Большие охоты всегда были прежде всего политикой — здесь заключали союзы, обсуждали возможные браки наследников, плели интриги. Нынешнюю Цзян Чэн имел все основания считать удачной: Юньмэн Цзян взял почти столько же добычи, сколько и заклинатели из Гусу Лань. К тому же небольшой клан, чьи земли граничили с Юньмэном, решил перейти под его руку. Вот только с племянником удалось побыть совсем мало. Цзян Чэн застал А-Лина на площадке для лучников, успел дать ему несколько советов, узнать, что у мальчишки наконец получился сложный талисман — и только. Юн Мэйфэн рядом не было, Цзинь Лина сопровождал другой охранник. Цзян Чэн полагал, что она не вспомнит об обещании, данном в смятении чувств. И не мог её винить. Для женщины из благородного семейства риск и правда был слишком велик. Но вот убедить себя, что ему всё равно, оказалось куда сложнее.
Записку Цзян Чэну передал один из его адептов. По словам юноши, он получил её от ланьлинского заклинателя. Ни подписи, ни даже пары строк, только название пригорода Цайи, описание дома, день и час. Покинуть Облачные Глубины, не вызвав подозрений и не обидев хозяев, на удивление не составило труда: Цзян Чэн миновал ворота в сопровождении двоих адептов своего ордена, за поворотом отпустил обоих, объяснив, где и когда его следует встретить, а сам свернул в лес. В цянькуне лежала предусмотрительно захваченная тёмная дорожная одежда, а ещё — неброские ножны для Саньду. Он расплёл приметные косички на висках, сменил серебряную заколку на простую бамбуковую и перемотал правую руку полосой ткани, чтобы скрыть Цзыдянь. Мало ли где можно пораниться.
Цзян Чэн не думал, что ему удастся сойти за бродячего заклинателя, но вот за человека из небедного вольного клана — вполне. Продолжить путь он собирался на мече: идти к пригороду через весь Цайи не хотелось, так он рисковал встретить кого-то из участников охоты. Конечно, Цзян Чэну было не впервой скрываться под чужой личиной. Перед Низвержением Солнца ему приходилось прикидываться и крестьянином, и бродячим заклинателем, и даже нищим, чтобы добраться до союзников и не угодить в руки Вэней во второй раз. Но сейчас, стоило спрятать клановые одежды в цянькунь, по спине скользнул дразнящий холодок предвкушения. Как в детстве перед прыжком с обрыва.
Разросшийся за последние годы пригород спускался почти к самому озеру Билин; Цзян Чэн не отказал себе в удовольствии сделать над водой круг. На миг показалось: сейчас он увидит ряд лодок, самого себя на палубе одной из них, нервничающего Не Хуайсана, обоих Нефритов, холодно-безупречных, как и всегда.
И Вэй Усяня.
«Перестань. Прошлое стало пеплом, который и в руке-то не удержать».
Мокрый песок налипал на сапоги, как и почти двадцать лет назад. Так же клонились к воде старые ивы. Цзян Чэн тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания, и начал подниматься к домам.
В конце концов, его ждали.
Миновав рыбацкие окраины, где во дворах сушились сети, он понял, почему Юн Мэйфэн выбрала для встречи именно это место. Да, Цайи был слишком многолюден, слишком полон знакомых лиц, слишком торопился заработать на прибывших на охоту заклинателях. Здешние жители тоже поспешили устроить ярмарку, на которую явно съехались и крестьяне из ближайших деревень, но совершенствующиеся из великих орденов и больших кланов вряд ли явились бы сюда развлекаться. Зачем, если всё то же самое можно найти ближе? А пара-тройка бродячих заклинателей вряд ли знает главу Цзян в лицо. В заполнившей узкие улицы толпе его несколько раз задели плечом, пару раз извинились, попытались продать ему сладости, кожаный пояс с тиснением, средство для увеличения янского корня и жареную рыбу на ивовом пруте.
Цзян Чэн ещё раз пробежал взглядом записку, подумав, что потом надо бы её сжечь. Вроде бы ничего неприличного, но почерк тоже способен выдать человека. И вызвать лишние вопросы. Повезло, что Юн Мэйфэн выбрала приметный дом, иначе бы он ни за что не обратил внимание на этот переулок. Сюда выходила только пара окон и задняя дверь винной лавки. Тень деревьев прятала от любопытных взглядов тонкую женскую фигуру.
— Приветствую моего господина.
В простом тёмно-коричневом платье Юн Мэйфэн легко сошла бы за жену удачливого торговца. Или удачливого вольного заклинателя. Волосы она уложила в более подобающую женщине причёску; в солнечном свете блеснули подвески шпилек. Цзян Чэн неожиданно понял, что никогда не видел на этом лице и следа косметики, но приличная женщина, вышедшая в город с супругом, не стала бы ей пренебрегать. Чуть темнее брови и губы, подведены глаза. Непривычно и, пожалуй, красиво. Меча и ножа при ней не было, однако Цзян Чэн не сомневался, что Юн Мэйфэн просто не держит оружие на виду.
