Credo

      И наконец-то Кэйю на улице не встретил дождь. Погода над ним издевалась. Когда нужно перебирать бумажки, составлять графики патрулей и проводить бесполезную дисциплинарную работу – светит солнце, птички поют, словом, прекрасная погода для того, чтобы выйти на улицу. Но стоит появиться делам, в которых Кэйа заинтересован, так всё. Морось, дождь, в особо тяжёлых случаях – гроза. Издевательство. Вопиющее. Пора жалобу Архонтам за этот беспредел подавать, но не знаешь, кому – богу ветров или богине гроз. Или кто там из богов управляет погодой?       Часы показывали семь двадцать пять, и Кэйа убрал их в карман. Дёрнулся, когда под пальцами вместо своих кожаных штанов почувствовал плотную ткань форменных брюк. Привычной одежде настал конец именно тогда, когда она понадобилась – как иначе? Впору думать, что Беннет заразил его своим невезением. Конечно, после бойни в ночь на понедельник её стирать и стирать. Кэйа тяжело вздохнул, повёл плечами, затянутыми в рубашку с белым кружевным воротником, слишком строгую на его вкус. Что-то такое он носил в поместье Рагнвиндров, когда отец укоризненно качал головой и говорил, что понимает «альтернативный вкус» сына, но на приёмах надо хотя бы напоминать благородного человека. Как она вообще оказалась в типовом платяном шкафу – Кэйа не представлял. Но это к лучшему. В форме Ордо Фавониус идти… интересный опыт, но как-нибудь в другой раз.       Кэйа мысленно укорил себя за переживания о костюме. Какая разница, во что он одет? Непривычно, конечно, когда не можешь ослабить ворот и закатать рукава, но работать не мешало. А в остальном… это же глупо – бросить пару фраз перед бойней в лагере чудовищ и на их основе строить планы. Поэтому Кэйа старался выглядеть так, будто он ждёт заказ и ничего более. Судя по тому, что прохожие оглядывались скорее на изменившийся костюм, получалось. Кто-то в штабе даже пошутил, что капитан решил остепениться. Кэйа не оценил.       Минутная стрелка ползла вперёд даже не со скоростью улитки. Улитки на винокурне, которых ему Дилюк в детстве с такой гордостью показывал, будто лично их вывел, резвее. Жаль в «Хорошем охотнике» вино, вопреки названию, не хорошее. Кэйа не знал, у какой винокурни они закупаются, но точно помнил, что вино здесь кислейшее. Можно было бы спросить у Дилюка, почему так получается, но в виноделии он не разбирается совсем. Кэйа грустно усмехнулся. В Мондштадте, где виноделие возведено в ранг искусства, лучшее вино делает тот, кто к этому искусству всех безразличнее. Абсурд такой же, как если бы музеем владел слепец.       Прохожие на улицах Мондштадта плыли, подобно косяку пёстрых рыбок по лениво текущей реке. Рабочий день подошёл к концу, все спешили по домам. Посреди недели народ даже в Мондштадте слишком усталый, поэтому даже в «Хорошем охотнике» посетителей немного. Да и те, что были, просто ели, а не встречались с друзьями или – упаси Барбатос – кого-то пригласили. Обычно парочки гуляют на террасе наверху, и сейчас оттуда разносились голоса бардов и тянул древнюю лирическую балладу Венти. У собора тоже, но у собора появляться не слишком прилично. Забавно, что сёстры настолько ревностно оберегают мораль, когда их бог одет в одну только простыню, и та открывает едва ли не больше, чем закрывает.       И в этом пёстром косяке так просто заметить ярко-красное пятно, идущее со стороны таверны. Кэйа бросил быстрый взгляд на часы – семь двадцать восемь – и убрал их в карман, на этот раз окончательно. Две минуты. Как раз на то, чтобы широким шагом подняться по лестнице и сесть напротив. Ножки стула тихо скрипнули за брусчатке, и Кэйе оставалось только сдержанно присвистнуть.       – Солнце точно встало на востоке? – Кэйа не сдержал смешка. – Впервые вижу тебя не в чёрном!       