Optatus

В помещении было душно и тошнотворно пахло дешёвыми сигаретами, из старенькой потертой магнитолы медленной, тихой струйкой текла песня Нирваны «Smells like teen spirit». Тайп, устроившись поперек мягкого, порванного снизу дивана, улыбался какой-то абсолютно пьяной глупой улыбкой и еле держал тяжёлую голову поднятой, чтобы смотреть на своего собеседника. В руке его еле ощущался стакан с недопитым алкоголем. А собеседник был старшекурсник, стоящий чуть поодаль, возле открытого окна с тлеющей сигаретой и рассказывающий увлеченно о том матче, который ему, Тайпу, к сожалению, пришлось пропустить, якобы по семейным обстоятельствам, которые на деле были всего лишь очередным неудачным сексом. — …а потом вашей команде благополучно забили гол, и вы проиграли. Без тебя там явно все, как без рук. Тайп тяжело и недовольно рыкнул, всё-таки откидывая голову назад и открывая мягкому свету ламп еле видные, уже сходящие синяки. — Ничего… Я завтра приду, и у них в буквальном смысле рук не будет. И ног, — проговорил он, опрокидывая стакан и выпивая его содержимое одним быстрым и обжигающим глотком. Пи’Мел, так звали старшекурсника, с ироничной усмешкой поднял брови. Тайп в его понимании и представлении был горячим, молодым человеком, для которого собственное удовольствие и похоть ставились выше каких-то достижений, побед и конкурсов. Впрочем, таких, безответственных и разгоречённых, и в этом университете, и в принципе в Бангкоке, пруд пруди. Познакомились они где-то в самом начале учебного года, когда Тайп заинтересовал его своими лидерскими организаторскими качествами и отсутствием смущения и страха, так присущих многим первокурсникам. Выглядел он уверенно, держался стойко и остраненно, говорил спокойно и лишь иногда, забываясь, кидал на него любопытные и какие-то голодно-горячие взгляды. Только после занятий, на импровизированной вечеринке по случаю нового учебного года, он понял, что они значили. Тайп затащил его в туалет и признался, чего хочет на самом деле, и в этот раз даже смущение и страх залили его смуглые щеки, словно вином белую футболку. Этот мальчик, без всей этой напускной уверенности и холодности, выглядел очаровательно, но Пи’Мил при всей своей дружеской симпатии, уже успевшей накопиться в нем за этот день, не смог согласиться. «Будь ты девушкой, я бы уже стоял на одном колене перед тобой, — сказал он неловко, но только для того, чтобы сбавить ту неловкость и напряжённость, что повисла между ними и отразилась болезненностью в огромных, темных глазах напротив. И хоть это у него не получилось, Тайп принял свое поражение спокойно: выпрямился, как-то за одну секунду из смущённого ребенка превратился в холодного, собранного мужчину, отступил понимающе, без каких-либо истерик и вопросов и пару дней ходил нагруженный этими мыслями и идеями, а потом в один момент, неожиданно и просто, отпустил ситуацию, и их отношения как-то незаметно наладились и они снова начали общаться. — Уже поздно. Нужно возвращаться к общагу, — Тайп, как мог осторожно, поставил стакан на прикроватный, стеклянный столик и поднялся, чуть пошатываясь. — Зная тебя, ты пойдешь, куда угодно, только не в общагу. — Ну, может… Не знаю. — А как там… Как его… нонг’Тарн, да? — Как-как! Тайп огорчённо насупился, в глазах его отразилась какая-то детская, недовольная и трогательная обида. — Как всегда. Ничего не меняется. Тарн был странным, на самом-то деле. Он выбивался, выделялся как-то виртуозно и естественно из привычной, уже сформированной картины мира каким-то раздражающим, ярким пятном; глаза его всегда были теплыми и светящимися каким-то добрым, безопасным светом, помощь, полученная от него, поселяла в груди Тайпа какой-то детский, щенячий восторг, радость, настолько сильную, что она казалось больной, несуществующей идеей усталого