MGPD Preferences

Олег видел много смертей. У него умирали хорошие товарищи, даже друзья, умирали командиры, умирали враги, которых он лично убивал… Только вот эту смерть пережить оказывается больнее всего. Нет. Не пережить. Просто понять, что это действительно произошло, и принять эту мысль. На руках Олега много крови, только вот именно кровь Т/И впиталась в кожу навечно. И Волков впервые чувствует, что никогда не сможет ее отмыть. Олег думал, что если он убьет Мишу своими руками, станет хотя бы немного легче. Что вес холодного тела Т/И на руках не будет таким неподъемным. Что ее бледное лицо в синяках и кровоподтеках не будет так ужасать. Только вот когда он лично направил пистолет в лицо перепуганному Мише, которого сказал своим товарищам оставить в живых, Олег понял, что проще не станет. Даже когда он, плюнув парню прямо в лицо, спустил курок, и кровь брызнула, окрасив пол в красный цвет, легче совсем не стало. Стало только больнее. Когда он опускается на колени рядом с оставленным телом Т/И, ему хочется разгромить весь этот чертов завод к чертям. Он осторожно касается ее лица с крупным фиолетовым синяком на щеке, осторожно берет холодную руку, переплетает пальцы девушки со своими и сжимает зубы с такой силой, что даже больно становится. — Т/И, — тихо выдыхает он. Как глупо. Она ведь все равно не услышит. Больше никогда. — Прости меня, — он почти шепчет, потому что вокруг все еще снуют его товарищи, принимаясь как-то слишком привычно скрывать улики, убирать тела, чтобы впоследствии избавиться от них. Не хочется, чтобы слова Олега услышали. Не хочется, чтобы они увидели, как мучительно больно ему сейчас видеть ее… такой. — Прости, я думал, что защищаю тебя. Я думал, что так будет лучше. Я не хотел тебя во все это втягивать. — Олег? Волкову чудится сначала, что это она обратилась к нему, что она жива, но затем он разворачивается, сталкиваясь с жестким взглядом одного из парней. Тот хмурится и напряженно смотрит на тело Т/И, а Олегу чертовски хочется закрыть ее от чужих взглядов. — Слушаю, — отзывается он. — Нам нужно забрать… ее? — парень кивает на Т/И, и Олег сильнее сжимает ее холодные пальцы и мотает головой. — Я сам. — Понял. Парень оглядывается, делает кому-то знак рукой и направляется к выходу, а Олег уверен, что его участие теперь не требуется. Ребята и сами отлично справятся. Он не решается лично отдать ее тело родственникам, поэтому кладет ее на заднее сидение своего автомобиля и везет в больницу. Врачи уже сами позвонят им и расскажут о найденной недалеко от больницы девушке, пригласят на опознание… Олега рядом не будет, поэтому он не увидит, как рушится мир семьи Т/И. Может, оно и к лучшему. И для них, и для него, потому что ее мама точно возненавидит его за то, что он сделал. И он этого вообще-то заслуживает. Олег сжимает зубы, оставляет тело Т/И недалеко от больницы, где нет камер, и возвращается в квартиру, где ждет Сережа. Становится еще больнее от того, что ему удалось спасти Разумовского, но из-за этого умерла невинная девушка. Действительно невинная, потому что она никогда не делала ничего плохого, лишь отчаянно желала помочь каждому, до кого дотянется. А такие люди умирать не должны. Не так рано. Сережа смотрит на него напряженно, вопросительно, и Олег отрицательно мотает головой… а после тяжело оседает на продавленный диван, закрывает глаза руками и вдруг издает такой оглушительный вой, что сам пугается в первое мгновение. Слезы текут по щекам, в носу щиплет, Олег хватается за ворот своей темной кофты, оттягивает его от горла, царапает шею, воет, рыдает по-настоящему, как уже давно не рыдал. Сережу эта неожиданная истерика, кажется, очень пугает. Он подскакивает к Волкову, шепчет что-то, потом бежит на кухню и возвращается со стаканом воды, но Олег быстро мотает головой и отталкивает его руку. Ему сейчас не вода нужна. Совсем нет. Ему Т/И нужна, здоровая и невредимая. В тот момент что-то, что треснуло внутри еще в Сирии, окончательно ломается, и Олег понимает, что вряд ли ему удастся прожить еще хотя бы год. И вряд ли захочется вообще-то. На прощание с Т/И он не приходит, но сидит в машине, глядя на маленькую церковь, в которой скрылись родные девушки и ее совсем немногочисленные знакомые. Ему чертовски хочется выскочить из машины, вбежать внутрь, чтобы увидеть ее в последний раз, запомнить навсегда спокойное лицо, но он упрямо сидит, ожидая чего-то. Олег продолжает сидеть даже тогда, когда мама Т/И выходит из церкви, смотрит куда-то наверх, а затем падает на землю. Волкову кажется, что она просто потеряла сознание, но брат Т/И, выскочивший следом за ней, быстро помогает ей подняться на ослабевшие ноги. И/Т/Б выглядит куда лучше, чем мама Т/И. По крайней мере, так кажется издалека. Волков едет следом за машиной, в которую погрузили тяжелый черный гроб, но не собирается выходить. Он слишком виноват перед родными Т/И и перед ней