Время будить королей

Звёзды над этим домом, Звёзды над этим небом, Звёзды над нашим миром, Звёзды идут сквозь нас. Звёзды над нашим горем, Звёзды над нашей верой, Звёзды над этим сердцем, Звёзды идут сквозь нас. Звёзды сквозь наши руки, Звёзды по нашим венам, Звёзды под этим сердцем, Звёзды, звёзды! Звёзды рождаются в нас. (с) Сергей Калугин

Он слышал даже не шаги за своей спиной — скорее, беззвучное скольжение мрака во мраке. Одно сливалось с другим. Эменос свернул в очередной извилистый коридор. Тайный проход в усыпальницу, помнил он, находился в переплетении узких лабиринтов. О нём мало кому было известно. А он — помнил. Помнил, как в своё время сам пробирался туда. Крадучись, то и дело содрогаясь от страха разоблачения. Ведомый своими потаёнными инстинктами, а не разумом. Это настолько хорошо отпечаталось в памяти, что даже спустя несколько тысяч лет, он не мог забыть. Многого не мог забыть, даже то, что предпочёл бы вовсе не помнить. Вермитор, тем не менее, и не думал отставать: он не только прекрасно видел в темноте, но и чуял. Эменос давно уже спрятал и камень, и колбы со смертельным веществом, чтобы те не светились слишком ярко, да что толку? Ему вовсе не хотелось убивать ещё одного своего брата. На одной они стороне или нет, но всё-таки он — брат. Сейчас не столь важно уже, в каком смысле. Молчаливая погоня мертвеца — за мертвецом. Смешно до слёз. Если бы Эменос ещё умел плакать. — Стой! Стой! — оклик не заставил даже сбиться с шага. Вермитор попытался ещё раз. — Стой, говорю тебе! «И не подумаю», — Эменос швырнул эту мысль, яростно и резко, словно камень, куда-то за плечо. Нет, у него не сбилось бы дыхание, как у живого, заговори он вслух. Другое дело, что вслух говорить ему не хотелось. Пусть Вермитор довольствуется его мыслями. Они громкие. Громче любого крика. Вот и двери. Не такие высокие, как у главного входа, но всё-таки массивные и тяжёлые. Прежде они всегда были заперты. Наверняка, заперты и сейчас, но у Эменоса было средство, способное их отпереть. Не камень и не колбы — его руки. Точнее, не его вовсе. Чужие, которые ему когда-то отдали в безвременное пользование. Удивительное дело, конечно. Прежде — до того, как стали частью тела самого Эменоса, — это были просто кости. Немаленькие такие кости — крупнее, чем у людей, и суставов на пальцах больше. Но благодаря стараниям учителя, останки эти приняли необходимую форму, обросли плотью и стали почти неотличимы от прежних его запястий. Разве что шрамы остались. Толстые, уродливые. Первое время они воспалялись и болели. Не приходилось сомневаться: от этих рук тоже можно было избавиться, но они остались в качестве жестокого напоминания об уплаченной некогда цене. Цене крови. Бесконечной и глубокой, как море, боли. Ярости. Ненависти. — Да стой же ты! — возглас этот, прозвучавший совсем рядом, едва ли не над ухом, был полон уже не гнева, но скорее вполне искреннего недоумения. Эменос и без того остановился, воздев руки, поднеся их к створкам. Он полуобернулся, замер, ожидая приближения Вермитора. Понадобится мгновение, чтобы метнуть в него колбу. Но Эменос ждал. Убийство — это всегда быстро, если возникнет необходимость. Но есть решения, в принятии которых не следует торопиться. Уж в этом он убедился. — Я слушаю, — Эменос так и не надел свалившегося с головы капюшона. С Вермитора тот соскочил во время стремительной погони по узким, ветвящимся в темноте кавернам. Коротко остриженные светлые волосы топорщились в разные стороны, в глазах сверкало алым. Как у каждого из них. Несмотря на это, он так походил на… на живого ещё человека. Не хватало только шумного, сбитого от быстрого бега дыхания. Уж чего нет, того нет, а Вермитор не потрудился его изобразить. Перед кем и зачем? — Хватит уже. Довольно, — Вермитор и сам не торопился нападать. Но Эменос всё равно внимательно следил краем глаза за его руками. Помнил, что тому тоже потребуется доля мгновения, чтобы обнажить висящий на поясе меч. Они все действовали куда быстрее живых людей, как бы ослаблены сейчас ни оказались. — Так себе аргумент. Думаешь, если я зашёл так далеко, то остановлюсь сейчас? Теперь? Только потому что ты мне это говоришь? — Эменос бросил быстрый взгляд на дверь, не отнимая от неё своих рук. — Какие глупости. Пустой разговор. Лучше ты — уходи. Я не желаю причинять тебе вреда. Вермитор угрюмо молчал, хмуро глядя на Эменоса. Походило на то, будто его терзают какие-то сомнения. Как прикажете его просто так взять — и… — Он всё равно сделает то, что нужно сделать, — наконец, мрачно изрёк Вермитор. Он демонстративно сложил руки на груди. — И ты знаешь, что он прав. Знаешь. Но поступаешь так из простого упрямства. Ты должен и понимать — учитель готов тебя принять, если ты перестанешь вести себя неразумно. Тем более, ты привёл Марвина. Два ключа — вполне неплохо. Два камня. Ещё не поздно вернуться. — А остальные? — Эменос тянул время. Совсем недолго. Хотя бы чуть-чуть. — Остальные, если не попадут не в те руки, уже не имеют значения, если всё получится, как надо, сам знаешь, — Вермитор небрежно мотнул головой. Он волновался. Тут и копаться в чужой голове не надо. Любой бы догадался. Эменос же такое давно научился хорошо чувствовать и без вторжения в чужое личное пространство. Он помедлил. — Хорошо. Я пойду… если вначале ты пойдёшь со мной, — Эменос кивнул на дверь. — Что? — глаза Вермитора расширились. На лице появилось удивлённое — такое искреннее и знакомое — выражение. — Туда? В усыпальницу? Зачем? — Какая разница? — Эменос передёрнул плечами. — Мне ведь некуда деваться. Он ведь всё одно явится за мной сюда, правильно? Главное, чтобы Марвина не прикончил. Хотя лорд Балерион не станет этого делать прежде срока. Торопиться нельзя. Следует дождаться, когда луна войдёт в полную фазу и переход обретёт подобие стабильности. Только после этого кровь ключа или ключей сыграет свою роль, не раньше. Балерион это понимал — понимал и Эменос. Как и то, что все они теряют силы мало-помалу. — Безусловно, — без сомнения подтвердил Вермитор. — Тогда ни мне, ни тебе, терять нечего. Пойдём, — больше не оборачиваясь на него, Эменос прошептал знакомую формулу на древнем, нечеловеческом языке. Он просил двери открыться, просил впустить его, явить священное место. Он не глядел в тот миг на Вермитора, но не сомневался, что ощутит даже движение воздуха, попробуй тот достать меч. Но Вермитор не пытался — он наблюдал за тем, как раскаляются, точно металл, ладони самого Эменоса, наливаются алым. И как вспыхивает на дверях причудливая вязь неземных рун, начертанных на могущественном праязыке богов и их первых творений. Изломанные глифы обвивали створки, ползли по ним, искривляясь под невероятными углами. Защитные знаки. Знаки силы. Знаки мудрости. Знаки власти и воли. Пугающие знаки. Слова самих небес. Тёмные голоса звёзд. Вермитор невольно отшатнулся, когда двери, поддавшись, скрипнули, а после с тяжёлым стоном поползли в разные стороны. Эменос отступил на шаг, едва не врезавшись в своего прежнего товарища — тот застыл, точно статуя. Не двигался совсем. Из темноты усыпальницы донёсся густой, насыщенный запах темноты и вечности. Но никакого тлена и пыли, как порой бывает в старых криптах, где покоятся человеческие кости. А о сырости в таком месте и речи быть не могло. Внутри пахло лишь немыслимой древностью, спокойствием мёртвых королей, дремлющих в своих каменных гробницах. И лишь их тени время от времени вступали в какой-то полусонный, длинный спор. За дверями плескался первозданный мрак, который, впрочем, спустя несколько мгновений, осветился подрагивающим пламенем. Один за другим вспыхивали большие факелы, подвешенные вдоль тёмных каменных стен. Чья-то невидимая рука — или неведомая сила — сама зажигала их. Приглашая войти. Перед Эменосом и Вермитором открылся очередной коридор. Совсем недлинный — в конце его хорошо различалась высокая арка, ведущая в более просторное помещение. Усыпальницу. — Пойдём, раз уж решился, — Эменос вцепился в руку Вермитора. Тот вздрогнул. Совсем как обычный человек. Губы от этого искривились в грустной улыбке. Вермитор не сопротивлялся, оглядываясь по сторонам. Когда они ступили внутрь, двери медленно, с протяжным стоном захлопнулись, но даже возникший из-за этого порыв ветра не потревожил пламя. Оно горело сильно и ровно. Эменос вскинул голову, жмурясь. Очень ярко после почти кромешного мрака лабиринтов. Вермитор неожиданно вырвался из его хватки и пробурчал: — Я сам, сам. — Сам так сам, — не стал спорить Эменос и лишь пожал плечами. Они направились прямиком к усыпальнице — отступать-то ведь и в самом деле больше некуда. *** Эменосу уже довелось здесь бывать раньше, конечно. Но, как и прежде, его охватил трепет. Невероятная сила никогда не покидала этих мест. Она витала вокруг, проникая сквозь толщу камня, сквозь плиты, сквозь… кожу. Если бы у самого Эменоса ещё оставалось собственное тело — и собственная кожа. Всеми забытые короли среди камней, погребённые в веках, потерянные среди страниц неведомой истории. Никто уже не помнил о них, никто и не пытался вспомнить. Человеческая память столь непостоянна и изменчива. А они были прежде людей, хотя по сути отличались от них лишь глубиной своих познаний о мире и возможностями строить тайные, защищённые от внешней враждебной силы тропы. Они шли сквозь мрак, и звёзды — ещё молодые — сияли над ними. Пылали далёкие небесные костры, манили к себе. Во многих местах они оставили свой след, но Валирия и Стигай, Край Теней, пожалуй, были главными из них. Они спрятали в своих усыпальницах яйца драконов до поры — пока не явятся те, кто сможет призвать их к жизни. Так и случилось. Так и… Эменос, ненадолго позабыв о Вермиторе, поглядел на свои руки. Они заплатили эту цену. Он — лично — заплатил. Хотя и прежде Владыки предупреждали о тайнах, прикосновение к которым может нести человеку гибель. Они тщательно запирали за собой двери, но отыскались те, кто смог подобрать к ним ключи. — Почему ты не попытался убить меня? Пошёл за мной, раз уверен, что… — так и не смог договорить Эменос, обращаясь уже к Вермитору. Шёпотом и не глядя в его сторону по-прежнему. Почему-то не находя в себе сил это сделать. — Разве он не велел остановить меня любой ценой? — Вообще-то велел, — в голосе Вермитора, вопреки всему, послышалось нечто, похожее на улыбку. Она резко контрастировала с его словами, как и со всем, что происходило сейчас. — Велел, что, если не получится тебя образумить, — он провёл ребром ладони по горлу. И жест этот, такой простой, знакомый, человеческий, болезненно отозвался в том месте, где у людей находится сердце. Сердца уже нет, но душа Эменоса помнила, как оно может истекать кровью. Вермитор был его хорошим другом, одним из лучших, и никогда не терял ни присутствия духа, ни чувства юмора, ни оптимизма. Его, как и прочих, как и самого Эменоса, постигла та же ужасная участь. Всех, кто имел отношению к роду первого Сына Огня. Они были семенами из одного плода, потому-то и называть их братьями и сёстрами являлось не обычным ритуалом, свойственным разного рода религиозным