Optatus

На следующий день Тайп проснулся раньше установленного будильника: как раз в то приятное, сонное ощущение, когда солнце за окном и воздух, проходящий сквозь приоткрытую форточку, только-только начинал теплеть и все ещё, словно бы упираясь и капризничая, не терял своего холода и ночной мрачности. Машины были слышны, только где-то вдали — совсем-совсем тихо и незаметно, из другой какой-то, бодрствующей вселенной и лишь птицы в полной мере охватывали спящую здесь тишину. Тарн тоже все ещё мирно сопел на своей кровати, полностью укутавшись в одеяло и подложив под щеку руку; сейчас, под совсем ещё кротким и неуверенным лучиком утреннего солнца, щеки его и шея становились золотистыми и чуть блестящими, и Тайп снова чувствовал где-то в глубине своего горла рвущее его, горячее желание: подойти, снова дотронуться, даже если только самыми кончиками пальцев, сжать его руки. Они всегда были такими тёплыми и мягкими — обжигали, обволакивали, сжимали, окунали в какой-то сладкий, горячий и добровольный омут счастливого, уязвлённого чувства. Как когда он прижимал его к себе, целуя, напирая, подчиняя своей какой-то неведомой, безопасной силе, как и когда снова обнимал, но делал это мягче, осторожнее, влюблённей, успокаивая и убаюкивая. То эмоции были — яркие, горячие, словно воск на свечи — грели они какое-то беззащитное, чувствительное место за ребрами, заставляли его пульсировать и воспламеняться приятным, возбуждённым огнем. Это было… волнующе и странно. Как и все, что делал Тарн, смотря на мир Тайпа своими всегда глубокими, понимающими, тёплыми глазами. И почему-то именно сейчас так неожиданно и бойко вспомнился Тайпу вчерашний день — и бар, и новый мужчина, с которым он провел время, и с содроганием, ему несвойственным, подумал он, что раньше ему всегда было удивительно холодно, даже в горячих и равнодушных объятиях своих любовников. После каждого раза, когда оставляли они его измученным и неправильно, нездорово счастливым в кабинках школьных и клубных туалетов, шел он домой, обняв себя руками и дрожа осиновым листом, и хотел — больше всей своей жизни хотел, отчаянно, горько! — залезть под одеяло в свитере и теплых штанах, чтобы согреться, и задыхаться-задыхаться-задыхаться от непонятного, жуткого и болезненного ощущения, горящего внутри — ножом не вырежешь, как ни старайся. Тарн во сне чуть дернулся и отчего-то фыркнул, возвращая Тайпа к реальности и снова приливая к лицу его мучительный жар; все ещё будто бы смущаясь, стыдясь вчерашнего события, ринулся он к душу, чуть не запутавшись к одеяле, с желанием почти до омерзения болезненным спрятаться там. Под бледным холодным светом лампы кожа его делалась ещё серее, ещё белее и нездоровей, словно был он смертельно больным, никому не нужным человеком, за душою которого — месяц жизни и ничего-ничего более. Но худоба, только сейчас им замеченная, пугала сильнее. Ребра даже при малом вдохе становились ярко-выраженными, резкими, острыми и будто бы совершенно хрупкими: дотронешься — разобьётся. «Больной» Тайп сжал губы в тонкую полоску и обхватил еле ощутимо края раковины, еле сдерживая порыв внутренний разбить зеркало. Неожиданно захлестнуло его бойкое и холодное омерзение к ещё не сошедшим своим синякам и меткам, ещё вчера так радостно волнующих его сознание. На коже теперь они выглядели лишними, неправильными, в один миг утерявшими словно ту вдохновлённую, окрылённую важность. Кадык на шее Тайпа чуть дернулся, самого его повело куда-то в сторону и затошнило гадкими липкими