самой, поэтому не имеет права присутствовать тогда, когда ее тело исчезнет под землей. Только когда рядом со свежей могилой никого не остается, он наконец выходит из машины и медленно, с трудом переставляя ноги, идет туда. Ему хочется сказать слишком многое, хочется извиниться, хочется упасть на колени рядом с могильным камнем, вцепиться в него и не отпускать, но он стоит и тупо смотрит на улыбающееся лицо Т/И. Такое красивое. Такое молодое. И такое мертвое. Словно издеваясь, сознание подсовывает образ, который навсегда отпечатался в памяти — образ изломанного тела, брошенного на землю в паре метров от Олега. А ведь он мог ее спасти, если бы приехал чуть раньше. — Она любила Вас. Волков вздрагивает и оборачивается, глядя на подошедшего к нему брата Т/И. Тот на него не смотрит в ответ, только стоит неподвижно и разглядывает лицо сестры, не отрываясь. — Хорошо, что Вас не было на похоронах, — хрипло говорит И/Т/Б. — Мама вряд ли смогла бы сохранять спокойствие, если бы увидела Вас. Она думает, что Вы бросили Т/И. Олегу хочется спросить, догадывается ли она о том, кто виноват в смерти дочери, догадывается ли сам И/Т/Б, но парень, словно прочитав его мысли, продолжает: — Она очень хочет найти того, кто это сделал. Просила меня что-то сделать, но я вряд ли смогу ей в этом чем-то помочь. Вряд ли можно за что-то зацепиться. Полицейские тоже нас об этом предупредили. — Мне очень жаль, — почти шепчет Олег. Волкову ужасно стыдно. Он разглядывает сгорбленную уставшую фигуру парня, всматривается в искаженное увиденными за столь короткую жизнь ужасами лицо. А парень смотрит на изображение улыбающейся девушки и совсем не двигается. Кажется, на какое-то время он даже забывает о присутствии Олега. Волков собирается уже отойти, когда слышит хриплый голос И/Т/Б. — Знаете, Олег, Вы все-таки настоящий военный. Мужчина непонимающе хмурится. Слова прозвучали совершенно буднично, словно парень говорил о походе за хлебом или приготовлении завтрака. — Я не понимаю, — честно говорит Олег и сжимает зубы. — Просто, — парень говорит задумчиво, медленно, словно тщательно выверяя каждое слово, — мне приходилось видеть в Сирии многое. Вы, наверно, меня поймете… И главное, чему меня научила война — нам всем приходится чем-то жертвовать. Олег прикрывает глаза и хочет умереть прямо здесь, напротив этого самого могильного камня, но не слышать этих слов. Он знает, к чему ведет брат Т/И, знает и хочет завопить, что все совсем не так. Но продолжает стоять, сжав зубы, и впитывать в себя каждую фразу. — Я помню, как командирам приходилось жертвовать своими бойцами, чтобы спасти тысячи других людей, — парень вздыхает и говорит чуть жестче. — Они обрекали десятки ребят на смерть, чтобы другие могли жить, чтобы города продолжали стоять, чтобы дома продолжали строиться… Это была вынужденная жертва. Олег почти задыхается. Он смотрит на улыбающееся лицо Т/И, а мысленно возвращается в Сирию, где каждую минуту его могла придавить какая-нибудь обвалившаяся стена или накрыть взрывная волна. Лучше бы он умер тогда, от взрыва, и не попал в ту чертову больницу, не встретил Т/И… и не испортил ей жизнь. — Никто их не винил, конечно, — парень пожимает плечами. — Это было болезненно для них тоже, я это точно знаю. Эти смерти ложились им на плечи тяжелым грузом, которые они будут нести до самой смерти. Но иначе ведь быть не могло, правда? Парень поднимает наконец голову и смотрит на Волкова своими потухшими зелеными глазами, а Олег сильнее зубы сжимает, почти до боли, и кивает. Иначе и правда быть не могло, ни у кого не оставалось выбора. — Конечно, иногда жертвы были бессмысленными, но и мы, и они понимали это только позднее, — продолжает И/Т/Б. — Это было больно, конечно, но война — вообще штука жестокая. Олегу хочется вернуться в Сирию и погибнуть под пулями врага. Ему хочется выхватить заткнутый за пояс перед выходом пистолет, поднести его к виску и застрелиться. Ему хочется вернуться в квартиру и повеситься на собственных шнурках. Но все это будет бессмысленно, потому что Т/И это не вернет. А еще чертовски хочется рассказать обо всем И/Т/Б. Почему-то кажется, что тот понял бы. Они даже чем-то похожи, только у Олега близкий друг, почти брат, еще жив, а сестра этого совсем еще молодого парня лежит в чертовой деревянной коробке в двух метрах под землей, и это он, Олег, виноват в ее смерти. — Что ж, Олег, — выдыхает парень, отворачиваясь и бросая последний короткий взгляд на лицо сестры. Волков подается к нему, желая что-то сказать, но не может выдавить из себя ни слова. И/Т/Б опускает голову, словно задумываясь о чем-то, проходит чуть ближе, касается рукой могильного камня, снова поднимает голову, глядя на Олега. А затем идет к своей машине, припаркованной совсем неподалеку. Лишь перед тем, как совсем оставить Волкова одного, парень останавливается и тихо говорит: — Я надеюсь, что Ваша жертва того стоила.