MGPD Preferences

Наверно, тебе не стоило возвращаться домой. Ты нервно мнешься у подъезда, не решаясь войти и надеясь, что мама уже успела уйти на работу. Без этого, конечно, никак, все твои вещи, кроме гитары, остались здесь, дома, и тебе нужно хоть что-то забрать, чтобы не мучить Диму и не носить его одежду, как минимум. Потому что своим приходом ты и так его заметно стеснила. Нет, конечно, ты честно ждала несколько часов, слонялась по квартире Димы, даже прибраться хотела, но не нашла ничего для уборки, а позвонить и спросить не решилась. Только вот ближе к вечеру все-таки сдалась и вернулась сюда. — К черту, — шипишь ты и быстро поднимаешься на свой этаж, в очередной раз проклиная тот факт, что ваш дом слишком старый, чтобы в нем был установлен лифт. Когда ты оказываешься напротив входной двери, дыхание уже заметно сбито и ты замираешь, пытаясь отдышаться. Интересно, это можно считать полноценной физической нагрузкой? Конечно, все не может быть так, как ты хочешь, поэтому, тихо открыв дверь, ты слышишь сначала тихий голос мамы с кухни, а после и громкий, эмоциональный выкрик бабушки: — Она тебе уже вообще на шею села! Ты вздыхаешь и закатываешь глаза. Черт, если ваше общение с мамой достаточно тяжелое, то стоит маме и бабушке объединиться, и все становится совсем плохо. Вдвоем они представляют собой силу, бороться с которой практически невозможно. Ты быстро прошмыгиваешь в свою комнату, надеясь остаться незамеченной, но понимаешь, что миссия провалена, когда бабушка появляется в комнате. Она еще строже, чем мама. Конечно, это все лишь последствия ее желания дать тебе все самое лучшее, сделать так, чтобы в будущем ты проживала счастливую жизнь, но иногда это переходит все границы. Только вот спорить с ней просто невозможно: будучи единственным и невероятно залюбленным ребенком своих родителей, она не допускает даже саму мысль о том, что может быть не права. И конечно, как и мама, работая преподавателем в университете, она очень беспокоится о своей репутации, запрещая и тебе, и маме делать то, что могло бы ее опозорить. Если бы кто-то из них спросил бы тебя, то ты бы обязательно сказала, что они слишком беспокоятся о чужом мнении: по большей части людям просто плевать, кто ты есть. И непонятно, как твоя яркая кофта или твое общение с Димой Дубиным, может навредить ей. — Приперлась! — кричит бабушка, заскакивая в твою комнату. Если бы коллеги увидели сейчас, они бы очень удивились, что вечно спокойная, позитивная и невероятно справедливая Галина Андреевна может быть такой: разъяренной, растрепанной и очень… экспрессивной. Ты не отвечаешь, принимаясь скидывать в рюкзак вещи, которые могли бы тебе пригодиться. — Где ты была?! — продолжает кричать бабушка, подскакивая к тебе и больно хватая тебя за руку, останавливая очередное движение, а затем выхватывая рюкзак. А ты сжимаешь зубы и начинаешь выкладывать вещи на диван рядом с собой. Бабушка все равно вернет рюкзак рано или поздно, и тогда ты сможешь все сложить. — Где ты шлялась?! — рычит бабушка, и ты тихо бурчишь себе под нос: — Не твое дело. Сказанное имеет эффект взорвавшейся ядерной бомбы. Бабушка снова грубо хватает тебя за руку, сжимает ее почти до боли, заставляя тебя зашипеть. Тебя уже заметно потряхивает, ты едва сдерживаешься, чтобы не наговорить ей всего, что думаешь, но продолжаешь молчать, чувствуя только, как против воли в глазах начинают собираться слезы. Мама не заходит в комнату специально. Она всегда так делает: жалуется бабушке, а та прибегает и начинаемо защищать свою дочь от злобной стервы-внучки. А мама слушает крики из другой комнаты и просто ждет, когда все будет решено. — Ты бессовестная! Мать для тебя столько делает, а ты что?! — А что я?! — выкрикиваешь вдруг ты в ответ. — Что я такого сделала?! Бабушка сжимает твою руку сильнее, и тебе кажется, что на следующий день обязательно появятся синяки. — Да ты посмотри, в кого ты превратилась! Ты превратилась в серость! Работаешь за полкопейки секретаршей, образование получать не хочешь! Жирная серая мышь! Оскорбление попадает в цель. Ты ахаешь и громко всхлипываешь, чувствуя, как по щекам катятся слезы. Больно. Обидно. Чертовски неприятно. — Это моя жизнь! — кричишь ты, и тебя потряхивает даже. — Ты в социуме находишься! В семье! Все, что делаешь ты, отражается на нас! — Я вообще не понимаю, что я такого сделала! — голос срывается на визг. — Ты у нас еще и