сборищам. Нет. Они были Орденом — и они были семьёй. А лорд Балерион стал их отцом. Для Эменоса он тоже был отцом, ведь настоящего он и не видел никогда. — Почему тогда ты не попытаешься воспользоваться этим, — Эменос кивнул на меч Вермитора, который висел на боку. Каждый всегда носил с собой валирийскую сталь. Секрет её изготовления валирийские мастера тоже некогда узнали благодаря древним гробницам и их библиотекам. — И ты не станешь сопротивляться? — не понятно, шутит он по-прежнему или говорит серьёзно. Эменос нахмурился. — Буду, — честно признался он. — Пусть и не хочу биться с тобой, — добавил, помедлив. Всё-таки слабо улыбнулся. — Странное дело, — Вермитор покрутил головой, оглядываясь по сторонам. Наверное, он тоже ощущал незримое присутствие наблюдателей. Они спали, но видели. Их тени пребывали в постоянном движении. Они волновались, шептали. — Но у меня такое ощущение, словно… не знаю, как будто я видел сон. Эменос понимал, о чём речь. — Почаще стаскивай с себя эти тряпки, и он не будет так на тебя влиять, — он дёрнул Вермитора за рукав балахона. — Сам знаешь, что там. — Знаю… знаю, но привык. Обыденная история, разумеется. Привык. Все они привыкли. Эменоса тоже долгое время вела привычка, нежелание нарушить волю своего отца. Как бы сильно он его ни ненавидел в глубине души, как бы ни хотел отомстить. Он попросту не мог его ослушаться. Внимал его бесконечному зову, его приказам. Натягивал на себя ткань, испещрённую древними письменами на подкладке, и шёл туда, куда велели. Лелеял в себе планы мести — и шёл, шёл, шёл. Делал то, чего от него ждали. Пока, в конце концов, не отыскал в себе немного воли эту треклятую подкладку отпороть, выбросить, и превратить изношенный тёмный балахон в обычную одежду, скрывающую лицо и тело. Это было непросто, видит Матерь. Одно из самых сложных решений, которые Эменос принимал после своей гибели — после гибели Мераксес. И всё же он смог переломить себя об колено. Он ведь тоже привык. Привык. Как любой человек рано или поздно не только привыкает к своим цепям, но даже находит в них свою прелесть. В рабстве, как ни крути, всегда присутствовала изрядная доля некой зловещей логики. Рабство дарует понимание того, что жизнь твоя, так или иначе, подчинена законам, хотя бы и извращённым, оно позволяет тебе не загадывать, не желать, не мечтать, не тратить попусту время и силы. Самое печальное, что и смерть оказалась сродни этому. Похоже, что некоторые из детей Матери тоже не желали людям зла в общепринятом, человеческом смысле. Они хотели даровать определённость им, и сытость — себе. В таком случае они тоже не так далеки от самих людей. — Привык, — эхом откликнулся Эменос. Тихо усмехнулся. А потом его разобрал смех — невесёлый, с какими-то почти истерическими нотками. — Привык… Привык! Вермитор, отшатнувшись, удивлённо воззрился на него и хлопал глазами, не понимая, что к чему. — Ты чего это? Чего? — Не обращай внимания, — хмыкнул Эменос, махнул рукой. Выдохнул. Насилу успокоился. — Ничего. На самом деле, не смешно это, а грустно. Смотри, — он указал на огромные каменные изваяния, громоздящиеся вдоль монолитных чёрных стен. Каждое из них изображало человека с закрытым капюшоном лицом, и у каждого же в руке находился какой-нибудь предмет, — им наверняка противно видеть такое. Огромная многоугольная комната с искажённой для человеческого глаза перспективой полнилась чужим присутствием. Но крепко запертые каменные гробы оставались неподвижны. — Учитель прав. Ты ведёшь себя странно, — Вермитор покосился на Эменоса уже без тени улыбки. Тон его сделался серьёзным. Кажется, он что-то про себя решал, если ещё не решил. — Но я всё-таки хотел понять. Не хотел поднимать на тебя меч просто так. Я никогда не считал тебя своим врагом. — Даже после того, что случилось с Тессарионом и Шрикос, там, в туннеле? — мотнул Эменос головой себе за спину. Вермитор прищурился. — Этого тебе никто не простит. Я тоже, — слова резанули больно. Снова достигли воображаемого — фантомного — сердца. Хотя там не сердце — пустая коробка, в которой хранятся покрытые копотью и сажей вещи, пришедшие в негодность. Ничего у Эменоса от прежнего себя не осталось. Ни кусочка. Только боль. И воспоминания. Они оказались долговечней любого тела. — Но ты… и они… я имею в виду, что не хотел бы терять и тебя. Чувствую ведь, что просто так ты не передумаешь. Не отступишь. Вдруг у меня получится решить всё иначе? — Учитель ведь всё равно явится, — напомнил Эменос. Прошло не так много времени, и Балерион наверняка вскоре пожелает самолично прийти и узнать, что здесь происходит. Не приведи Матерь, если прямо сейчас. — У него всегда получалось нас уговаривать и отговаривать. Но не в этот раз, конечно. — Могу я хотя бы попытаться? — Вермитор почти умолял. Где-то в воспоминаниях отыскалась до боли яркая картинка, где они, ещё совсем дети, с хихиканьем прячутся от разгневанного их выходками учителя в огромном замке, который стал им домом на долгие годы. До самой смерти. Из высокого арочного окна видно неугасимое сияние Четырнадцати Огней и очертания чёрных холмов в подступающем сумраке. Окно напротив стола из красного дерева, под которым и притаились двое мальчишек. Они напряжённо вслушиваются, пытаясь различить шаги учителя. Их глаза озорно сверкают в отблесках закатного солнца, заливающего мир. Алые лучи, как брызги крови, расплёскиваются по кабинету. В воздухе медленно кружат пылинки. — Могу, Эменос? — Нет смысла, — с сожалением признал Эменос. Бросил короткий взгляд на просторный зал, у края которого они стояли. В самом центре странного помещения, воздвигнутого не человеческими руками, высился небольшой алтарь, от которого в разные стороны разбегались, точно лучи, множество желобов. Подобное зрелище можно было обнаружить в каждой из усыпальниц Владык. — Глупости! — Нет. Смысла, — раздельно, по словам повторил Эменос и поглядел Вермитору прямо в глаза. — Я ни за что не позволю ему сделать то, что он задумал. Или, по крайней мере, попытаюсь не позволить. Я не отступлю. Не отдам ему то, что принёс с собой. И прямо сейчас я намерен попытаться воззвать к Владыкам, получить назад свой меч — и сразиться с ним. Так что хорошенько подумай, Вермитор. Или обнажай сталь, — он указал на меч, — или — уходи, — ладонь вытянулась в направлении коридора. — Передай учителю, что я совсем обезумел, опасен и меня следует остановить всеми силами. — Я не трус! — тут же вспыхнул Вермитор. — И тебя я не боюсь! Не стану я бежать. Они замерли друг напротив друга. И Эменос с ужасом сознавал — почти ощущал физически — как уходило драгоценное время. Что там с Квиберном? Что с Марвином? Что с Чертогами? Не начал ли учитель проводить ритуал? Нет, он начал ещё до этого, но когда перейдёт к последнему шагу? У Эменоса не было меча. Своего собственного меча. Когда-то он отдал его добровольно. После того, как убил женщину, которую любил. Мераксес. Но кое-какие шансы у него всё-таки имелись. Вермитор с явной неохотой, медленно, с тихим шелестом достал свой собственный меч. Валирийская сталь, точно почуяв близость битвы, алчно сверкнула. Алые руны вспыхнули, точно живые, на тёмной поверхности. Ожили. Эменос отступил на шаг. Оглянулся. Перевёл взгляд на Вермитора. И тот, чуть помедлив, подпрыгнул и практически беззвучно взвился вверх. Меч его снова сверкнул в предвкушении. Эменос знал — эта сталь смертельна для него так же, как для всех остальных смертельно содержимое камня и колб с веществом. Но ими он пользоваться не собирался. Они нужны для другого. То мгновение, что оставалось до того, как меч обрушится на голову, пригвоздив к земле, пронзив от макушки до самых пят, Эменос потратил на плавный манёвр в сторону. Текучий, точно вода, но стремительный. Вермитор среагировал — и сталь прошла вскользь, распорола рукав плаща. Обычного плаща. Обычной вещи, которая уже никак не могла защитить. Крови, однако, не было. Зато физическая боль — вот незадача — пришла. Эменос давно забыл о её существовании в этом мире, в нём сохранились лишь воспоминания, пусть и достаточно яркие. Наверное, его бы это чувство огорошило, не будь он так сосредоточен на ином. Рука мазнула по ближайшей надгробной плите, подхватила с неё продолговатый предмет, окутанный паутиной. И прежде, чем Вермитор успел нанести очередной рубящий удар, Эменос вскинул его поперёк, останавливая клинок в нескольких дюймах от своего лица. Предметом оказалось нечто, напоминающее скипетр, с крупным набалдашником на одном конце. Он выглядел каменным, но валирийская сталь, пробив этот самый камень, со скрежетом вгрызлась в ещё более плотную материю, хотя должна была разрезать предмет, как масло. Эменос и сам не сразу сообразил, что произошло, поскольку действовал наугад. Вермиотор тоже замер, в изумлении расширив глаза. Похоже, подобного и он не ожидал. Воспользовавшись возникшей короткой паузой, Эменос с силой оттолкнулся от камня, дёрнулся вперёд, вынуждая прежнего друга и соратника отступить на шаг. Тот скользнул назад, по-прежнему крепко сжимая обеими руками длинный двуручный меч. — Похоже, внутри тоже сталь, — почти весело поведал Эменос, держа своё новое оружие. Он шаг за шагом продвигался к алтарю. Расстояние не такое большое, но его ещё предстояло преодолеть. Вермитор сразу заметил этот манёвр, вскинул оружие — и бросился в бой. Удивительно, но, видимо, никто прежде, за все эти годы, не додумывался проверить, что находится внутри предметов Владык, оставленных здесь. Внутри их статуй. Ведь для этого пришлось бы разрушить камень, что равносильно непозволительному осквернению. Вокруг нервически метались тени, валирийская сталь вспыхивала и гасла. Эменос ощущал, что обзавёлся десятком болезненных, пусть и совершенно бескровных, порезов. Однако чувствовал, что силы его могут окончательно оставить, если так продолжится. Ритуал ослаблял всех — и его тоже, не говоря уже об оружии. Меч Вермитора был для него опасен и наносил немалый вред. Кое-как Эменосу ещё удавалось отбиваться своим импровизированным оружием, хотя камень постоянно крошился в ладони. По сравнению с мечом оно было слишком тяжёлым и неповоротливым. И ранить им другого затруднительно, поскольку крепкая сердцевина находилась глубоко внутри. А с Вермитором всегда было непросто совладать, даже имея при себе оружие. Он лучше многих. — Бесчестно это, да? — спросил тот в свою очередь. Он не выглядел особенно уставшим. — Биться с тобой, когда у тебя даже оружия нет. — Не думай об этом. Делай то, что считаешь нужным. Только так мы можем быть в согласии со своей совестью и с самими собой. Эменос говорил честно, хоть с его стороны это и звучало едва ли не циничной насмешкой. Уж он-то это понимал. После всего, что случилось. Время, когда он мог такое говорить, давно прошло. И всё-таки он пытался соответствовать этому убеждению хотя бы теперь, надеясь, что никогда не поздно попробовать снова. Он отскочил в сторону каменной гробницы. Под плитой покоились кости — это все знали. Запрыгнул наверх. Меч тут же скользнул на уровне ступней, но Эменос успел сделать ещё один прыжок, уцепиться руками за