1929, Май. Сказочный мир, Сказоград
Он проснулся чуть раньше обычного, когда за окном чуть заметно дребезжал рассвет, а из соседней комнаты раздавался громкий шепот, особенно различимый в утренней тишине. Заинтересованный доносившимся в столь ранний час голосам и не видевший смысла пытаться дальше заснуть, он поднялся и, накинув халат, прошмыгнул сквозь маленькую потайную дверь за портьерой, связывающую его комнату со спальней супруги. Нина уже сидела за туалетным столиком и что-то быстро и с увлечением писала на листе бумаги, пока ее любимая служанка Марфа наводила на белокурых волосах барыни сложную прическу и пересказывала все события вчерашнего вечера. Заслышав шелест портьеры и чуть слышные шаги, Нина спешно спрятала письмо в корсет и принялась перебирать шкатулку с украшениями. — Доброе утро, Модест Людвигович, — приветственно присела Марфа, не отнимая рук от волос Нины. — Доброе, Марфа, доброе, — проговорил Модест, подходя все ближе. Лицо Нины выражало крайнюю степень пренебрежения. — Оставьте нас, пожалуйста. — Но… — попыталась воспротивиться Марфа, кивая на недоделанную прическу, но строгий взгляд Модеста не оставил никакого выбора — пришлось оставлять барыню и покидать гостиную. — И зачем? — не отрываясь от выбора сережек, спросила Нина, и Модест вместо ответа задал встречный вопрос: — Полшестого утра, а ты уже на ногах. В чем причина? Она не ответила, невидяще уставившись в свое отражение, а Модест взмахнул рукой, заставляя полусобранные волосы супруги упасть и рассыпаться светлыми волнами по плечам и спине. Макияж, сложная прическа и строгое, всегда чем-то недовольное выражение лица несколько старили Нину, заставляя выглядеть старше своих лет. Теперь же сидевшая перед ним молодая женщина в молочной комбинации с длинными, ниспадающими на спину волосами и с чистым, не тронутым и щепоткой пудры лицом казалась ровесницей их дочери, а Модест рядом с ней — совсем старым. «Племянница и старый дядюшка», невзначай подкинул внутренний голос, заставивший сердце Модеста болезненно защемиться. У них была слишком большая разница в возрасте даже для мира магии. Отогнав от себя подвернувшееся некстати сравнение, он наклонился к жене и вкрадчиво поинтересовался: — А где же ты вчера была, дорогая? Вопреки его ожиданиям, на лице Нины не дрогнул ни один мускул. — Я же говорила, что была у Морганы. Ты же знаешь, что случается, когда женщины встречаются впервые за несколько дней; мы заболтались, я вернулась поздно с разболевшейся головой, да и легла сразу спать. — Интересно. Особенно интересно то, что я вчера видел Моргану у Воронцовых — она обсуждала с Натали выступление актеров на грядущем балу. На лице Нины промелькнула растерянность, которая быстро сошла на нет, уступив место насмешке: — Вам есть дело до того, где я была, дорогой супруг? Это новость. — Представь себе, Нина, есть. Тем более, что твой ненаглядный любовник по приказу Ее Величества еще три дня назад отбыл в Восточное царство. — Любовник? — Нина попыталась изобразить удивление — впрочем, без особого старания. Модест грустно улыбнулся: — Ты думаешь, я не понимаю, в какой ювелирной лавке ты находишь свои украшения и куда по ночам пропадаешь из спальни? Я, конечно, не спорю, что мне давно пора присоединиться к обществу рогоносцев, но меня рано приписывать к дуракам. Поэтому я спрашиваю еще раз: где ты была? Она не ответила. Лишь достала из шкатулки серьги с жемчугом, поднося их к ушам и оценивающе оглядывая собственное отражение. — Если тебя так заботит, где и с кем я провожу время, — заговорила наконец Нина, застегивая неподатливый английский замóк сережек, — заведи себе любовницу. По крайней мере, тогда мы оба будем равны друг перед другом. Модест, любезно придерживающий волосы супруги, чтобы они, не дай Боже, не попали в замóк, тяжело выдохнул: — Не в моих правилах иметь одновременно и любовницу, и жену. — Так имей по очереди, в чем проблема? — беспечно ответила Нина, пожимая покатыми плечами, но, заметив в отражение зеркала укоризненный взгляд супруга, в голос засмеялась. — Ты знал, кого берешь в жены, Модест, я не понимаю, чему ты теперь удивляешься. — Я брал в жены девушку с разбитым сердцем, а получил дорогую… Он не договорил. Лишь прикусил