дура, да? Не понимаешь очевидных вещей? — чем сильнее ты впадаешь в истерику, тем спокойнее говорит бабушка. Теперь ее голос звучит куда тише, она смотрит на тебя спокойно и холодно, и тебе бы тоже стоило успокоиться, но ты падаешь на диван, трешь руку, которую бабушка наконец отпускает, и рыдаешь. — Дай мне вещи мои собрать! — Твои? А кто их тебе купил-то? — бабушка начинает говорить неожиданно тихо, но от этого становится только более жутко. Ты задыхаешься от обиды. Самое мерзкое, что она могла сделать — попрекать тебя купленными когда-то вещами. Они ведь и куплены-то были много лет назад, еще до того, как тебе восемнадцать исполнилось, так почему ты должна чувствовать за это вину? Не зря тебе подруга говорила, что нужно было бежать от них еще давно. Как знала, что станет только хуже. Ты выхватываешь рюкзак у нее из рук и принимаешься только быстрее собирать вещи. Бежать-бежать-бежать. Куда угодно бежать, лишь бы только с ними больше никогда не видеться. — Ты куда собралась? — бабушка говорит тихо, но в голосе ее звучит злость. — Подальше от вас! — кричишь ты. — Дура ты! — бабушка снова переходит на крик. — Дура безмозглая! Пойдешь зареванная по улице? С лицом, как у алкоголички? Что про нас соседи подумают?! Дура ты и подруги твои тоже дуры! Это оказывается новым попаданием. Ты злишься и ненавидишь, ненавидишь и злишься. Потому что твои подруги уж правда здесь ни при чем. И Дима тоже ни при чем. Если она хочет кого-то задеть, пусть оскорбляет тебя, но окружающих не трогает. Они ни в чем не виноваты. Хочется завопить в полный голос: «Сама ты дура! Сама!» Но ты рычишь что-то вроде: «Ты ничего не понимаешь!» Потому что бабушка старше тебя в три раза, она много для тебя сделала, и ты не имеешь права ее оскорблять. Она тебя, видимо, да, но ты сама никогда себе не позволишь ответить. Нужно просто сбежать поскорее. — Это все парень твой! Наверно, уже спала с ним, с готовностью прыгнула в его постель, да? Если уж целоваться с ним могла, то и переспать с ним можно?! — кричит бабушка, снова наступая, а ты делаешь рывок к двери, отталкивая ее и снова чувствуя укол вины за сделанное. — Ты почему себя так ведешь?! — Как воспитали, так и веду, — выплевываешь ты ей в лицо перед тем, как выскочить наконец за дверь и начать быстро спускаться. Ты обещаешь себе, что никогда сюда больше не вернешься, но понимаешь, что это обещание сдержать не сможешь. Все равно придешь и будешь извиняться, как и всегда. Слезы текут по щекам, ты плохо видишь дорогу, но упрямо идешь к дому Димы. Нужно немного успокоиться, пока он не пришел, потому что объяснить причину слез ты точно не сможешь. Слишком стыдно. Ты замечаешь силуэт лежащего прямо у подъезда мужчины почти сразу. Сначала тебе кажется, что это просто очередной алкоголик, решивший вздремнуть перед новой попойкой, и даже брезгливо морщишься. Человек лежит почти у стены, тебе не видно его лица, и ты даже радуешься, что он не проснулся, когда ты подошла ближе… И только потом, сморгнув слезы, ты видишь знакомую светлую макушку. Ссора с бабушкой сразу отходит на второй план, и ты подскакиваешь к Диме (а в том, что это именно он, сомнений остается все меньше, когда ты видишь знакомую голубую рубашку, пропитанную какой-то темно-бурой грязью, а затем и замечаешь его бледное лицо). — Дима? Ты легонько трясешь его, пытаясь понять, что делать дальше, хватаешь его за руку, с ужасом понимая, что она холодная. Слишком холодная для живого человека. — Дима! — ты трясешь его чуть сильнее, а слезы снова накатывают. Трясущимися руками ты хватаешь телефон и набираешь три такие необходимые сейчас цифры. — Оператор 112. Что у вас случилось? — Девушка, тут… Тут человек… Он без сознания или… Я не знаю, — лепечешь ты, пытаясь взять себя в руки. Попытаться нащупать пульс ты боишься. Тебе страшно, что его ты можешь не найти. — Что мне делать? — тихо спрашиваешь ты. — Отправляю к Вам сотрудников скорой помощи, — коротко отвечает девушка на том конце провода. — Пожалуйста, быстрее… Ты сбрасываешь трубку и подходишь чуть ближе, осторожно сжимая его холодную руку. — Сейчас, — тихо говоришь ты. — Сейчас. Все хорошо будет. Все будет хорошо. Потерпи немного. Боже, ты просто надеешься, что он жив. Стоило бы, наверно, проверить, но ты просто не можешь. Просто не справишься, если не найдешь пульс. Поэтому ты просто сидишь рядом, задыхаешься от рыданий и умоляешь Диму не умирать. Только тот не слышит.