Regen

      Более пяти десятков воинов вышли из-за Малой стены со стороны юга – множество золотых и фиолетовых точек на грязном фоне, словно бисер рассыпался по серому каменному полу и раскатился во все стороны. Быстрым шагом они мерили искривлённые вихляющие улицы, осматривали унылые переулки, обходили убогие площади. Солнце медленно сползло на самый край неба и уже начало погружаться за горизонт, а они всё не собирались убираться восвояси: всё рыскали по городу, разбредаясь всё дальше и дальше, с каждой минутой безрезультатного хождения раздражаясь всё сильнее и сильнее.       Регент Цзян наблюдал за поисками с Малой стены. Мужчина стоял, заложив руки за прямую окаменевшую спину и недобрым взглядом прожигал серые домишки и грязные дороги, словно они его лично чем-то обидели. Ближе к закату снова поднялся ветер, но тяжёлые фиолетовые одежды он пошевелить не мог, и оттого со стороны временный глава государства выглядел ещё более мрачно и пугающе. За его спиной суетились люди: слуги, советники и солдаты развели бурную деятельность, и их непрерывное гудение и топотание бесило Цзян Чена до такой степени, что если бы цель его пребывания на этой проклятой стене была чуть менее важной, то он давным-давно убрался бы отсюда.       Пропал единственный наследник престола, драгоценный принц Цзинь Жулань. Глупые слуги заметили исчезновение Его Высочества не сразу: подумали, что не в меру вспыльчивый мальчишка снова где-то спрятался и рано или поздно проголодается и появится сам.       Но он не появился. Ни через час, ни через два. Башню Золотого Карпа тщательнейшим образом обыскали от самых глубоких подвалов до самых высоких крыш, но Его Высочества так и не обнаружили. Стража у золотых ворот рассказала, что принц выбежал прочь как ошпаренный и понёсся на юг. Часовые у Малой стены тоже его видели, и даже примерно сказали, в каком направлении Цзинь Жулань отправился дальше, отметив при этом, что пребывал юноша в крайне расстроенных чувствах и даже на вежливые оклики внимания не обратил. Императорские собаки привели отряженного на поиски псаря в какой-то крошечный серый тупик; там они след потеряли. Цзян Чен сам прошёл путь мальчика и лично допросил нищих, облепивших колодец на одной из площадей. Испуганные и дрожащие при виде взбешённого регента, попрошайки сначала попытались сбежать, но стоило только поднять руку с искрящим кольцом, как их ноги стали ватными, а языки – длинными. Вот только толку от этого было мало: эти люди видели только как молодой господин в богатых одеждах свернул в переулок, в который обычно местные жители выливали помои. За ним никто не следовал, раньше тоже никто не приходил, обратно принц не вышел, ответвлений у переулка не было, в тупике Цзинь Лина не обнаружили – у регента оставалась всего одна версия.       Для сотворения скрывающего заклинания такого уровня, чтобы даже императорские собаки не нашли, у мальчишки было попросту слишком мало опыта – он максимум смог бы скрыть свой запах или звук своих шагов, но вот сделаться полностью невидимым и неуловимым, имея с собой в лучшем случае пару пустых талисманов да пузырёк киновари, он точно не мог. Успокаивало то обстоятельство, что на вонючей жиже из нечистот, что покрывала здесь землю, были следы только небольших добротных сапог: вот человек постоял здесь, вот походил там, вот вернулся к изгибу переулка, а потом, будто передумав, повернул обратно и вернулся в тот же самый закуток между домами.       А если он не мог свернуть в сторону или пойти назад, то единственный возможный путь лежал наверх – так рассудил регент Цзян, осматривая обшарпанные стены, окружавшие грязный тесный тупичок. Один из домов был не слишком высоким, и где-то на уровне пояса в намазанной поверх дерева глине виднелась испачканная помоями приличная щербина, которую легко можно было использовать в качестве ступеньки – даже в раннем детстве Цзинь Лин, пользуясь своими духовными силами, смог бы взобраться на эту крышу. Цзян Чен и сам поднялся, чтобы осмотреться: на крыше принца не было, но это вовсе не означало, что он этим путём не пошёл; наоборот, на собранной из всяческого мусора кровле была пара отчётливых грязных пятен, словно здесь брезгливо вытерли ноги.       Так, получив достаточно убедительные подтверждения тому, что Его Высочество мог некоторое время передвигаться по крышам, временный глава отправился на Малую стену, с которой и вёл наблюдение за поиском, внимательно следя цепким взглядом за окрестностями в надежде уловить мелькнувшие вдалеке золотые одежды.       