язык, мысленно давая себе оплеуху — Нина умело выводила на негативные эмоции. Не обходил этот талант стороной и всегда спокойного и рационального Модеста — некоторые слова и замечания супруги нередко доводили его до белого каления, заставляя произносить то, чего в обычное время он и подумать бы не смел. — Ну что ты, — Нина недобро сузила глаза, — договаривай раз начал. — Исключительно из уважения к тебе, как к матери моего ребенка, я этого не сделаю. — Только как к матери? — она жалобно надула губы. — Надо же, а я грешным делом подумала, что ты меня любишь. Модест смотрел на нее и не мог понять, как одна женщина может одновременно и притягивать к себе, точно сильный магнит, и вместе с тем вызывать пренебрежение каждым своим словом и жестом. Он шумно выдохнул, сдаваясь ее магниту, и наклонился, зарываясь носом в волосы жены и целуя ее макушку. Нина на внезапное проявление супружеской нежности никак не отреагировала, но и вырваться не попыталась. Одурманенный ею, Модест медленно провел носом от ее макушки до основания шеи и запечатлел короткий поцелуй на одном из выпирающих позвонков. Одна его рука скользнула Нине на плечи, мягко поглаживая и спускаясь вниз по молочной ткани комбинации, другая по-прежнему покоилась на спинке стула. С губ Нины сорвался полувздох-полустон, Модест, пользуясь ее немым дозволением, дразняще прикусил ее мочку уха и шепнул: — И все же, где ты была вчера и кому сегодня пишешь письмо? — Ты теперь будешь проверять мои письма? — спросила Нина, вскидывая брови, и не сдержала стона, когда супруг припал губами к ее шее. — Не хотелось бы, — говорил он, в перерывах между поцелуями, — да слухами о твоей дружбе со Сказочником полон весь высший свет. — Надо же, а вы верите слухам, Модест Людвигович? — Нина повернулась к нему, оказавшись с мужем лицом к лицу, дразняще провела носом по его щеке и губами и поцеловала подбородок, покрытый густой короткой бородой. — Вы вынуждаете меня в этом, Нина Андреевна. Так что, ты расскажешь сама, кому письмо, или мне придется взять его самому? Говоря это, Модест скользнул ладонью к ее корсету, в котором было спрятано злополучное письмо, но Нина в то же мгновение весьма ощутимо ударила супруга по руке. — Неужели ты думаешь, что я сплю со Сказочником? Нет, я, конечно, слышала, что до проклятия он был весьма хорош собой, но сейчас же он… кот. — Разумеется, я так не думаю, — усмехнулся Модест, заглядывая в глаза жены — голубые-голубые, совсем как у их дочери, разве что вместо доброты в них горела жажда власти и женской мести. — Сказочник явно что-то замышляет против Воронцовых, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты была к этому причастна. Нина, прорычав сквозь зубы, вытащила письмо из корсета и положила его на столик. — Прошу, читай, — резким тоном разрешила она, поднимаясь на ноги. — Письмо к Моргане, — чуть слышно пробормотал он, потирая переносицу. — Нина, я прошу прощения. — Как приятно слышать, как кто-то признает свои ошибки, — сказала Нина, расплываясь в улыбке. В отражении зеркала Модест видел, как она, сидя на кровати, перебирает ткань дневного платья. — К скольки мы сегодня приглашены на бал Воронцовых? — К восьми, — машинально ответил он, все еще чувствуя себя крайне неуютно из-за всей ситуации с письмом. Наконец-то вспомнив о том, что собирался сообщить супруге ещё прошлым вечером, он начал: — И учитывая те близкие отношения, что связывали тебя с Олегом, думаю, что будет лучше, если ты услышишь это от меня, чем на балу, — она не подняла на него взгляд, однако замерла и вся обратилась в слух, точно боясь пропустить дальнейшие слова. — Елена ждет ребенка. По этой же причине и состоится бал — объявить о беременности королевы. — Очень рада за нее. Забеременеть спустя восемнадцать лет после рождения первого ребенка дорогого стоит, — ответила спустя несколько минут молчания Нина. — Это все, или ты хочешь сказать что-то еще? — Нет, но… — Тогда я попрошу тебя покинуть мою спальню. Окажи любезность, мне нужно одеться. Не желая вступать с ней в спор, Модест послушно последовал к портьере, ведущей в его комнату, на прощание сказав: — Увидимся на завтраке. На завтраке Нина, сославшись на плохое самочувствие, так и не появилась.***