— Надеюсь, я не заставил мою госпожу ждать слишком долго.
— Вовсе нет.
И оба замерли, не зная, что сказать дальше. У них была всего одна ночь, до сих пор приходящая в горячечных снах. Оставившая обоих в смятении. И теперь Цзян Чэн не знал, как держаться и о чём говорить.
— Если моя госпожа голодна, мы могли бы…
— Нет, не стоит, — отозвалась Юн Мэйфэн. — Предпочту прогулку. Найти еду и ночлег до вечера мы успеем.
Она помедлила и взяла Цзян Чэна под руку. Этикет предписывал женщине держаться слева от мужчины, чтобы тот не задел её, если придётся выхватывать меч. Это позволяло соблюсти хотя бы видимость приличий, но Цзян Чэн всё равно чувствовал себя странно.
— Мой племянник не доставляет вам лишних хлопот?
— Если юный заклинатель не доставляет взрослым хлопот, он нуждается в помощи целителя или спит, — мягко улыбнулась Юн Мэйфэн. — Во всяком случае, так говорит моя чтимая матушка.
— Ваша чтимая матушка очень мудра, — не мог не признать Цзян Чэн. — А как успехи А-Лина в обучении? Он не потерял интереса к вашим умениям?
И тут же мысленно выругал себя: ещё бы записки наставников у неё потребовал.
— Нет, совсем нет, — покачала головой Юн Мэйфэн; подвески шпилек тихо звякнули. — Он увлечён всем, что связано с Низвержением Солнца. Это делает его ближе к отцу. Кроме того, А-Лин очень хочет походить на вас. И, кажется, ужасно боится, что не дотянет.
— Но у него впереди достаточно времени. Ему всего десять, и он талантлив. Если не вздумает лениться, у него получится.
— Он окружён теми, кто в шестнадцать или семнадцать уже успел прославиться как воин. Я стараюсь рассказывать Цзинь Лину, что его отец был не только хорошим бойцом, но, боюсь, это не убережёт его от привычки искать на свою голову приключения. Как доводы наставников не останавливали никого из нас.
— И риск получить наказание, — кивнул Цзян Чэн, вспоминая краденные лотосы, побеги с тренировок на реку и то, сколько палочек времени они с Вэй Ином провели на коленях перед храмом предков.
Некоторые вещи происходят невовремя, словно сами боги решили подкинуть их людям, как неудобно лежащий камень на проезжей дороге. Цзян Чэн и Юн Мэйфэн старались держаться подальше от шумной ярмарки и выкриков зазывал, но с маленькой площади донеслись первые куплеты препохабной песенки о благородном заклинателе, которому на ложе любви было мало двух демонов и собственного шиди. По стихотворному размеру песенка точь-в-точь совпадала со стихами о добродетелях, к которым должен стремиться юный совершенствующийся. Певцу явно не хватало мастерства, к тому же, судя по голосу, он был весьма и весьма нетрезв.
На миг Цзян Чэну всерьёз захотелось провалиться сквозь землю. Прошло двадцать лет, бесстыдным виршам следовало давно исчезнуть из людской памяти. Однако же песенка облетела Юньмэн, потеряла два куплета и обросла взамен тремя новыми, а вот теперь добралась до Цайи. Последний раз Цзян Чэн слышал её в Цинхэ, и тогда уличному певцу пришлось весьма быстро уносить ноги от заклинателя из Не.
— Эта песня не оскорбила мой слух, — поспешила заверить Юн Мэйфэн, неправильно истолковав его раздражение. — Во-первых, юные заклинательницы из хороших семей нередко зачитываются книжками про обрезанных рукавов, старшая кузина прятала в своей комнате около десятка. Во-вторых, мои раненые товарищи во время Низвержения Солнца, страдая от боли, не выбирали выражений.
— А вот я мог бы и выбирать, — вздохнул Цзян Чэн. — Эту песню сочинили мы с Вэй Ином. Нам едва исполнилось по пятнадцать, и наставник, обучавший нас стихосложению, оказался суров. Мы быстро поняли, что на размер нравоучительных стихов похабщина ложится весьма удачно.
Юн Мэйфэн прыснула, прикрыв лицо рукавом.
— Господин мой, я обещаю сохранить тайну. Но, умоляю, скажите, которые из куплетов ваши?
— Первый, третий и предпоследний, — отозвался Цзян Чэн. — Остальные сочинил Вэй Ин. А ещё пару я не признаю своими даже под пытками.
