Fallen and forsaken/Падшие и покинутые

Ванноцца деи Каттанеи проснулась рано. Слишком рано даже для нее. Ее сердце болезненно сжималось из-за неясной тревоги, природу которой она силилась безуспешно разгадать. Набросив длинный халат на ночную рубашку, она потуже затянула пояс и накинула на ноги мягкие туфли. Каждое утро она начинала с молитвы Деве Марии за своих детей, и это утро исключением не стало. Женщина никогда не просила за себя, только за них. За всех своих детей, несмотря на то, что относилась она ко всем ним по-разному. Из всех своих сыновей больше всего она любила Чезаре. Так же сильно, как его, она любила Лукрецию, свою милую белокурую девочку, единственную дочь. В упорядоченные слова молитвы Ванноцца вплетала свои горячие мольбы и молилась так же истово, как и в другое роковое для нее утро. Ванноцце снилось, что Хуана, ее первенца, поглощает вязкая и вонючая трясина. И как бы она не пыталась ему помочь, протягивая толстую дубовую ветку, чтобы вытащить его, сын не видел этого. Он смотрел сквозь нее, а его лицо застыло в немом крике. Женщина пыталась схватить Хуана за руку, но хватала только воздух, пока, наконец, сын окончательно не погрузился в гибельную трясину. Ванноцца деи Каттанеи проснулась в тот день в холодном поту, понимая, что случилось что-то непоправимое. И ее подозрения подтвердились, когда она увидела мертвое холодное тело Хуана Борджиа, раздутое от воды и изуродованное речными рыбами. Ее первенец начал падать в бездну сам, еще при жизни поддаваясь своим порокам, не отказывая себе в слезах мака, когда физическая и душевная боль захлестывала его. Женщина и презирала, и жалела его, но все-таки любила, как бы он ни рвал ее душу. Как мать, она дала ему жизнь. Давала любовь и участие, ровно столько, сколько ее мальчику это требовалось. Хуан Борджиа вырос, и ему оказались без особой надобности и ее воспитание, и ее участие. Лишь изредка она могла влиять на поступки сына, но большее влияние на него всегда оказывал Родриго Борджиа, его отец. Нет, Ванноцца слишком мудра и терпелива, чтобы винить мужчину, которого когда-то любила, что тот слишком потакал их сыну. Гораздо больше, чем это требовалось. И она горевала вместе с Его Святейшеством, когда Хуан погиб. Не так сильно, как Родриго. И все-таки гораздо сильнее, чем Чезаре и Лукреция, потерявшие брата. На какое-то короткое мгновение на лицах ее детей она сумела считать чувство, обеспокоившее ее, ведь сестра и брат Хуана Борджиа испытывали облегчение из-за смерти их старшего брата. И даже после этого она нашла в своем сердце понимание и оправдание любимым детям. А теперь ее сердце сжималось еще тревожнее, чем тогда, когда она потеряла своего первенца. Женщина чувствовала, что что-то произошло. Что-то неправильное, противоестественное и как-то связанное с ее сыном и дочерью. Словно ее дети перестали быть ее детьми, но никакое логическое объяснение Ванноцца не могла этому придумать, сколько ни старалась. Бывшая любовница Родриго Борджиа поспешила в папскую резиденцию, даже не позавтракав и наскоро одевшись и приведя себя в порядок. Она обратила внимание, что слуги как-то особенно тревожны, молчаливо передвигаются по комнатам, словно тени из подземного царства Аида. Женщина попробовала расспросить хоть кого-то, что, собственно произошло, но слуги не отвечали и боялись поднять на нее глаза. Нетерпеливая Ванноцца схватила за руку пробегавшую мимо девочку – горничную Лукреции, потребовав, чтобы та немедленно объяснила, что происходит. – Пойдемте со мной, госпожа. Вы сами должны это увидеть. Когда женщина вошла в комнату Лукреции, то увидела небольшую лужицу крови на полу, наскоро перестеленные свежие простыни на кровати, а в крови лежало обручальное кольцо Лукреции и кинжал Чезаре. Ей стало дурно, но, титаническими усилиями взяв себя в руки, чтобы не лишиться чувств, Ванноцца прошептала: – Пришлите кого-то за Его Святейшеством. Это заговор. *** Альфонсо Арагонский, герцог Бишелье, принц Солерно готов был отказаться от своих титулов, от имени. От чего угодно, лишь бы перестать быть тем, кто он есть. Микелетто Корелья, верный пес Чезаре Борджиа, не сводил с него глаз, прожигая холодным взглядом, пока Его Святейшество задавал ему вопросы. Нет, Альфонсо не знает, куда подевалась его жена. Да, в тот момент он находился в компании