слезами, застрявшими в глотке. Он глубоко зажмурился, растворяя наваждение, и, более не смотря в зеркало, открыл душевую кабинку. Когда он вышел из ванной, Тарн уже сидел и сонно, словно выпавший из гнезда птенец расстерянно и беззащитно зевал, почёсывая лохматую голову. Тихий, на самом деле, почти незаметный скрип двери привлек его внимание, и еле открывшиеся, покрытые дымкой глаза устремились на Тайпа. — Тайп? Ты давно встал? — удивлённо спросил он, переводя задумчивый взгляд с Тайпа на его кровать и обратно. Видимо, не заметил его отсутствие. Тайп чуть умиленно улыбнулся, бросая влажное использованное полотенце, доселе бывшее на его шее, на кровать и мимолётным взглядом смотря на часы. Провел в душе он, оказывается, почти полчаса. — Не слишком давно. Не спалось что-то, встал пораньше. — Ммм… — Тарн ещё раз протёр лицо с упорной какой-то, очередной трогательной попыткой проснуться. — Думал, ты ещё спишь… — Уже нет, — Тайп снова чуть улыбнулся, чувствуя себя рядом с Тарном куда лучше, чем один на один с собственными нерадостными мыслями. Смотря на этого сонного, расеянного и словно все ещё спящего ребенка, в которого каким-то образом превратился серьезный и взрослый Тарн, он действительно ощущал, что горькое, горячее омерзение к самому себе немного отступает. — У нас ещё оставалась еда со вчерашнего обеда. Тебе разогреть или ты решил прогулять сегодня? — Нет, я уже встаю. За то время, что Тайп ставил тарелки, разогревал еду и включал чайник, Тарн успел принять душ и из ванны вышел уже свежим и полностью проснувшимся. — Я планирую сегодня после занятий съездить к родителям. Возможно, останусь у них на ночь, ещё не знаю, — мягко произнес он, садясь за стол. — Зачем ты мне это говоришь? — Чтобы ты не переживал, очевидно. — Почему ты решил, что я буду переживать? Мы не встречаемся, чтобы я места себе не находил от незнания, где же мой суженный, — рассеянно пробормотал Тайп и тут же беззвучно чертыхнулся, браня и свой язык, в момент какой-то расслабленности говорящий лишнее, и мгновенно чуть заалевшие от стыда и смущения щеки. Тарн, как всегда, умело заметил его реакцию, но тактично промолчал и лишь улыбнулся той самой своей трогательной, милой и очаровательной улыбкой. — То есть, если бы я не вернулся в комнату к ночи, ты бы не стал переживать? — А… ну… это не то, что я имел ввиду, ты же знаешь. Хорош ставить меня в неловкое положение! — Ладно-ладно, я молчу. Какое-то время вокруг них клубилась умиротворённая теплая тишина, в которой было все: и счастье, и тепло, и какая-то горькая недосказанность, и страх, и зарождение, тихое и незаметное, пылкого какого-то чувства. А потом Тайп помрачнел и снова, по привычке своей давней сжал руки в кулаки, сильно царапая кожу на ладонях — лишь бы отвлечься. — Я, может, сегодня тоже поеду к родителям… — после слов этих воздух сгустился над ними, потемнел, утерял словно бы всякое спокойствие и тихую, счастливую расслабленность. Тарн отложил вилку и внимательным, сочувствующим взглядом окинул напряжённую, чуть сжавшуюся фигуру напротив. — Только не смотри ты так на меня, ради всего… Я ж не на каторгу иду, в конце-то концов… — Да, но… судя по последнему вашему разговору с отцом, встреча с ним будет хуже каторги, нет? «Ты чертовски прав, Тарн! Не представляешь, насколько!» Ударилось в голове Тайпа бойкое и обиженное, но вслух — он только неопределенно и непонятно качнул плечами и будто бы в резком смущении поднялся, не доев завтрак. — Мне нужно на учебу. — Сейчас же только шесть