Невдалеке шумела ярмарка. Неизвестный пьяница старательно выводил песню, написанную Старейшиной Илина. Наверняка рядом найдётся пара шарлатанов, торгующих его портретами без намёка на сходство. И никто, включая рисовальщика и поющего пьянчугу, не узнает, что много лет назад поднимающий мёртвых заклинатель был мальчишкой, рифмующим непристойности шутки ради.
— Тайна за тайну, мой господин, — улыбнулась Юн Мэйфэн. — Хотите, расскажу свою?
— Хочу. — Цзян Чэн ухватился за её слова, чтобы не вспоминать. К тому же ему и правда сделалось любопытно. — Обещаю молчать даже после смерти и под мелодией расспроса.
— Вам знакомо название «Паучья лилия в тени ив»?
— Звучит как заглавие любовного романа. Или сборника неприличных картинок.
Не то чтобы Цзян Чэн хорошо помнил коллекцию Не Хуайсана, но вроде бы среди его книжек ничего похожего не водилось.
— Последнее верно, но лишь отчасти. Некий художник — имени на своём труде он поставить не пожелал, но говорят, это был императорский живописец — понял, что хорошо рисовать людей можно лишь в том случае, если изучить внешнее и внутреннее строение тела. И мастер отправился в бордели. Он платил ивовым девам и юношам и рисовал их обнажёнными, — слова, которые не полагалось произносить благородной женщине, слетали с губ девы Юн легко и холодно, теряя по пути свою грубость. — Иногда соглашались самые смелые из клиентов. Он приходил к лекарям и зарисовывал обнажившиеся внутренности, пока те зашивали раны. Он платил палачам, чтобы осмотреть трупы казнённых.
— И у него получилась целая книга тел.
Цзян Чэн попытался представить себе этот труд. Мёртвое, переходящее в живое, и наоборот, похоть и смерть на соседних страницах, молодая куртизанка в блеске красоты и мертвец. Жаль, не узнать, был ли господин художник душевно здоров. Скорее всего, он действительно служил при императорском дворе, и высокое покровительство уберегло его от последствий.
— Всё верно, целая книга тел, по которой можно учиться. В четырнадцать лет я поняла, что она мне нужна. Изобразить луг под утренним небом или чашку с водой смогут многие девушки и юноши из богатых кланов, но рисовать портреты сложнее. «Паучья лилия» не то чтобы редкая, по миру ходит много копий, однако достать её можно только в лавках, где торгуют всяческими непристойностями. Слуги моего дома донесли бы родителям. Тогда я не выдержала и попросила совета у наших юношей. Я совершенно точно знала, что они достают подобные сборники, но, как оказалось, все перекупали их у друзей постарше, а в лавки никто не заглядывал. Они хотели мне помочь, но каждый боялся, что его застанут у входа.
— И кто решился? — спросил Цзян Чэн.
— Цзинь Цзысюань. После того, как мы половину дня искали способ добыть книгу и не попасться старшим, он не выдержал, схватил со стола кошелёк и отправился за ней. Даже плащ поверх клановых одежд не набросил.
С Цзинь Цзысюаня сталось бы переступить порог сомнительной лавки с гордо поднятой головой, как будто много лет назад её и построили ради его единственного визита. А ведь, пожалуй, не случись той, первой помолвки А-Ли, они с наследником Ланьлин Цзинь могли бы подружиться. Цзян Чэн знал за собой схожую привычку идти к цели напролом. Но сначала высокомерного павлина очень хотелось притопить в болоте за его пренебрежение к сестре, потом была война, потом — восстановление Пристани, а потом стало поздно.
— Да, обучение музыке начинает казаться меньшим риском.
— Вас учили музыке?
Они как раз шли через мост над каналом, и Юн Мэйфэн остановилась, облокотившись на гладкие от множества прикосновений перила.
— Меня и моего шисюна. Думаю, моя госпожа уже поняла, что это была дицзы. Но я давно позабыл все уроки.
Теперь он с большей охотой взял бы в руки ядовитую змею, чем флейту. Цзинь Гуанъяо некоторое время назад нашёл А-Лину наставника для обучения игре на эрху, но племянник явно не испытывал страсти к изящным искусствам.
— Я тоже вряд ли смогу сейчас сесть за вышивку и, сказать честно, не сожалею об этом. Хотя в детстве меня учили. Там, откуда я родом, даже есть гадание на вышивальных нитях.
— Гадание? — не понял Цзян Чэн. — На нитях? Впервые слышу о такой технике.
