Безвременье. Сказочный мир, Сказкоград
Окончательно отчаявшись заснуть, Варя, противно поскрипев кроватью, перевернулась на спину и устремила взгляд на цветочный барельеф на потолке. Взгляд достаточно быстро привык к кромешной темноте, отчего рельефный венок возле хрустальной люстры, которая главным в композиции бутоном свисала вниз, было прекрасно видно. Варя тихо вздохнула, пытаясь подсчитать количество объемных белых розочек, но тут же испуганно подскочила, услышав: — Что, тоже не спится? К счастью, она вовремя вспомнила, что помимо нее в комнате еще должна находится Маша, и, облегченно улыбнувшись, полусерьезно сказала: — Ну нельзя же так пугать живых людей, Марья Георгиевна! — на что Маша, приподнявшись на локте, ехидно отозвалась: — Ну простите, Варвара Викторовна, в следующий раз сигнальные искры для начала пущу. Варя громко фыркнула — Маша и раньше-то язвой была, а как с Абрикосовым повелась, так и вообще возросла в колкостях раз в пять — и обняла подушку, покачиваясь в такт своими мыслям. — Чего не спишь? — спросила Варя, и Маша, накручивая на палец прядку волос, на выдохе ответила: — Думаю. — О чем? — кокетливо протянула Варя и тут же хитро прищурилась: — Вернее, о ком? — Кто о чем, а пшивый о бане. — Маша закатила глаза, однако в темноте этого не было заметно. — О том думаю, как выбираться мы из всей этой задницы будем. Что ей ответить Варя не нашлась, потому как и ее саму вся ситуация с перемещением в Сказочный мир… да, пугала. Пусть и не так сильно, как Васю, но холодок по костям пробегал каждый раз, едва она думала об этом. Бывает же, всего одна неизвестно откуда взявшаяся Жар-птица, и вся жизнь улетела в тартарары, с ничтожно маленьким шансом вернуться в прежнее русло. А ведь все только начало налаживаться! В отцовском взгляде наконец стала мелькать прежняя родительская нежность, что Варя даже смогла переступить через фамильную гордость и согласилась приехать в Небесный шпиль на несколько недель. Да и с матерью — Василисой то есть — мало-помалу стирались прежние границы, из ученическо-учительских превращаясь если не в материнско-дочерние, то точно дружеские. В глазах предательски защипало, Варя стремительно наклонила голову, чтобы длинные кудрявые волосы прикрыли лицо, и попыталась отогнать от себя эхом бьющий по мыслям приговор Морганы: в мир людей отныне попасть не-воз-мож-но. И было бы все кристально понятно, но… — Ветровичкова прабабушка, как-то же мы попали сюда! — сама не заметив сказала Варя вслух, но Маша не ответила, даже если бы захотела: комнату вдруг озарил солнечный свет, который всего через пару секунд вновь сменился темнотой. Девушки настороженно переглянулись. — Молния? — предположила Маша, и Варя, всегда точно чувствующая грозу, покачала головой и еще крепче прижала к груди подушку. И вдруг Маша с Варей дружно вспомнили: Моргана просила их не удивляться всяким странностям, будь то ночь днем или зима летом. Но слова ее всерьез тогда никто кроме Сидорова не воспринял: да и можно ли чему-то удивить принцессу одного из магических королевств, девочку из леса и внучку Деда Мороза? Они думали, что нет, вот только мелькнувшая посреди ночи вспышка дня заставила всерьез усомниться в прежних убеждениях. Словно в довершение сюжету типичного ужастика, вдалеке послышался плач, и Варя, тяжело сглотнув комок в горле, шепнула, не стесняясь истеричных ноток в голосе: — Для полноты картины не хватает открывшейся под удар молнии двери. Обернувшись через плечо на дверь, Маша затаила дыхание, но ни молнии, ни скрипа петель не раздалось ни через секунду, ни через две. Лишь плач — тоненький, явно принадлежавший ребенку — не утихал, и Маша, не справившись с инстинктами, спустилась с кровати и босыми ногами прошлепала к выходу. — Не боишься Моргану с топором встретить? Вдруг она как Салтыкова с Батори, в крови юных девушек ванны принимать любит? Маша обернулась, насмешливо