утра. А занятия в девять… — А мне нужно пораньше: там сначала кое-что с футболом решить, потом к некоторым преподавателям зайти, там… оценки исправить кое-какие, отдать домашние задания, в общем не самое приятное. Давай, увидимся… завтра? Или когда ты там вернёшься. Тарн тяжёлым взглядом следил за его метаниями по комнате и теперь сочувственно понимал, откуда сегодня в этом мальчике такое нервное, возбужденно-острое и болезненное ощущение. Возможно, и вчера он был таким напряжённым и скованным именно из-за собственной идеи навестить родителей. Это многое объяснило бы и успокоило расстроенные чувства Тарна, потому что мысли о скорой, безусловно, сложной поездке были бы самым меньшим из тех зол, что он успел надумать себе перед сном. Тайп ушел спустя пять минут, наспех собрав рюкзак и чуть не порвав от поспешности одежду, а Тарн все оставался неподвижным за столом, смотря в его сторону и пытаясь успокоить встревоженное внутреннее предчувствие. Что-то тяготило ему душу, с медленной какой-то пыткой разрезая ее на части, казалось, случится должно что-то неприятное и пугающее, и справится с этим наваждением с каждой прошедшей секундой становилось все сложнее и сложнее — уж слишком давило оно на черепную коробку. Размышления его прервала вибрация телефона. Тарн чуть вздрогнул, роняя вилку, все это время крепко сжатую между его пальцами, и поспешно поднялся, доходя до прикроватной тумбочке и хватая телефон. Торн, 6:25 «Танья сегодня с утра — маленький ураганчик. В твоих интересах поскорее приехать, а то, я боюсь, она разнесет от радости и предвкушения весь дом:))» От сообщение мгновенно стало горячо и приятно где-то за грудной клеткой.

***

— Сынок! Как только Тайп вошёл в квартиру, снятую родителями, его тут же чуть дёрнули и схватили в крепкое материнское объятие. От матери пахло какой-то выпечкой, блеклым шампунем и стиральным порошком, а ещё она была ужасно — и так по острому нужно — теплой, мягкой, полностью обволакивала горячим своим, любовным чувством к сыну. — Как ты себя чувствуешь? Ты в порядке? Прости, что не смогла встретить тебя после больницы… — Все хорошо, мам, не переживай, я все понимаю, — Тайп мягко отстранился. — Как ты себя чувствуешь? Температура спала? — Да, Тайп, все хорошо, — женщина чуть смущённо улыбнулась и, не удержавшись, снова дотронулась до щеки Тайпа, чтобы успокоить встревоженные свои нервы. Ее сын был здесь, с ней, и выглядел уже не так болезненно и сломлено, как неделю назад в больнице, когда его только туда доставили. — Я просто слишком беспокоилась за тебя. Тайп схватил ее почти горячую руку своей — холодной и дрожащей — и нашкодившим котёнком коротко приластился. — Прости… Теперь все будет хорошо, я обещаю. — Ты и в прошлый раз так говорил, — голос ее горько дрогнул. — Ты говорил, что ты в порядке, Тайп… Ещё на Пангане, помнишь? Я корю себя за то, что поверила тебе тогда… — Мам, — в глазах Тайпа блеснуло что-то острое и опасное, словно лезвие ножа, прижатое к горлу, но голос его остался мягким, почти до болезненного влюбленным и виноватым: — Я правда в порядке… то, что случилось… Из-за чего я попал в больницу… это и моя ошибка тоже. Некого винить… — А тот человек… К нам приходила полиция… говорила, что… что, если ты не выдвинешь обвинения, его отпустят. — И правильно. Нет претензий — нет дела. Я сам виноват в том, что произошло, — мать хотела сказать что-то ещё, но Тайп прервал ее, мягко сжав ей плечи ладонями. — Пожалуйста, давай перестанем говорить о вещах, которые нам обоим не