Его Величества короля Неаполя, и есть свидетели, готовые это подтвердить даже на Божьем суде, если таковой запросит Его Святейшество. Да, он любит свою жену и никогда не замышлял зла ни против нее, ни против Чезаре Борджиа. Да, у них с Чезаре случались недопонимания, но он уверен, что это все в прошлом. После допроса герцога Бишелье отпустили, посчитав его ответы правдивыми и исчерпывающими. Папа видел, что неаполитанский принц – желторотый птенец, несмотря на его совершеннолетие, и не настолько хитер и коварен, чтобы плести интриги. Другое дело Фердинанд, который всегда знает больше, чем говорит. Но в этот раз даже этот изворотливый король не в курсе происходящего, хотя он определенно напрягся, понимая, что если с Лукрецией произошло что-то страшное, то Неаполь в лице Фердинанда II и герцога Бишелье, принца Солерно – первые, кто вызывает подозрение. Неаполитанский король не питал иллюзий по поводу Родриго Борджиа, и внешнее спокойствие Его Святейшества казалось гораздо опаснее, чем явственный гнев. Вице-канцлер Асканио Сфорца, уже показавший Папе Римскому свою преданность, когда отвернулся от прочих Сфорца, гадал, могла ли Катерина Сфорца задумать и привести в исполнение какой-то безумный план по захвату отпрысков Родриго Борджиа, но отмахнулся от этой мысли. Катерина жестока, коварна, но не безумна или глупа. Едва ли она воплотила в жизнь подобный план, тем более что ее предыдущая попытка заговора провалилась – у Борджиа везде есть глаза и уши. И все-таки, что случилось с Чезаре и Лукрецией? Слишком мало свидетельств, совсем нет свидетелей, как это ни странно. Не могли же они исчезнуть так, чтобы никто ничего не увидел и не услышал. Асканио лихорадочно размышлял, но так и не пришел к какому-либо выводу. Чудо, что Его Святейшество в принципе позволил ему присутствовать на допросе, оказав вице-канцлеру определенную степень доверия. В одном Асканио Сфорца был уверен – правда всплывет, и тогда, возможно, полетит ни одна голова. Главное, чтобы его голова осталась на своем месте. Вице-канцлер шел по коридорам папской резиденции, и его кровавая сутана зловеще развевалась при каждом его шаге. Он знал, что всех слуг уже опросили, и никто из них ничего не видел, но все-таки Асканио решил опросить некоторых из них повторно. Ему рассказали о странности, которая, вероятно, не стоила внимания вице-канцлера – из резиденции исчез подмастерье кузнеца. Он вроде ни с кем не общался, просто делал свою работу, но никто не помнил, как и откуда он появился и при каких обстоятельствах исчез. Как будто его наличие так же естественно, как и его отсутствие. И только Санча могла бы поведать Асканио Сфорца немного больше. По крайней мере, сказать о том, когда и при каких обстоятельствах исчез слуга, но тогда навлекла бы еще больший гнев Папы на Неаполь из-за того, что публично опозорила бы папского младшего сына, предъявив доказательства того, что Джоффре – рогоносец. Александр VI нашел бы на нее управу, но и Фердинанд II не пожалел бы ее, хоть они и родственники. Так что принцесса молчала и надеялась, что ее тайна не всплывет. Его Святейшество сидел на троне Святого Петра в одиночестве и перебирал четки, глядя в одну точку. Он уже успел поговорить с Ванноццой, и оба они утешили друг друга, как могли. Ванноцца постаралась обнадежить его, что их дети обязательно вернутся, и все будет хорошо, но и сама она, и Родриго в глубине души понимали – как прежде уже не будет. Асканио Сфорца в нерешительности застыл в дверях, но Александр VI увидел его и махнул рукой, призывая подойти ближе. Тогда вице-канцлер рассказал то, что он услышал от слуг, добавив Папе Римскому пищи для размышления. – Мы благодарим вас за вашу службу, вице-канцлер, и ни за что не забудем о вашей помощи. Родриго протянул руку, и Асканио, поцеловав его перстень, оставил его одного. Его Святейшество, связав воедино письмо некоего князя Владислава и пропавшего слугу, направился в библиотеку. Он перерывал тома в поисках книг по геральдике, символам и различным рыцарским орденам, пока, наконец, не наткнулся на слегка потрепанную книгу. Он пролистал несколько страниц, пока его палец не уперся в искомое изображение – дракон со свернутым хвостом. «Я, Влад II, с гордостью именую себя отныне Влад II Дракул и клянусь быть верным ордену Дракона, с этого часа