простёртую над ним каменную руку изваяния и подтянуться. Вермитор сообразил, что происходит, когда Эменос ловко и стремительно, несмотря на некоторую слабость, взобрался на предплечье статуи, добежал до сжатого кулака и потянул на себя то, что находилось в нём. По всей видимости, это был кинжал, но для Эменоса стало коротким мечом. Вермитор не менее стремительно взобрался следом. Каменная рука даже не затрещала, легко выдерживая вес обоих. Эменос вскинул своё новое странное оружие, не слишком уверенный, что это сработает. Алтарь, к которому он так стремился, находился сейчас аккурат за спиной Вермитора, только уверенности в том, что удастся без проблем добросить до него горячо пульсирующий под одеждой камень, да ещё и попасть в самый центр, не было. Хотя он с изумлением то и дело отмечал, что ощущения стали ближе и реальнее, как будто тело его стало чуть более физическим. Наверное, всё из-за небольших порезов от меча, но нечто подсказывало — нет, не только. Существует и другая причина. Потому что Эменос видел, что по лицу Вермитора пробегает странная судорога. Прежде такого не происходило. Но сам Вермитор был слишком сосредоточен, чтобы думать о таких вещах. Он нанёс короткий, но сильный удар. Быстрый, ловкий. Эменос поднырнул под меч, едва не теряя опору, поскольку приходилось балансировать, удерживая равновесие. Во рту ощущался металлический привкус крови. Нехороший, наверное, признак. Вермитор слабости не выказывал, а на голову его мгновением раньше снова упал тёмный капюшон, так что и не разглядеть, что под ним происходит. Он так привык. Привык. Сейчас он находился в сладостном упоении, не сомневался в поставленной перед ним цели. Он не являлся рабом в привычном смысле слова, поскольку не было ни кандалов на его шее, ни плётки в руках надсмотрщика. Тем не менее, всё это существовало — незримые оковы ещё тяжелее с себя сбить. Как бы Эменос ни надеялся, как бы ни пытался… что ещё он мог сделать? Учитель вот-вот явится. Удивительно, что до сих пор не явился. Наверное, всё-таки рассчитывал на Вермитора, который был сильнее многих, остальные же наверняка заняты подготовкой. Или что-то пошло не так? Марвин. Пусть с Марвином ничего не случится. Вермитор начал отступать, когда Эменос сделал несколько резких выпадов своим новым оружием. То оказалось удивительно удобным, и сердцевина его тоже была начинена чем-то прочным, способным поспорить с валирийской сталью. Они обменивались короткими ударами, стараясь сохранить равновесие, покачиваясь то и дело на простёртой в торжественном жесте руке. Эменосу чудилось, что спину его буравит тяжёлый взгляд слепых каменных глаз, скрытых под каменным же капюшоном. А, может быть, там и вовсе ничего нет. Пора, решил он. Пора, пора. Это билось в голове, толкало вперёд. Кричало. Разрывало изнутри. Пора. Эменос подловил Вермитора резко подпрыгнувшего вверх фута на три — скользящее, стремительное движение, и заняло это долю мгновения. Обычный человек бы его точно не заметил. Но ритуал и здесь дал о себе знать, и оно получилось чуть медленнее, чем прежде. Эменос резко развернулся, чувствуя, что сам сейчас рухнет вниз, и выпадом, в который вложил всю свою силу, ударил Вермитора в корпус. Тот, не успев коснуться ногами опоры, отлетел, взмахнул руками. Короткий меч вошёл ему в грудь, но крови не было. Эменос выпустил рукоять, позволив оружию вместе с Вермитором сверзится с небольшой высоты. Прямо на пустой каменный алтарь. Нечто заскрежетало, но источник звука пока оставался неясным. Вермитор глухо застонал от боли. Эменос мягко спрыгнул вниз, но и сам пошатнулся. Всё-таки он отвык от слабости, свойственной людям. Медлить, думать, сожалеть оказалось некогда. В конце концов, если Матерь будет милостива, они и в самом деле встретятся когда-нибудь все. Свободные от своих грехов — и от своих оков. Это не жизнь. Всё это — не жизнь. Эменос подхватил с пола выскользнувший из пальцев Вермитора меч. Тёплый, очень живой, и, занеся его над головой, вонзил в грудь растянувшегося на камне человека. Клинок вонзился в плоть рядом с другим оружием, торчавшим пониже рёбер. Вермитор не вскрикнул даже — просто шумно выдохнул. Скорее, изумлённо, чем болезненно. Выгнулся всем телом. И вместе с чем-то, похожим на свернувшуюся от жара кровь, из раны его повалил дым. Вскоре он сам стал этим дымом, оставив после себя на алтаре странную субстанцию. Кровь, сажа и пепел. Плащ, измазанный, бесполезной тряпкой медленно сполз вниз. Эменос отбросил меч в сторону почти с отвращением, склонился над алтарём, коснулся рукой испачканного камня, растёр это между пальцами. На мгновение его охватило странное оцепенение. Почти неверие. То самое изумление, которое испытал Вермитор перед тем, как стать горсткой золы и запёкшейся крови. Отвесив себе мысленную затрещину, Эменос опустил на алтарь сверкающий камень, отыскав удобное углубление. Письмена — древние, могущественные, которыми прежде пользовались и Владыки, — вспыхнули карминовым. Почти так же, как на двери в усыпальницу. От алтаря в разные стороны, точно кровь по желобам, потекли ручейки густого света. Эменос выхватил две из трёх колб, которые у него ещё оставались, и ринулся к ближайшим каменным гробам, чтобы сдвинуть крышки и окропить кости. Несколько капель — и хватит. В тот момент, когда он с протяжным, неистовым скрежетом сдвигал пятую крышку, пол под ним содрогнулся, словно внутренности гор охватила лихорадка. С потолка посыпалась каменная крошка. Двери где-то впереди — там, где находился главный вход — распахнулись, грохоча и сотрясая пространство. Эменос не останавливался. Он знал, что это учитель. Он пришёл, пришёл. — Довольно! — в голосе не было ни обманчивой мягкости, ни снисходительности. Это был строгий голос разгневанного родителя. — Эменос, хватит. — Нет, — он даже не оглянулся. Не повёл головой. Несколько капель упало на завёрнутые в саван кости, протяжно заскрежетала следующая крышка. — Вернитесь. Услышьте меня! — зов был обращён не то к костям, не то к каменным изваяниям, не то к метавшимся по помещению теням. — Сделайте же что-нибудь! Лорд Балерион засмеялся. Но не едко, без капли злорадства. Напротив, в смехе том слышалось почти сострадание. Сожаление. Даже печаль, пожалуй. Только это заставило Эменоса метнуть в сторону своего учителя изумлённый взгляд. Он пока не пытался вмешаться или остановить происходящее. Наблюдал, демонстративно скрестив руки на груди. Взгляд мазнул по Эменосу, потом по статуям — метнулся обратно уже чуть более мрачный. — Ты убил Вермитора, — это прозвучало, как неприкрытое обвинение. Эменос не потрудился ответить. Он поднажал на следующую крышку. Та заскрипела, с трудом поддаваясь. — Убил своего брата. Убил Тессариона и Шрикос. — Они тоже хотели меня убить, — а вот это уже почти оправдание. — И по этому поводу не слишком терзались, похоже. Балерион сделал к Эменосу несколько шагов. Ничего не изменилось. Владыки по-прежнему молчали, даже не подавали никаких иных признаков своего присутствия, кроме вполне привычных. Не хотели прерывать свою сладостную полудрёму, в которой пробыли неисчислимое количество времени. Ведь именно она помогала им сохранять остатки сил и не давать линиям окончательно оказаться во власти врагов. — Хватит. Довольно. Не нужно этого всего. Отдай мне то, что ты взял у Марвина, и давай поступим так, как должно. Не лучшее время, чтобы сводить счёты, — он увещевал, почти уговаривал. — Ты наделал много глупостей, но сам знаешь — я всегда питал к тебе определённую слабость, поэтому… — учитель раскинул руки, будто предлагая обняться. — Просто забудем. Скоро всё закончится, и мне хотелось бы, чтобы оно завершилось благополучно для всех. Эменос понимал, что стоит ему попытаться открыть следующую крышку, и Балерион что-нибудь сделает. Остановит его. Пока он просто не решался приблизиться. Опасаясь содержимого пробирки в руке Эменоса. Или, возможно, чего-то иного? — Возьми камень, — предложил вдруг Эменос, криво улыбаясь, и мотнул рукой в сторону алтаря, — возьми. Давай. Сделай это. Он у Владык. Сможешь ты оттуда его достать сам или мне снова делать всю грязную работу за тебя, как когда-то, учитель? Балерион бросил быстрый взгляд в сторону постамента, стараясь, впрочем, не выпускать из поля зрения Эменоса и держась на безопасном расстоянии. — Может быть, и не смогу, — в ответе сквозило некоторое сомнение. — Но вообще-то могу сделать кое-что другое. Одна рука Эменоса, сжимавшая сейчас край каменного гроба, сама будто закаменела, не могла пошевелиться. Вторая тоже, непослушная, замерла. Учитель двинулся к нему, сочувственно улыбаясь. Эменос нахмурился, не понимая, что происходит. Он подумал… нет, пребывал в уверенности, что сейчас его отправят, куда следует. Это несложно. Нужно только меч достать или субстанцию из колбы и вылить прямо на него. — Наверное, мне следовало бы поступить так, — Балерион слегка склонил голову на бок, — и я могу пожалеть о своей сентиментальности. — Так сделай, сделай, что хочешь, — в его сентиментальность совсем не верилось. Когда умирали его дочери, он о ней и не вспоминал. Эменос сцепил зубы. Что происходит вообще? Он будто потерял контроль над своим телом. До чего же мерзкое чувство. При этом соображать не перестал. — Сделаю, сделаю, не нужно переживать, — Балерион устало выдохнул. Указал на просторный каменный гроб. — А ты пока полезай. Подожди тут немного, пока я не закончу с приготовлениями. Камень твой… тоже обождёт, пожалуй. У меня есть ещё один, помнишь? И Марвин. Крови мне хватит. Эменос скривился, пытаясь противиться, но оказался не в силах преодолеть эту преломляющую волю силу. Буквально сминающую всё прочее. Сознание его сделалось обычным пассажиром в том, что служило ему сейчас телом. Он послушно развернулся, перекинулся через край и с упал в затхлую тьму. Кости под ним загрохотали и захрустели. Что-то впилось в бок. Он попытался поднять голову, но в это мгновение свет померк. Тяжёлая каменная крышка захлопнулась над его головой, погрузив Эменоса в кромешный, наполненный запахом вечности мрак. Он оказался крепко заперт в каменном гробу. Сдерживающие его оковы тут же спали, он упёрся руками в камень, напрягся, но не смог сдвинуть его с места. — Не трать силы понапрасну. Ты можешь себе навредить. А то так раздавишь в кармане свои колбы, — участливо донеслось сверху. Голос звучал приглушённо из-за разделявшего учителя и Эменоса толстого слоя камня. — Компания у тебя подходящая. Ты ведь её искал, верно? Эменос хотел было закричать от негодования, потребовать выпустить его, но какой в этом толк? Как будто его послушают. Выполнят его требования. Бесполезно. Поэтому он промолчал, едва не скрежеща зубами от нахлынувшей, как приливная волна, бессильной ярости. Ненависть. Он слишком хорошо помнил и знал, что это такое. Но молить — бесполезно, проклинать, кричать, биться — не имеет смысла. Только тратить силы понапрасну, а он и так их потратил изрядно. Не говоря уже о недавней схватке с Вермитором. Эменос обессилено сел — высота гроба позволяла ему сидеть, упираясь макушкой в каменную плиту. И та была не холодной — тёплой. Живой. Камень нагрелся. Вообще-то всё вокруг понемногу нагревалось здесь — последствия ритуала. Но Эменос не боялся огня, не боялся жара, не боялся смерти. Он боялся, что всё это окажется бесполезным. Что там с Марвином? А второй камень — от Квиберна. Точно. Он тоже должен находиться где-то здесь. Понимает ли Квиберн, что происходит, и что намерен сделать? Хотя едва ли от его решений теперь что-то зависит. Балерион убьёт его, как убьёт Марвина в нужный момент. Они ключи, они нужны ему. Их кровь нужна. Для верности, конечно, следовало убить их обоих намного раньше. Убить каждого из ключей, тогда бы ничего не вышло… Но смог бы Эменос это сделать? Смог бы так поступить? Не только с Квиберном и Марвином, не только с Герионом. Но с Дейенерис? С Джоном? Разве что с Тирионом, да и то не факт. А ведь Эменос помнил его, видел в Красном Замке. Тогда Тирион не разглядел его, но явно ощутил чужое присутствие. Кто точно тогда заприметил Эменоса, так это большой чёрный кот. Одноглазый монстр выказывал явную враждебность. Тирион же заприметил лишь чужую тень на стене. Но тогда Эменос, имея шанс, так и не убил его. Он оказался слишком слаб, чтобы такое сотворить, даже когда представилась возможность. Нет. Эменос надеялся всё это остановить — и позволить им, ключам, существовать, чтобы навсегда запереть главные двери, не прибегая к крайним мерам. Он закрыл глаза, зажмурился, пусть вокруг и без того было темно. Под ним находились старые, но всё ещё не истлевшие и крепкие кости одного из Владык. И тот молчал, даже не возмущаясь подобному беспардонному вторжению. Впрочем, когда-то уже случалось такое. Очень давно. В то время Эменос лежал в луже собственной крови в похожем гробу. И каждая из его рук заканчивалась нелепым обрубком на месте запястья. Устав кричать, он хрипел, задыхался, умирал, ощущая собственную тёплую кровь, пропитавшую одежду. Боль выбивала из сознания всё остальное, отбирала саму его суть. Не существовало ничего, кроме неё. Сейчас же была только темнота. Та самая темнота, в которой с человека сползали всякие маски, в которой переставали действовать привычные законы — здесь работали только законы самой темноты. Но сейчас Эменосу она показалась мёртвой, как он сам. В конце концов, он лёг, вытянулся во весь свой немаленький рост, глубоко вдохнул, вспоминая, каково это, пусть дыханием в полном смысле это и не являлось. Ему хотелось кричать, реветь, но он снова сжал губы. Он не умел плакать. Не было слёз. Их давно выжгло пламя вместе с кровью и всем остальным. Оно оставило только тлеющий уголёк вместо души. Темнота обступала, сжимала со всех сторон, хватала за горло. Эменос раньше мог легко видеть в ней, точно днём, но не здесь и не теперь. Он слепо пошарил перед собой, нащупывая нечто пока невидимое. Нечто важное. Нужное. Его вело какое-то странное, родившееся на задворках сознания чувство. Сколько времени он так лежит? Кажется, что не слишком долго, но может статься, и вечность прошла. Ведь такое уже случалось. Несколько тысяч лет он провёл в похожем месте, только уже своём собственном подобии гроба, лишь время от времени выныривая из горячей дрёмы. Вот и сейчас… А, может быть, всё уже закончилось. Ритуал Восхождения завершился, и он вернулся в материнскую утробу вместе со всеми, и плывёт в этом блаженном нигде, в глубине космической бездны, из которой вскоре появится всё. Всё. Новый мир, о котором так мечтал его учитель. Иной, с другими законами. С другими богами и людьми. Свободный мир. В этой идее было нечто искажённое, неверное. Искусственность нового цикла. Нет, вот они, кости, Эменос ощущал их под пальцами, значит, он всё ещё заперт. И ничего ещё не закончилось. Ему нужно выбраться отсюда, взять камень, отыскать свой меч… Пусть Владыки спят, если им угодно проспать даже этот миг, а он — не имеет права. Не может себе такого позволить. — Пожалуйста, — обратился он, сам не зная, к кому. — Пожалуйста. Пожалуйста. Ничего. Нет ответа. Кости мертвеца молчат. Мир молчит. Темнота молчит. Вселенная разом онемела, утратила дар речи. Лишилась языка. — Мне надо… — он умолк, сглотнул зачем-то. Вспомнил ещё одну привычку. Рука его бездумно коснулась чего-то, напоминающего кость предплечья. Вслепую ощупала. Губ коснулась болезненная улыбка, растворившаяся в этой темноте. Так вот почему место показалось ему каким-то до странности знакомым, и пахло оно знакомо. Балерион по иронии запер его в том самом гробу. Владыка, которого Эменос впервые коснулся. Владыка, подаривший ему собственные руки. Кости запястья отсутствовали. Это он. Эменос ведь уже видел его. Тогда, вместе с Сареллой Сэнд. Он один из немногих — или единственный? — который не спит. Он может быть теперь очень далеко, не услышит. Вот почему… — Но ведь остальные разве ушли? — почти с досадой. — Разве ушли? Вы оставили нас? Смутный, далёкий, снова зарождающийся где-то в глубине гул стал ему ответом. Это был голос камней. Голос самой Валирии. Так билось её сердце. Неистовое, огненное. — Несправедливо. — Что же, по-твоему, справедливо? — голос, прозвучавший совсем рядом с его головой, заставил дёрнуться назад и приложиться затылком о ближайшую стенку гроба. — Что? — В чём справедливость? — говоривший находился где-то рядом. Эменосу почудилось, что звук раздаётся из самой глубины черепа, но нет, не похоже. Скорее, будто собеседник прилёг с другой стороны, прямо напротив. Но сказать наверняка нельзя — слишком темно. И ни единого движения воздуха. Эменоса этот вопрос отчего-то разгневал. Он знал: все эти разговоры имеют перед собою единственную цель — донести до людей некое ценное знание, понимание действительности и мира. Но эта неторопливая манера, спокойный тон, всё это раздражало, настолько неуместным было. Потому отвечать он не торопился. — Хорошо, — насмешливо. — Давай помолчим, Эменос Тар из рода Гарио. — Мне нужно выйти отсюда, нужно найти своё оружие, нужно… — Так ты и остался тем самым мальчиком. Впрочем, ты ребёнок и есть. Он уже узнавал этот тон. Узнавал этот голос. Но слова разозлили так, что Эменос даже не сразу нашёлся с ответом. Наверное, потому что мальчишкой его называл не раз учитель. Глупым, поспешным, непоследовательным. Словно семнадцать лет ему минуло вчера, а не несколько тысяч лет назад. Крепко, изо всех сил сжав кулаки, он упрямо промолчал. Догадывался, о чём ему сейчас скажут. — Я понимаю, почему ты так спешишь, но спешка может только навредить. Время нужно тебе. Время нужно нам. — И сколько нужно этого времени? Осталось оно вообще? — голос у Эменоса дрогнул от негодования. — Вы были мертвы столько времени, неужели вам его не хватило? — Мы никогда не спали, — с мягким упрёком поправили его, — мы — ждали. Ждали. Теперь нам нужно встать, размять свои несуществующие кости, стряхнуть с себя пыль. — И чего же вы ждали? Владыка промолчал. Конечно, как всегда. — Вам было мало того, что уже произошло? Что происходило здесь раньше — и потом? Чего же вы ждали! — Эменос уже почти кричал, и голос его глушился камнем, разбивался о толстые стены. Он неустанно ощущал вибрацию, идущую снизу. Мир пребывал в постоянном движении. Наверняка, Восхождение вот-вот войдёт в полную фазу. Время уходило. Уходило безвозвратно. А они — ждали. Подумать только! Эменос едва не рассмеялся — уже почти истерически. Вечно кто-то чего-то ждёт. При всей своей мудрости, даже Владыки неторопливо наблюдали, выжидая. Какие глупости. Мысли путались, лихорадочно метались в застенках сознания, как сам Эменос — в каменном гробу. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Прекрасно понимаю. Мы уплатили страшную цену, и не могли упустить их, не могли позволить им продолжать пожирать мир за миром. Поэтому мы должны были дождаться. — Значит, что бы я ни делал, всё напрасно, — Эменос почти прошептал это. — Всё зря? Вы просто ждали и не вмешались бы? Тогда я и правда последний дурак. Темнота, как показалось ему, улыбнулась. — Глупости. Глупости. Ты делал всё это, чтобы обрести свободу. И теперь она твоя. Пользуйся ею. — Моя свобода, — Эменос всё-таки коротко рассмеялся, сухо всхлипнул. — Моя… Странно это слышать, пока я жду своей участи в таком вот месте. В каменном гробу. — Ты ведь и сам прекрасно понимаешь, что такое истинная свобода. Свобода выбора. Успел понять, не так ли? — поинтересовался голос. Эменос задумался. Да, конечно. Он знал. Свобода выбора вовсе не в отсутствии поводка или тюремной камеры. — Полная свобода выбора — это выбор между тем, чтобы убить кого-то или позволить ему жить. Вот что это такое. Все прочие выборы ничего не стоят по сравнению с этим. — Да… да, — собеседник его хмыкнул. — Так и есть. И этот выбор определяет очень многое. В тебе, в окружающем тебя мире. Определяет. — Выпусти меня. Позволь мне уйти. Я должен закончить… — Тебя никто здесь не держит. Никто. Ни твой учитель, ни я, ни каменная плита. Как всегда, ты держишь себя сам. Не веришь, что способен это преодолеть. Сила твоего учителя снова оказалась превыше твоей воли. Поэтому ты собираешься находиться здесь, пока он не вернётся с остальными. Правильно я понимаю? Хотя настоящему рыцарю не пристало сдаваться даже после смерти. Эменос умолк, поражённый. Издевается он, что ли? Плиту было не сдвинуть! И всё-таки, не говоря больше ни слова, он коснулся руками плиты — ещё раз. Ощутил, как те наливаются знакомой силой, раскаляются. Он напрягся, зажмурился, и тяжёлая плита заскрежетала, заскрипела, отходя в сторону, позволяя алому сиянию проникнуть в темноту гроба. Пришлось невольно зажмуриться. Эменос ожидал чужого оклика, злого смеха, удара… Но ничего не было. Хотя он чувствовал, что находится здесь не один. Владыки. Возможно, это они. — Спасибо за твой дар. Эменос оглянулся, ища говорившего, но голос теперь звучал отовсюду. И он ощутил — кто-то коснулся его затылка, взъерошил волосы почти отеческим жестом. Он чуть подался вперёд, поскольку почудилось, что в глубине гроба что-то сверкнуло. Этого там не было раньше. Эменос перегнулся через край, потянулся к предмету, что лежал на груди мумифицированного большого скелета без запястий. И ещё до того, как руки коснулись его, до того, как Эменос увидел хорошо знакомый блеск валирийской стали, разглядел рукоять, лёгшую в ладонь, он понял. Понял. Это был его меч. Тот, с которым он расстался много тысяч лет назад, даровав другим. Он вернулся в Валирию после долгих странствий. Чёрное Пламя. По чёрному лезвию вились, переплетаясь, валирийские иероглифы. Они горели знакомым, призывным огнём. *** Эменос знал, куда идти, хорошо знал. Но дороги толком и не разбирал из-за того, что сознание казалось спутанным, сумбурным. Несмотря на это, он не забыл забрать камень, который уже сослужил свою службу, спрятать его, и двинуться прочь, пока лорд Балерион не вернулся. А он это сделает непременно. Пришлось красться через другой проход, что находился в западной части усыпальницы, за очередным каменным изваянием. Марвина, если он не погиб, наверняка поместили в уже знакомую камеру, одну из тех, в которых некогда держали валирийских рабов. Хотя сказать наверняка было нельзя. Следовало проверить. А