подсознания. Стыдился он этой помощи так же, с таким же дрожащим, сладким чувством, будто девственной, молодой девчонке неожиданно сделали тайное и смущающее предложение. Именно его он впервые, по-настоящему и стыдливо захотел. На каком-то темном, душевном и глубоком уровне, где организм его все ещё пытался придумать, как зализать раны, стереть из памяти мерзкие воспоминания о том, что произошло с одиннадцатилетнем мальчиком, успокоить нервы и убаюкать больной рассудок, где-то именно там, прямо в самой середине этого действия, вспыхнул какой-то маленький непонятный, горячий огонек, который от каждого короткого взгляда Тарна, от его улыбок, от прикосновений и хриплого, спокойного голоса воспламенялся и разгорался все сильнее и сильнее. От этих странных, новых и ранее неиспытываемых чувств Тайп притаился и затих на какое-то время, наблюдая за реакцией собственного организма на все происходящее, пробуя и смакуя ее на языке, как клубничный сироп, осознавая свои ощущения и мысли. Почти целый месяц он никак не пытался показать Тарну свою в нем заинтересованность, предпочитая более привычный порядок вещей — грубость, пошлость, грязь туалетов в барах, интим-зон в клубах и пыльных, душных подворотен, где пахнет мочой и рвотой — а потом его друг, Текно, учащийся вместе с ним на спортивном факультете, рассказал, что Тарн гей. Эта мысль, неожиданно долетевшая до его слуха, ударила его же по голове тяжёлым обухом, яркой вспышкой впечаталась в мозг и болезненно сладко взбудоражила сознание. В абсолютно новом, исступленном чувстве возвращался он в тот день в общежитие и почти с порога, не давая себе времени передумать, выложил все: полностью, каждый затаенный кусочек его израненной души лежал на столе перед испуганным неожиданным откровением Тарном. И… наверно, не стоит говорить, сколько боли и ужаса прошло сквозь его тело при отказе? «Тайп… Прости, но мне нужны отношения. Не просто секс. Я так не хочу и не смогу. А ты не сможешь по-другому ради меня, да и не стоит оно того». Впоследствии ещё долго в голове его крутилась эта фраза — каждая буковка, каждый слог и слово, то, с какой интонацией убивал он его медленной и мучительной пыткой, какие эмоции бушевали в несчастных и виноватых глазах напротив и насколько длины были паузы между строками. Отказ человека, оживившего в нем такие яркие, живые эмоции, повлиял на него куда сильнее, чем ему показалось сначала. В больном, горячем и воспалённом рассудке его после этого встало ясно и четко осознание, что для Тарна он отвратительная, грязная шлюха, не подходящая для создания с ней семьи. Идея эта так больно ранила его, так пацарапала, что в тот же вечер он ушел в ближайший бар, где напился и позволил какому-то старому извращенцу взять себя без подготовки, поцелуев и прочей ненужной нежности, с кровью, болью, отчаяньем и потом, тяжёлым дыханием. Чтоб тело его, измученное физически, выглядело так же, как выглядит сейчас его израненная душа, гниющая и разлагающиеся заживо. А ещё в тот день был первый раз, когда после секса внутри он все ещё чувствовал эту зияющую, темную и холодную пустоту. — Ладно, — Тайп сказал это громче, чем должен был, и лишь для того, чтобы вырвать себя из болезненных, горьких воспоминаний. — Я в любом случае, пойду уже. Спасибо за то, что рассказал про игру, и за выпивку — тоже. Увидимся завтра в университете. На улице уже стемнело и шел мелкий, холодный дождь. Тайп ступил на мокрый, блестящий в ярко-грязных цветах вывесок асфальт и поднял голову к небу, чтобы возбужденное, пьяное и болезненное состояние его немного ослабло. Пи’Мел жил совсем недалеко от общежития и, непосредственно, университета, и сейчас Тайпу нужно было пройти всего одну улицу по прямой, повернуть налево, пройти десять метров и снова налево, и он уже почти на месте. Но в