и до той поры, пока моя смерть не придет за мной. Justus et paciens*». Александр VI резко захлопнул и поставил на место книгу. Его бросило в жар, потому что теперь он совершенно ничего не понимал. Кто бы ни скрывался под личиной некоего князя Владислава, в одном не оставалось никаких сомнений – пропавший слуга и этот неизвестный ему господин, пользующийся печатью ордена Дракона, вероятно, как-то связаны между собой. Если удастся найти слугу, то, возможно, получится пролить свет на то, где находятся его дети. *** Лукреция пошевелилась и почувствовала, что она лежит, целиком усыпанная землей. Рядом с ней зашевелились еще двое, но это не проясняло того, как она оказалась похороненной заживо. – Дети мои, нам пора выбираться отсюда, – раздался рядом с ней уже знакомый мужской голос, которому нельзя не повиноваться. Одно смазанное мгновение – и вот девушка уже стояла на поверхности над импровизированной могилой. Там где они находились, висела кромешная тьма, но Лукреция Борджиа видела все так же отчетливо, как если бы стояла в сумерках. До ее ушей доносилось слабое, едва слышное на таком расстоянии шуршание сточных крыс, которые копошились в заброшенных акведуках в другой, отдаленной части Рима, а до ее ноздрей донесся слабый запах почти выветрившихся духов Чезаре, и, наконец, она взглянула на своего брата, который так же, как и она, стоял, присматривался, прислушивался и принюхивался ко всему, что их окружало, и ко всему, что находилось в отдалении. – Господин? – удивилась и слегка разозлилась папская дочь, увидев того странного человека, который пил ее кровь. Она помнила теперь все до мельчайших деталей: то, как странный господин ее одурманивал, какой безвольной она становилась в его руках. И даже то, что Чезаре согласился разделить судьбу своей сестры, не раздумывая, выплыло из того полубессознательного тумана, в котором пребывала девушка, лишаясь своей крови. Сейчас их с братом ощущения оказались схожи. Лукреция видела, что оба они странным образом преобразились, понимала, что теперь они перестали быть людьми. Противоречивые эмоции разрастались в ней, как снежная лавина, грозя накрыть ее с головой. В какой-то момент она почувствовала, как щелкнули и выдвинулись ее клыки, а она сама глухо зарычала. Чезаре повторил ее действия, словно ее зеркальное отражение, но его ярость и гнев оказались в разы сильней. Все внезапно стихло, когда странный господин надавил на их волю. – Хватит, Дети мои. Я дал вам новую жизнь и научу всему, что вам нужно знать. Как ваш Создатель, я приказываю вам во всем слушаться меня и не перечить мне. От силы приказа Чезаре и Лукреция согнулись в поклоне, втянув клыки. – Так-то лучше. Меня зовут Владислав, и это все, что вам пока нужно обо мне знать. Мужчина неспешно пошел по ветхим коридорам катакомб на выход, на свежий воздух. Брату с сестрой ничего не оставалось, как следовать за своим Создателем. Ночное небо над Римом, усыпанное мириадами звезд, показалось Лукреции еще более прекрасным, чем когда она видела его в последний раз. Почувствовав рядом с собой ветер от чьих-то маленьких крыльев, девушка резко протянула руку и успела поймать крохотного сычика. Сердце совы забилось очень быстро, совсем как у колибри. Птица явно боялась той, к кому попала в руки, и этот страх перед нечеловеческой ипостасью Лукреции Борджиа выражался в разы сильнее, чем перед обычным человеком. Почувствовав вину перед маленьким созданием, девушка выпустила сычика, и тот с писком улетел как можно дальше. Владислав рассказывал, кто они такие, и что им нужно знать для их выживания. Лукреция мысленно выводила новое для нее слово. Вампиры. Они с Чезаре больше не люди, а ночные создания, которым суждено пить кровь, а днем скрываться, иначе солнце сожжет их дотла. И это означает окончательную смерть. Папская дочь любила солнце, а теперь лишилась его. В отчаянии ей захотелось снова зарычать, но Владислав пригвоздил ее своим тяжелым взглядом. Лишь ее брат сочувственно сжал ее ладонь, и она ответила на эту ласку, сжав в ответ его руку. Чезаре Борджиа, повинуясь прямому приказу Создателя, не рычал и не выпускал клыки, но глаза его метали молнии. Выйдя из-под гнета Родриго Борджиа, их отца, манипуляции которого они изучили за свою жизнь досконально, они оказались в зависимости от вампира Владислава. И