Квиберн? Остановившись у стены, Эменос осторожно выглянул из-за угла. Меч приятной тяжестью покоился в ножнах, и его тепло придавало сил. Снова такие знакомые, такие человеческие ощущения, от которых становилось почти дурно. Но дурно по-особенному. В соседнем коридоре царила тишина, нарушаемая разве что уже привычным мерным гулом земли, неустанной вибрацией, которую источало само нагревающееся пространство. Но Эменос чувствовал — учитель и остальные где-то недалеко. Рядом. Ведь отсюда и до Чертогов Матери рукой подать. Мысли невольно вернулись к мечу. Оружие ждало своего часа. Если Эменос правильно понимал то, что должно произойти, Балерион непременно убьёт Квиберна в ближайшее время. Он вообще-то собирался сделать это с самого начала. Квиберн — ключ, и его кровь необходима. Но и требовалось, чтобы он принёс с собой камень. Всё это крайне важно. Самое ужасное, что сам Квиберн догадывался наверняка, чем это путешествие для него завершится. Тем не менее, ждал ли он смерти от рук самого Балериона или надеялся на нечто иное? Наверняка, не рассчитывал, что окажется не просто жертвенной овцой, но и обманутым. Вот уж где кроется ирония. Быстрой тенью Эменос метнулся в одну из тёмных ниш в стене, стараясь не идти прямо по узкому переходу, освещённому светом факелов, пламя которых подрагивало вдоль одной из стен. Следовало соблюдать осторожность. Таиться. Ждать. Он закрыл глаза, рисуя перед мысленным взором хорошо знакомую ему карту местности. Уж здесь-то он ориентировался даже лучше, чем где-либо на поверхности. Недра земли стали его родным домом, а не только могилой. Особенно Валирия. Вот он стоит в одном из северо-западных переходов, что вывел его из усыпальницы. Чертоги Матери смещены отсюда к югу. Значит, двигаться нужно вниз, чуть под уклон, чтобы до них добраться. Однако, чтобы попасть непосредственно к невольничьим камерам, надлежало свернуть ближе к центру. И, разумеется, не забывать о том, что за переходами могут следить. Интересно, обнаружил уже учитель его отсутствие в усыпальнице? Увидел ли распахнутый, пустой гроб? Смотрит ли он сейчас на отблески угасающего яркого красного света, что заливал стены, когда Эменос уходил. Владыки успели напитаться его силой. Его жизнью. Впрочем, так или иначе, надлежало поспешить. Эменос юркнул в очередную нишу. Присел и обратился вслух. Ему послышались чьи-то шаги чуть поодаль, откуда-то из идущего перпендикулярно перехода, и голоса. Знакомые голоса — каким же ещё тут быть? Однако, как только Эменос понял, что происходит, осознал, свидетелем чему сейчас станет, его обдало потусторонним холодом. Ужасом. Окатило ледяной водой с ног до головы. Рука невольно потянулась рукояти меча, стиснула тёплый металл до боли, но он остановился. Приказал себе остановиться. Замереть. Если он вмешается сейчас, то что изменит? Что исправит? Ему требовалось время, чтобы подготовиться. Учителя не убить даже этим мечом. Нет. К тому же он был там не один. С ним ещё двое — и Квиберн, конечно. Квиберн, который что-то отвечал, возражал, как-то удивительно спокойно для того, кто понимал, что сейчас произойдёт. Не мог не понимать. Квиберн вообще-то очень умный человек, не какой-нибудь юнец, питающий наивные надежды. Хотя кое в чём он, конечно, просчитался. Не недооценил — но не учёл. Балерион умел прикидываться лучше, чем кто бы то ни было другой. И он старательно делал вид, что не замечает выстроенных в сознании Квиберна стен, не замечает провалов и дыр, за которыми тот пытался прятать свои мысли и планы. Лабиринт сознания — это хорошая, полезная вещь. Удивительно, что человек, прежде такому не учившийся и о подобном не слышавший, сам до этого додумался, да ещё и так быстро. Только едва ли он мог тягаться с тем, кто слишком хорошо был знаком с такого рода приёмами. Но и это не столь важно сейчас. Это просто такая игра. Одна из таких, в которых ты не всегда в состоянии продумать несколько ходов наперёд. Каждый может оказаться смертельным. Эменос зажмурился, потому что не хотел видеть. Он бы и уши зажал, точно маленький мальчик, чтобы не слышать. Да какой смысл? Ощущать чужую смерть он не перестал. Непродолжительная возня, приглушённый удар, хруст, плеск крови. И всё это — отдельными кадрами, отрывками, будто и в самом деле в полной тишине, хотя в действительности Эменос слышал голоса и лорда Балериона, и своих братьев. Но они отдалились, стали незначительными на фоне одной-единственной смерти. Нет… не смерти ещё — умирании. Умирание, наверное, хуже всего. Возможно, именно это чувство немного отрезвило, заставило привстать. Осторожно, не производя никакого шума, и придерживаться тёмной половины коридора. Уходить незамеченным, уходить в темноту. Уходить, оставляя за своей спиной очередную жизнь. Главное здесь — не оглядываться, не думать, стараться не вспоминать. Да как такое забудешь? Эменос чувствовал себя предателем. Хотя Квиберна он не предавал, напротив, пытался предупредить, но слишком знакомое, жгучее чувство стыда одолевало его, затапливало, выплёскивалось через край. Охваченный этим стыдом, терзаемый отчаянным желанием развернуться и всё исправить, он сбежал вниз, по ступенями, ведущим к камерам. Марвин. Марвин. Боги. Всё-таки он здесь — и он жив. Хотя в воздухе отчётливо витало ощущение чужого присутствия. Его горьковатое послевкусие. Знакомое. — Квиберн? — в глазах Марвина была не надежда. Нет. Понимание. Что ещё Эменос мог ответить? Разве что попрощаться, пожать руку в последний раз. Чем бы сейчас всё это ни закончилось, они едва ли встретятся… Учитель наверняка обнаружит его пропажу и догадается, куда он направился. Попытается догнать и настигнуть. Значит, его следовало отвлечь. Не только Балериона — их всех. Когда Марвин направился своей дорогой, Эменос свернул к уже знакомому пути, но чуть отклонился от него. Так, чтобы не увидеть больше Квиберна, не встретить ненароком Марвина. Хотя Марвину идти дальше — и ему тяжелее. Он человек. Простой человек, к тому же совсем немолодой, пускай отчаянный и храбрый. Эменос подумал, что, пожалуй, ему и в самом деле искренне жаль, что больше им не свидеться. Странно. Никогда бы он не подумал, что испытывает к Марвину привязанность или нечто сверх того, что называлось бы беспокойством за судьбу ключа. И всё-таки… нет, Эменосу было грустно. По-настоящему тоскливо, поэтому надлежало сделать всё, чтобы в последний раз помочь Марвину. Стены обступали со всех сторон, горячие стены братской могилы, и сердце мира стучало так, как могло бы стучать сердце Эменоса. Гнало раскалённую кровь по венам и артериям земли. Прежде, чем явиться в Чертоги Матери, члены Ордена должны закончить ритуал как раз в усыпальницах, как в одном из главных мест силы. А после Балерион непременно направится туда, чтобы взобраться на последний алтарь и воззвать к небесному своду, к чёрной луне, к Матери, и позволить взойти раскалённому солнцу новой вселенной. Но Эменос сделает всё, всё, всё, чтобы этого ни за что не произошло. Шаги по камню. Меч уже в руке. Их там сейчас — сколько? Кое-кто наверняка остался сторожить Чертоги, и этих тоже следовало вынудить явиться сюда. Безнадёжно, конечно, почти невозможно, но почему бы не попробовать прежде, чем сдаваться на милость врага? *** Эменос старался не терять бдительности, выбирая те ответвления, которые находились чуть в стороне от главных коридоров. В одном из них он снова остановился. Не чтобы отдохнуть, поскольку усталости не ощущал, но с целью, наконец, использовать последнюю из оставшихся у него колб. Он присел и осторожно вытащил из внутреннего кармана стеклянную ёмкость, в которой поблёскивала чёрная субстанция. Красные всполохи то и дело загорались изнутри, стоило немного потрясти её. Пробка выскочила с характерным звуком из узкого горлышка. Эменос опустил меч на нагретые камни, созерцая благородную валирийскую сталь. Тёмную и зловещую. Вязь огненных рун струилась по клинку каскадом огненных вихрей. Колба наклонилась, и первые капли упали на сталь, затем ещё и ещё. Торопиться было нельзя, чтобы субстанция не попала на самого Эменоса. Тогда конец всему. Сталь, напротив, оживала с каждой каплей. Она, точно живое существо, жадно пила их, впитывала в себя. Кажется, Чёрное Пламя веками ожидало подобного подношения. Сейчас меч превратился в подобие жертвенного алтаря. В божество — требовательное, взывающее. Эменос смотрел на это заворожено, будто не верил собственным глазам. Руны набухали, как свежие раны, становились ярче, отдавали не просто всполохами огня, но и кипучей алой кровью. Субстанция проливалась по желобу, но не попадала на камни, она расползалась по высеченным на стали валирийским иероглифам, как нечто разумное. Как нечто, что само знало, что нужно делать. Либо меч сам направлял это нечто. Когда были вылиты последние капли, Эменос отложил пустую колбу в сторону, пока не решаясь прикасаться к оружию. Алый свет внутри него мерно пульсировал, разрастался. Короткая, яркая вспышка, от которой пришлось зажмуриться, — как будто очередная красная звезда родилась внутри туннеля, — и всё утихло. Чёрное Пламя выглядело таким, как прежде, но Эменос ощущал внутри него и другую силу. Ту, что он только что даровал этому мечу. Он осторожно взялся за рукоять. Она была тёплой, как человеческое тело. Сталь с шуршанием скрылась в ножнах, и Эменос, не оглядываясь, устремился дальше. Он должен попытаться задержать своего учителя и своих братьев и сестёр раньше, чем они вернутся в Чертоги Матери. Иначе Марвину не выстоять против них. Как бы ни ослаблял этот ритуал Орден, они по-прежнему были достаточно сильны. Конечно, некоторые сейчас сторожат их, но стоит Эменосу начать действовать, как они побегут на помощь своему учителю. Потому что привыкли. Может быть, они правы, а он сам — ошибается. Поступает неправильно, неверно, но ведь не мог же он допустить того, что должно было произойти. Не мог пожертвовать последним, что у него оставалось. Он и так отдал, позволил погибнуть почти всем, кроме Дейенерис и Джона. Выбор между миром и конкретными людьми кажется простым, даже элементарным, пока дело не касается лично тебя. Однажды он уже пошёл на похожую жертву, когда убил Мераксес вместе с Вхагар, и шёл на такие жертвы потом, наблюдал за тем, что происходит, стараясь думать лишь о важности происходящего, его сути. Он позволил Балериону сотворить с Эйерией Таргариен чудовищные вещи, позволил брать кровь других ключей, потому что знал, пытался убедить себя — так надо, так надо, так надо. Иначе окажется, что все другие жертвы были напрасны. С самого начала всё напрасно. Даже у мертвеца может сломаться картина мира, как бы смешно это ни звучало. Поэтому, когда Эменос принял решение не позволить всему этому продолжаться, то переступил через ту черту, открыл ту дверь, из-за которой уже не возвращаются никогда. Его сорвало с собственной оси, весь мир перекосился, пошатнулся, но Эменос устоял. Смог устоять. Не из упрямства даже, которое ему всегда было свойственно, а из понимания того, что не может иначе. Больше — нет. Хватит с него. Хватит. И любой взгляд, брошенный через плечо, любая