нескольких домах от своего общежития Тайп неожиданно задумался, закусил губу в каком-то нервном, сладком предвкушении и свернул в уже знакомый переулок, где располагался бар, соединённый с подпольным клубом. Его посоветовал ему местный приятель по футбольной команде ещё где-то в первые недели учебы, как место, где можно иногда расслабиться. Но это «иногда» для Тайпа стало сначала еженедельным, а потом — каждодневным. В местах таких, где все пьяные и распалённые, ничего не боятся и не стесняются, легко просто подойти к человеку и покрутиться рядом с ним секунды с две, возможно, угостить выпивкой или мило улыбнуться, чтобы точно и ясно отобразить свои желания и намерения. Каждый раз, когда душа его снова пустела и стекленела и туда возвращались гадкие, тошнотворные воспоминания, когда боль и кошмары снова мучали больную его, горячую голову и не было сил, чтобы взглянуть на себя в зеркало без отвращения и ненависти, он шел туда. Напивался и отдавался всем, кто хотел. Кажется, в один из дней мужчин, желающих его, было несколько. И, кажется, они брали его всю ночь, отводя в интим-зону, ставя на четвереньки, перекидывая через клубный диван, расставляя его ноги так сильно, как только позволяли неразработанные и неподготовленные к такому мышцы. На самом деле, он плохо помнил вообще все в тот день, потому что выпил явно больше нужного, но на следующее утро все тело его ныло болезненно саднило и ломило, а Тарн выглядел обеспокоенным и спрашивал, не заболел ли он. «Только если мозг… — хотел ответить тогда Тайп, но так и не смог выдавить из себя ни единого слова. — Если и болен здесь кто-то, то мой мозг явно лучший на эту роль кандидат». Внутри было душно, пахло алкоголем и наркотиками, в уши лилась и била по ним колонками какая-то фоновая, глупая попса, созданная будто бы специально для бессмысленных, непонятных и рваных танцев, какие бывают во всяком заведении подобного рода. Тайп протиснулся к барной стойке и, пытаясь перекричать музыку, заказал безалкогольный коктейль, чувствуя себя уже достаточно пьяным от того, что он выпил у Пи’Мела. Полностью погруженный в свои мысли, задумчивый и с рассеянным, затупленным вниманием, он не заметил человека в другом конце бара, пристально следящего за ним. Человеком этим был Тарн, которого сюда чуть ли не силой привели его друзья. «Силой» — потому что для него это место было слишком людным, алкоголь — дорогим, музыка — громкой и ужасной по звучанию. Он сидел за столом, чуть возвышенном над всем остальным помещением, и скучал — в том числе, по тихому и спокойному бару, где он выступал обычно — когда взгляд его неожиданно зацепился за знакомую, черноволосую макушку. Тайп, стоящий у барной стойки, выглядел растерянным, немного пьяным и сонным; когда к нему подошёл молодой официант с заказанным, видимо, напитком, он будто на секунду очнулся, взял стакан и неловко, стыдливо как-то улыбнулся. Этот мальчик… Ради бога, Тарн не знал, как относится к нему. Что-то внутри у него нервно, возбуждённо горело и тянулось к нему, но возбуждение это не было сексуальным — какое-то озабоченное, болезненное и напуганное чувство, схожее чем-то с тем, что он испытывал рядом с Таньей, давило его грудную клетку с какой-то тяжёлой, нездоровой силой, родительское, опекающее желание защитить ослепляло. Когда Тайп только признался ему, бледный и напуганный, в том, чего хочет, Тарн почувствовал что-то сродни кислой и мерзкой боли во всем своем теле, подобной больше горькому разочарованию и расстройству. Тайпу не нужны были отношения, не нужна была его любовь, нежность и всякая другая романтика — об этом он сказал сразу и об этом говорили его воспалённые ненормальным блеском глаза ещё раньше. Ему нужен был секс. Тарну же нужно было другое: зная слишком хорошо себя, свою чёртову романтичную, ранимую