— Не всерьёз, девичье развлечение на долгие вечера, — улыбнулась Юн Мэйфэн. — Под кусок полотна складывают мотки ниток. Закрываешь глаза, тянешь наощупь, смотришь, какой цвет тебе достался. По нему пытаешься понять, в какой клан тебя отдадут замуж. Я в двенадцать лет вытянула синюю нитку, но с ней переплёлся обрывок серой. Серое и синее не носит ни один клан в цзянху. Вернее, серое любят странствующие заклинатели, но предсказать такой брак дочери главы оскорбительно. И моя старшая кузина выдумала, будто я выйду замуж за духа грозы. Серое небо, синий отблеск молнии. Я обиделась. Заявила, что за духов выходят только девы из простонародных сказок, и на самом деле так не бывает. Что, если какой-то дух возжелал бы меня забрать, отец прогнал бы его прочь, а то и развоплотил. С тех пор мы не гадали.
— О духах, крадущих дев, я и впрямь слышал только в сказках. А вот история о том, как духа приняли в орден, в библиотеке Юньмэн Цзян есть, — заметил Цзян Чэн. Его не увлекали древние байки, но эту очень любила А-Ли.
— Приняли? — удивилась Юн Мэйфэн. — Он смог сформировать золотое ядро?
Цзян Чэн на миг прикрыл глаза, припоминая семейную легенду.
— Да. Говорят, у правнука Цзян Чи было трое дочерей, и одна из них освободила от проклятия духа горного источника. Дух исчез, оставив деву Цзян в печали: уж очень он ей понравился. Но через несколько лет к воротам Пристани пришёл некий юноша и попросил у главы позволения пройти испытания и стать адептом. Его волосы были чёрными, а не серебристыми, лицо — тёмным от загара, но дева его узнала. Разумеется, он прославился как заклинатель, и эти двое поженились. Все сказки заканчиваются либо смертью, либо свадьбой, выбор невелик. В хрониках есть запись о том, что эта девушка действительно вышла замуж за пришлого. И он был весьма и весьма хорошим воином.
— Теперь мне любопытно, обменял ли он своё волшебство на человеческую судьбу или совершенствовался, чтобы обрести человеческое тело.
— Если уж собаки-оборотни в легендах могут становиться людьми, не вижу препятствий для духа. Может, Фея лет через пятьдесят тоже превратится в прекрасную деву.
— Убереги нас боги! — притворно ужаснулась Юн Мэйфэн, пряча улыбку. — Представляете, сколько всего она нам выскажет?
— Придётся сдерживаться, чтобы по привычке не почесать её за ухом, — Цзян Чэн из последних сил попытался сохранить серьёзное выражение лица.
— А ведь у духа из вашей легенды были серо-синие глаза, верно?
— Верно. Как почти у всех его потомков. Безобидная особенность, пока не становится строкой в розыскных листах.
Пальцы Юн Мэйфэн соскользнули с кожаного наруча; теперь она держала его за руку, не находя слов, чтобы отогнать дурные воспоминания. И, похоже, была готова в любой момент разорвать прикосновение. Странная попытка соблюсти приличия для людей, которые уже один раз делили ложе. Цзян Чэн в ответ слегка сжал её ладонь, благодаря.
— Мне не следовало рассказывать.
— Мы все воевали. Едва ли об этом стоит молчать.
— В Башне Золотой Чешуи с вами не согласились бы, — хмыкнул Цзян Чэн.
— Если бы я слушала всё, о чём говорят за моей спиной в Башне, мне оставалось бы только утопиться, — пожала плечами Юн Мэйфэн. Спокойный прохладный голос не вязался с дерзостью слов, и Цзян Чэн вдруг воочию представил её пятнадцатилетней. Красивая, из знатной семьи, которой, похоже, покровительствовала госпожа Цзинь. Единственная дочь. Наверняка своевольная и довольно избалованная. Беда в том, что в Ланьлин Цзинь своеволие охотно прощают хорошеньким юным девушкам и едва ли простят взрослой женщине, способной одним ударом ножа убить человека.
За спиной самого Цзян Чэна болтали не меньше, но он был главой великого ордена, а потому самым злоязыким сплетникам приходилось поджимать хвост и считаться с ним. Он даже испытывал определённое удовольствие, собирая самые пугающие слухи о себе. Юн Мэйфэн таким положением не обладала. И именно она из них двоих сейчас рисковала больше, а её записка всё ещё лежала у Цзян Чэна в рукаве. Он потянулся за плотно свёрнутым клочком бумаги, достал огненный талисман. Записка сгорела за несколько ударов сердца. Цзян Чэн поворошил носком сапога осыпавшийся на камни моста пепел. Убедился, что не уцелел ни один иероглиф.
— Опасался, что забуду, — просто пояснил он. Юн Мэйфэн вздрогнула, сбрасывая оцепенение.
— Да, конечно. Благодарю моего господина за предусмотрительность.
Не похоже, что она лгала, но выглядела растерянной, словно вдруг вышла из темноты под яркий солнечный свет.
— Правда в том, что я его боюсь, — пояснила дева Юн.
— Огня? — поначалу не понял Цзян Чэн. Он что-то слышал о том, что дева Юн получила ожоги во время Низвержения Солнца, но посчитал эту историю одной из сплетен, которыми полнилась резиденция Ланьлин Цзинь.