Надо сказать, Дилюку очень шёл приглушённый красно-оранжевый камзол. Крой у него почти такой же, как у чёрного, разве что оторочка серебряная и перья вышиты. Растрепавшаяся от ветра прядь наползла Дилюку на глаз, и Кэйа – гори оно всё, они на свидание договаривались – отвёл её в сторону и заправил её за ухо. Рагнвиндр ощутимо напрягся, метнул горящий взгляд в толпу, но ничего не сказал. А Кэйа отрешённо подумал, что теперь проблема с плохим вином в «Хорошем охотнике» решена. Повело не хуже, чем от «полуденной смерти».       – У меня тот же вопрос. Ты первый раз за четыре года оделся как человек? Странно, я думал, на тебе лежит древнее проклятие и заставляет тебя щеголять вот так…       – Ах, вы раните меня в самое сердце! – Кэйа притворно схватился за сердце, но перепутал сторону. – Кто вас научил таким колкостям? Я очень хочу проучить этого человека!       – Тогда сходите до ближайшего зеркала. Или до витрины «Великолепия ветра».       Кэйа рассмеялся, Дилюк ответил ему сдержанной улыбкой. Вопрос «что это было?», мучавший ротмистра ещё с понедельника, пугающе набирал в весе, но Кэйа задвинул его подальше. С этими скучными подробностями можно разобраться и потом. Главное, что Дилюк всё-таки пришёл. Как он мог не прийти, самый справедливый зануда в Мондштадте?       – Если серьёзно, то тебе очень идёт. Красный тебе всегда был к лицу, но сейчас… – Кэйа развёл руками. – У меня даже слов нет.       – Ты тоже… – Дилюк чуть запнулся, подбирая слова. Конечно, у него в голове есть словарь аристократических и настолько вежливых, что зубы скрипят, фраз на все случаи жизни, но Кэйа ценил, что сейчас он им не пользовался. – Красивый. Хотя ты всегда красивый… ладно, забудь. Я не очень хорош в комплиментах.       – На твоё счастье, я от тебя любой бессмыслице порадуюсь, так что… спасибо, – Кэйа ободряюще улыбнулся и погладил Дилюка по руке. – И спасибо, что пришёл. Я бы цветы взял, но подумал, что буду выглядеть как дурак, если…       – Я тоже хотел, но подумал, что мужчинам такое не дарят, – Дилюк пожал плечами.       – Да ладно, мы в Мондштадте! Разве люди не свободны дарить друг другу всё, что душа пожелает? И к тому же, если книги не врут, то форма букета должна быть вытянута, а цветы не иметь пышных бутонов.       – Никогда не слышал, – Дилюк покачал головой.       – Разве деловые партнёры ничего такого друг другу не дарят?       – В среде виноделов принято дарить лучшие образцы своего товара, – даже не сказал «вина». – Мне скоро понадобится отдельный подвал только для них. Не знаю, куда их деть.       – М, проблемы с излишком вина… это могла бы быть самая приятная работа в моей жизни! – Кэйа усмехнулся, закинул ногу на ногу – серые брюки со стрелками смотрелись на нём крайне непривычно. – Только не выкидывай меня из окна, когда я выключусь, пожалуйста. Пьяные, конечно, переживают падения лучше трезвых, но…       Дилюк укоризненно вздохнул, сцепил руки в замок перед собой.       – Я думал, что выразился довольно чётко, но раз так… – он посмотрел Кэйе прямо в глаза. – Я не буду выкидывать тебя из окна. И на улицу выставлять тоже. И делать всё, что ты надумал, что я могу сделать с тобой. Что было – то было, я этим не горжусь, но и отрицать не стану. Но мы не заложники своего прошлого и не должны жить у него в плену. Давай дадим друг другу шанс справиться с этим?       – В тебе прямо лирик проснулся! – ухмылка вышла совсем нервной, поэтому Кэйа посмотрел на Дилюка прямо. – Я тоже хочу наконец выкарабкаться из этого всего, но я столько лет гонял эти мысли по кругу, что переучиваться будет очень непросто. Твоей вины в этом нет. Считай, это своего рода защитная реакция. Сломанная, но какая есть. Как говорят: старую собаку новым трюкам не научишь?       – Тебе двадцать два, – Дилюк потёр переносицу.       – Ужасно, когда я успел так постареть! – Кэйа опять попытался усмехнуться, но вышло до жалкого нервно. – Я сделаю заказ. Не скучай.       