душу, для которой романтика эта нужна была, чтобы оставаться счастливым и спокойным, он с ясностью и грустью понимал, что они с Тайпом слишком разные. И, оставаясь вместе, что бы то ни значило, навредили только бы себе. Разумеется, он не знал и знать не мог, насколько сильно ранил этого мальчика своим отказом, какую глубокую и сильную боль внутрь него вонзил: ведь волнение, которое вспыхивало в нем в ту ночь — в ночь выяснения их отношений и в ночь, когда Тайп ушел до самого утра из комнаты — он почему-то давил в себе и игнорировал, и лишь мысли его яростно и в панике метались. Вернулся Тайп только под утро, пьяный, с нездоровым блеском в глазах и красными как перец щеками. Тарн, ужасно напугавшись, поймал его при падении, прямо возле самого пола, попытался что-то спросить, тряхнул ему голову, но, поняв, что это бесполезно, затащил в ванную, освежил горячую кожу прохладной водой, вытер мокрые волосы полотенцем и уложил на кровать, снимая с него уличные джинсы. Протрезвев ближе к вечеру, Тайп сдержанно и хладно поблагодарил за помощь, и после этого они почти не общались, ограничиваясь короткими формальными фразами. А странное, тянущее ощущение у Тарна в груди только крепло, словно вило там корни и кормило птиц. Он был настолько поглощён в свои мысли, что совершенно упустил из виду тот момент, когда к Тайпу подошёл какой-то немолодой и явно сильно выпивший мужчина и, схватив его за руку, резко дёрнул в сторону служебного помещения. Очнулся он только под конец действия, когда Тайп и подозрительный человек были уже возле самой двери, и вскочил тут же, резко и испуганно, пораженный собственными мыслями и предложениями. «Вряд ли он поговорить его туда затащил». Сердце в груди его заколотилось так, словно завершало последние секунды своей жизни, руки вспотели и покрылись мурашками. Тарн, поспешно бросив на стол двести бат за напитки, спустился со своего места в жаркую, потную и пьяную атмосферу танцующих людей; несло в этой толпе алкоголем настолько сильно, что ему казалось, что опьянеть возможно от одного только этого воздуха. С трудом, расталкивая разгоречённых людей и немного смущённо извиняясь перед ними, пробрался он к нужной двери и, нервно пару раз оглянувшись, зашёл внутрь. Это был небольшой пыльный коридорчик с швабрами, стоящими в дальнем углу, рядом с заклеенным скотчем окном, несколькими коробками и большим, блестящем шкафом. Правда коридором назвать это помещение получалось с трудом: оно было не пропорциональным, каким-то неровным, кривым и больше походило на квадрат, нежели на прямоугольник, но музыка здесь была приглушена, благодаря чему Тарн и услышал смутный разговор, доносящийся из второй двери справа. — Ты должен давать мне, шлюха, тогда, когда я захочу! — абсолютно пьяный, противный, смазанный голос мужчины очень резко и как-то приятно даже контрастировал со звонким, чистым, но испуганным и дрожащим от злости сейчас голосом Тайпа. — Иди проспись… Боже, ну и несёт же от тебя! — Ах ты щенок!.. Звук громкой, горячей пощёчины, казалось, поднял небольшой слой пыли с поверхности пола. Тарн рванулся войти, но что-то его остановило, будто откинуло чуть-чуть назад, и он решил ещё немного подождать, чтобы понять — что-то для себя понять. — Не забывай, где твое место! — Мое место там, где захочу я, а не какой-то пьяный, потный мужик! Вали! В следующую секунду произошёл какой-то непонятный глухой шум, словно кто-то из них неаккуратно двинулся и что-то уронил. А от следующей фразы у Тарна все похолодело в груди, словно кто-то заставил его съесть кусок льда: — Если ты не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Знаешь, так возбуждает, когда мне сопротивляются! Тайп приглушенно, жалобно замычал, и от осознания того, что там происходит, Тарн наконец-то очнулся, вспыхнул злостью до корней