— Вэньское клановое пламя. Точнее, одна из древних техник. В самом начале штурма Безночного Города мы заметили выбравшихся за стены заклинателей. Совсем небольшой отряд. Они, похоже, не собирались вступать в бой, просто уносили ноги… И, наверное, спасали записи или артефакты, которые Вэнь Жохань решил уберечь. С воинами мы разделались быстро, но тот, кого они охраняли, швырнул в меня огнём. Было похоже на взмах огненного клинка, не удивлюсь, если и называлось похоже. От него не спасла ни ловкость, ни защитная вышивка. Этот огонь можно сбить, но он уходит вглубь и тлеет под кожей. Может даже пережечь меридианы.
— Но на собраниях моя госпожа всегда зажигает свечи.
— Именно поэтому. Дома я просила брата оставлять меня в маленькой комнате со свечами. Сначала свеча была одна, и каждый день служанка ставила её всё ближе. Потом начала добавлять по одной-две. В конце концов я сидела в круге свечей. Брат погасил бы все, если бы я попросила.
— Моя госпожа отважна, — тихо произнёс Цзян Чэн. Сравнима ли боль от пляшущего под кожей пламени с колким льдом, который остаётся на месте выжженного золотого ядра? Он не знал. Сказать, что ему жаль? Он опоздал со своими сожалениями почти на десяток лет, сейчас они прозвучат бессмысленно и равнодушно.
— Всё закончилось. Сейчас я могу взять в руки огненный талисман, греться у костра на ночной охоте или отпустить в небо фонарик вместе с Цзинь Лином. Но когда что-то вспыхивает резко и неожиданно, мне неприятно. Маленькая слабость. У телохранителя таких быть не должно, и однажды я от неё избавлюсь.
— Слабости есть у всех.
— Даже у вас?
Цзян Чэн отвёл взгляд
— Конечно. И некоторые обошлись мне слишком дорого. Дороже, чем я был готов платить.
Слова сорвались с губ, и брать их назад стало поздно. Цзян Чэн мысленно выругал себя: сдалось же ему выворачивать душу. Дева Юн вряд ли пришла сюда перебирать военные воспоминания.
— Моя госпожа, думаю, нам пора подыскать гостиницу.
***
Такие маленькие гостиницы во время охот адепты Юньмэн Цзян нередко занимали целиком, а хозяева радовались прибыли. Сейчас же Цзян Чэну была нужна всего одна комната — на двоих. Он так и сказал: для меня и моей жены, удивляясь, как непривычно прозвучали эти простые слова. За брата и сестру они с Юн Мэйфэн никак не сошли бы. Ни капли сходства, да и братья с сёстрами держатся иначе.
Хозяин, конечно, пытался услужить заезжему заклинателю, но лести и почтения в его голосе было куда меньше, чем если бы он разговаривал с главой великого ордена. Свободная комната нашлась, но предыдущий постоялец уехал совсем недавно, и её ещё приводили в порядок. Господин и его супруга могут пообедать, за это время служанки, несомненно, управятся.
Цзян Чэн не возражал: и он, и его спутница успели проголодаться, а из кухни тянулись весьма соблазнительные запахи. Вкус, к слову, оказался ничуть не хуже.
Слева спорили о ценах на ткани торговцы, за столом в углу женщина успокаивала расшалившуюся девочку лет пяти. Цзян Чэн огляделся и вдруг понял: они с Юн Мэйфэн, не сговариваясь, сели так, чтобы видеть, кто входит в дверь, и чтобы рядом было распахнутое окно. Он хотел как раз сообщить об этом, но натолкнулся на понимающий взгляд и улыбку. А привычка и в самом деле полезная. Два раза посмеёшься над собой, а на третий, может, она жизнь спасёт. Однажды Цзян Чэну довелось слышать о гостинице на старой дороге, где обосновались лисы-оборотни. Днём принимали редких проезжих, даже держали дом в чистоте, чтобы не вызвать подозрений, а ночью кормились с постояльцев. Если история и была байкой, то байкой правдоподобной. Среди бродячих заклинателей такие ходили во множестве. Одиночки всегда рисковали куда больше клановых: если сгинешь на ночной охоте в глуши, и похоронить-то некому.
Смог бы он странствовать от города к городу, от деревни к деревне, убивая нечисть? Ночёвки в чистом поле и холода его не страшили, Цзян Чэн с детства умел ловить рыбу, добывать пищу в лесу, да и спать привык не только дома на чистых простынях. Кажется, они с Вэй Ином больше времени проводили под небом, чем под крышей. А война и вовсе приучила к неприхотливости, быстро и весьма жёстко. Но Цзян Чэн так и не понял, как можно жить без дома. Без места, куда можно вернуться, пусть даже в очаге давно остыли угли, а по углам гуляет ветер. Иногда казалось, что не только Пристань принадлежит ему, но и сам он принадлежит Пристани. Во время Низвержения Солнца он носил её в сердце и каждый раз, видя над лагерем знамёна с лотосом, чувствовал: здесь отражение его дома. Невесомое, как тень на воде, но всё же.