Он встал из-за стола и скрылся за углом здания – Кэйа специально выбрал самый дальний столик, чтобы не слишком смущать Рагнвиндра, хоть и бесполезно прятать самый приметный хвост в городе. С Сарой он разговаривал почти как машина с чёткой программой – Кэйа умел так делать, и это часто спасало. Ему нужна минутка, чтобы успокоиться. Всё происходящее походило на сон, слишком хороший для Кэйи. Обычно он видел либо босоногое детство с пугающе-привычными ужасами Каэнри’ах, либо свою жизнь у Рагнвиндров, оставляющую после пробуждения светлую тоску, либо кошмары. Те, где он так и не получил Глаз бога в смрадную ночь, и ничто не остановило руку названного брата… что ж, по крайней мере, сравнивать этот страх и ужас от прикосновения Бездны занятно. Первое даже страшнее.       Бездна-то ладно. Хер с ней, с нематериальной сущностью, с враждебным в своей трансцендентности аспектом реальности, как в старых заумных книгах пишут. Когда брат убивает брата – вот что по-настоящему страшно.       Это крайне непривычное ощущение – быть к чему-то неготовым, а к такому развитию ротмистр оказался не готов. Внутреннее напряжение, боязнь сделать что-то не так и опять пустить всё к чёрту давило, сводило все мышцы – как бы судороги нервной не вышло. Но это всё глупо. Вряд ли Кэйа способен сделать хуже. Все скелеты он уже из шкафа вытряхнул, а какой оставил – так он скорее его задушит, чем других.       – Надеюсь, у тебя не слишком изменились вкусы за четыре года, – Кэйа сел напротив Дилюка. Руки дёрнулись, чтобы скреститься на груди, и пришлось усилием воли их остановить – не собирается же он закрываться сейчас?       – Разве что в худшую сторону, – Дилюк сдержанно хмыкнул, посмотрел куда-то сквозь Кэйю, но быстро сфокусировал взгляд. – Иногда мне кажется, что я даже подошву съесть могу, если выбора не будет.       – …я даже не знаю, ужасаться ли мне или напрашиваться в ученики! Звучит как полезное умение.       – Ротмистрам теперь настолько плохо платят, что приходится есть подошвы?       – Не плохо. Но мне катастрофически не везёт с морой!       – Может, потому что не стоит оставлять её в таверне? – Дилюк вскинул бровь. – Я бы ещё понял, если бы записал мору на свой счёт, но Венти? Ты поощряешь его алкоголизм?       – Нет. В тот вечер я следил за Похитителями сокровищ, и просто не хотел, чтобы он увязался за мной, – Кэйа снова закинул ногу на ногу. – Но он всё равно увязался. И весьма кстати – не люблю об этом думать, но в ту ночь меня могли вполне сбросить в Сидровое озеро!..       – Ты второй раз говоришь про это Сидровое озеро. Это что-то личное?       Кэйа мягко рассмеялся.       – Нет-нет, я тут не при чём! Но мне приходилось расследовать пару таких дел. Было интересно, но грязно и мороки много… а мы не можем пообсуждать мои чёрные делишки в какой-нибудь другой день? – Кэйа осёкся. – Всё-таки про трупы на свиданиях говорить довольно интересный опыт, но как-то не принято.       – Я саму эту идею не очень понимаю, – Дилюк пожал плечами. – Зачем выдумывать десяток условностей и называть это как-то по-другому?       – Я, знаешь, одновременно и понимаю, и нет, – Кэйа потёр подбородок. – Не всем так повезло, как нам в своё время. Теперь мне тоже придётся звать тебя на свидания, если не хочу посягать на твоё рабочее время! Было весело перелезать из общей казармы в твою офицерскую комнату, но сейчас придётся идти до винокурни…       – Не нравится мне всё это, – со вздохом сказал Дилюк, оглянулся, проверяя, не уставился ли на них кто.       – Разве тебе неприятна моя компания? – Кэйа усмехнулся и, дёрнуло ведь, переплёл пальцы с Дилюком. – Всё в порядке, не бойся. За тебя разве что порадуются – наконец-то мастер Дилюк вспомнил, что людям вообще-то отдыхать полагается! А если нет…       Дилюк уже хотел произнести отповедь, где он видал угрозы Кэйи, но их опередили. Сара вопросов не задавала, только произнесла пару стандартных фраз, подмигнула ему и одними губами шепнула: «Удачи, капитан!». Кэйа мысленно пообещал оставить ей чаевые и поменьше болтать. Иногда он обсуждал мастера Рагнвиндра с Джинн и Лизой, когда они нечеловеческими усилиями вытаскивали действующего магистра отдохнуть – за такой подвиг им памятники должны стоять. Теперь Кэйа начал сомневаться в своём актёрском даровании. Не то, чтобы он пытался что-то слишком рьяно скрывать – чем честнее ты с окружающими, тем труднее им поверить, что ты можешь лгать.       Кэйа почти уверен, что аристократы Мондштадта выдумали жёсткий регламент для свиданий. Скорее всего, он даже его когда-то видел в старых пыльных книгах с тяжёлой обложкой, на страницы которых мастер Крепус смотрел, смотрел и громко захлопывал. Даже интересно стало, сколько правил он нарушил, заказав себе суп из морепродуктов, а Дилюку сливочное рагу. Скорее всего, «Расти гору» он оценил бы больше, но сейчас не сезон. Странное дело – даже в городе свободы существуют неписанные правила, эту свободу ограничивающие. И не сказать, что они необходимы или обусловлены природой.       – Ты даже представить себе не можешь, как меня бесили сослуживцы в первые два месяца после твоей отставки, – на беду Дилюка, многие истории Кэйи так или иначе связаны с Орденом. – Надо было выписывать в тетрадь всех, кто просил тебя с твоим Глазом бога, чтобы шашлычки поджарить или картошку разогреть. И это до меня ещё не все доходили! Помнишь Розамунда?       – Старшего лейтенанта? С кривым шрамом на щеке?       – Да-да, вот его. Он после тебя стал ротмистром и иногда появлялся в твоей комнате, но всё равно жил с остальными – у него жуткие проблемы с хромотой, если помнишь, так что по лестницам скакать ему не понравилось. Вот к нему обращались в два раза чаще, чем ко мне!       Дилюк коротко рассмеялся, и Кэйа заулыбался, глядя на это. Вся жёсткость и угрюмость исчезла из черт названного брата, даже вечная складка между бровями, которую ротмистр постоянно хотел разгладить пальцами, стёрлась. Он выглядел таким счастливым и домашним, таким… родным, что у Кэйи перехватило дыхание. Всё-таки он любит Дилюка. Как брата, как мужчину, как человека – во всех значениях этого слова любит. И сейчас, пока он смеётся, думать об этом так естественно, будто это единственная непререкаемая истина, что существует в мире.       – Ты о чём-то задумался? – спросил Дилюк, отсмеявшись, но улыбка так и не покинула его уста.       – Ни о чём особенном, – Кэйа пожал плечами и судорожно вздохнул. – Просто я очень люблю, когда ты смеёшься. И тебя тоже люблю. По-всякому. Наверное, для таких признаний момент должен быть посерьёзнее, но у нас все проблемы от того, что мы ждём моменты, а не создаём их сами.       – Во имя Барбатоса, – лёгкий румянец тронул скулы Дилюка.       Он несколько мгновений смотрел как будто сквозь Кэйю, и тому нестерпимо захотелось его поцеловать. В конце концов, свидания придуманы не только чтобы разговаривать, но и чтобы целовать любимого человека, ведь так? До губ Дилюка он не смог бы дотянуться при всём желании, поэтому Кэйа осторожно взял его кисть в свою и коснулся губами его костяшек. Только сейчас до ротмистра дошло. Перчаток нет. Кто-нибудь за последние полгода видел Дилюка без перчаток?..       Взгляд у мастера Рагнвиндра стал соловым, как в те редчайшие моменты, когда он осмеливался пригубить алкоголь. Что же, сегодня плохое вино в «Хорошем охотнике» не волнует никого.       – Так Розамунд занял мои бывшие комнаты? – спросил Дилюк уже громче, когда Кэйа отпустил его руку. – У вас теперь два капитана, или?..       – Нет, он разжаловался обратно в лейтенанты сразу же, как Варка одобрил мою кандидатуру, и к тебе въехал я. На самом деле ничего не изменилось, я всё равно довольно часто залезал туда через окно, – Кэйа усмехнулся. – Зато Розамунд ничего не трогал, и там остались почти все твои вещи. Книги тоже. Я даже не думал, что ты читал «Одиссею капитана Крайтона»!       – Ты рассказывал о ней с такими горящими глазами, что я в итоге сдался, – Дилюк коротко улыбнулся уголком губ. – Мне даже понравилось. Правда, я всё ещё не понимаю, какой бог запретил авторам пиратских романов пользоваться сносками? Или хотя бы словарь в конце книги печатать... Я кончился на «абгалдыре» и «заприпайной полынье». Я читаю книги не для того, чтобы ради них проходить курс кораблестроения и навигации.       – Мог бы у меня спросить, – Кэйа улыбнулся, представляя, как юный Дилюк хмурится, карандашиком подчёркивая слово и расставляя над ним пять вопросительных знаков. – «Абгалдырь» – это крюк для сбора якорной цепи, «заприпайная полынья» – область без льда за кораблём. Мне казалось, что в «Одиссее» это понятно из контекста, без справочников.       – Мне было непонятно, – Дилюк покачал головой.       – Я так же смотрю на твои исторические романы, которых там тоже стопка осталась. Правда, без пометок, а книги я просматриваю ради твоего почерка… – Кэйа едва не рассмеялся, глядя, как Дилюк старательно отводит взгляд – он всегда не умел принимать знаки внимания на публике. – Я прочёл только «Роман о фенхеле и лаванде», и… более странной вещи мне ещё не попадалось.       Дилюк посмотрел с пару мгновений вверх, будто вспоминал, о чём это вообще.       – Плохо, – глубокомысленно сказал он и, заметя замешательство Кэйи, продолжил. – Плохо в том плане, что его во времена аристократов написали, так что язык там неподъёмный и философских отступлений чуть ли не больше, чем в богословских трудах.       – О-о, это ты с аристократической частью Эолы не общался – вот где язык неподъёмный! – Кэйа усмехнулся. – Меня, скорее, расстраивает, что все удачные образы и перипетии кончились в первой половине книги, а во второй… автора как будто подменили, и он про читателя начисто забыл. А с другой стороны нет, если перечитать начало, то звоночки с самого начала проклёвывались!       – О читателе думать было не принято.       – Это даже очаровательно. Если ты опираешься на толпу – то либо не сделаешь ничего, либо так, что лучше бы не делал. Толпа кричит тысячей голосов противоречивые вещи, а если и соглашается, то в вещи настолько чудовищной, что человеку выполнить её волю невозможно, – Кэйа скорбно усмехнулся. – Мне ли не знать.       Дилюк сочувственно вздохнул, погладил его по щеке. Чувство такое, будто молнией пробрало. Ничего говорить они не стали – обстановка не та, не хотелось, да Кэйе и сказать-то нечего. Так, навязчивый клубок видений и образов, которые словами не выразит ни один из поэтов – ни прошлого, ни грядущего.       Они говорили ещё о чём-то – о книгах, о прошлом и настоящем Мондштадта и о том, что вино в «Хорошем охотнике» кислое потому что владельцу той винокурни не лозу бы растить, а гашёную известь продавать. Дилюк пошутил, что, может, и переманит как-нибудь ресторан. И это к лучшему – только услугу всем окажет. И на кислое вино найдётся ценитель, но ценители всё-таки слишком узкий круг людей. В детстве и юности они часто сидели вот так. Обычно немногословный Дилюк с братом становился говорливым донельзя, а Кэйа, наоборот, не сам вёл разговор, а только поддерживал. Потому что не слишком хорошо думается, когда тёплый свет закатного солнца очерчивает чужое лицо, вспыхивает искрами пламени на шёлковом шитье камзола и в сердоликовых глазах, в такие моменты глубоких и прозрачных, как бездны морские. И Кэйа смотрел на Дилюка, на то, какой же он, чёрт возьми, красивый. И думал, что в промозглую ночь понедельника Барбатос одарил его такой милостью, что ему вынести не под силу.       Расплатился за ужин Кэйа, и про чаевые Саре он всё-таки не забыл. Дилюк посмотрел на него странно, чуть склонив голову. Кэйа только языком цыкнул – интересно, ему случай со счётом Венти будут напоминать до самой смерти?       