попытка посмотреть себе за спину, оглянуться, всё это сулило даже не гибель, а разрушение души. Того немного, что у него ещё оставалось своего. — Всё почти готово, учитель, — Эменос услышал это, подходя со стороны бокового туннеля к усыпальнице. Оттуда, откуда совсем недавно сбежал. Говорила Мелеис. Он сразу узнал этот голос. Выглянув из-за стены, он насчитал четверых, кроме самого Балериона. Мелеис, Сиракс, Урракс и Тираксес. Значит остальные находились рядом с Чертогами Матери. Дело плохо. Если Марвин нарвётся на них… Балерион некоторое время молча осматривал усыпальницу, стоя в широко распахнутых дверях. — Нужно навести здесь порядок прежде, чем преступать к делу, — решил он, наконец. Остальные переглянулись в некотором недоумении. — Порядок? — Закрыть осквернённые гробы, — пояснил Балерион. — И, конечно, отыскать по возможности этого негодяя. Предателя. Он где-то здесь, деваться ему больше некуда. Урракс, — подозвал он. Тот повиновался. Эменос со своего места не мог разглядеть, что происходило, но ему показалось, что Балерион осторожно отдал Урраксу нечто, что тот тут же спрятал. — Передай это Караксесу. На самый крайний случай, понятно? И пусть он, что бы ни случилось, не покидает своего поста. Даже если всем остальным придётся это сделать. — Что может случиться? — удивился Тираксес. — Не думаете же вы… Балерион покачал головой. Он снова выступил на свет, и лицо его было мрачным и серьёзным. — Мы должны учитывать все возможности. И сделать всё, чтобы ничего не помешало закончить ритуал. Пусть речь идёт о самых невероятных вариантах. А сейчас, — он бросил взгляд через плечо, — помогите мне закончить здесь. После этого мы присоединимся к остальным в Чертогах. Иди, Урракс. Нечего топтаться на месте. Урракс — некогда тихий, всегда очень спокойный и почти равнодушный к любым раздражителям, — молча кивнул и быстрым шагом направился вверх по коридору, самым коротким путём к Чертогам. Эменос не торопился покидать своего укрытия, даже когда его учитель вместе со своими учениками скрылся в усыпальнице. Его легко могли услышать или почуять раньше времени. Он подумал о Марвине: старый мейстер пошёл по безопасному пути, ведущему немного в обход. По сути это была та же линия, где время несколько искажалось, и его сложно заметить издалека, уловить его присутствие. И наверняка он ещё не вышел к нужному месту. Квиберна тоже пока не увидел… Эменос хотел на это надеяться. Хотя действовать всё равно следовало быстро. Ждать нельзя. Пока сюда вернуться остальные — кроме Караксеса, как стало известно, — он может попытаться справиться с теми, кто есть. Хорошо, что Марвин войдёт в Чертоги из скрытой двери. Может успеть раньше, чем его заприметят. Шанс небольшой, совсем мизерный, но весь этот план и без того имел ничтожную возможность воплотиться с самого начала. Спящие короли вернули Эменосу меч, получили силу, но станут ли они вмешиваться и помогать? Едва ли. Скорее, как прежде, будут наблюдать, выжидая нужного момента, который может и не настать вовсе. Эменос вышел из своего ненадёжного укрытия и пошёл, уже почти не таясь, к распахнутым дверям усыпальницы. Пока никто его не замечал. Он прошёл через широкий мост, чувствуя вокруг дыхание огненной бездны, спустился вниз, и вскоре оказался внутри хорошо знакомого просторного зала. Высокие — в три человеческих роста — двери захлопнулись за ним, будто отрезали от остального мира. Он выпрямился, глядя в лицо Балериона, Мелеис, Сиракс и Тираксеса, которые находились здесь же. Они все обернулись, услышав грохот. Учитель нисколько не удивился, никто из них не удивился, а Сиракс даже странно улыбнулась. Она всегда так улыбалась с тех пор, как тело её отца Велиора предали огню, хотя душа его до сих пор блуждала где-то в Стигае. Ждали они его, что ли? Может быть. Если так, то это могло стать чем-то вроде ловушки. Но пускай — сейчас не существовало иного выхода, кроме как войти в неё. Рука привычным движением потянулась за спину, к мечу. Он нахмурился. — Я пришёл, учитель, — сообщил Эменос так, будто это было не очевидно. Балерион кивнул благосклонно. — Позвольте мне, — Мелеис не отрывала от него взгляда, тогда как Эменос теперь на неё не смотрел вовсе, хоть и понимал, что они все набросятся на него в любой момент. — Он хотел что-то сказать, — Балерион, внешне совершенно спокойный, повёл головой. — Пусть скажет. Каждый имеет право на последнее слово. Говори, Эменос. Мы все очень внимательно тебя слушаем. Не похоже, чтобы ты одумался. — Я одумался, но совсем не в том смысле, в котором вы все надеетесь, — холодно ответил он. — Мир, ради которого столько лет умирали ни о чём не подозревающие люди, не стоит того, чтобы существовать. Этот мир порочен. — Удивительно, но ведь ты повторяешь ровно то, о чём думаю я. Поэтому прекрати эти глупости. Я всё ещё готов принять тебя. Вы все мне, как… — Мы не твои дети, — отрезал Эменос, — и не были никогда. Потому что родители наши в конечном итоге тобой же были и убиты. Ты начал с отца Сиракс, и закончил моей собственной матерью. Из-за тебя умерли Мераксес и Вхагар, потому что так было нужно, а они были твоими дочерьми. — Если ты смотришь на вещи с этой точки зрения, я не стану с тобой спорить. Суть ведь от этого не меняется. Я никогда не был убийцей. — А кем ты был? Кто ты вообще такой? — Эменос не хотел больше говорить, не хотел задавать вопросов. Он заметил, как три тени, окружавшие Балериона, извлекли свои мечи вопреки приказу. Сам же Балерион даже не шелохнулся. Ему не было страшно. Чего ему бояться? — Вот он вопрос — кто ты такой? Откуда ты взялся ещё тогда? Ты всегда избегал этих вопросов. Пресекал их. — Ты ведь знаешь, все вы знаете, — при последних словах он оглянулся на других своих учеников. — Я ваш учитель. Я пришёл сюда из Края Теней, из Стигая, чтобы принести священное знание и славу великой Валирии, в недрах которой таилась сила. Балерион мотнул головой. Это был знак. Эменос бдительности не терял, потому сразу же заметил Сиракс, зашедшую к нему справа. Прежние порезы, оставленные мечом Вермитора, всё ещё горели, и сейчас наверняка появятся новые. Но Эменос тоже уже почти ничего не боялся. Кроме поражения, конечно. Он вытащил собственный меч. Чёрное Пламя вспыхнуло, руны осветили комнату, и Сиракс, ослеплённая этой вспышкой, не сразу заметила чёрное лезвие, которое ударило её прямо в горло. Ничего не было, кроме дыма и свернувшейся крови. Она не издала ни звука. Через мгновение от неё остался только чёрный балахон и запах гари. Всё это заняло не мгновение даже, а какую-то его часть. Ровно столько времени потребовалось Эменосу, чтобы осознать, что случилось, а остальным — Мелеис и Тираксесу — чтобы броситься на него. Он невольно отступил, опасаясь как бы его не прижали к дверям. К тому же следовало следить за учителем, который в эту схватку не вступал. Тот сейчас в самом деле должен был устранить последствия случившегося здесь прежде. Навести порядок, как он выразился. Балерион подошёл к алтарю, будто не замечая ни звона стали, ни чужих выкриков. Его это словно ни капли его не касалось. Он что-то внимательно рассматривал там. Эменос смог увидеть это сквозь обрушившиеся на него яростные атаки, которые удавалось отражать с превеликим трудом. И всё же преимущество у него было — Мелеис и Тираксес старались держаться подальше от его меча, каждое соприкосновение с которым сулило судьбу Сиракс. Сиракс. Может быть, в конце концов, и она, и её отец станут свободны. Если, разумеется, сами того пожелают. Ведь свободу нельзя навязать насильно. Прежде всего, нужно хотеть стать свободным самому. Братьям и сёстрам Эменоса она была не нужна. Они её не хотели. Это тоже был их выбор. Пускай. Каждый из них всё для себя решил. И Эменос не мог винить их в нежелании вот так запросто крошить на части свой собственный мир. Тогда монолитные плиты, под которыми ты был погребён столько времени, рухнут вниз, раздавят, задушат. Меч Тираксеса резанул по бедру. Жуткая боль, обжигающая, очередной раз напомнила о прежнем человеческом существовании. Эменос покачнулся влево, и именно это спасло его — резкий выпад Мелеис едва не снёс ему голову. Тем временем Балерион закончил с осмотром алтаря, извлёк из кармана перемазанную в чём-то ткань и как будто принялся протирать каменную поверхность. Эменос не видел, но знал — на ткани кровь Квиберна. Видимо, она требовалась, чтобы неким образом устранить последствия действия камня, который был вставлен туда прежде. Кровь некогда живого ключа безо всяких примесей. Здесь она воистину обретала невероятную силу. Разлившееся по расходящимся от алтаря желобам сияние, окончательно потускнело. Утратило прежнюю силу. Эменос отразил ещё один удар, не разбирая даже, кто его нанёс. Они все втроём двигались так быстро, что человеческий глаз не смог бы уловить каждое движение. Только сталь сверкала, скрежетала, пела, жаждала крови. Не осталось времени ни чувствовать новую боль, не различать лица противников. Только Балерион, казалось, оставался совершенно равнодушен к происходящему. Он наверняка понимал, что скоро сюда прибегут и другие. В таком случае — Эменосу конец. Самому учителю даже не придётся обнажать собственного меча. Своды пещеры неожиданно содрогнулись снова. Да так сильно, что сверху рухнул огромный камень, который упал буквально в двух шагах от Тираксеса. Балерион всё же вскинул голову, нахмурившись, а после, наконец, перевёл взгляд на остальных. — Хватит возиться. Заканчивайте, — велел он ровно. Мир вокруг задрожал. Из-за упавшего с недосягаемо высокого потолка камня Тираксес отвлёкся на время, которого не хватило бы даже на то, чтобы моргнуть, но Эменос воспользовался этим. Как и тем, что Мелеис отпрыгнула в сторону от обломка горной породы, пусть тот и не причинил бы вреда. Забытые человеческие привычки иногда возвращаются. Им они тоже не чужды. Эменос оттолкнулся от угла, в который его почти загнали, коротко выкрикнул нечто невнятное, отчего-то преисполненное отчаянием, и Чёрное Пламя вонзилось Тираксесу аккурат промеж глаз. Он успел это заметить ещё до того, как от самого Тираксеса не осталось ничего, кроме оружия, одежды и знакомого запаха. Пауза. Короткая, наполненная яростью и болью. — Будь ты проклят, — пожелала Мелеис Эменосу, снова вскидывая свой меч. Потолок и стены то и дело содрогались, их прошивала уже знакомая судорога, которая постепенно усиливалась. Валирию била лихорадка, жар нарастал. — Мы все прокляты, — полушёпотом ответствовал он безо всякой злости, потому что говорил правду, в которую верил. — И нет нам прощения. Ни сейчас, ни потом. Послышался скрежет разом задвигаемых каменных плит. Он отозвался гудящим эхом по всей усыпальнице. Эменос подхватил меч Тираксеса в левую руку, в правой не без труда удерживая двуручное Чёрное Пламя. Слишком большой меч для одной руки. И, когда Мелеис вновь напала на него, лезвия обоих распороли её плащ на месте живота, отсекли обе ноги, а после — голову. Она, как и другие, даже не вскрикнула, а если бы и вскрикнула, то никто бы этого не услышал — двери снова, гневно громыхая, распахнулись. Балерион, в