Credo

      Они здесь.       Металлический мрак о ставни царапался, прутья калёного железа вгонял в виски да проворачивал – сильно, резко, чтобы больнее сделать хрупкому человечишке. Повязка брошена в угол. Она спасает, но от чужих. Не от себя самого. Не от яда, что внутри плещется, что выстилает все полости, струится по стенкам горла жидким свинцом. Больно. Горячо. Холодно. Смрадно. Вот как Бездна работает. Плевать ей, что делать. Лишь бы мучились. Лишь бы кричали. Лишь бы ломались – изнутри и снаружи, изнутри и снаружи. Неудивительно, что её ужасные корни прижились в земле мёртвой державы, что хотела мир сломать изнутри и снаружи.       Они здесь – набатом в висках, воем и всхлипом старых железных труб. Флейты своих отцов в новой Каэнри’ах используют как палки, и поэтому страшно так, когда они начинают петь. И пели они боль, пели они смерть. Грубыми низкими звуками внутренность черепной коробки лизали. Человеческий голос превращали в месиво звуков – так партитуры кричит церковный хорал, когда его пропускают сквозь металлическую трубу, где-то записывают и этот уже помертвелый, застывший в вечности крик заставляют играть от конца к началу. Вот как поют флейты Бездны. Вот так Каэнри’ах своим детям колыбельные поёт.       Они здесь. Целые легионы «их» прячутся. В пляшущих по углам комнаты тенях. В шагах в коридоре – в пустом коридоре, кому там ходить, если Кэйа из всех капитанов один в Мондштадте остался? В скрежете ставней, будто кошка царапает. В визге стекла, будто ржавым гвоздём ведут по нему. И «они» – страшные. И «они» – повсюду. В левом глазе тенями, горящими глазами дракона с ширмы из Ли Юэ – что же ты, о великий Рекс Ляпис, позволяешь Бездне осквернять свой образ? В правом глазе за ноги подвешенном и якорными цепями скованном Барбатосом, рушащимся собором, кровью на улицах Мондштадта, каплющей с крыш, как дождевая вода. И худыми руками, что тощие сыновние плечи сжимали на кровавом закате, когда с другой стороны неба сверкала страшная буря, сравнимая разве что с рваной раной Бездны. А в ушах – надломленный шёпот безумца, такой лживо-вкрадчивый: «Это твой шанс. Ты наша единственная надежда».       – Надейтесь на кого-нибудь другого!.. – шипение, сравнимое разве что с хиличурлами. Бездна не хочет оставлять в человеке человека. Только в тварь превратить. Только разум перемолоть в порошок. Только пустую оболочку создать, где скверна пустит корни, пышные цветы взрастит и будет гнать на бесконечную войну с небесами.       Только скверне, как бы не бесилась она, не коснуться небес. Кэйа схватил Глаз бога, и всё взорвалось шипением, почти что обиженным. Пусть обижаются. Пусть ненавидят. Кэйа и сам ненавидит не меньше – о, они ещё напьются допьяна его ненависти! Льдом под кожу, сталью под рёбра – пусть не поражающий воображение макабр, пусть не величие Бездны, но больно он делать умеет. Глаз бога приветливо светится, холодит горящие раны. Отгоняет прочь тени. Успокаивает. Исцеляет. Бездне недолго осталось. Та, кто режет ножами тьмы, сама падёт от ножей света.       И флейты играют последний аккорд, легионы мечут в небо последний боевой клич, безумец шипит последний наказ. Перед правым глазом вспыхивает картина, на странность знакомая. Слишком нормальная для видения бездны статуя Барбатоса посреди озера. Качающиеся на ветру легкомысленно-красные астры. Дымок от костерка, вдали – силуэты Гор Буревестника. И чудовища, особенно страшные в такие моменты.       Бездна испускает дух. Тени ведут себя смирно, жмутся по углам – пугает светильник на обитом зелёным сукном столе и серебряная монета луны. Кэйа с трудом сел на постели и только потом понял, что всё ещё прижимает к груди – к вырезу на рубашке – Глаз бога. Отпускать его не хотелось. Нет-нет-нет, выпустить Глаз бога из рук – всё равно что выпустить свою душу. Сколько у него есть времени? Минут пять? Десять? Кэйа снова лёг, положил Глаз бога на грудь и выпрямил руки вдоль тела, чтобы его не трогать. Сейчас времени отходить нет.       Это не просто видение, не припадок и «бесоёбство», как цинично называл про себя такие моменты Кэйа. Это подарок. Бездна очень плоха во всём, что касается тактики. Для неё, нематериальной сущности, которой лишь бы пытать и карать, всё это слишком мелко. И вот сейчас она опять сделала ошибку. Хотела укусить побольнее: «Смотри, скоро от стен твоего города ничего не останется, вернись в моё лоно или умри вместе с жалкими человеками!», а сама только выдала свои планы. Глупости творит порой Бездна. Человек бы их вскрыл мгновенно. Как хорошо, что ничего человеческого в ней нет.       Эти ребята простоят там до рассвета уж точно. Кэйа посмотрел на часы: всего-то пол-одиннадцатого, рановато Бездна ему выволочку устроила. Таверна открыта, и ротмистр мысленно взмолился к Барбатосу, чтобы сегодня там был правильный бармен. Кэйа пристегнул Глаз бога на пояс, быстро умылся водой из умывальника. Так непривычно видеть своё отражение с двумя глазами. Правый… ох, как бы он хотел, чтобы байки про то, как ему выбили глаз на задании и как он стеснялся этого факта, оказались правдой. Это гораздо лучше, чем чёрная опухоль внутри роговицы, чёрными нитями проросшая в капиллярах, и рыхлая серая кожица вокруг. Мерзко. Тошнотворно. Раньше болело и жгло, стоит рядом со скверной помянуть богов, но теперь жгла его только Бездна – мать и создательница. Всё детство Кэйа боялся, что скверна убьёт его, и отцу и Дилюку придётся его хоронить, но от скверны вышло спастись. Дальше не пойдёт. Глаз бога не пустит.       