До ворот они шли вместе. Зажглись фонари. На небо выплыла луна – белая и круглая, теперь уже полная, и на её фоне крыло каменного Барбатоса казалось угольным. Огни городских стен и звёзды отражались в канале и озере, их свет будто путался в ярко-красных волосах Дилюка. Яркий. Вот он какой – и сколько бы не затягивал себя в строгие чёрные одежды, сколько бы не прятался в полуночном мраке, всё равно он яркий. Как огонь и как солнце. Как одинокая трава-светяшка посреди чернильного леса, где больше никакого света и нет. Как единственная звезда, которую можно увидеть из ада подземной мёртвой державы.       Они остановились у конюшен. Рядом прядал ушами стройный гнедой конь, и Кэйа погладил его по морде. Как же он всё-таки соскучился по ржанию лошадей и тому, как они смешно тыкаются в руку, когда чешешь их между ушей. Дилюк с улыбкой следил, спиной опёрся на балку.       – Чёрт, где ты достал коня? – Кэйа рассмеялся в ответ на недовольный всхрап, когда ротмистр отнял руку. – Поверить не могу, что они у кого-то остались!       – Орден не может приказывать частным лицам, да и пешком от винокурни до города ходить мне очень не хочется, – Дилюк не сдержал усмешки. – Спасибо. Я впервые с возвращения куда-то выбрался не по делам.       – Тебе спасибо, что пришёл, – Кэйа остановился напротив Дилюка, так, что ещё чуть-чуть – и его горячее дыхание коснётся лица ротмистра. – Я уже не надеялся, что мы сможем спокойно посидеть, как раньше.       – Как раньше уже точно не будет, – Дилюк мотнул головой, растрепав красные пряди. – Потому что… ладно, хоть какой-то толк от твоей новой фамилии есть. Если я скажу, что люблю пусть названного, но брата, даже в Мондштадте не поймут.       – Плевать на Мондштадт, на толпу, на мою проклятую родину… – жарко шепнул Кэйа, положил руки на талию Дилюка. – Живём один раз.       И поцеловал. И – о Барбатос, даруй ему сил! – поцеловал. Дилюк вздохнул от неожиданности, но сам ответил, только крепче к себе прижал. Не пускал. Не давал вывернуться – о, Кэйа меньше всего на свете хотел выворачиваться! Когда они отстранились, вечно холодные губы горели. Кэйа стиснул руки на талии Дилюка крепче, обнял его поперёк груди и спрятал голову у него на плече. Хотелось плакать – от счастья и облегчения, что этот год, этот невыносимый год взаимных упрёков и страхов наконец-то кончился. Всё хорошо. Всё хорошо, и это доказывали такие горячие без вечных перчаток руки, что гладили Кэйю по спине, от лопаток до жёсткого корсета.       – В следующий раз встретимся у меня, – тихо сказал Дилюк. – Там не столько любопытных глаз, и Аделинда про тебя чуть ли не всех посетителей спрашивает.       – Всё ещё переживает за нас, как за детей?       – А ты думаешь, мы похожи на серьёзных взрослых?       – Если не приглядываться, то вполне, – Кэйа поцеловал Дилюка в висок.       Отпускать не хотелось. Отпускать совсем не хотелось, но надо – на улице и без того темно. Да и никакое это не прощание. Не в правилах Дилюка бросать слова на ветер, играть с ними, сегодня говоря одно, а завтра другое. Честнее человека в Мондштадте не найти. Как Кэйа его в понедельник назвал – самый справедливый зануда в Мондштадте?..       Дилюк уехал. Мерное стук копыт по мосту убаюкивал Кэйю, успокаивал. Он вернулся в город. Теперь совсем стихло – почти нет прохожих, лавки закрылись, в оконцах тушили огни. Кто-то опять поставил свечи на руки Барбатоса, и над городом светилось умиротворённое лицо бога с закрытыми глазами. Это не слепота, как думал Кэйа раньше – это свобода. Свобода от довлеющей божьей длани, свобода от официальных ритуалов, свобода от всех тех инструментов, которыми жрецы и священники по праву божьего гласа могут сковать обычных людей.       Кэйа смотрел на далёкое лицо божества, на его перья, такие чёрные в ореоле бледной-бледной монеты луны.       Раздался протяжный аккорд знакомой бардовской лиры.