волос и одним резким движением руки дёрнул ручку двери. Все было ровно так, как он и предполагал: Тайп, бледный, злой, раздраженный и испуганный, полусидел на коробках за своей спиной, руки его, чуть дрожащие и напряжённые, лежали на чужих плечах с попытками, видимо, оттолкнуть, а мерзкий человек этот с уже растёгнутыми штанами и пальцами, забравшимися под рубашку Тайпа, замер с не сходящей с лица отвратительной, похабной улыбкой. Без слов, действуя словно не по собственной, а по чей-то ещё воле Тарн схватил его за волосы, мокрые от потуг удержать свою жертву неподвижной и покорной, и со всей дури ударил сначала по лицу кулаком, потом, наклонившись немного — добавил ногой по животу, а после схватил за складки одежды и вытолкал, буквально вышвырнул его из комнаты. — Если ты ещё кого-нибудь тронешь без их на то согласия, я обещаю, что найду тебя и тогда ты не обойдешься двумя ударами, — Тарн выглядел действительно освирепевшим и разозлённым, глаза его потемнели, руки, сжатые в кулаки, тряслись. Глаза человека как-то удивлённо и раздражённо расширились. — Это же просто очередная шлюха. И ты ее защищаешь?.. А… Или сейчас было твое время, а я его забрал? Тогда извините… Позовешь, когда закончишь с ним… Ещё один удар, в этот раз сильнее и больнее, сломал ему нос, заставляя болезненно застонать. — Проваливай отсюда, — Тарн терпеливо дождался, пока в служебном помещении они останутся одни, и бросился к Тайпу. — Тайп… — он беспомощно положил руку ему на плечо. — Не трогай меня! — выкрикнул Тайп абсолютно отчаянным, злым и болезненным голосом. — Что ты вообще здесь делаешь? Мне казалось, такой человек, как ты, не любит подобного рода места! Глаза его блеснули какой-то скрытой, страшной эмоцией, щеки покрылись нездоровым румянцем будто бы стыда и болезни. Они молчали какое-то время, тяжело дышащие и смущённые оба, по разным, своим собственным причинам, а потом Тарн осторожно, словно приручая дикого, напуганного зверька, вернул руку ему на плечо: — Эй… Все… все, Тайп, все хорошо, видишь? С тобой все в порядке. Ничего не случилось, — мягкий этот, успокаивающий шепот, казалось, поглотила музыка, в этой комнате чуть приглушённая, но все ещё отчётливо слышимая, но Тайп — дрожащий, бледный, как мел, с глазами, темными от стыда и страха, с худыми, тонкими руками, неосознанно, в защитном жесте закрывающими грудь и часть живота — только кивнул, заторможенно и с каким-то трудом. — Пойдем… Давай вернёмся домой, ладно? Ты пережил стресс, и тебе нужно отдохнуть. — Со мной… Со мной все нормально, Тарн. И… и не такой «стресс» переживал. Иди один… Это не твой мир. Тайп сильно закусил губу и отшатнулся в сторону, словно не желая этих слов, не веря им и отказываясь от них бессловесно и молчаливо. Тарн поймал его за руку прямо у выхода и молча потянул за собой, а Тайп не нашел в себе сил, чтобы как-то сопротивляться этому. В общежитии они будто по какой-то безмолвной тихой договоренности заварили две кружки чая и устроились за столом, напротив друг друга, тем не менее свет не включая, оставаясь в тишине и темноте, освещенные лишь светом уличных фонарей и луной, пробивающей свои темно-голубые лучи сквозь шторы. Тайп сидел в абсолютном, внутреннем напряжении; каждое действие его, каждый вдох и выдох, каждый скрытый взгляд — все было пропитано этим отчаянным и болезненным чувством. — Ты знаешь его? — спросил Тарн негромко, боясь, что голос его в этой тишине будет неуместным и неправильным звуком. В темноте напротив отразилось движение — Тайп вздрогнул. — Нет. Просто какой-то пьяный придурок. Он лгал. Но не мог же он сказать, что с этим человеком его связывало несколько ненормальных, ярких и болезненных ночей с кровью, болью и слезами, после которых его тело ломило и ныло ещё целую неделю, и он не мог нормально ходить, а ещё что