сейчас они – марионетки в его руках, подчиняющиеся его воле. Как он дернет за ниточки, так они и запляшут, потому что против прямого приказа Создателя его Дети выступить не могут. Лукреция, зная своего отчаянного брата, понимала, что он не успокоится, пока не найдет выхода и из такой ситуации. И тогда, свободные от земных оков, они скинут оковы, которыми удерживает их Владислав, и почувствуют, что теперь ничто над ними не властно. Они остановились, как вкопанные, наблюдая за своим Создателем. Вампир опустился на корточки перед чьими-то истлевшими останками, и горькая гримаса исказила его черты. – Почему, Гладиус? – шептал вампир. – Почему ты решил уйти и оставить меня? Князь чувствовал агонию своего Создателя, когда помогал трансформироваться своим Детям, но из-за магии этого ритуала не мог вмешаться и спасти Юлия Гладиуса Цезаря. Он не знал о том, что Люцифер не оставил Дитя Лилит в его предсмертный час. *** Лучи солнца медленно накрывали землю светлым одеялом, пробуждая ото сна всех малых дневных созданий, каждый день песней приветствовавших начало нового дня. Создания ночи прятались в укромных уголках, уходя на покой, насытившие свой голод и жажду жизни, ведь жизнь – это движение и постоянная борьба, и на сильного хищника всегда есть хищник сильнее и крупнее. Гладиус стоял выше всех в круге жизни, хотя и не принадлежал ему, покинув его несколько веков назад. Он так долго не жил, но существовал, а вскоре уйдет, оставив все, что он когда-то знал. Исчезнет, пусть и не совсем бесследно, оставшись в веках лишь упоминанием, что он действительно когда-то ходил по этой земле, и дорожная пыль взлетала под его сандалиями при каждом его шаге. Люцифер выполнил его желание и стоял рядом с ним, плечом к плечу. Дьявол видел, что вопросы еще оставались у старого вампира, но не подталкивал Цезаря к тому, чтобы он их задал. Солнце еще не навестило их в древних катакомбах, хотя дыхание утра касалось их легким ненавязчивым ветерком, их еще окружал постепенно исчезавший полумрак ночи. – Что произойдет со мной после того, как моя оболочка сгорит? Если верить христианскому учению, моя душа проклята и искажена. Возможно, не принадлежит мне. Но я не христианин, господин. Цезарь пытливо посмотрел на Люцифера, но тот молчал, понимая, что бывший правитель не задал свой главный вопрос. И старый вампир его не разочаровал. – Где я окажусь после своей окончательной смерти? Возможно, простых смертных, но не меня ждет в своих чертогах владыка смерти Плутон, но в него, как и в остальных богов, давно никто не верит. Время уходило, как песок, утекающий тонкой струйкой из пальцев, и Морнингстар поспешил с ответом. – Я позаботился об этом, Дитя Лилит. Если ты смирился и действительно готов уйти, то в этом месте ты можешь обрести покой и забыть про свою боль. Это не ад и не рай, созданные Богом, в которого ты не веришь, а нечто более нейтральное. Я могу назвать это чистилищем. «Это место создал я, и если ты полностью откроешься ему, то можешь стать его полноправным хозяином, сможешь устанавливать правила, не противоречащие чистилищу. Если же сомнения в твоем уходе одолеют тебя, то ты будешь мучиться, как в аду, до тех пор, пока не смиришься со своей смертью, потому что это место стремится к нейтралитету и покою», – мысленно добавил про себя падший архангел. Он не стал говорить об этом старому вампиру, потому что до всего этого Гладиус должен дойти сам. Понимание появилось на лице Юлия Цезаря. Он кивнул, удовлетворенный таким ответом. Люцифер также умолчал и о том, что в день зимнего солнцестояния, о котором едва ли знал старый вампир, потому что римляне его не праздновали, пока он был человеком, грань созданного дьяволом загробного мира истончается и соприкасается с миром смертных. В этот день призрак Гладиуса сможет бродить по земле бесплотным духом. Не таким полноценным, как духи смертных, не попавших в райские чертоги Отца или его, Люцифера, адского царства, потому что не смирились с собственной смертью, но все-таки свободным хотя бы на один день духом. Духом некогда бессмертного и кровожадного создания. Отец создал все сущее, рай и ад. Ангелы, люди и земные создания тоже появились по воле Творца. Люцифер, которого Отец поставил управлять адом, непокорный и строптивый, всегда хотел свои игрушки, хотел хоть как-то досадить