нравятся. Я… приехал к тебе, мам. Я хочу побыть с тобой, но не смогу, если мы будем говорить не обо мне и тебе, а о ком-то постороннем. Женщина коротко вздрогнула, отшатнулась, губы ее сжались в тонкую напряжённую полоску, глаза заволокло дымкой какого-то сильного, болезненного ощущения, но высказать вслух она его не решилась — только кивнула и провела сына на кухню, где тут же поставила чайник и положила на стол какие-то тайские недорогие сладости, известные всяким детям столицы и отдаленных районов Бангкока. — А где отец? — спросил Тайп в трогательной какой-то, детской нерешительности, словно спрашивал он о чем-то абсолютно постыдном и без сомнения тайном. По телу матери снова прошлась горячая мерзкая дрожь, ложка, сжатая в ее пальцах, звонко стукнулась о стенку чашки. Она тронула волосы, убирая мешающуюся прядь за ухо, и коротко улыбнулась. — Пошел в магазин. Здесь какие-то проблемы с водой… Плохо течет. Хочет посмотреть — вдруг получится починить? — Мам, зачем вам это? Езжайте домой, пожалуйста. Вам же здесь не нравится… Чайник громко щёлкнул, выключаясь, и женщина поспешно поднялась, чтобы заварить в две кружке черный чай. — Мам? — Прости, сынок, я знаю, что ты будешь злиться, но… мы не можем уехать. Не сейчас. — Из-за меня, да? — Тайп закусил изнутри щеку, и вина мгновенно прогрызла горло, отпечатывая на коже металлический привкус, и слова, скрытые в нем, вылились наружу тихим, беспомощным потоком: — Прости меня… за то, что я такой плохой сын. Ты заслужила лучшего из лучших, а не меня… Мать посмотрела на него абсолютно дикими, испуганными глазами и в момент превратилась в беспомощного какого-то, хрупкого человека, в руках которого, тем не менее, находился весь мир Тайпа и все его счастье. Она медленно, словно боясь отчего-то, села рядом с ним и захватила его побледневшие щеки в ладони. — Тайп… ты — мой сын. Что бы ни случилось в твоей жизни, ты всегда будешь для меня лучшим. Ты же мой драгоценный мальчик… Я очень тебя люблю. И ничего этого не изменит. — Даже если я буду отталкивать тебя? Если буду злиться? Кричать?.. — Д-да… Я ни за что не откажусь от тебя, сынок. — А если я буду ненавидеть… вас с отцом? Женщина задрожала, от испуга мгновенно побелев. — Мне… мне будет очень больно, но я все равно продолжу тебя любить. — А если я не захочу меняться? Если я продолжу жить, как жил… ты продолжишь любить меня? — Конечно. Я хочу тебе только счастья, Тайп, но… не смогу ничего сделать, если ты сам не захочешь ничего изменить. Ты ужасно упрям, весь в отца. Но ты хороший человек, а главное — умный. Ты сам всё поймёшь, сам захочешь измениться, и тогда все твои близкие будут рядом. — Мам… прости меня… Тайп первым бросился к ней и прижался в абсолютно растерзанном и беспомощном чувстве. Руками он обхватил ее за талию, задышал ей в шею, пытаясь вдохнуть как можно больше ее успокаивающего родного запаха. Стол больно упирался ему в бок, мышцы ныли от неудобной и неприятной позы, но ничего в этой комнате не имело значения, пока находился он в этих надёжных, мягких руках, в которых все существо его делалось маленьким, загнанным и сломленным ребенком. — Все хорошо, Тайп. Все будет хорошо. Ты просто запутался, но позволь нам помочь. Позволь быть рядом, — шептала женщина, делая до дрожи тяжёлые выдохи, целуя периодически в черную его, лохматую макушку и поглаживая ему напряжённую спину, а Тайп задыхался и сдерживал внутри себя отчаянные какие-то, болезненные порывы снова заплакать, подобно маленькому ребенку, упавшему с велосипеда. В