Пришлось задержаться, чтобы замотать правую сторону глаза бинтами и сверху закрепить повязку. Да, выглядит нелепо, да, по Мондштадту толки пойдут. Но уж лучше так, чем в разгар повязку сорвать – рядом с магами Бездны привычный уже график «привет на новолуние» летел к чертям. И сейчас он нарушился тоже – луна-то почти полная. Кэйа даже поставил ногу на кровать, достал из сапога кинжал, крайнюю меру, покрутил его в руках. Может избавиться от скверны раз и навсегда? Просто вырезать. Если что-то не спасти – это вырезают. Выколоть правый глаз и никогда больше не вспоминать, а звёздчатый зрачок у него всё равно почти такой же, как обычный. За все годы только Дилюк шестнадцати лет прочитал ему отрывок из какой-то любовной поэмы про звёзды в глазах, а кроме него никто и не заметил. Или виду не подавали. Одни боги знают, что у людей в головах на самом-то деле.       Но проклятый сепсис всё ещё ходил рядом, стерёг невидимой грязью на любой поверхности, и поэтому Кэйа с тяжёлым вздохом опустил кинжал в сапог. Когда-нибудь он избавится от скверны, но не сегодня. Сегодня он только спустился вниз, проигнорировал очередную подколку от древнего коменданта – чего он там не слышал? – и вышел на улицу. На улице опять моросило, и идти до Озера Звездопадов по такой собачьей погоде не хотелось. Но долг звал. Кэйа грустно улыбнулся. Дилюк должен бы похвалить его за этот «долг». Или просто что-то хорошее сказать. В порядке исключения.       – О-о, капитан Кэйа, какая встреча!       Ротмистра подбросило. Он резко повернулся, выхватил меч из ножен. Напротив него стоял Венти – безмятежно руки поднял, удивлённо хлопал огромными бирюзовыми глазами, как котёнок. Кэйа посмотрел на него пару мгновений, выругался и убрал меч в ножны.       – Тебя не учили, что внезапно выпрыгивать из темноты – дурной тон? – Кэйа привычно усмехнулся, хоть это и далось с трудом – сердце стучало как бешенное, животный страх непонятно чего будет ещё часа три преследовать точно. – Тебе повезло, что у меня меч, а не арбалет!       – Клянусь ветрами Мондштадта, что больше не буду вас пугать, сэр Кэйа! – Венти сделал шутливый реверанс и звонко хихикнул. – Просто вы такой мрачный шли, и я подумал, что мог бы составить вам компанию…       Отлично, и снова этот бард увяжется за ним. Перед внутренним взором Кэйи вспыхнул смерч на кончике стрелы, четыре переломанных трупа Похитителей сокровищ и Венти. Игривый и легкомысленный Венти, который прекрасно понимал, что только что уничтожил четверых здоровенных мужиков, но просто… не думал об этом. Как будто это обычное дело. Похоже, этот мальчишка знает о жизни даже больше, чем Кэйа. Да и с другой стороны, нет никакой гарантии, что в «Доле ангелов» окажется нужный бармен, а Анемо срывать щиты с ледяных магов гораздо проще, чем Крио.       – Как тебе можно отказать? – Кэйа мягко рассмеялся. – Хорошо. Зайдём в таверну на пару минут. Мне нужно перекинуться парой слов с барменом.       – Это… не лучшая идея, – Венти пожал плечами и зашагал рядом с Кэйей – подошвы его ботинок звонко ударяли о брусчатку. – Мастер Дилюк добрейшей души человек, это бесспорно, но сегодня довели даже его! Сегодня он такой злой. Только и ждёт повода, чтобы закрыть таверну пораньше…       Сегодня Барбатос одарил Кэйю такой милостью, что и не унесёшь сразу. Не только нужный бармен, но и нужный бармен в нужном настроении… о, Бездна сегодня выбрала крайне неудачный день! Как в Мондштадте говорят: «И на старуху бывает проруха»? Вряд ли уместно сравнивать нематериальную чудовищную и непостижимую сущность со «старухой», но какое Кэйе дело, что уместно и что нет. Добропорядочность и уместность – не то, что дало ему звание ротмистра и обожание всего города в довесок.       Даже сквозь стены из таверны прорывался шум голосов. Кэйа огляделся, почти беспомощно. Весь ужас Бездны в том, что она всегда достигает своей цели. Делает из человека либо зверя туполобого, либо машину бездушную. Пусть на время, но делает. Иначе Кэйа не мог объяснить животный порыв убежать, спрятаться, залезть на чей-то тёмный чердак и там остаться. Потому что страшно – лезть к людям, говорить с ними. У каждого в голове – целый свет, собственный мир, больше и сложнее Тейвата. И не знаешь, что скажут. И не знаешь, что сделают. И не знаешь, не потянутся ли за ножами, заметив звезду в чужом глазу.       Один уже потянулся. Самый родной, самый близкий, самый святой из них всех – потянулся.       Венти вдруг легко коснулся его руки, и стало легче. Хотя к Глазу бога Кэйа ещё не тянулся.       Кэйа толкнул дверь, тут же краем глаза приметил часть патруля и напрягся, но заметил макушку Хоффманна. Ладно, прощены – смена Хоффманна кончилась час назад. Пусть сидят. Пусть болтают. В таверне звучали голоса, разговоры, чьи-то пьяные выкрики, и ротмистр замер, как борзая, прислушался – не уродует ли Бездна голоса? Но нет, это просто страх. Последствия. Расплата. Обманул всех – получай по заслугам от всех. А какой красивый мог бы быть номер!..       