ему было нездорово сладко от этого, от этой боли, крови и слез, что он трогал ладонями ранки и синяки, оставленные этим человеком, и чувствовал истощающую его, гадкую и выстраданную радость и счастье. А ещё что он в эту ночь, не останови Тарн его, сопротивлялся бы пару минут, а потом забылся бы и снова позволил все, что угодно. «Больной… больной разум…» — Хочешь чего-нибудь? Я могу сходить в буфет и купить тебе поесть… — Не нужно. Не нужно заботиться обо мне, Тарн. Не маленький. Тайп сказал эту фразу с холодным, безэмоциональным расчетом, но, когда смысл её в полной мере охватил его, внутри вдруг стало так больно и страшно. Ему показалось, что он один, маленький и абсолютно беззащитный, в этой вселенной, что Земля его — пустыня холодного, бледно-голубого льда и нет там ничего живого, ничего-ничего нет, кроме бесконечного, тяжёлого, сломленного отчаянья. Тарн смущённо опустил взгляд, словно слова эти его очень задели, а потом резко, с какой-то воспалённой идеей снова поднял. — Не относись ко мне, как к извергу, Тайп… Я же тебе объяснил… — Да-да. Парень, который буквально вешается тебе на шею спустя только месяц знакомства, явно не будет хорошим партнёром в отношениях. Но проблема не в тебе. Запихни свою вину от туда, от куда ты ее достал, и живи себе дальше. У тебя все ещё будет, с каким-то достойным, милым мальчиком. Вы поженитесь, заведете кучу детишек, уж не знаю как. И будете жить обычной семейной жизнью. Тайп говорил это беспокойно, поднявшись и отойдя в сторону, с какой-то нервною, сильною дрожью в руках. Короткое болезненное наваждение спало, и теперь он чувствовал себя лучше, хоть внутри у него все ещё лопался и страх, и ужас, и стыд, и какое-то сладкое, томное, возбуждённое ощущение. — Прям всю мою жизнь распланировал. — А разве все, что я сказал, не правда? Тарн помолчал с секунду прежде, чем ответить: — Правда. Да, я хочу этого. Разве это плохо? — Нет. Нет, Тарн, это действительно хороший план на жизнь. Больше они не разговаривали в этот вечер. Тарн, помыв обе кружки от чая, сел за учебники, нацепив на свое бледное, красивое лицо сосредоточенное и серьезное выражение, а Тайп, потоптавшись возле своей кровати какое-то короткое время, ушел в душ. Под прохладными каплями воды его снова накрыла волна какого-то странного, неправильного и сладкого возбуждения; будто заворожённый и загипнотизированный, он вспомнил Тарна, его спокойный и величественный образ, его глаза, теплые ямочки, морщинки вокруг глаз; силы этому жару, охватившему его, придали постыдные, болезненные и почти приятные воспоминания о той последней ночи, когда он снова был в чьей-то постели, пьяным и стоящим на коленях, когда боль снова охватывала его тело ударами и укусами, и он снова чувствовал цельность себя и цельность своей желанности. Прижавшись горячим, потным лбом к кафельной стене, он прикоснулся к себе одним еле заметным, мимолётным движением, и что-то внутри у него тут же вспыхнуло, откликнулось на это прикосновение. Раньше он никогда не занимался этим. Подростковый возраст проходил у него одной болезненной, кровавой и приятной до сладости кучей, и та грубость, боль, жестокость, с которой его, пятнадцатилетнего ребенка, брали, была настолько яркой, сильной и возбуждённой ноткой в его голове, что он и не думал о том, что когда-нибудь захочет чего-то другого. Но сейчас что-то теплое клубилось возле пупка его и чуть ниже, по бёдрам и икрам, и ощущение это было настолько непривычным, настолько странным и пугающим, что Тайп испугался — окончательно, тяжело и больно. Он выкрутил воду на самый максимум, встал под струи, обжигаемый горячим холодом, дождался, пока новое чувство, испугавшись, не пропадет окончательно, а после вылез, вытер полотенцем волосы, оделся и поспешно вышел из ванны, словно сбегая с места преступления.