последнее время в жизни его было слишком много слез, боли и отчаянья. И ему так хотелось прекратить это… Позавчера Тарн сказал ему о возможности другой жизни. О том, что там может быть лучше, чем здесь. «…Может, если ты заглянешь в другую жизнь, тебе там понравится больше, чем там, где ты сейчас?..» И Тайп впервые по-настоящему задумался об этом, впал в короткое какое-то оцепенение, и мысль подобная, появившись, испугалась самой себя и мгновенно исчезла, оставив где-то за ребрами непривычное, волнительное послевкусие. Их объятие прервал звук ключей и открывшийся двери. Мать мягко отстранила его от себя и, ободряюще улыбнувшись, вытерла слезы, которых сама не замечала, поглощённая слишком болью собственного ребенка. Отец вышел из прихожей, и глаза его мгновенно встретились с глазами сына. Напряжение и недосказанность вспыхнули и заклубились где-то прямо над их головами отчаянным, ядовитым змеем, и сердце Тайпа пропустило удар. Что-то подсказывало ему, что разговор ждёт его не из лёгких. Танья была очаровательным и очень умным для своего возраста ребенком. Порой она могла говорить и делать такие вещи, на какие не у всякого взрослого хватило бы ума, и при этом на расслабленном ее, детском лице с легкостью держалась абсолютно невинная, трогательная улыбка, так похожая на улыбку родной матери — с ямочками вокруг рта и еле заметными тёплыми морщинками у глаз. Тарн пару раз замечал, смотря на нее украдкой, как морщились ее брови сосредоточенностью и мыслями, как топала она ногой, задумавшись особенно сильно, как надувались ее щеки в смятении и незнании, когда попадалась слишком сложная задачка в домашней работе или незнакомый удивительный звук во время игры на пианино. Но приезд Тарна менял ее моментально. И из серьезной какой-то взрослой девочки, стремящийся к знаниям, она снова превращалась в ребенка — краснеющего от радости, улыбчивого, смеющегося. В те дни, когда приезжал он, в моменты уединения с ним, так редко бывающим в родных стенах, она тянулась к нему с отчаянным, горячим рвением, какое может гореть только в искреннем любовном чувстве сестры к брату. И сегодня вечером, становясь на порог своего дома и уже отсюда слыша звуки смеха, разговоров и работающего телевизора, Тарн в полной мере расслабился, убаюканный теплом родного места, и теперь более, чем когда либо понимая, насколько, на самом деле, много накопилось в нем напряжения и скованности за все эти дни. В прихожей пахло чем-то солёным, знакомым и очень вкусным — запахом, похожим на спагетти с мясом и салатом из огурцов и помидоров — света здесь не было, он лишь шел откуда-то из гостиной, закрытой полупрозрачной дверью, и Тарна будто бы против воли потянуло туда какое-то неожиданное горячее детское чувство — войти, обнять сестру и брата, устроить голову на коленях матери, вдохнуть ее запах и рассказать обо всем, что тревожит его, что разрывает ему душу, под лёгкие успокаивающие поглаживания. Потом взять Танью в охапку и всю ночь смотреть с ней любые мультики, какие она только выберет, чтобы детская ее непосредственность и невинность стёрли хотя бы на короткое незаметное мгновение все тяжёлые его, гадкие мысли. В гостиной Танья что-то коротко и радостно выкрикнула, и Тарн пришел в себя — поспешно снял обувь, аккуратно поставил ее в свободный затемнённый угол и вошёл в комнату. Вся семья его была здесь: мать что-то готовила, стоя возле столешницы, Торн обнимал Танью, мирно лежащую у него на руках, а отец лениво читал книгу на диване. — Пи’Тарн! — Танья, увидев