это время занимавшийся наведением порядка, повернулся к вошедшим. Сам он до сих пор не коснулся своего меча. На пороге оказались все, кроме Караксеса, как им и велели, Терракс, Урракс, Арракс, Вермакс. Эменос едва не застонал, понимая, что шансов у него почти нет. Он и без того был обессилен после этой короткой схваткой. Если бы в нём текла кровь, он был бы весь покрыт ею с ног до головы. Отступив чуть в сторону, ближе к одному из каменных изваяний, Эменос пытался отыскать в себе силы. Ставшей почти привычной слабость вновь накатывала на него. Он надеялся, что и те, кто явились сюда, и сам Балерион испытывали нечто подобное, пусть и не в таком масштабе. Их-то никто не ранил. Нет, нельзя сдаваться прямо сейчас. Не время. Марвин получил свой шанс — это верно. Но все они также быстро вернутся туда, если Эменос сдастся прямо сейчас. И тогда всё действительно окажется напрасным. — Простите, — проговорил он, обращаясь не к своим бывшим товарищам, но к каменной статуе, у подножия которой стоял. Ему нужно было выиграть время, пусть и таким варварским способом. Балерион, да и все остальные, не сразу сообразили, что сейчас произойдёт. Эменос размахнулся, теперь уже обеими руками вцепившись в Чёрное Пламя, и обрушил его на ноги статуи, подсекая их. Валирийская сталь прошла сквозь пыльный камень и твёрдое нутро, хотя и с превеликим трудом. Руны снова ярко вспыхнули. Если бы не особая смазка, ничего бы не вышло — Эменос ведь уже видел это сегодня. Вермитор не смог перерубить скипетр. Да и уверенности, что сейчас всё получится, тоже не было. Но боги оказались милостивы. И статуя с протяжным, недовольным скрежетом и треском накренилась вперёд, а после с кошмарным грохотом обрушилась вниз, подминая под собой каменный алтарь, от которого едва успел отскочить Балерион, и одного из прибежавших. Урракс, понял Эменос. Это он. Почувствовал, не увидел. Просто узнал. Тот всё-таки успел завопить, придавленный грудой камней, размозженный находящимся внутри удивительным металлом. Вероятно, некий древний аналог валирийской стали, зачем-то спрятанный глубоко внутри. На этот раз и Балерион достал своё оружие, когда понял, что задумал некогда его хороший ученик. Эменос метнулся к следующей статуе. Замах — удар — скрежет и падение. В ровных срезах на месте упавших статуй виднелся тёмный, отдающий серебром металл, одновременно похожий и не похожий на валирийскую сталь. В воздух поднималась пыль, каменное крошево хрустело под ногами. С потолка снова что-то сыпалось, било по голове и плечами, но Эменос этого не замечал. Он совершал святотатство, которое прежде и в голову никому не приходило. Крушил усыпальницу древних королей. Может быть, это прогневит их. Может быть, им вовсе окажется всё равно. Они ведь всегда оставались равнодушны к большинству материальных вещей, не будучи живыми. Стоял невероятный грохот. Статуи падали на каменные гробы, проламывая толстые крышки, кости выкатывались на пол. Сквозь какофонию звуков слышались чужие голоса и выкрики. Эменос подумал, что среди них были и его собственные. Он ведь тоже кричал, как безумный. Кричал — и не мог остановиться. Так кричат в предсмертной агонии люди. Снеся уже шестое изваяние, он ощутил знакомую боль в правом плече. Оглянувшись, осознал, что его достал меч Вермакса. Тот и сам выглядел не лучшим образом. Бледный, перемазанный пылью, грязью и копотью. Где были Терракс, Арракс и Балерион, Эменос пока не видел. Возможно, пытаются обойти его с другой стороны. Но такой возможности он им не даст. Случившееся будто придало новых сил. Меч Тираксеса он отбросил ещё у первого постамента, поэтому снова придётся справляться одним. Да и хорошо: держать два меча, один из которых был двуручным, было всё-таки тяжеловато. Он почти упал на землю, когда над головой его просвистело лезвие. Со спины, как он и ожидал. Откатившись в сторону, Эменос едва не выпустил Чёрное Пламя, но пальцы как будто вросли в рукоять, стали с ней единым целым. Он поднялся, отступая в небольшую тень за одним из уцелевших гробов, бросил быстрый взгляд за спину. И всё-таки… где учитель? Его по-прежнему не было видно. — Ты нас всех погубишь, — Вермакс говорил без ненависти. Просто мрачно. Недовольно. — И не только нас. Эменос мотнул головой, не то отрицая это, не то демонстрируя своё равнодушие к его увещеваниям. Теперь уже поздно что-то менять. Он вскинул меч, вполне однозначно демонстрируя собственные намерения. Вермакс и слегка пошатывающийся Терракс — Эменос только сейчас заметил тёмный осколок, что торчал из его бока — обступали с обеих сторон. Со спины слышались шаги крадущегося Арракса. Терракс был медленнее, чего не скажешь о Вермаксе — и тот наверняка рассчитывает на какую-нибудь оплошность, неосторожный выпад. Да и про Арракса, который старался оставаться незамеченным, забывать не стоило. Тихоня, и всегда таким был. Эменос выпрямился в полный рост и принялся едва заметно покачиваться на ногах, напоминая тем змею, готовую к броску. Он действительно собирался прыгнуть. Главное не торопиться. Вермакс оказался решительнее других. Прежде, чем подкравшийся незаметно Арракс нанёс рубящий удар сверху вниз, меч Вермакса уже обрушился на то место, где только что стоял Эменос. Клинки обоих заскрежетали друг о друга, высекли искры, встретившись. Эменос же в самый последний момент запрыгнул на постамент, где совсем недавно стояла статуя. На это у него сил хватило. Хватило и на удар. Словно не он направлял меч, а сам этот меч направлял его. Может быть, у этого оружия действительно есть своя душа? Свои желания. Чёрное Пламя вспыхнуло багряным цветом, руны зажглись, и валирийская сталь вошла Вермаксу, вскинувшему голову, прямо в левый глаз, пронзила череп насквозь, а после снесла половину головы. Арракс, увидевший это, коротко и горестно вскрикнул. Так болезненно, словно это его самого сейчас убили. На свою беду, он оказался слишком близко, позабыв о собственной безопасности. Позабыв о том, что происходит. Лицо его исказилось от боли и гнева. Эменос же, чувствуя в себе странный прилив сил, сделал короткий бросок, рассёкший Арракса наискосок от правого бедра до левого плеча. Терракс же замер, уставившись на Эменоса во все глаза. Он словно не верил в случившееся. Не хотел верить. Он вдруг выпустил меч, почти отшвырнул его в негодовании. Его шатало. Он ведь и сам был ранен. Лицо его исказила гримаса отчаяния, неверия, всё той же бесконечной боли. — Хватит! Хватит, Эменос! Великая Матерь, хватит! Мы не должны… — договорить Терракс не успел. В великом изумлении он уставился на широкое лезвие, которое вонзилось ему в спину и вышло чуть ниже рёбер. Не обагрённое кровью, но этого и не требовалось. Терракс не попытался оглянуться назад, он смотрел только в глаза Эменосу. И прежде, чем всё закончилось, тот увидел в них нечто, похожее на смесь горечи и разочарования. Кому было адресовано последнее? Спросить уже точно не получится. — Ты… ты зачем это… — Эменос растеряно глядел на учителя, который и добил одного из своих последних учеников. Там, в Чертогах, оставался только Караксес. Но он действительно не торопился прийти. Видимо, поручение оказалось действительно важным. — Я избавил его от мучений. Скоро все мы будем свободны, — Балерион сжимал в руке собственное оружие. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как он вступал в подобный бой? Наверное, немало. — В конце концов, ты виновен в этом, а не я. Эменос не спорил, хотя и знал о первопричине происходящего. Ему попросту не хотелось вступать в долгие разговоры. — Сейчас скажешь, что тебе всё равно? Что мне тебя не одолеть, да? — с едкой насмешкой поинтересовался он, спрыгивая с изувеченного постамента вниз. Во всём теле заныло. Ему ведь и правда едва ли удастся справиться. Только не с Балерионом и не в таком виде. — Отнюдь, — Балерион хмыкнул. — Но ты должен понимать кое-что. Понимать, что, убив меня, ты отсечёшь последний путь к возможному спасению. Столпы мироздания, эти ключи, должны быть уничтожены. Ты знаешь. Иначе ничего не получится. Караксес сейчас выполняет мою волю, но… подумай, зачем ты делаешь то, что делаешь? Эменос вдруг понял. Понял, что Балерион велел передать Караксесу. Он отдал ему… отдел камень, который создал Квиберн. И его кровь. Ох, Марвин, хоть бы ты успел. Мысли его явственно отпечатались на лице, и Балерион улыбнулся. Не злорадно, почти с состраданием, как всегда умел. — Я никогда не желал зла. И не стремился к нему. Ты знаешь, почему я это делаю — и зачем. Не ради собственной славы, не ради спасения, а ради самой возможности жизни этой вселенной. Разве это того не стоит? Не хотелось ему отвечать. Но Эменос всё-таки заставил себя это сделать. — Нет. Не стоит. Я уже говорил. Учитель снова улыбнулся — той самой, по-отечески доброй улыбкой. Но меч в его руке явственно свидетельствовал об истинных намерениях. — Я устал, — вдруг признался лорд Балерион. — Ты тоже устал. Мы оба измучены. Вот чего точно сложно не заметить. Только разница в том, что, если ты и остановишь меня, то тем обречёшь всё сущее на вечные муки. — В том случае, если другие не справятся, — Эменосу и в самом деле было тяжело. Всё тело сковывала похожее на оцепенение слабость. Он имел в виду, разумеется, остальные ключи. В особенности — Джона и Дейенерис. Нет, Эйегона и Дейенерис Таргариенов. На них он возлагал больше всего надежд. — Что за глупости… Если хоть один из ключей живым попадёт в руки живущим в Обители Звёзд, всё пропало, — Балерион сделал едва заметный шаг назад. — Значит, они не должны этого допустить. Говорить Эменос устал ещё больше. Он хотел, чтобы это закончилось. Просто — закончилось. Такое малодушное, такое человеческое желание, хотя он столько времени пытался добиться конкретной цели. Теперь он жаждал покоя, и уж неважно, какого. Вечная тьма или бессмертный свет — не имеет значения. Он снова перехватил рукоять меча обеими руками, и сталь мягко завибрировала в его ладонях. Как всё вокруг. Мир покачивался, точно идущий навстречу шторму корабль. И огненные волны бились о его истерзанные борта. Балерион бросился вперёд — да так быстро, что и не скажешь, что он устал или что ритуал хоть сколько-то его ослабил или замедлил. Эменос успел только взмахнуть мечом. Удар получился какой-то вялый, неуверенный. Левую руку обожгло. Он не сразу сообразил, что учитель отёк ему мизинец и безымянный палец. Крови не было, да и боль оказалась терпимой. Обрубки упали на пол, но не исчезли полностью, как должны были. Всё верно. Потому что это чужие руки. Не руки Эменоса. Не человека. Когда-то эти кости принадлежали Владыке. И сейчас кожа, моментально истончившись и почернев, эти самые кости обнажила. Те стали более крупными, длинными, чем человеческие, с большим количеством фаланг. Пальцы, отделённые от тела, приобрели свой первоначальный вид. Эменос коротко зашипел, развернувшись. Его это здорово разозлило. Поддерживать меч покалеченной левой рукой было неудобно. Главное не лишиться её вовсе. Хотя и это — сущая ерунда. В обрубках пальцев виднелась тёмная кость. И такая же истлевшая тёмная плоть. Балерион сделал ещё