Нет, не вышло бы из него бродячего заклинателя. У Цзян Чэна была его судьба, судьба наследника, потом главы. И ни на какую свободу и тысячи дорог он бы её не променял.
Из раздумий его вырвал истошный крик: кричала женщина, где-то на втором этаже. Через миг и он сам, и Юн Мэйфэн уже были на ногах: холодок иньской энергии не перепутать ни с чем. Цзян Чэн выхватил Саньду и бросился наверх; по счастью, туда вела только одна лестница. Перепуганные постояльцы выглядывали из комнат, но, хвала богам, не лезли под руку. В последний момент он успел удержать Цзыдянь и рвануть нужную дверь в сторону, сломав задвижку. Тёмная фигура духа — размытый человеческий силуэт, по которому не определишь изначальный облик — парила под потолком, в углу сжалась молодая женщина, закрывая собой ребёнка.
— Присмотри за ними!
Мог бы и не говорить ни слова, Юн Мэйфэн уже швырнула в нечисть талисманом, отгоняя её от живых. Призрака отбросило в сторону, он проскользнул в неплотно прикрытое окно. Цзян Чэн бросился за ним, только в прыжке осознав, что попросту вышиб частый оконный переплёт. Лёгкие деревянные планки рассыпались по утоптанной земле, а дух меж тем успел исчезнуть. Пришлось убрать меч в ножны (чем меньше людей его увидит и сможет описать, тем лучше) и возвращаться в гостиницу, для разнообразия — через дверь. У комнаты собралась небольшая толпа постояльцев и слуг: самые смелые норовили оттереть друг друга от входа и заглядывали внутрь, время от времени кто-то спрашивал, что случилось. Впрочем, перед Цзян Чэном все они расступились. Юн Мэйфэн успокаивала перепуганную женщину, мальчик прятал лицо на груди у матери.
— Что здесь происходит?
Хозяин гостиницы явился на шум с изрядным опозданием и явно собирался устроить скандал.
— У вас в доме хозяйничает мстительный призрак, — сообщил Цзян Чэн. — Чуть не убил эту женщину. На вашем месте я бы не ждал, пока он заглянет ещё к кому-нибудь.
Всё складывалось хуже некуда: они с Юн Мэйфэн надеялись остаться незамеченными, затеряться в толпе, но где уж там. Если хозяин сейчас отправит слугу за заклинателями из Гусу Лань, кто-то из них узнает главу Цзян и деву Юн. Проверять на прочность легендарную ланьскую нелюбовь к сплетням совершенно не тянуло. Будь она у Ланей в крови, не понадобилось бы специальное правило.
Единственный выход: убедить хозяина нанять удачно подвернувшегося заклинателя прямо сейчас.
— В моём доме сроду не водилось нечисти! — возмутился мужчина. — У меня есть все нужные талисманы. Ни ходячий мертвец, ни призрак сюда не войдут! И кто заплатит за окно?
Прекрасно. Осталось дать этому человеку понять, что Цзян Чэн нужен ему больше, чем он Цзян Чэну.
Во всяком случае, с купцами, перевозившими товары по реке мимо Пристани, уловка срабатывала.
— Чтобы в чистом доме завёлся мстительный дух, кто-то должен принести туда вещь, взятую у мертвеца. Тогда на обычные талисманы призраку плевать, а предмет для него — как прочный деревянный мост для живых, и он в своём праве, — холодно бросил Цзян Чэн. — Не хотите говорить, что это — не надо. В конце концов, вы меня ещё не наняли. Но я не позволю жене ночевать под крышей гостиницы, где бродит кровожадная тварь. Спать вполглаза, держа под рукой меч и боевой талисман, я могу и у озера, платить за такое удовольствие вовсе не обязательно. Идём, госпожа моя.
Юн Мэйфэн разгадала его игру и с видом почтенной супруги последовала за Цзян Чэном. Окрик догнал их почти у самой лестницы. Судя по тревожному шепотку, пронёсшемуся по толпе любопытных, гостиница опустеет очень быстро.
— Благородный господин! Постойте! Вы можете изгнать духа?
Сказать по совести, справился бы даже младший адепт любого великого ордена.
— Могу, — отозвался Цзян Чэн с видом человека, путешествующего по очень важным делам, но готового пожертвовать своим временем по доброте душевной. — Поговорим об оплате?