его, мгновенно вскочила и бросилась ему на шею. — Я так скучала! — Привет, Принцесса! — Тарн осторожно обнял ее тонкое тельце и оставил лёгкий, нежный хом на щеке. — Как у вас тут дела? Ты хорошо себя ведёшь? — Да! Мы смотрим мультик! — довольная, счастливая и покрасневшая от эмоций девочка указала экран телевизора. — А, я вижу. Что ж, молодцы. Тарн коротко поздоровался с родителями и братом и уселся на кресло с Таньей на коленях. — Ты достаточно рано, сынок. Но ничего, ужин уже скоро будет готов. — Хорошо, мам. Спасибо, тебе необязательно было так хлопотать. — Ну как не хлопотать, когда сын домой приезжает? — женщина мягко улыбнулась, вытирая руки полотенцем и после дорезая остатки овощей в салат. — Тарн, — Торн коротко тронул его за плечо, привлекая к себе внимание. — Сегодня Сан планировал зайти. Ты не против? — Конечно, нет, Пи'. Он же твой друг и мой старший. Я не могу быть против. Тарн ответил быстрее, чем подумал, хотя на самом деле отчётливо ощутил резкое болезненное ощущение в животе, словно кто-то ударил его поддых. Когда они уже сели за стол, резко и как-то неожиданно неприятно раздался звонок в дверь, и Торн, вскочив первым, пошел открывать. Какое-то время в прихожей слышался тихий приглушённый разговор, а потом дверь открылась. — Всем привет! — Тарн не хотел, но все равно внутренне вздрогнул от веселого и беззаботного голоса Сана. Несмотря на то что прошлое их осталось в прошлом и не пустило корни в настоящее, он все ещё чувствовал себя при нем маленьким, беспомощным и зависимым мальчиком, коим был тогда, в кабинете музыки, когда его лишали невинности. И ощущение это давило ему на грудь, сдавливало в тиски руки. Хотелось избавиться от него, вырезать, словно гниющую опухоль. — Нонг’Тарн! Почему ты не рассказал, что зайдешь? Сан несильно хлопнул его по плечу, скорей даже, в неловком каком-то объятии, нежели в приветствии, и преспокойно уселся на соседнем стуле. — Да я заехал ненадолго, Пи'. Не хотел отвлекать, — Тарн чуть напрягся, в мгновенье позабыв и о желании своем остаться на ночь, и о молчаливом каком-то, безмолвном обещании смотреть с Таньей мультики до утра. Почему-то именно сейчас встреча эта тяготила ему душу, словно происходило что-то по истине неправильное. — Ты тоже хорош, между прочим. Обещал вчера зайти в бар Пи’Джид, а в итоге? — Оу, надеюсь, ты простишь мне этот маленький инцидент, — Сан как-то странно, довольно улыбнулся, вспоминая будто бы что-то для себя важное. — Меня вчера нагло отвлекли, но, думаю, я смогу как-то загладить вину? Как насчёт мороженого? Тебе и Танье? Торн, ты будешь? — Хватит, мы же не маленькие, — Тарн окончательно стушевался, чувствуя, как к щекам его приливает отвратительный липкий жар, и Торн, ловко уловив состояние брата, мягко перевел тему в другое русло: — Давайте поговорим о чем-то другом? Тарн, как дела в университете? Нашел себе друзей? Или… может, партнёра? — Пи', боже! Нет. Сейчас как-то не до этого… Но мы вроде хорошо ладим с моим соседом по комнате. «Хорошо ладим» впилось ему в мозг, как клещ, разлило горячим воском по стенкам черепной коробки воспоминания обо всем: и о больнице, и об объятиях, и о чтении совместном книг, и о поцелуях, и о тихих стонах, и о беспомощных всхлипах, и о бесповоротном отчаянии. Тарн сжал вилку, неловко наматывая на нее спагетти, и коротко, фальшиво улыбнулся — Он неплохой парень. С ним есть, о чем поговорить. — М… и как его зовут? — спросил отец, улыбаясь хитрой и загадочной улыбкой, словно был он не человеком, а коварным