один выпад, явно стремясь достать посерьёзнее, но Эменос, которого случившееся не только разозлило, но и немного взбодрило, резко развернулся, отбивая удар, метивший в голову. Поднырнул вниз, пытаясь достать до шеи своего учителя, но тот, коротко хмыкнув, отразил удар, едва не и вовсе не выбив меч из рук. Он не призывал Эменоса сдаться, не смеялся над ним. Ничего этого он не делал. И лицо его хранило всё то же, сочувственно-разочарованное, выражение, от которого внутри всё переворачивалось. Хорошая тактика, как ни крути. Удивительно, что с Эменосом подобное всё ещё работало. Как и прежде, в глубине души он хотел заслужить от своего учителя похвалу. «Мне его не одолеть», — почти равнодушно, несколько отстранённо размышлял он, теснимый к одному из дальних гробов, стоящих у самой стены. Балерион был сильнее и лучше всех прочих владел оружием. Но даже это не повод прямо сейчас опускать руки. Позволив оттеснить себя почти к самому гробу, Эменос рывком подался назад, оторвался от пола, кувыркнувшись через голову. В следующее мгновение ноги его коснулись камня, а ещё раньше он услышал рядом со своей головой свист стали. И только потом заметил собственную длинную косу, беззвучно упавшую на тёмные камни. Серебристо-золотая, она сверкала, отражая алые отблески. Ещё бы немного — и на месте этой косы могла оказаться голова. Так что волосы — не такая уж большая плата. Да и не жалко. Это всё равно лишь иллюзия. И в доказательство тому длинная коса почти сразу же исчезла, будто её и не было никогда. Обрезанные волосы пощекотали шею. Валирийская сталь была бритвенно острой, потому и срез получился ровным, как если бы это поработал цирюльник Эменос привычно перехватил правой рукой меч под гардой, левую, на которой мучительно недоставало теперь пальцев, опустил ближе к навершию, выставил меч перед собой и чуть вниз, готовясь отразить или нанести очередной удар, чуть отклонился. Балерион, находясь теперь ниже слишком медлить не стал — тем более, что имел прекрасную возможность подсечь противнику обе ноги. Но Эменос вовремя сделал ещё один прыжок, прекрасно подозревая о подобном намерении, одним рывком перемахнул на соседнюю каменную крышку. Какая-то ужасающая пляска. Пляска мертвецов на чужих костях. Отвратительнее зрелища и не придумаешь. Призраки кружились среди грозных теней прошлого. Вечность взывала к вечности, и тьма — ко тьме. Врата бездны открывались всё шире, выпуская из своих недр невиданное. Балерион, сделавший выпад, чтобы отрубить противнику ноги, невольно оказался вынужден шагнуть вперёд, влекомый тяжестью оружия, когда лезвие, не встретив на своём пути ничего, ушло в пустоту. Он быстро выровнялся, развернулся в ту сторону, куда успел отпрыгнуть Эменос. Но тот снова оказался в воздухе. Используя длинную рукоять меча, как рычаг, он толкнул чуть раскрутившееся лезвие. Противник его успел вскинуть оружие, закрыться сталью, как щитом, но уже в последний момент, потому Чёрное Пламя, точно само было живым, нашло брешь в этой защите — сталь вонзилась в правое плечо Балериона, прошло насквозь, начисто отсекая руку. У Эменоса едва не подкосились ноги, когда оказался на земле — это всё отняло у него изрядное количество сил. Меч Балериона, зазвенев, упал вместе с отсечённой конечностью. Последняя почти сразу же исчезла. Эменос не двигался, глядя на своего учителя, у которого почти не изменилось выражение лица. Конечно, ему больно, но не настолько, как было бы больно живому человеку. Балерион не двигался, но потом — удивительно — всё-таки наклонился, подхватывая двуручный меч левой рукой. Медленно, не слишком торопясь. Но прежде, чем он успел это сделать, Эменос наступил на лезвие, прижал его к полу и хмуро посмотрел на своего учителя сверху вниз. — Что, не позволишь мне погибнуть с оружием в руках? — криво улыбнулся тот. — Ты уже погиб, — мрачно изрёк Эменос. На этот раз помещение сотряслось от такого удара и грохота, что оба они одновременно рухнули на пол, щедро посыпаемые камнями. Одна из уцелевших статуй сама накренилась, натужно заскрипела и начала заваливаться вниз. Эменос едва успел откатиться в сторону. Кажется, всё вот-вот должно обрушиться, взорваться, превратиться в огонь и пепел. Кто добрался первым? Марвин или Караксес? Сейчас Эменос не мог знать этого наверняка. Может быть, и не узнает. Воспользовавшись возникшим коротким замешательством, Балерион достаточно резво рванулся к своему мечу, не обращая внимания на мир вокруг, который неистово стонал и раскачивался. Всё вокруг переставало существовать. Эменос, чудом избежав участи быть погребённым под камнями, едва успел прийти в себя, когда заметил учителя, вернувшего своё оружие. Но и собственное он не выпустил из рук. Балерион немного потерял в манёвренности без одной руки, меч его слегка отклонился вниз. Не сильно, едва заметно, но и этого хватило. Эменос встал на колени, не без труда вскинул меч, перехватил у самого лезвия и метнул, как копьё. Чёрное Пламя, беспрекословно повинуясь направлявшей его руке, пролетел восемь остававшихся до Балериона ярдов. Вошёл в его грудь ровно и мягко, почти беззвучно, и заставил того опрокинуться навзничь. Пошатываясь, Эменос выпрямился, поднялся. Прислушался, надеясь различить что-то сквозь гул пламени и треск камней. Под ногами появились широкие трещины. Он сам чувствовал себя, как пьяный. Ещё одно ощущение, о котором он давно позабыл. Прежде, чем он добрался до своего поверженного учителя, от него уже ничего не осталось. Ничего, кроме изрезанной одежды и меча. Балерион не успел сказать ещё хоть что-нибудь. Он просто исчез, оставив после себя где-то в груди самого Эменоса странную, оглушительную пустоту. — Вот и всё… всё, — хрипло, не узнавая собственного голоса, произнёс он безо всякого торжества. Да и не ощущал его. Опустившись рядом с Чёрным Пламенем на колени, Эменос не отыскал в себе сил поднять его. Восхождение подходило к концу — так или иначе. А значит, и его время тоже пришло. Чуть раньше или чуть позже, он отправится следом за остальными. И хорошо. Может быть, там он снова увидит Мераксес? Может быть, их выпустят отсюда? Затуманенное зрение не сразу различило тёмную фигуру, появившуюся откуда-то справа. Она сплелась из теней и огня, что метались по почти полностью уничтоженной усыпальнице. Прислушавшись, можно было различить шёпот далёких, нездешних голосов. Шёпот звёзд. Эменос чуть склонил голову на бок, прислушался. Замер. А потом тень заговорила: — Марвин, — от этого короткого сообщения в груди вновь проснулось то самое чувство. Горячее, приятное. Так живое сердце бьётся о рёбра. — Марвин, — едва слышно повторил Эменос. — Марвин. Слава Великой Матери. Матери богов. Матери людей. Она позволила ему? Владыка не ответил на этот вопрос, но Эменос отчего-то не сомневался — да, позволила. — Дверь открыта, и ты должен через неё пройти. Скоро она вновь окажется заперта. По крайней мере, до того момента, пока непокорные дети не отправятся обратно и не освободят пленённые ими прочие души. — Разве имею я на это право, когда… — Ты можешь выбирать. У тебя же есть свобода выбора, — Владыка, как показалось Эменосу, указал на меч Балериона. — И сейчас ты тоже выбрал. Подарил другому окончательную смерть. — Тогда почему вы не уйдёте? Почему ты не уйдёшь? — Скоро. Но и у нас остались здесь свои дела, — Владыка говорил так спокойно, словно вокруг ничего не происходило. Не падали с высокого потолка камни, обнажая небо, не обрушивался куда-то вниз пол, идя трещинами. Эменос опустил голову, глядя на поблёскивающее Чёрное Пламя. Оно лежало прямо перед ним и теперь выглядело не то равнодушным, не то просто удовлетворённым. — Ты сможешь сделать то, о чём я попрошу? Сможешь передать это… — Я знаю, кому ты хочешь его передать, — прошелестел низкий голос. В нём слышалась улыбка. — И я исполню твою просьбу в свой срок. Всему своё время. Настала очередь Эменоса улыбаться. Он окончательно обессилел. Его покачивало, даже когда он сидел вот так, на коленях. Мир кренился в сторону, и Эменос кренился следом за ним. — Валирия станет легендой и мифом, историей, — говорил Владыка, и слова его почти баюкали. — Долго гнили её кости, и теперь её призрак обретает свободу. Изменятся очертания континентов и границы царств, иные звёзды взойдут в небесной выси, но подвиг будет жить, хотя бы и забытый. Я вижу сквозь мрак, сквозь камень, воду и огонь, сквозь сияние светил. Сквозь само время. Я знаю, как всё будет, потому и мы все ждали срока. Этого часа. Эменос не без труда вскинул голову. Потолок над ним окончательно обрушился, но камни как будто летели в разные стороны вместо того, чтобы упасть ему на голову. Нечто защищало его. Пока — защищало. Огромный огненный столб ударил в чёрное пятно на месте солнца, и там, в чёрной вышине сверкали далёкие призрачные светила. Бесконечный, бескрайний океан колыхался, и по его водам шла звёздная армада Нимерии. Она вела свой флот в вечность. — О, Владыка, — почти прошептал Эменос. Кажется, он плакал. И, кажется, это были настоящие, а не воображаемые слёзы. — Скажи, Владыка, всегда ли люди будут бояться смерти? — Нет. Потому что и смерти не существует на самом деле, — заверил его голос. — И страх исчезнет, когда все мы достигнем звёзд. Он помолчал. — Пора, Эменос Тар из рода Гарио. Тебе и ей пора уходить. Небесные моря ждут тебя, странник, крепче держи штурвал своего корабля. Может быть, когда-нибудь ещё и свидимся. Всё затихло — сам мир, рушащийся, пылающий мир на мгновение умолк. Торжественно, словно выражая кому-то своё почтение. Отдавая дань уважения и памяти. Эменос увидел лицо Мераксес. Здесь, в этом горящем мраке, посреди руин. В серебристых волосах её пылали знакомые алые ленты, словно вплетённый в серебро огонь. Она коснулась губами его пылающего лба. — Я никогда не винила тебя. Никогда. Никогда. Ты должен уйти, не нужно тебе здесь оставаться. — Мераксес. Эменос протянул вперёд руку, ощутил чужое тепло, знакомое, близкое, о котором он столько времени грезил. Которого добровольно себя лишил. И звёзды вспыхнули не только перед глазами, но и где-то внутри, где-то под кожей. Наполнили всё его существо. Тёмные тени, нерушимые, разом вскинули вверх свои головы, и незримых лиц их коснулся призрачный свет. Там, среди звёздных кораблей появились два новых — и устремились вслед за остальными по небесным морям. Где-то в глубине мироздания с грохотом захлопнулось сразу две двери, очередной раз сотрясая мир, сами его основы. Цепь из Четырнадцати Огней пришла в движение. Вулканы один за другим выплёвывали раскалённую лаву, и сами рушились под её напором до самого основания. Огненные черви, извиваясь, сгорали в этом пламени, подземные клетки искривились и сплюснулись, и скорбные завывания мёртвых рабов обратились в радостный, победный клич. Оголённые кости поглощало пламя. Валирия умирала, забирая с собой часть Земель Вечного Лета, утягивала следом, словно из последних сил цеплялась за подобие жизни. Вскипевшее, точно кипяток, море жадно поглощало развалившиеся на куски острова, оставшиеся после Рока. А после на мир опустилась оглушительная тишина.