Отцу. Так появились демоны, так возник первый вампир, который успел прямо и косвенно создать других вампиров. И так образовалось чистилище – загробный мир вампиров. Неразорванная связь Создателя и Дитя столь мощная, что иногда могла бы протягиваться даже за грань. И если Цезарь не прервал ее до конца, то Люцифер Морнингстар почти не сомневался в том, что если Дракула столь сильно пожелает связаться со своим Создателем и каким-либо образом его призовет, то их связь найдет способ, с помощью которого они смогут поговорить. Падший архангел незаметно усмехнулся. Хоть он и не сказал всего, но не солгал. Утаить – не значит солгать, а других прямых вопросов старый вампир не задал. Лучи солнца окутали Гладиуса, и он вспыхнул синим огнем. Выражение его лица оставалось спокойным, но в его глазах Люцифер Морнингстар считывал безумную боль. Гладиус так не смог отпустить свое Дитя, но знал, что хотя Владислав чувствует его боль, он не вмешается, потому что постепенно укрепляющиеся ритуалом узы князя с его Детьми удерживают его сейчас рядом с ними. Вампир сгорел почти мгновенно, оставив после себя кости и пепел. «Смирился ли ты со своим уходом, Дитя Лилит, или совершил ошибку, это неважно. Твой земной путь, так или иначе, завершен», – мысленно попрощался с Гладиусом Люцифер. Если Аменадиил или кто-то другой из его братьев и сестер еще не покинули Серебряного города, значит, пока на развлечения Морнингстара здесь, на земле не слишком обращают внимания в раю и закрывают на них глаза. Убедиться же в этом падший архангел не мог – путь на небеса ему давным-давно заказан. Но и на свой трон в аду он пока не торопился возвращаться, потому что быть на земле, среди живых смертных и бессмертных вампиров гораздо занятнее. *** Бывший валашский господарь держал свою боль при себе, спрятав ее так глубоко, чтобы новорожденные вампиры не ощущали даже ее отголосков. Боль – плохая спутница, если речь идет о смене ипостаси. Все, что теперь оставалось Владиславу Дракуле, это скорбеть о том, кто дал ему силу. Он не думал о том, как воспримут это его Дети, но намеревался пережить свою невосполнимую потерю так, чтобы это влияло только на него. Влад перекрыл поток силы, связывающей Создателя и его Детей, по которому его боль могла передаваться его Детям, и они могли ощутить теперь лишь ее слабые отголоски. Лукреция, несмотря на диаметрально разные чувства, которые одновременно испытывала, сочувствовала своему Создателю, но в Чезаре преобладал гнев на него. Еще одно чувство проявлялось в них обоих физически. Голод. Ее клыки щелкнули, когда она подумала о своей первой добыче. Христианская мораль предписывала – не убий. Став вампиршей, могла ли она все еще оставаться католичкой? Девушка сильно в этом сомневалась. – О, Дитя мое, сейчас не время думать о заповедях. Дракула не мог читать мысли, но понимал чувства и страхи Лукреции. Он испытывал то же самое в первый год своего обращения, и еще много разных чувств терзали тогда его, переполняя до краев. Сильнее, чем когда он был человеком. – Чезаре, я чувствую твою ярость и злость. Они переполняют не только тебя, поверь, Дитя мое, – Владислав посмотрел на новорожденного вампира с малой толикой участия. – Я думаю, тебе интересно будет узнать, что мой Создатель – легендарная личность. Много веков его имя было Гладиус, но в историю он вошел как Гай Юлий Цезарь. Злость Чезаре Борджиа уступила место удивлению и отчасти восхищению, и князь Дракула остался доволен произведенным эффектом. Ему не хотелось бы пользоваться только прямыми приказами, чтобы его Дети его слушались, но он понимал, что поначалу придется ограничиваться ими. Новорожденные вампиры – необузданны, князь хорошо это помнил по своему собственному опыту. Его Создатель редко бывал к нему жесток, а Владу придется быть гораздо более жестоким и манипулировать своими Детьми для достижения своих целей. – А теперь, Дети мои, пришло время вашей первой охоты, – сказал Дракула, и его клыки громко щелкнули. *Justus et paciens (лат.) - справедливостью и миром. Девиз Ордена Дракона, который в 1408 году создал король Венгрии Сигизмунд I Люксембург для защиты венгерского королевского дома от внутренних и внешних врагов, а католической церкви — от еретиков и «язычников», и в котором состоял Влад II Дракул, отец Влада III Дракулы (Цепеша).