лисом. — Тайп. Его зовут Тайп. Второе имя, кажется, Тиват, но я не уверен. Давно спрашивал… Сан рядом с ним мгновенно закоченел и нахмурился; рука его, сжимающая стакан с водой, напряглась. — Ты в порядке? — спросил Торн, удивлённо приподняв брови. — Да. Все в порядке. Есть, о чем поговорить, значит? — Сан чуть усмехнулся, про себя лишь думая о том, насколько и правда тесен мир. Чертовски. — Как тебя зовут? — спросил он у лохматого покрасневшего мальчишки, с которым, по воли судьбы, оказался запертым в кабинке барного туалета. — Тайп… меня зовут Тайп. Давай не терять времени? — горящие его, возбужденные и нетерпеливые глаза говорили о всем его желании лучше его самого, и Сан послушно сжимал ему бока ладонями, впивался губами в шею, отворачивал податливое, горячее тело лицом к стене, раздевал, мучил, царапал и сжимал чужие волнистые волосы в кулаке. Тайп… красивое имя. И мальчик тоже красив, что уж греха таить. Но Сан обманул бы себя, сказав, что не будет представлять на его месте Тарна. — Почему ты так странно реагируешь? — Тарн чуть нахмурился, и в глазах его промелькнула отчаянная какая-то мысль. — Все хорошо, Нонг'. Я просто задумался. Имя красивое, — Сан развязно улыбнулся, на самом деле, даже не пытаясь скрыть свою связь с ним. — А что не так? Любишь его? — Причем здесь… — Сан, хватит говорить об этом при Принцессе! — возмущённо спохватился Торн, с привычным ему, братским волнением смотря на Танью. — Все хорошо, Пи’Торн. Я уже не маленькая. — Для этого ещё маленькая. — Так, дети, не ссорьтесь, — мать мягко улыбнулась, привлекая к себе внимание. — Давайте поговорим о чем-то более спокойном, ладно? Тарн благодарно улыбнулся ей и коротко тронул за запястье, говоря собственное детское безмолвное «спасибо». Но во время остановленный конфликт не помог ему не испытывать это гадкое, мерзкое послевкусие от слов Сана. Была в интонациях его, в глазах и голосе какая-то мысль, идея, и идея эта так и горела чем-то до ужаса омерзительным и неправильным. Хотелось стереть с себя тот взгляд, которым он на него смотрел, те фразы и то, насколько неприятно они звучали. Разговор уже ушел в другое русло, обстановка сделалась расслабленной и семейной и утеряла витавшие в ней искры напряжения, но Тарн все думал и думал об этом с упорным каким-то, мазохистическим чувством. Вибрация телефона заставила его вздрогнуть и болезненно отчего-то сжаться. То было сообщением. От Тайпа. Тайп, 19:40 «Тарн, ты сегодня вернёшься или завтра? Я сейчас покупаю ужин, могу и тебе захватит». Тайп, 19:42 «Ну, если ты хочешь, конечно». «Милый», — Тарн просиял и сам не заметил, насколько сильно отпечалось это на его секундой ранее печальном и посеревшем лице. — Ладно, думаю, мне пора, — напечатав короткое: «Купи и мне тоже. Я приду сегодня», он поспешно поднялся и обошел стол вокруг, целуя Танью в макушку, а мать — в щеку. — Я заскочу ещё на выходных. Скоро каникулы — приеду уже основательно. Всю ночь с Таньей мультики будем смотреть, да? — Да! Девочка радостно закивала и рассмеялась под недовольное бубнение Торна про вредность сбитого режима, а Сан вскочил вслед за Тарном и, догнав его у двери, коротко сказал: — Прежде, чем ты уйдешь… позволь кое-что рассказать. Это важно. Впервые за весь вечер в нем горела и жила какая-то несвойственная ему, холодная серьезность, и Тарн, утеряв мгновенно всякую радость и щенячий восторг, тоже напрягся, подобно чужим эмоциям, кивнул и совершенно не воспротивился, когда Сан взял его под локоть и увел в дальнюю комнату.