щуря глаза, и уверенно вышла. Варя, чертыхнувшись сквозь зубы, настороженно поплелась за ней. На самом деле, Моргану в садизме заподозрить было просто невозможно: за короткий период их знакомства она показалась женщиной весьма доброжелательной и открытой. Не настолько, чтобы заподозрить ее в скрытой лжи, но достаточно, чтобы довериться и вверить ей судьбу. Просто потому, что в этом новом мире им больше не к кому было идти, кроме, конечно, Алисы, знакомство с которой закончилось далеко не лучшим образом. Моргане, со слов Саши, и вовсе нужно было памятник при жизни составить: она не только обеспечила жильем целый табор незнакомых и странных людей, но и поверила их совершенно ненормальной истории, вкратце рассказала о порядках в Сказочном мире и обещала помочь с адаптацией. Святая женщина, вот только ночные фантазии вкупе с накопившимися за день эмоциями подсовывали в голову такие мысли, что призванные мастера хоррора отдыхали! Плач, как оказалось, доносился из смежной с девочками комнаты в самом начале коридора — остальные, занявшие спальни дальше, могли его даже не услышать. Маша всего секунду простояла перед комнатой, привалившись ухом к деревянной двери, сжала ладони в кулаки, собираясь с мыслями, и шагнула внутрь. Варя ее отчаянной смелости не разделяла, и замерла на пороге комнаты, перебирая пальцами рюшечки ночной сорочки и разглядывая обстановку. Перед стеной напротив, под огромным наглухо закрытым окном, стояла простенькая односпальная кровать, на которой спрятанный под одеяло крохотный комочек сотрясался в громких рыданиях. Маша, недолго думая, села на кровать, поджав босые ноги, и дотронулась до комочка, ласково окликая: — Эй, кто тут плачет? Это я реву или ты ревешь? Существо под одеялом, явно никогда прежде не смотревшее советского «Карлсона», известную каждому русскому ребенку цитату не продолжило, но и дрожать не прекратило. Послышался долгий всхлип, оповещающий о новой волне слез, и Маша, бросив на Варю короткий взгляд, легла рядом с комочком, пробралась под одеяло, и без труда схватила крохотную пятку. Существо ойкнуло, потом издало звук, похожий одновременно на всхлип и смешок, и из-под одеяло раздалось тоненькое и заплаканное: — Н-не н-надо м-мен-ня щек-котать, п-пожалуйста. — Невежливо разговаривать со старшими, прячась под одеялом, — лукаво заметила Маша, готовая вновь применить против плаксы щекотку, но этого, к счастью, не понадобилось — одеяло спа́ло, явив двум подругам маленькую девочку. Большущие глаза отражали огонек стоявшей на прикроватной тумбочке керосиновой лампы, светло-русые, почти белые волосы были собраны в растрепанную косу, а курносый нос после долгой истерики был красным, словно девочка только-только вернулась с прогулки по сильным морозам. Ей было не больше семи, однако в ее взгляде горела совсем взрослая боль. — Ты чего плачешь, кукла? — поинтересовалась Маша, вновь садясь, и девочка совершенно серьезно покосилась сначала на нее, после на Варю, и спросила: — А вы русалки? — А почему мы должны быть русалками? — Маша улыбнулась, и девочка, вытирая ладошками мокрые щеки, ответила: — Мне мама говорила, что если я долго буду не спать, меня придет и защекочет до смерти красивая-красивая русалка. Так вы пришли меня защекотать? Все еще стоявшая в дверном проеме, Варя громко и насмешливо фыркнула, а Маша тут же пригрозила ей кулаком. — Ну что ты, — доверительно сказала Маша, — Мы совсем не русалки. Нас Моргана приютила, мы здесь временно живем. А ты? — Моргана хорошая, — закивала девочка, не дослушав последние слова Маши. И вдруг ее лицо вновь покраснело и она очень зло выкрикнула: — А тот дядя злой, он Ромочку ударил, у него кровь была! Злой! Злой! Злой! Она кричала, плакала, била по одеялу, и только и повторяла: злой, злой. Тут даже Варя не выдержала: подбежала ближе, присела над кроватью и, пытаясь заглянуть ей в лицо, попросила: — Тише, тише, успокойся, все хорошо. Но девочка не прекращала плакать, повторяя: — Ромочке больно было! И сейчас ему больно! Тогда Маша не выдержала и, поймав ее за руку, прижала девочку к груди, целуя в светлую макушку и поглаживая дрожащие плечи. Спустя время, девочка, успокоенная теплом объятий, перестала кричать и плакать и лишь похлюпывала носом, готовая вот-вот задремать. Еще раз ужалив поцелуем ее макушку и скользнув ладонью по лбу, проверяя температуру, Маша нежно поинтересовалась: — А зовут-то тебя как, цветочек? — София Даниловна, — ответила девочка тихо, совсем устало, и Маша, усмехнувшись, важно сказала: — Приятно познакомиться, София Даниловна. Я Маша, а это Варя. Поочередно взглянув на каждую из девушек, София вновь прижалась к Маше, сонно произнося: — А я тогда Сонечка. И она заснула почти в то же мгновение, засопев заложенным из-за долгих слез носом. Маша аккуратно уложила ее на кровать, поправляя одеяло, которое к утру потом обязательно спадет и окажется, в лучшем случае, у Сонечки в ногах, и одним лишь кивком головы поманила Варю к выходу. — Не знала, что ты так хорошо умеешь ладить с детьми, — сказала Варя, когда они уже ложились в свои постели, и Маша, на ощупь подбираясь к своей кровати — очки на ночь она все же решила оставить на комоде, пожала плечами: — У меня же брат младший есть — помнишь же Мишку? — так ты даже не представляешь, как часто я с ним сидела. А сколько истерик его вытерпела, и вспоминать страшно!.. Так, это ж кровать? — уточнила она, наткнувшись коленями на что-то деревянное, и Варя хихикнула: — Кровать, кровать, курица ты слепая. — От страуса заносчивого слышу, — не осталась в долгу Маша, и они дружно засмеялись. Обмен, казалось бы, обидными ругательствами, давно перешел в ежедневный ритуал, который они с удовольствием исполняли и совсем не обижались. В комнате вновь мелькнула вспышка дня, растаявшая также быстро, как и прошлая. Передернув плечами, Варя все же постаралась уснуть, и в этом деле продвинулась весьма далеко.***
Ромочке, вернее сказать, пациенту госпиталя имени Ее Величества Малахитову Роману, в эту ночь в самом деле было плохо: ныли свежие раны, да еще и врач, всерьез опасаясь, что граф мог заразить Романа вампиризмом, применил новую методику переливания крови, отчего Малахитова всю ночь била лихорадка. Внимательно выслушав все это от врача, Наталья Матвеевна быстро пролистала всунутый ей в руки анамнез, и спросила как можно участливее: — Вы уверены, что переливание крови не опасно? — Ваше величество, немаги такие операции с девятнадцатого века проводят, а мы что, хуже? — врач развел руками, и Наталья не нашлась, что сказать в ответ. За время разговора они уже дошли до нужной палаты. Наталья жестом попросила врача оставить ее, и открыла дверь. Роман спал, сложив ладони на животе, однако, услышав шелест женских юбок, открыл глаза, с настороженностью уставившись на гостью. — Как ваше самочувствие, Роман Данилович? — спросила Наталья, подходя все ближе, и он ответил, продолжая буровить взглядом вошедшую женщину: — Спасибо, гораздо лучше. Он вряд ли мог сразу же узнать в ней королеву — ее приход был неожиданным и спонтанным, прежде они с Романом не встречались, а фотографии из газет, пусть даже и Сказочных, всегда меняли лицо до неузнаваемости. Однако взор его был полон недовольства, словно собеседница была ему очень и очень неприятна. Впрочем, утешила себя Наталья, это могло показаться из-за его слишком грузного, медвежьего вида — такие люди всегда производили эффект ворчливых и серьезных личностей, когда на деле совсем такими не являлись. Ей, конечно, был знаком человек, характером целиком оправдывающий свою грозную внешность, но он был скорее исключением, нежели правилом. — Как вам палата? — поинтересовалась Наталья. — Врачи и сестры не обижают? — Все так хорошо, что даже страшно представить, сколько мне потом предложат за