Венти оказался прав – за стойкой действительно стоял Дилюк, такой неуместный среди пьяного веселья в своём чёрном закрытом наряде, с блестящим, как застывшая кровь, камнем на галстуке. Кэйа заставил себя расслабиться. Он точно не опустится до убийства в собственной таверне. Разве что поднимется. Затащит на второй этаж, шарф свой снимет, удавкой накинет и доделает начатое, исправит свою ошибку… Кэйа тряхнул головой, заставил посмотреть себя на огни в люстре. Опять его пугают. Опять беспочвенный страх душу сжирает, и поддаться ему – значит и город подвести, своё человеческое достоинство уронить в смрадную пыль мёртвой державы. Нет права у него на страх. Не сегодня.       Кэйа сел за стойку. Венти привычно сморщился от игры Шестипалого Хосе, рухнул на стул рядом.       – Ты таверну с собором не перепутал? – уточнил Дилюк почти вкрадчиво, коснулся пальцами правой скулы.       Ротмистр усмехнулся.       – Это превентивная мера. А мне не идёт? – Кэйа закинул ногу на ногу, подмигнул Дилюку – как же трудно подмигивать, когда один глаз всегда закрыт. – Жаль. Я думал сменить повязку моего покойного дедушки на бабушкин платок. Удобнее будет поправлять, если вдруг стены Мондштадта рухнут…       Дилюк положил полотенце на стеллаж.       – Иди за мной, – бросил он, посмотрел на Венти косо. – Оба.       Если Дилюк собрался убивать – вряд ли он стал бы брать свидетелей. Эта мысль немного успокоила Кэйю. Он поднялся со стула, Венти увязался за ним и свистел под нос какую-то успокаивающую песенку. Дилюк отпер дверь в тёмную кладовую, где хранились напитки и прочий, не столь интересный инвентарь. На стене висел листок со сменами персонала и графиком дежурств, где каждый работник таверны отмечался. Кто-то небрежно, а кто-то – один конкретный рыжий педант – выводил всё до буквы. Всё Дилюку надо делать идеально. Вот вообще всё. Кэйа даже ностальгически улыбнулся. Ему нравилось подмечать такие мелочи, находить в этом новом, вышедшем из ада Дилюке что-то от того милого восторженного юноши, что читал своему сводному брату отрывки из старых поэм про рыцарскую любовь и краснел, когда этот брат совсем не по-рыцарски его целовал.       Венти закрыл дверь. Шум таверны стих, будто его отрезало. Вокруг осталась только темнота, пляшущие в углах тени и кровавое сияние чужого Глаза бога. Кэйа глубоко вздохнул и снова ощутил, как Венти легко касается его руки, будто бы невзначай.       – Что у тебя случилось? Опять Орден не может выполнять свою работу?       Скалился, как зверь. Ядом плевался, как змей. Ощерился, напрягся… Кэйа перестал понимать, где начинается лёд его разума и где начинаются мазутные пробоины Бездны, из которых липкий страх сочится по капле. Они рано или поздно замёрзнут, останутся такими же далёкими воспоминаниями, как касатки и голубые киты, сады и разбитые галеоны. Но нужно время, чтобы нарастить лёд, наслоить его, запереть всё в несокрушимом саркофаге. А пока этот саркофаг не появился – жить будет интересно. Больно, но интересно.       – Я знаю, какого ты мнения об Ордене, но… ты же не думаешь, что они заслуживают казни? – Кэйа картинно вскинул бровь, но тщетно – вряд ли Дилюк за три года научился видеть в темноте. – Озеро Звездопадов. Огромный лагерь хиличурлов, маги Бездны, может быть, твари похуже… тут нужны люди с Глазами бога, а не обычные караульные. И нужны прямо сейчас, пока эти твари не расползлись по всему Мондштадту!       – Сегодня утром там ещё ничего не было, – Дилюк скептически хмыкнул, но уже держался не столь уверенно – сомневался. Как бы не говорил, что ни одному слову Кэйи не поверит, а всё-таки краем сознания верил. – Как ты узнал?       Кэйа усмехнулся.       – О таком в подсобке рассказывать… не с руки. Надо бы это делать в расслабленной обстановке и с платком под рукой. Желательно, не одним. История такая трагичная, что даже тебя проймёт!..       – Хорошо, я понял, расскажешь потом, – Дилюк укоризненно вздохнул и повернулся к Венти. – Это правда?       – Абсолютная, – сказал бард, и голос его был столь серьёзен, что Кэйа его не узнал.       – У тебя тоже есть какая-нибудь трагичная история? Мне теперь интересно, а ты откуда знаешь!       – У меня… э-э… есть свобода хранить свои секреты! – Венти хихикнул.       – Только если ты не в сговоре с Орденом Бездны. Но эти ребята плохо умеют в человеческий язык, так что это маловероятно…       – Последи, чтобы бард не оставил меня без товара, – Дилюк кивнул на Венти, и тот едва не задохнулся от возмущения. – Я закрою таверну.       Тёмную кладовую осветил прямоугольник света и тут же погас. Кэйа остался один на один с Венти и смотрел на чуть мерцающий в темноте Анемо Глаз бога. Он показался ему странным. Когда смотришь на чей-то Глаз бога – видишь в нём космос, бескрайний купол небес, морские глубины, жерла вулканов. А у Венти лишь плоский круг с символом Анемо. И это странно, потому что в нём нет ощущения подделки, нет фальши, когда земное выдают за небесное. Будто Венти всё равно нёс в себе отпечаток божественного, и он не проявлялся в одном предмете, а составлял всё его существо.       Возможно, Кэйа обманывался. Кто он такой, чтобы рассуждать о небесном, когда двадцать минут назад Бездна по праву ломала его тело, крошила его рассудок, заставляла вернуться к родине, проклятой безбожной родине, поражённой за грехи свои землёю, огнём и всеми громами земными?       – Выдвигаемся, – Дилюк вновь открыл дверь, и на этот раз снаружи не раздалось ни звука. С полки он взял карандаш и педантично расписался на ведомости, честно повинился перед работниками, что завершил смену раньше       За городом дождь только усилился, и Кэйа мысленно попрощался с меховой накидкой на ближайшую пару дней, если только Эмбер её не просушит. Бинты на глазу вымокли, неприятно липли к коже. Завывал ветер, и к этому завыванию, похожему на трубы мёртвой державы, примешивались далёкие тихие-тихие раскаты грома. Кэйа зябко повёл плечами. Разбуженные, разъярённые Бездной чудовища разума ворочались, бились об лёд, отдавали набатом в висках и бешенным стуком в сердце. Это не страшно. Это просто смешно – человеки мнят себя хозяевами мира, но превращаются в испуганных животных, стоит только истинным силам легко-легко, едва осязаемо к ним прикоснуться.       Но Дилюк и Венти его сомнений не разделяли. Дилюк шагал широко, совсем не так, как раньше – появилось в его шаге что-то тяжёлое, способное сотрясти землю. А Венти шёл своей легкомысленной пружинящей походкой, насвистывал что-то бодрое. Кроны Шепчущего леса даже немного укрыли от дождя. Как бы Кэйа не относился к дождям, сейчас он нужен. Крио всегда лучше работает во время дождя, и это сделает схватку… интереснее. Хотя бы потому что он сможет выжить.       Лиза точно ему скажет что-то вроде: «Я понимаю, что тебе жить не хочется, но чтобы настолько…». И Кэйа, конечно, отшутится с наполовину грустной усмешкой: «Настолько, Лиза. Настолько».       – Никогда не понимал этих ребят, – Венти снял берет, знакомым движением отжал его и вновь надел его. – Ну почему нельзя выбрать какую-нибудь тёплую ночь, без дождя, без гроз… У меня был один знакомый, который в такую погоду мог хоть десяток лагерей хиличурлов раскидать. Вот он бы пригодился.       – Теперь я больше всего хочу, чтобы этот знакомый пошёл с нами! – молчать не хотелось, и Кэйа ухватился за возможность поговорить. – И что это был за знакомый?       – Мрачноватый зануда, но очень добрый в душе, – Венти хмыкнул. – Прямо как мастер Дилюк. Только с молниями.       Дилюк издал странный звук, который Кэйа трактовал как требование отстать. Но обойдётся. Должен же Кэйа получить хоть что-то хорошее от такой собачьей ночи?       – Я всё детство думал, что если бы и получил Глаз бога, то только Электро. Мне нравилась идея, что мы вместе с моим занудным братцем можем целый город взорвать! – Кэйа мягко рассмеялся.       – Тебе лишь бы что-то взорвать, – вяло огрызнулся Дилюк.       – Мастер Дилюк, вы раните мне сердце! В те времена я хотел взрывать только плохих ребят… – Кэйа притворно вздохнул. – Но какая теперь разница. Мне достался Крио. Впрочем, он полезнее Электро в быту! Даже в самую жуткую жару можно вино сделать холодным.       – В тебе бармен пропадает! – хихикнул Венти.       – Если надоест кавалерия – устроюсь работать в «Долю ангелов», – Кэйа сверкнул глазами в сторону Дилюка, но его встретили только красный затылок и сдержанный смешок. – Впрочем, кавалерия мне не надоест по той простой причине, что её нет!       – Может подашь прошение о переименовании должности? – вдруг сказал Дилюк. – Такие шутки портят репутацию Ордену.       – Зато они прекрасно описывают меня! Ротмистр без кавалерии… я заслужил место в истории хотя бы за это.       – Ага, – фыркнул Дилюк. – А ещё тебя прекрасно описывают вырез на рубашке, собутыльники, привычка флиртовать со всеми в поле зрения…       Кэйа коротко рассмеялся. Сейчас Дилюк походил на взъерошенного недовольного кота. Ротмистр не видел лица Рагнвиндра, но готов поклясться, что он хмурится. Иногда Дилюк умел очаровательно хмуриться.       – О-о, мастер Дилюк, это что, ревность? – Кэйа вскинул брови. – Вас так злит, что я добрый знакомый для всех в этом городе?       Хуже стать уже не может, поэтому Кэйа за языком не следил. При Венти его укорачивать не станут. По крайней мере Кэйа надеялся, что у Дилюка совесть сгорела не до конца и свидетеля он убивать не станет.       – Ты хоть понимаешь, как это абсурдно звучит? – Дилюк тяжело вздохнул.       – Да ладно тебе! Когда мы последний раз нормально разговаривали? Года… четыре назад?       Подо льдом что-то встрепенулось, услужливо подкинуло совсем забытую, случайно оброненную когда-то фразу. Кэйа не помнил, когда это сказал и при каких обстоятельствах. Важно только, что они были с Дилюком наедине и относились к друг другу гораздо теплее, а не ледяными ножами вспарывали кожу. Препарировали всё, что было когда-то, самые светлые воспоминания обращали в оружие.       – Я обещал тебе свидание, – слова, совсем казалось бы неуместные, дались так легко, что Кэйа мысленно похвалил себя – вот умеет же, когда хочет.       Дилюк даже остановился на мгновение, посмотрел на Кэйю через плечо, и презрение в алых глазах боролось с замешательством. Венти, кажется, светился, жадно следил за происходящим. Бард болтлив, но болтлив в той же мере, что и Кэйа – выложит всё, что угодно, кроме важных вещей. Что же, ему можно доверять. В конце концов, ротмистр всё ещё оплатил ему счёт в таверне. Не станет же он ссориться со столь полезным человеком?       – Твои обещания… – Дилюк махнул рукой куда-то в сторону, явно давая понять, где им место. – Ты их исполнял хоть когда-то?       – О, так ты не против? – Кэйа почувствовал, как глупая улыбка сводит щёки. – Предлагаю «Хороший охотник». Семь-восемь вечера в любой будний день.       – Ближайшая среда, половина восьмого, – уверенно сказал Дилюк. – И надень что-нибудь приличное.       – Да я сама порядочность, мастер Дилюк! А вот вы вырядились в чёрное, как ворон. Тоже не хорошо.       – …я подумаю.       Они вновь зашагали, как ни в чём не бывало. Только Венти теперь с довольной улыбкой переводил взгляд то на Дилюка, то на Кэйю, у Рангвиндра немного расслабилась до того напряжённая походка… а Кэйа понять не мог, что он сейчас натворил. И это сработало? Правда? Так просто? И никаких игл под кожу, никаких якобы случайных рапортов на столе Джинн и разговоров через пару рукопожатий, никаких удавок на шее и скрещенных мечей, злобы и ненависти в когда-то любящих глазах? Архонты великие. Кэйа оказался не готов к такому.       Но у них всё ещё есть огромный лагерь хиличурлов, огромная свора тварей и огромная вероятность того, что вот с этой-то атакой Орден не справится – разве что Барбатос вдруг свалится с небес и устроит пару ураганов. Война всегда важнее. И не важно, что это за война и идёт она в душе или в яви.       Смрад. Гниль. Скверна. Хиличурлы из всего, что есть опасного в Тейвате, больше всего пугали Кэйю. Когда отец принимал торговцев, они приносили вести об опасных ящерах из Ли Юэ, о призраках Инадзумы и об огромных скорпионах из Сумеру. В такой компании привычные хиличурлы не должны вызывать никаких чувств. Но они ведь были людьми – такими же, как и он, звездноглазыми мертворождёнными детьми безбожной империи. И превратились в зверей по воле той же заразы, что проросла у Кэйи в правом глазу. Сейчас он, с высоты культуры Мондштадта и заветов Барбатоса, смотрел на народ из своих воспоминаний и усмехался. Даже без скверны, даже с человечьими лицами они были зверьём, может, ещё более дикими. Хиличурлы друг другу глотки не вспарывают за горькие корешки. Но превратиться в неразумную тварь, речь которой – месиво из простейших звуков, куклу в ужасных отростках Бездны, утратить душу саму… это не смерть. Это в тысячи крат хуже.       Теперь Кэйа спокоен. Слепок души в стеклянном шаре на поясе – не тело. Стекла скверна не коснётся, и хоть часть его души уцелеет.       – Ну, – прошептал Кэйа одними губами, достал меч из ножен, взвесил его в руке. Азарт грядущей битвы заставлял сладко подрагивать руки. – Давно меня дома не было…       Какую же собачью погоду выбирают что люди, что звери! Венти достал лук. Вновь завихрились ветра, жестоко затрепали мокрую траву и кустарники. Кэйа направил на неё поток льда. Бард спустил тетиву, и край лагеря накрыла вьюга, вморозила часть тварей в лёд. Оттает быстро, но холод может жечь так же больно, как пламя. Дилюк достал свой двуручник. Всё будет быстро и кроваво – Бездна выбрала очень, очень неудачную ночь, чтобы задеть за живое!       Обычные хиличурлы не доставили проблем. Кэйа находил свою дикую, завораживающую красоту в этом танце смерти. Он замораживал, Венти рассеивал, создавал настоящие бураны и вьюги, а Дилюк огромным мечом крошил мёрзлую плоть, как стекло. С таким оружием и обычных противников, тёплых и живых, ломать просто, а уж замороженных… проблемы доставили только два митачурла. От тяжёлого удара Кэйа отлетел в сторону – его ошибка, увлёкся, не заметил. Но даже сквозь дождь их щиты вспыхнули, словно рассветное зарево. Огненный смерч пронёсся над лагерем, и Венти, стоя поодаль, только улыбался. Так, будто он в таверне выступает, а не участвует в бойне. Одного митачурла Кэйа смог заморозить, чтобы Дилюку стало полегче. Но это лишнее – так, сентиментальная забота без подлинной надобности. Когда он стал настолько смертоносным, настолько сросся с боем, что казался богом войны? Многое же в нём поменялось за три года. Очень многое.       Правый глаз прострелило болью. Пальцы судорогой свело, и Кэйа перехватил меч обеими руками – нет-нет-нет, хватит ему одного макабра за ночь. Послышался знакомый, нечеловеческий смех за спиной. Кэйа косо поглядел за спину – ледяной маг Бездны парил над землёй, скалился одними глазами. Ротмистр бросился прочь – спину обдало холодом, глыба льда пролетела совсем рядом. Он быстро метнул энергию Крио в митачурла, порядком израненного Дилюком.       – Меняемся! – крикнул он Рангвиндру и ударил в промороженную руку чудовища, надеясь, что со льдом что-нибудь да отколется.       Дилюк кивнул. Жар забурлил на его ладонях, на металле меча, и огненная птица унеслась вперёд. Венти опять послал стрелу, и огненный смерч едва не опалил Кэйе волосы. Митачурла подпалило, и это стало последней каплей – он захрипел, рухнул наземь и затих окончательно. Ещё одна вспышка, ещё один нечеловеческий писк… Барбатос великий, когда они кончатся? Сколько льда ему нужно потратить, чтобы погасить пламя Бездны? Кэйа заморозил щит мага, и пламя, как стекло, раскололось на части. В висках ротмистра – наизнанку вывернутые партии хорала, пение флейт мёртвой державы, клич легионов теней. Тварь рухнула наземь, и Кэйа навис сверху, заглянул в чёрные, пустые, тупые глаза. Правый глаз болел так, что выдрать бы его голыми руками прямо здесь. Плевать на сепсис, плевать на гниль – он и так гниёт изнутри, который год гниёт изнутри, лишённый корней!       А на Кэйю смотрит маг Бездны. Туполобый зверь, что бросается на своих же потомков по клику хозяина. Совершенный механизм, что не даёт осечки в следовании чудовищной программе. Бездушная тварь. Безжизненная тварь. Оболочка для Бездны, что смотрит на Кэйю из чёрных, пустых, тупых глаз.       