***
Нужный предмет отыскали быстро: жена торговца, на которую и напал призрак, вспомнила, что как раз сегодня муж вместе с отрезами ткани на платья купил для неё резную деревянную шпильку. Холодок иньской энергии от вещицы ощутили и Цзян Чэн, и Юн Мэйфэн. Круг-печать они начертили во дворе, строго-настрого запретив постояльцам и слугам выходить, пока ритуал не завершится. Теперь оставалось только ждать, когда призрак явится за своей вещью. Цзян Чэн надеялся, что тот поторопится: не хотелось использовать талисман призыва. Конечно, они в самом сердце владений Гусу Лань, и вряд ли сюда примчится толпа духов и мертвецов с ближайшего кладбища, но возиться с толпой мелкой нечисти всё равно не хотелось.
Они и так достаточно нашумели.
Солнце медленно катилось к горизонту. Юн Мэйфэн держала наготове пару незажжённых фонарей — на случай, если дело затянется дотемна.
— Я так и не поблагодарил мою госпожу, — вспомнил Цзян Чэн. Дальний шум ярмарки понемногу затихал, улицы пустели. — Я обязан вам жизнью. Целитель сказал, что никогда не встречал брешь в клановой защите, но залатать её возможно. Опасности больше нет.
— Я рада, — просто ответила Юн Мэйфэн.
— И всё-таки, что вы видели? Мой преображённый труп?
То ли винить следовало закат, то ли дева Юн и правда слегка покраснела.
— Чешуя. Когти и клыки. Змеиный демон.
— Меня иногда называли ядовитой тварью, но я никогда не думал, что эти слова сбудутся, — пошутил Цзян Чэн.
— И кто же был настолько безумен?
Ответить он не успел: прохладный ветер качнул фонари, уронил на плечи заклинателям мелкие дождевые капли, а у ворот вырос тёмный тонкий силуэт. Призрак двигался рывками, точно был слеп и шёл на запах. Миновал границу круга, подхватил шпильку. Рябь прошла по нему, как по поверхности воды, и сгусток непроглядной тьмы обернулся молодой женщиной, слишком ярко одетой и накрашенной. Её горло перечёркивал след удавки.
А в следующий миг духа затянуло в мешочек-ловушку. Цзян Чэн подобрал его и спрятал в рукав.
— Отдам одному из своих людей. Для упокоения надо разыскать её кости.
Оставить мешочек адептам Гусу Лань было проще, но пришлось бы объяснять слишком многое.
***
Выслушивать сбивчивые благодарности хозяина гостиницы не хотелось, но после устроенного представления Цзян Чэн выглядел бы очень странно, не забрав деньги. Юн Мэйфэн, стоило им дойти до комнаты и остаться наедине, отбросила маску молчаливой и почтительной супруги и тихо расхохоталась.
— Боги, это великолепно! Мой господин торговался не хуже бродячего заклинателя.
— Хорош бы я был, если б не умел, — отозвался Цзян Чэн. — Мой род веками живёт на реке, а река — это торговля.
А ещё он научился спорить до хрипоты за каждую малость, когда восстанавливал Пристань. Смотреть на связки монет и видеть новые стены и яркие крыши, россыпь лодок у причала. Еду и одежду для адептов. Полные оружейные — кое-что из вывезенного Вэнями удалось вернуть после победы, но не всё. Иногда Цзян Чэну казалось: на войне было легче. Но в те годы им двигали отчаяние и упрямство. Сейчас… Весёлый азарт? И ещё желание покрасоваться. Довольно неожиданные чувства. И окно не стоило, наверное, высаживать, да ещё в прыжке.
Янтарная глубина её глаз затягивала.
Цзян Чэн наклонился к ней и поцеловал — медленно, осторожно. В ту ночь на постоялом дворе они были жадны и торопливы, и сейчас Цзян Чэн пытался понять, почему власть над этой женщиной так будоражит его. Юн Мэйфэн льнула к нему, с охотой отвечая на поцелуй, её руки легли ему на плечи. Для женщины она была высока — непривычно, но Цзян Чэну нравилось. Пальцы меж тем распутывали завязки её одежд. Верхнее платье уже невесомым ворохом лежало на кровати, и он на миг помедлил. В ту пору, когда Вэй Ин ещё прятал под подушкой непристойные книжки, а Цзян Чэн, поворчав для приличия, соглашался вместе с ним эти книжки листать, они вполголоса обсуждали запретное: телесную любовь двух юношей, двух дев, стремление разделить ложе сразу с несколькими любовниками или любовницами. И ещё один вид стыдного наслаждения: раздеть девушку перед соитием и любоваться её телом.
Цзян Чэн привык, что женщины из ивовых беседок, с которыми он проводил ночи, были обнажены.
— Я хочу смотреть на тебя, — жарко выдохнул он. — Можно?