такое царское отношение. Денег, как вы понимаете, у меня немного. — Не переживайте, — поспешила успокоить его Наталья, — За ваше лечение уже заплачено. — Королевой? — спросил Роман таким тоном, словно был полностью уверен в верности своего предположения. — Почему вы так решили? Наталья замерла, с легкой улыбкой поглядывая на лежавшего на койке молодого мужчину, и он спокойно отозвался: — Граф слишком горд, чтобы признать свою неправоту, королева же, наоборот, часто прикрывает его задницу. Вы уж меня простите, я человек простой, из народа, что думаю, то и говорю. А кто вы такая? — Ответ «неравнодушная прохожая» вас устроит? — спросила Наталья, но Роман отрицательно покачал головой. — Что же, тогда я скажу вам, что я тот человек, который желает вам исключительно добра, однако очень хочет знать всю правду о Красной Шапочке. — Я уже сказал графу: я не знаком с этой девушкой и впервые услышал о ней только после графского визита. Наталья кивнула, будучи заранее уверенной, что этот парень ей сразу ничего не расскажет. Но Наталья была женщиной, более того — матерью и даже бабушкой (сердце при воспоминании об этом болезненно сжалось), и некоторые секреты выуживания информации прекрасно знала. Она одним взмахом руки заставила стоящий у окна стул оказаться рядом с кроватью, села и взяла большую ладонь Романа в свои, маленькие, нежно поглаживая грубую кожу большими пальцами. — Я понимаю, мальчик мой, что в вашей душе живет джентльмен, дворянин, готовый до последнего биться за честь дамы, и я готова вам за это даже поклониться — в наше время редко встречаются настолько благородные юноши. Но поверьте, мальчик мой, дамы иногда бывают очень хитрыми существами, и встретив бедную овечку, будьте готовы, что через пару мгновений она обернется удавом и сожмет вашу шею в кольцо — это я вам, как женщина говорю. — Я с Красной Шапочкой не знаком, — продолжал настаивать Роман, и Наталья понимающе закивала, говоря: — Быть может, вы знакомы с девушкой Лидией. Она была в вашем доме, но недолго: отдохнула пару часов и ушла, так ведь? — Роман не ответил, но то, как он отвел взгляд, говорило о многом, и Наталья продолжила: — Вы ничего не теряете, Роман Данилович, ваше молчание никак не отразится против вас, но, если вы скажете, куда отправилась Шапочка, я останусь у вас в долгу. Синие глаза-васильки всего на мгновение встретились с болотно-зелеными, и Роман, с трудом выдержав эту тяжелую муку, нарочито-серьезно повторил: — Я правда не знаю, где она. Лидия ушла ночью, ни слова мне не сказав. И тут Наталья совершенно отчетливо поняла: он говорил правду до последнего слова и местонахождение Шапочки по-прежнему оставалось загадкой со звездочкой. Дракула зря накинулся на него с кулаками, волколаки зря перевернули дом Малахитовых вверх дном, она сама зря пришла сюда с допросом. Она благодарно улыбнулась, поднимаясь на ноги и едва сдерживая растущее в геометрической прогрессии желание сжечь графа на костре (отрезать голову серебрянным топором тоже можно было, но сожжение выглядело гораздо эффектнее), и сказала: — Я благодарна вам за вашу откровенность, Роман Данилович. Скорейшего выздоровления, — пожелала она и уже было собралась идти, как вдруг вспомнила об одном важном поручении. — Меня просили вам передать это. Она перебрала пальцами воздух, и на груди Романа тут же появилась модная кукла в чайном платье. Талия фарфоровой красавицы была перевязана атласной тесемочкой, которая держала записку, написанную рукой Морганы под строгую диктовку Софии. Текст записки был совсем маленьким, однако его содержание заставило Романа улыбнуться совсем по-детски и почувствовать, что глаза защипало от слез: «Ромочка, выздоравливай, я очень тебя люблю. Посылаю тебе мою любимую куклу, чтобы тебе было нескучно. Сонечка». — Спасибо, — чуть сипло сказал Роман, но, как оказалось, в пространство: его гостья уже успела покинуть палату.