Безвременье. Сказочный мир, Сказоград
Не найдя Красную Шапочку ни в ее комнате, ни в гостиной с клавесином, граф бросился в библиотеку — во всем его замке было не так уж и много комнат, где она любила проводить свой досуг. Шапочка в самом деле находилась там, вальяжно развалившись в мягком вольтеровском кресле и лениво перелистывая толстую книжку. Всего через секунду оказавшись возле Шапочки, граф бесцеремонно вырвал из ее рук книгу, за ненадобностью отбрасывая на пол, а сам, уперевшись руками в подлокотник по обе стороны от Лидии, гневно прошипел: — Ключ Земли пропал. Не твоих ли, милочка, это рук дела? — Разумеется, граф, — она расплылась в улыбке, однако еще сильнее вжалась спиной в кресло, — я его украла, а потом преспокойно вернулась в ваш замок, чтобы книжечку дочитать — уж больно у нее сюжет интересный. — Не дерзи мне, — процедил он. Румынский акцент, от которого за многие годы жизни в Сказочной России, графу так и не удалось избавиться, теперь был заметен особенно сильно. — Кто украл Ключ? Говори! — Он переместил руки на плечи Шапочки, крепко сжав на них пальцы, и встряхнул девичье тело. — Говори же! — Да не знаю я! — крикнула она и попыталась оттолкнуть графа от себя, но, увы, у них была слишком разная комплекция, да и в магии она ему сильно проигрывала. Граф шумно втянул носом воздух, и на его лице в тоже мгновение появилось недоуменное выражение. Затем он медленно перевел взгляд с Лидии на стоявший возле кресла низкий журнальный столик, на котором мирно покоились опустошенная бутылка южноцарского вина и наполненный наполовину бокал. — Ты что, пьяна? — спросил он, неверяще поглядывая на сидевшую перед ним девушку. В самом деле, наконец осознал граф, румянец на бледных щеках, неестественный блеск в черных глазах, излишняя, не присущая ей в обычные дни фамильярность и язык, несущий все, что только придет в пьяное сознание — верные симптомы долгого нахождения наедине с собой и вином. — Мне нельзя было притрагиваться к вашим винам, граф? — спросила Шапочка, невинно хлопая глазами. Она пьяно хихикнула, закинула ногу на ногу и, безмятежно помахивая рукой из стороны в сторону, заговорила: — Просто знаете, до того наскучило сидеть в своей комнате, что я решила прогуляться по замку. Спустилась в ваш подвал, взяла одну из бутылок из вашей коллекции, да и засела в библиотеке. Честно слово, я думала выпить всего один бокал, а потом до того увлеклась воспоминаниям, что и не заметила, как все выпила. — И каким же воспоминаниям ты предавалась? — снисходительно поинтересовался граф, потирая переносицу и размышляя о том, что делать с пьяной Шапочкой. Он-то с собой пьяным иногда не знал, как справляться, а тут — юная девушка, в чьей хорошенькой голове были густые непроходимые тернии. Отпив еще несколько глотков вина, Шапочка пожала плечами: — Ничего особенного. Детство вспоминала, учебу в ИЗБе вспомнила, подружек оттуда. Балы вспомнила — те немногие, на которые я успела попасть. Сына вашего тоже стороной не обошла — особенно, как его убивала… А вы с тем колышком осиновым что сделали? Спрятали или все же сожгли? Едва она договорила свой короткий монолог, как граф, с обезумевшим взглядом, наградил ее звонкой пощечиной. — Дрянь, — прохрипел он, дрожащим от переизбытка эмоций голосом. Шапочка же, схватившись за щеку, смотрела на него перепуганным и вполне осознанным взглядом. — После всего сотворившего ты еще смеешь рот открывать? Пошла вон. Вон, я сказал! Повторять дважды уже не не было смысла: еще при первом «вон» Шапочка за секунду подскочила на ноги и, к удивлению графа, весьма твердо и быстро выбежала из библиотеки. Дракула же, взмахом руки закрыв за ней дверь, в порыве ярости сбросил с журнального столика и бутылку, и бокал, и, растолкав подошвой один из хрустальных осколков, опустился в кресло, пряча лицо в ладонях. Он тяжело вздохнул. Называется, наказал. Впервые за столько сотен лет лет он решил проявить великодушие, и что взамен? Лишь очередное подтверждение известной пословице о том, что благими намерениями выстлана дорога в Ад. Эта история, некрасивая, страшная и одновременно с тем, весьма глупая, началась еще задолго до того, как Сказочный мир окутало проклятие безвременья. Родители Красной Шапочки, барон