помнишь, как дрожащими руками хватаешь стакан, но не пьешь, пытаясь выдавить из себя хоть слово, объяснить слишком взволнованной маме, что произошло, но получается произносить лишь нечленораздельные звуки. Еще в поезде ты пыталась дозвониться до Разумовского, все еще не до конца поверив, что это правда случилось. Ты чувствуешь, как мама мягко обнимает тебя, поглаживает по волосам, а ты всхлипываешь, цепляешься руками за ее пиджак и отчаянно что-то шепчешь, сама не понимая, что срывается с твоих губ. — Солнышко, ну что такое? — тихо спрашивает мама, и ты отстраняешься, моргаешь, пытаясь избавиться от слез, и полушепчешь-полупищишь: — Мам, Сережа… Мам, его… Он… — Боже, Солнышко, мне жаль, — мама понимает тебя без дополнительных слов. — Мне так жаль. Но может, это просто ошибка? — Я звонила… Я… — Маленькая моя… Ты осторожно ставишь стакан в сторону, всхлипываешь и закрываешь лицо руками. А ведь ты начинала чувствовать себя по-настоящему счастливой: училась на таком желанном направлении, встретила любимого человека, почти защитила диплом… А теперь все начало рушиться. Рушиться по-настоящему, бесповоротно. Ты сглатываешь, шумно вздыхаешь и поднимаешь глаза на маму. Какая же ты чертова эгоистка. Ты ведь даже не догадалась спросить, как папа… — Мам, а папа в порядке? — тихо спрашиваешь ты, чувствуя, что если ответ будет отрицательным, то ты уже не справишься. Слишком много потрясений за короткий промежуток времени. Мама поспешно кивает. — Да. Да, все хорошо. Ему еще одна операция предстоит, но сейчас все уже лучше, — ты выдыхаешь. Хоть где-то тебе все-таки повезло. Хоть что-то хорошее произошло. Только почему-то ничуть не легче. — Хорошо, — тихо отвечаешь ты. — Хорошо, я рада. Нет, конечно, ты действительно рада. Ты действительно рада, что папа в порядке, что он пойдет на поправку, что все снова придет в норму. Все… кроме Сережи. Потому что Сережа умер. Ты вздрагиваешь, когда раздается громкий звонок телефона. Вряд ли тебе позвонил бы кто-то из твоих одногруппников, поэтому… наверняка просто научный руководитель снова разозлился и решил разыскать тебя, несмотря на то, что перед отъездом ты всех предупредила. Официально. Сжав зубы, ты хватаешь телефон, смотришь на экран… и почти плачешь от облегчения, когда видишь такое родное имя. — Боже, Т/И, умоляю, прости! — слышишь ты испуганный голос Сережи на том конце провода. — Прости, пожалуйста! Прости! — Сережа, — выдыхаешь ты, расплываясь в улыбке, и мама улыбается вместе с тобой. Потому что Сережа жив, Сережа в порядке, боже, все хорошо. Все эти новости были глупостью, обманом, уткой, какие часто окружали Разумовского. Журналисты в очередной раз придумали что-то, распространили фейк… Ты вдруг чувствуешь, как к горлу поднимается жуткая ярость. Если Сережа в порядке, если он не мертв и вполне живо сейчас извиняется перед тобой, так какого черта он не брал трубку? А как же его «я всегда буду на связи»? Как он мог заставить тебя настолько перенервничать? — Разумовский! — рычишь ты. Тот начинает извиняться еще быстрее, еще испуганнее. — Прости-прости-прости, я просто не услышал, что ты звонила! — ты представляешь его покрасневшее лицо, широкие от страха глаза, трясущиеся руки… и не можешь злиться. — Не слышал? — переспрашиваешь ты. — И чем же ты занимался? На том конце провода воцаряется молчание. Кажется, Сережа просто стесняется сказать правду, которая тебе, возможно, даже не понравится. А ты все еще немного злишься на него, конечно, но вместе с тем испытываешь к нему такую жалость, что хочется прямо сейчас переместиться обратно в Санкт-Петербург, прижать его к себе как можно сильнее и никогда больше не отпускать. На всякий случай. — Я… Я заснул, — наконец виновато говорит Сережа, и все остатки твоей злости разом испаряются. Из-за постоянной работы Разумовский спит действительно мало, все чаще закидывается кофе, который, кстати, до ужаса ненавидит, чтобы не заснуть. А его сотрудники, кажется, этого не видят, поэтому постоянно приходят, звонят, пишут, задают вопросы. А Сережа, бедный Сережа, не может им отказать. Неудивительно, если в этот раз он отключился и проспал все, что только можно было проспать. В последние дни он вообще часто себе в этом отказывает, готовясь к действительно серьезной презентации, которая по-настоящему решит его судьбу. Ты даже пыталась укладывать его насильно, но Разумовский из упрямых — если вдолбил себе что-то в голову, не отступится до самого конца. — Прости, Т/И, я и не знал, что в мое отсутствие они столько выдумают. Мне так жаль, что я не взял трубку, когда ты звонила. Прости, пожалуйста. Еще одна особенность Сережи: винить себя во всех грехах. Журналисты придумали какую-то ерунду и переполошили народ? Конечно, в этом виноват Разумовский. Он же не проследил, не проконтролировал, ничего не сделал. — Сереж, все хорошо, всякое бывает. Я понимаю. — Ты очень испугалась? — тихо спрашивает он, а ты не решаешься рассказать обо всем, что пережила. Потому что он обязательно возненавидит именно себя. — Все хорошо, — отвечаешь ты как можно спокойнее. — Я же знаю, что ты так просто умереть не можешь. Ты вспоминаешь о десятках своих звонков, когда ты пыталась связаться с ним после той жуткой новости, выбившей почву из-под ног. Наверно, только в тот момент ты поняла, насколько он для тебя важен, как сильно ты любишь его и потерять не хочешь. Раньше ты не до конца понимала, что вообще такое любовь. Конечно, тебе нравились люди, но ты никогда не была уверена, что это — то самое воспеваемое многими поэтами чувство. И только тогда, почти поверив, что ты потеряла Сережу, ты почувствовала. Почувствовала, насколько же он для тебя важен, как же сильно ты хочешь видеть его рядом, просыпаться с ним в одной постели, проводить с ним время… И умереть в один день желательно, потому что ты почти уверена, что не переживешь его смерть. Звучит, как пафосные фразы из мелодрам, еще недавно ты бы обязательно посмеялась над собой. Но не теперь. — Прости, пожалуйста, — снова повторяет Сережа, и ты вздыхаешь. Он неисправим. — Все хорошо, Сереж. Правда. Я почти не успела испугаться, потому что только недавно увидела эту глупую новость. Ложь во благо. Иначе Разумовский не скоро себя простит. — Как твой папа? — наконец спрашивает парень, и ты чувствуешь невероятный прилив нежности. Он так внимателен к тебе, он запомнил… Ты косишься на маму, замечаешь ее улыбку и нервно смеешься. — Все хорошо, Сереж. Возможно, я скоро приеду. — Буду ждать, — ты слышишь улыбку в его голосе. Он молчит какое-то время, а затем добавляет чуть тише, словно боясь, что вас могут услышать. — Я уже очень скучаю.