Когда Бездна долго вглядывается в человека – человек начинает вглядываться в Бездну. Когда Бездна долго мучает, ломает и убивает человека – человек хочет ответить Бездне тем же. Хоть чуть-чуть, в меру своей хрупкой человеческой жизни, но сломать. Но убить.       И Кэйа бьёт. Вгоняет меч в тщедушное, изломанное скверной тельце, проворачивает резко. Срывает белую маску, открывая то месиво, что оставила скверна от человеческого когда-то лица – Архонты великие, он ведь тоже стал бы таким! В глазах твари не осталось даже звёзд. Век бы Кэйе не видеть звёздчатых глаз. Даже если придётся своими руками разбить каждое зеркало в Мондштадте – о, он разобьёт, в стеклянную пыль разобьёт, пусть бы и придётся кожу стесать до костей!..       Хруст костей так хорошо вписался вывернутый хорал, пение флейт мёртвой державы и клич легионов теней, что Кэйа даже не замечал его. Костяшки горели, будто названный брат вздумал его своим Пиро обжечь. А он всё бил, всё ломал, будто через эту пустую куклу можно до Бездны добраться. Остервенело, жестоко. Так дикий зверь, от ярости обезумевший, рвёт тушу давно издохшей добычи. Так бездушная машина долбит и долбит, пока программу не сменят.       – Довольна? – то ли шептал, то ли кричал – за звоном в ушах и хрустом костей Кэйа себя не слышал давно. – Довольна?! Этого ты добиваешься, да? Отъебись от меня! Провались эта родина с заговором!..       Провались. Как же забавно говорить это о подземной стране. Провались!.. Кэйа обессиленно сполз на траву, сдавил голову руками и тихо усмехнулся. Провались. Куда ей проваливаться? Это ведь ад. Ниже ада некуда. Ад только выше расползается – вот уже десяток лет как расползается. Всё тело обмякло, и даже сидеть на траве тяжело. Хотелось лечь прямо здесь. Лечь и сдохнуть – это решит все его проблемы, правда? Каэнри’ах продолжить гнить в своём кромешном аду, Мондштадт продолжит петь песни ветров, а Кэйа… а что Кэйа? У Кэйи желания простые. Чтобы кто-то его похоронил, закопал от диких зверей. Чтобы на могиле проросли лилии-каллы и светяшка расползлась. Чтобы он стал не просто мертвецом, а чьим-то мертвецом.       Кто-то опустился рядом, положил ладонь на плечо, легонько тряхнул. Кэйа почувствовал тепло. Плохо. Раз тепло – рано его закапывать.       – Он мёртв, успокойся, – сказал ему Дилюк, и Кэйа с трудом сфокусировал на нём взгляд – надо же, у него на лице даже презрения нет. Что это такое с великим и ужасным Рагнвиндром сегодня творится? – Всё. Тут больше никого нет.       – Ты в порядке? – негромко спросил его мягкий мальчишеский голос. – Тебя не ранили?       Разве что в сердце. Его проклятое сердце, любовно взлелеянный лёд в котором теперь чёрными трещинами, мазутными пробоинами пошёл из-за Бездны. Но это временно. Новые пласты всё укроют собой, похоронят боль, не дадут ей дальше пойти и всё разломать. Всё меняется. Счастье не вечно. Горе не вечно. Ничто не вечно.       – Да, да… – Кэйа глубоко выдохнул, восстановил дыхание. Шум в ушах стих. Вымокшие бинты на правом глазу липли к коже. – Вы сами как?       – Я не только лучший бард в Мондштадте, но и лучший лучник в Мондштадте! – Венти упёр руки в боки. – Что мне какие-то хиличурлы?       – Надо вам с Эмбер соревнование устроить, – Кэйа не знал, зачем это сказал, но всё равно – болтовня о всяких мелочах всегда его успокаивала.       – Разве что призом будет вино! Я, знаете ли, бард занятой…       – Конечно, – согласился Дилюк таким тоном, что останься в лагере живая трава – и та бы завяла. – Настолько занятой, что пропиваешь все дни у меня в таверне.       – Не все, мастер Дилюк! Чарльз всё ещё не продаёт мне ничего…       – …спасибо вам, – Кэйа слабо улыбнулся, схватился за запястье Дилюка – тот даже руку не одёрнул, да что с ним такое? – Не знаю, что бы я без вас делал. Я ваш должник…       – Да… не бери в голову, – Венти странно махнул рукой. – Должен же я иногда делать что-то полезное! Если уж инвестиции в винное производство Мондштадта не считаются. Я пойду, пожалуй. Хочу навестить кое-кого из своих знакомых. Рад был повидаться, сэр Кэйа! Всегда к вашим услугам.       Венти шутливо ему отсалютовал, и Кэйа ответил тем же. Рядом с этим бардом всегда становилось светлее, и не важно, где – в полной пьяного веселья таверне или здесь, на месте развороченного лагеря монстров. Взгляд Кэйи упал на плащ, измазанный в земле и осквернённой крови. Поруганная белизна. Интересно, сколько её придётся отстирывать.       – Какой сейчас день недели? – спросил Кэйа, и Дилюк посмотрел на странно – не такие вопросы задают на местах бойни.       – Понедельник.       Ну что же. Кэйа не собирался одеваться как-то по-другому, чтобы позлить Дилюка, но теперь придётся. Вот Рагнвиндру-то везёт.       – Пойдём обратно? Я могу проводить тебя до винокурни. «Служить и защищать», и всё-такое…       Дилюк отнял руку, резко поднялся, и Кэйа рассмеялся ему вслед. Надо же, как он возненавидел часть той клятвы, которая когда-то была для него священнее звона колоколов собора Барбатоса! Ротмистр поднялся следом, подумал мгновение и вытер лезвие меча своим же поруганным белым плащом. Хуже не будет.       – Сильно заметно, что весь этот бардак устроили мы? – спросил Кэйа и едва не споткнулся об подтаявший кусок льда. Хотелось бы верить, что иней сойдёт до утра. Или что если сюда кто-нибудь заявится, то подумает на Эолу, но вряд ли. Вроде бы ей поручено следить за активностью Фатуи, а размениваться на лагеря хиличурлов – пусть бы огромные и с поддержкой магов Бездны – аристократке гордость не позволит. Или профессионализм. Профессионалы не распыляются на кучу задач.       – Сильно. Зачем ты спрашиваешь? – Дилюк напрягся, Архонтам ведомо, почему.       – Думаю, писать рапорт или не писать, – Кэйа опёрся плечом о деревянный идол, вновь оглядел безжизненный лагерь, зацепился взглядом за слабо светящуюся статую Барбатоса вдалеке. – А если писать, то как объяснять Джинн, почему я впутал в это всё двух гражданских. Она мне доверяет, но обращаться за помощью к кому-то, кроме членов Ордена, в таких делах… если тебя ещё можно протащить, как бывшего ротмистра, то вот с Венти ничего не получится. Вряд ли мне поверят, если я напишу, что он уже тут был!       – …ты можешь хотя бы раз в жизни не лгать?       Кэйа тяжело вздохнул, покачал головой. Понеслась. Дилюк нащупал свою любимую тему, и про неё он мог говорить бесконечно. Надо было его рыцарские романы спрятать, пока он не начитался всякой ерунды и теперь не изводил этим и себя, и Кэйю. Но это тоже обман. Прячь, не прячь – не помогло бы. Если Дилюк ушёл с верой в правду в ад и вынес её оттуда – значит, её ничем не вытравить. Наверное, поэтому он и смог обойтись без своего Глаза бога. Ему не нужна кристаллизованная надежда, чтобы хранить свет в душе. Кэйе – нужна. Кэйа без неё станет такой же тварью, которую он остервенело рвал на куски.       Он уже ей стал на несколько мгновений. Бездна добилась своего, и от этого знания тошно.       – Не лгать… – Кэйа закатил глаза, повернулся к Дилюку. – Не лгать! А ты можешь не лгать? Признать, что ты тот самый ночной мститель с дурацкой кличкой и что это из-за тебя Орден Бездны точит зуб на Мондштадт вдвое сильнее, чем раньше! Но ты же этого не делаешь, верно? Хотя обязан. Ты ведь честный гражданин.       – Я бы признал, – ещё немного – и от Дилюка искры посыплются. – Если бы Ордо Фавониус можно было хоть немного доверять, то я бы признал. Но они же не допустят никого, кто хоть немного лучше них!       – То есть тебе приходится лгать? – спросил Кэйа.       – Да пошёл ты со своими вопросами…       Кэйа приложил палец к губам, усмехнулся, но вышло жалко. Как будто в лице нерв защемило.       – Дилюк, милый мой, давай хоть раз спокойно поговорим. Пожалуйста. Хоть немного. Ты согласен?       Дилюк медленно кивнул. Ему бы в собор – Кэйа уже не уверен, что его несостоявшийся убийца в своём уме.       – Отлично. Так тебе приходится лгать? В широком смысле этого слова. Вряд ли тебя спрашивали, но сокрытие правды – своего рода ложь.       – …да, мне приходится лгать, – признал Дилюк с таким укоризненным лицом, будто спрашивал: «Ну что, доволен?»       А Кэйа доволен. Он так доволен, что сделал бы этот день новым праздником Мондштадта, даже пышнее Луди Гарпастум.       – Так почему ты думаешь, что мне не приходится? Думаешь, я бы пережил тот ураган, если бы сказал мастеру Крепусу, откуда я? Нет, Дилюк, не пережил бы. И в Орден попал только как пленник, чтобы у меня выпытали, что творится под землёй и не полезет ли эта гниль на Мондштадт. А потом – нож в глазницу и в Сидровое озеро. Говорят, некоторые рыбы любят человечину… – Кэйа нервно усмехнулся. – Я жить хочу. Хотел бы жить как человек, а не как лживая тварь, но выбирать не приходится.       – Ты мог довериться мне. До всего… этого. Я бы принял. Мы бы придумали что-нибудь, – голос Дилюка звучал так скорбно, что Кэйа не узнавал его – ни своего юного названного брата, не своего жестокого несостоявшегося убийцу. – Мы бы преодолели это. Во имя Архонтов, Кэйа, если бы ты мне сказал, что отрёкся от Каэнри’ах, то я бы костьми лёг, чтобы всем это доказать!       – Я доверился, – Кэйа нервно потёр костяшки – те всё ещё гудели. – И что в итоге?       – Да, доверился. Очень занятно было узнать, что отец умер, Орден предал его память и все свои принципы, а твой брат, твой… возлюбленный – спящий агент самой ужасной из всех стран. Да ещё и в таких выражениях, что непонятно, сегодня он уничтожит Мондштадт или всё-таки через пару лет.       Не только Кэйа в ту смрадную ночь потерял все свои корни. Досадная ошибка с его стороны – быть таким глухим, таким… зверем, что не умеет себя на место другого поставить. Похоже, он и правда заслужил свою смерть.       Кэйа достал меч из ножен, воткнул его в землю, не надеясь, что придётся снова его когда-нибудь точить. Снял пояс с Глазом бога и повесил его на гарду. Даже кинжал из сапога – и тот бросил рядом на землю. Подошёл к Дилюку на расстояние одного удара, такого, после которого точно не выжить. Сердце от тревоги заходилось, как бешенное, но голова удивительно легка. Впервые в жизни он поступает так, как хочет. И в тоже время так, как должен.       – Ты меня не простишь, верно? – Кэйа скорбно усмехнулся. – Я бы себя тоже не простил. У меня нет ни единого доказательства, что я не предам Мондштадт, кроме моего слова. А слова – это пыль. Шелуха. Мы ведь никогда не узнаем, что на уме у других людей, верно? Так что… похоже, прав тот мудрец, который сказал, что каждому своё. Вот нам через все развилки своё и досталось.       Дилюк смотрел на него, как на призрака. Кэйа раздражённо сжал руки в кулаки.       – Пора заканчивать этот цирк, я сам порядком заебался. Ты самый справедливый зануда во всём Мондштадте, поэтому… убей меня. Если думаешь, что я могу предать. Прямо здесь. Труп огненного мага всё ещё можно опознать, рану от двуручника припишут топору митачурла… разве что Венти, но я почему-то уверен, что он будет молчать. Если искал возможности завершить начатое, то вот, – Кэйа развёл руки в стороны, полностью открывшись для удара. – Я только рад буду. И за ту ночь… если это важно, то я не злюсь. Может, это из-за Крио Глаза бога, я не знаю. Трудно злиться и бесоёбить, когда живёшь как будто в ледяном саркофаге. Так что… спасибо, если вытащишь меня оттуда.       Лицо у Дилюка каменное, помертвелое. Как будто вся жизнь с него стекла вместе с дождевою водой, перемешалась с осквернённой кровью чудовищ да впиталась в землю – не воскреснуть теперь. Он потянулся за двуручником, и Кэйа отрешённо подумал, что вот он – конец. Всех терзаний. Всех надежд. Всех опасений. Мондштадт будет жить, петь свою песню ветров и славить вино с пьянящим вкусом свободы. Каэнри’ах будет гнить, и её величавые трубы будут петь только тем, чей рассудок выворачивает наизнанку Бездна, чтобы тела забрать себе в куклы. И так правильно. И так хорошо. И это – лучший исход, на который может надеется Кэйа. Ведь Мондштадт, правды не зная, отпоёт его в открытом ветрам всем соборе, положит в живописном месте и будет иногда вспоминать добрым словом да беззлобную шуткой. Как всякого своего мертвеца.       Но Дилюк воткнул свой меч в землю, отцепил Глаз бога от пояса и повесил его на рукоять. Сделал пару шагов на ватных ногах и вдруг обнял Кэйю, вцепился дрожащими руками в корсетом перетянутую талию и спрятал голову в изгибе шеи. Дилюк судорожно вздохнул, и его жаркое дыхание опаляло кожу, словно огонь. Кэйю хватило только на странный удивлённый звук. Он, будто в трансе, медленно положил руки на плечи Дилюка, скрестил их за его шеей. Это точно не сон? Не видение Бездны, которая, раз уж парады ужасов перестали работать, попыталась зайти через человеческие желания? Но откуда ей знать о человеческом…       – Послушай. Я… – Дилюк запнулся – даже не видя его лица, Кэйа мог представить, как тяжело ему даются слова. – Погорячился. Я не должен был так поступать, и раскаиваюсь в этом. Я никогда, никогда не причиню тебе вреда. Пусть и… не знаю, поверишь ли ты теперь в это.       – Правда? – Кэйа рассмеялся, совсем по-дурацки ткнулся носом в рыжие волосы. Дилюк пах костром. Сколько лет прошло, а этот запах не вытравишь. – Даже если я… предам Мондштадт?       – Тогда зачем ты выдал всё мне? – Дилюк усмехнулся. – Шпионство – не ваш конёк, сэр Кэйа.       – Конечно. Теперь ничто не мой конёк, потому что всех коней увёл Варка, – шутка тупейшая, но из-за напряжения Кэйе почему-то стало очень смешно.       Судя по сдавленному фырканью, Дилюк тоже оценил. Кэйа не знал, сколько они так простояли – в первых за четыре года объятиях. Это тепло. Забытое чувство нежности, чувство нужности тёплыми волнами накатывало на Кэйю, лизало льды его рассудка и сердца. Дилюк теребил его волосы и почему-то не хотел отпускать – странно, самому себе ротмистр всегда казался неприятной сосулькой, под дождём ещё и мокрой. Но кто осудит Рагнвиндра? Он – сам огонь в обличье человека. Его тепла всегда хватало на двоих, и сейчас, когда ему вновь дозволено прикоснуться к этому теплу, Кэйа не мог прийти в себя от счастья.       Его простили. За звезду в глазу. За постоянную ложь, от которой легче не становится, даже зная, что иначе никак. За то, что оставил в самый худший момент. За то, что боялся подступиться, заперся в собственном страхе и гонял по кругу застарелые обиды, болезненными струпьями на память наросшие.       Каждый из них играл в одну и ту же игру. Прощупывал, пытаясь довериться снова. Отделял от пепла то, что любил когда-то. Искал за новыми масками что-то старое, что-то вечное, что-то связывающее. И каждый раз за разом проигрывал, потому что думал, что больше никаким словам довериться нельзя, осталась только ложь – вынужденная или нет, необходимая или нет, но ложь. Но кроме слов… кроме слов нет у людей дорог к душам друг друга. И если пренебрегать словами – то так навсегда и останешься в ледяном саркофаге.       Дилюк вдруг клюёт почти, коротко мажет по губам Кэйа своими – горячими-горячими, как раскалённые угли, и отходит, чтобы вернуть меч и Глаз бога. Кэйа смотрит на него оторопело, прикрывает рот рукой. Губы горят, как будто и впрямь обожгло. И от этого светло на душе. Нестерпимо хочется пошутить про первый нормальный разговор за четыре года, но Кэйа вовремя прикусывает язык. Он уже доказал, что крайне плох в разговорам по душам. Придётся учиться.       – …так тебя проводить до винокурни? – Кэйа внезапно вспомнил, с чего они начали.        – Лучше проводи себя до комнаты и выспись. Краше только в гроб кладут.        Дилюк бросил это так, будто ничего не случилось, но Кэйа прощает. Случилось. С такой силой случилось, что волной снесло, что знание это в человеческий рассудок уместиться не может. Ему нужно время, чтобы улечься, встроиться в привычную картину мира. У людей, так кичащихся своим разумом, он на удивление слаб. И люди видят мир как кони в шорах, только шоры эти они надевают сами и срывать не спешат.       А чужой поцелуй горит на губах, как у алтаря свечи горят.