и баронесса Волковы, задолжали виконтуДракуле весьма внушительную сумму и в течение нескольких лет никак не могли ее отдать. Виконт прождал выплаты долга гораздо дольше положенного срока и в конце концов предложил выкупить у барона приусадебный сад. Волковы, дорожащие садом, как ценной семейной реликвией, ему отказали, а на следующий день после разговора и вовсе — пропали. Шапочка в ворохе эмоций от чего-то решила, что в этом виноват никто иной, как виконт Дракула: мол, он разозлился на ее родителей за неуплату долгов, да и убрал их с дороги. Подкрепили ее мысли и слухи домашних слуг, уверявших в том, что виконт всерьез просил у барона Волкова руки и сердца его дочери, но, не добившись благословения, убил родителей, чтобы силой взять в жены юную Лидию. Были эти слухи правдой или все же нелепым вымыслом необразованных слуг, граф так и не узнал — спрашивать уже было не у кого, ведь Лидия, ведомая праведным, как ей казалась, гневом, крайне удачно всадила в спину виконта осиновый кол. Королева, естественно, за убийство виконта, бывшего до закрытия портала министром иностранных дел, отдала приказ отправить убийцу в тюрьму, но напоролась на неожиданное противостояние: сам граф Дракула, сжалившись над молодой, запутавшейся девушкой упросил заменить тюремное наказание на заточение в его замке. Оказать таким образом психологическое давление на девушку, не сведя ее при этом в могилу холодными сырыми стенами темниц и скудной тюремной пищей. Тогда для графа это было единственным правильным решением, однако теперь он метался между желанием и здравым умом, пытаясь понять: как же так получилось, что наказал он не убийцу родного сына, а сам себя? За нерадостными размышлениями он и не заметил, как заснул. Чьи-то тихие шаги заставили его проснуться и приоткрыть глаза, искоса поглядывая на нарушителя порядка. Граф, игнорируя защемившее от странных эмоций сердце, скривился: Красная Шапочка. — Что в фразе «Пошла вон» вам было вам непонятно? — спросил он, исподлобья поглядывая на Шапочку, голыми руками собиравшую осколки разбитого накануне бокала. «Порежется же, дуреха,» — промелькнуло у него в голове. — Вы говорили это вчера вечером, а сейчас уже утро. Граф устало потер заспанные глаза. Надо же уже утро. — Вечер-утро… Есть ли разница, если у нас каждую минуту три пятнадцать пополудни? — Мне уйти? — спросила Шапочка, резво поднимаясь, но тут же поморщилась, хватаясь за голову. Граф усмехнулся и взмахнул рукой, заставляя разбитый бокал вновь стать целым и наполниться призванным с подвала вином. — Выпей, легче станет. — Благодарю, но я не хочу. — Вы-пей, — строго и по слогам отрезал граф, и Шапочка, надрывно вздохнув, нехотя приняла паривший в воздухе бокал и сделала небольшой глоток. — Я хотела бы извиниться, — заговорила Шапочка, рассматривая свое расплывчатое отражение в вине. — Я не должна была говорить про вашего сына, тем более в таком ключе. Граф, я уверяю вас, такого больше не повторится. Пронзенная внезапным дежавю, Шапочка подняла лицо, невольно встречаясь глазами с графом. — Лидия, я уверяю вас, такого больше не повторится. Не отрывая взгляда от лица Шапочки, граф встал и направился к ней. Лидия, выронив из рук бокал, испуганно зашагала назад, остановившись лишь тогда, когда спина коснулась книжного стеллажа. — Граф, пожалуйста, не надо, — дрожащим голосом взмолилась она, когда Дракула остановился в шаге от нее. Граф же, проведя костяшкой указательного пальца по алевшему следу, накануне вечером оставленным его рукой на бархатной щеке Шапочки, грудным голосом произнес: — Саднит, должно быть, сильно, — он ненадолго задержался на отпечатке от его кольца, а затем направил к щеке Шапочки магию, залечивая синяк. Уже отходя от Шапочки, граф сказал: — В свою очередь, я тоже прошу прощения за то, что я вас ударил. И вообще, давайте впредь обойдемся без пьяных выходок, чтобы потом на утро не извиняться, краснея. — Вы не краснели, — вдруг заявила Шапочка, ударяя себя по губам за столь поспешные и глупые слова. Граф в ответ усмехнулся: — Я же вампир, мне физиологией краснеть не положено. И, бросив на нее долгий взгляд, граф покинул библиотеку. Ему предстоял долгий день, полный собраний и совещаний в королевском дворце.