Вместо ответа Юн Мэйфэн повела плечами, без тени смущения позволив светлой нижней рубашке соскользнуть на пол. От его взгляда её теперь защищали только длинные распущенные волосы, которые Цзян Чэн чуть раньше успел высвободить из плена шпилек и заколок. Лучи закатного солнца разрисовали светлую кожу диковинным узором. Цзян Чэн протянул руку, обводя кончиками пальцев ключицу, изгиб груди, затвердевший под прикосновением сосок. А потом легко подхватил женщину на руки и перенёс на кровать, продолжив прерванный поцелуй. Спустился ниже, лаская шею и грудь, тронул языком аккуратную впадину пупка. Юн Мэйфэн, кажется, не понимала его намерений, пока он не коснулся губами чувствительной кожи на внутренней стороне бедра. А когда поняла — вздрогнула, но не возразила.
Она искусала губы, пытаясь сдерживать стоны, но всё равно не сдерживала. Комкала в пальцах простыню. Выгибалась от наслаждения. Когда Цзян Чэн склонился над ней, её глаза казались огромными, затуманенными наслаждением.
Было нечто дразнящее в том, чтобы видеть сдержанную деву Юн на растерзанной постели, в ореоле рассыпавшихся волос. Она была красивой, красивые женщины среди заклинательниц не редкость, но сейчас, подсвеченная страстью, эта красота сияла. Заглядевшись, он пропустил момент, когда она вывернулась из его объятий, ухитрившись оказаться сверху. Теперь стоило избавиться от немногой оставшейся на нём самом одежды. Тогда, на постоялом дворе, она просила его не останавливаться. Он и не собирался.
О давней привычке прятать шрамы даже во время визитов в бордель Цзян Чэн и не вспомнил.
***
Они уснули, тесно прижавшись друг к другу, и потому резкое движение разбудило Цзян Чэна. Юн Мэйфэн выпрямилась, зашарив по складкам постели: в войну заклинатели часто спали, положив мечи рядом на случай внезапной атаки. И даже годы спустя вскакивали ночами от случайного шороха, до рези в глазах всматриваясь в темноту, хватаясь за оружие и не находя его подле себя. Цзян Чэн знал эту привычку за собой и за Вэй Ином. На ночных привалах он нередко вставал, чтобы встряхнуть шисюна за плечи и вырвать его из зыбкого полусна.
— Тише, — прошептал он. — Всё закончилось.
Юн Мэйфэн обвела комнату диким взглядом. Судорожно выдохнула. Цзян Чэн мысленно обругал себя: после того, как любил женщину во всех немыслимых позах, глупо стесняться её обнять. Даже если она обнажена. Он притянул Юн Мэйфэн к себе, осторожно и неловко погладил по распущенным, волнистым от тугой причёски волосам, по напряжённой спине, ощущая, как под рукой расслабляются мышцы.
— Со мной тоже бывает.
— Мне снилось, на лагерь напали. Мы… Были неготовы.
— Мне снится Пристань. И родители. Живые.
— А мне — тот Вэнь. Первый.
— Первый, которого пришлось убить?
— Первый, который не хотел говорить.
«Значит, ланьлинские сплетники ради разнообразия оказались правы. Неужели не нашлось на весь великий орден мужчины, не боящегося запачкать руки?»
— Не нашлось, — тихо ответила она; оказывается, последнюю фразу Цзян Чэн произнёс вслух. — Брат был тяжело ранен, сведения нужны, а я не посмела приказать нашим людям то, чего не смогла бы сделать сама. Я успела узнать, всё, что нужно. Прежде… Прежде чем он умер.
Цзян Чэн медленно кивнул. Умение отмерять боль, как яд для снадобья — тоже искусство. Сам он овладел им не сразу, мешала злость, не единожды спасавшая ему жизнь в бою, но совершенно бесполезная во время коротких жёстких допросов. Куда лучше справлялся Вэй Ин. От его взгляда и голоса в такие моменты даже Цзян Чэна продирало холодом до костей, хотя с первого же года войны юный глава Цзян навидался всякого.
«Мне жаль, что я не знал тебя тогда», — хотел сказать он и понял, что слова обернутся ложью.
«А если бы знал, то что? Пошёл бы к Юн Сунлиню с просьбой отдать за тебя сестру? Ничего бы ты не сделал. Потому что перед глазами были только вэньские штандарты над крышами Пристани да месть. Ты даже не заметил, как сжигает себя в пламени этой войны твой шисюн. Или — переплавляет в идеальную тварь. Не до ланьлинской девчонки с охотничьим ножом. Если бы у вас в юности что и вышло, то только походная страсть на сброшенном плаще, бьющая в голову хуже дешёвого вина и приносящая тяжкое забытье».
Юн Мэйфэн прижалась к нему крепче, словно моля не отпускать её, не отдавать снам, и Цзян Чэн не отпустил. Прошлое отступало, прячась в тёмных углах. Остались только двое, чудом удержавшиеся на грани кошмара.