Но наследник не появлялся. Пять часов назад Цзян Чен был всё ещё разъярён из-за визита грязной лесной твари, которую даже убить нельзя было, чтобы дикая нечисть из южного леса не взбесилась. Четыре часа назад он был погружен в мрачные мысли о безвременно почившей сестре и сгинувшем в чаще шисюне. Три часа назад регент был в ярости от того, что глупый принц куда-то сбежал, а слуги даже внимания не обратили. Два часа назад он был зол на безмозглого мальчишку и встревожен его долгим отсутствием. Час назад временный глава смог наконец-то остыть и взять себя в руки, чтобы продолжить поиски. Теперь, когда солнце уже почти село, Цзян Чен был не на шутку обеспокоен, если не напуган пропажей своего единственного племянника.       Он и правда всегда был очень строг с мальчишкой: ругал, наказывал, угрожал переломать ноги, с самого раннего детства требовал очень, очень много. Вот только это всё не отменяло того неоспоримого факта, что этого несносного юнца Цзян Чен всей душой любил. Объявись Цзинь Лин часа полтора назад – получил бы по первое число прямо на месте, а после был бы накрепко примотан Цзыдянем к колонне в своих покоях. Но теперь, когда спустя столько времени Его Высочество всё ещё не удалось найти, его регент был готов простить ему всё на свете и хоть на руках его домой нести, чего не бывало даже когда принц был совсем маленьким.       Всё-таки чем-то Цзинь Лин походил на шисюна своего дяди – своего, получается, шишу – которого видел только на старом портрете. Хоть кровного родства между этими двумя и не было, а упрямство и раздражающую непоседливость они совершенно точно разделяли.       Мечущийся в тревоге разум услужливо подсунул непрошенное воспоминание. Когда оба ещё были примерно в том же возрасте, что и Цзинь Лин сейчас, почтенная матушка Цзян Чена, ныне покойная мадам Юй, по обыкновению своему устроила им обоим выволочку за очередную глупую выходку – уж и не вспомнить, что именно они натворили, но получили в тот раз знатно, а Вэй Ину так и вовсе досталось по ногам Цзыдянем. А поскольку они ещё и чуть не передрались на глазах у всего клана, их заперли отдельно друг от друга: Ваньиня в их общей комнате, а Усяня – в хлеву, откуда он без особого труда улизнул, едва солнце село. Что было дальше Цзян Чен даже после стольких лет помнил очень отчётливо: уже в сумерках его несносный шисюн влез к нему в окно с двумя большими сосудами выпивки. Вечер был дождливый и довольно холодный, так что он промок как бездомный пёс и страшно стучал зубами, но приставучесть его никуда не делась – так и не успокоился, пока они не выкушали вдвоём всё вино. Утром им влетело и за это.       Тоска сжала сердце холодной цепкой лапой. Вот ведь времена были: простые, беззаботные. Тогда все ещё были живы: матушка и отец, сестра и шисюн, многочисленные шиди – половина лиц стёрлась из памяти, голосов было уже не вспомнить, но как же забыть, как после утомительной общей тренировки они с Вэй Усянем вместе еле-еле доползали до небольшой беседки, где милая добрая Яньли кормила их восхитительным супом из корня лотоса и рёбрышек. Не нужно было принимать сложных решений, не нужно было никого спасать, груза ответственности за сотни и тысячи человек на плечах тогда не было – они были молоды и свободны, их взгляды горели огнём, а будущее казалось светлым и славным. Вчера они с шисюном кричали друг на друга до хрипоты, едва ли не дрались, демонстративно поворачивались друг к другу спинами и наотрез отказывались замечать друг друга; сегодня они уже вместе, нарушая запрет мадам Юй, снова тайком умыкнули с причала лодку и теперь плывут, потирая в предвкушении ладони, воровать как раз созревшие лотосы из ближайшего пруда; завтра они опять сцепятся из-за мелочей, и мудрая сестра будет их увещевать своим тихим ласковым голосом, и они вновь помирятся, будто бы нехотя, будто бы только ради неё. Два героя Юнмэна – так они себя называли без ложной скромности. И, хоть Цзян Чен и уступал своему шисюну во всём, в чём только было можно, тот никогда не задирал носа и всегда твердил, как славно будет стать его помощником; со временем некоторая толика зависти сменилась спокойной уверенностью, чувством надёжного плеча: что вообще могло пойти не так, если спину ему всегда прикрывал столь одарённый человек? Тогда ему ещё было, на кого надеяться и на кого положиться.       Теперь же он был один против целого мира. Помощи ждать было неоткуда: либо он заставляет беспрекословно выполнять любой свой приказ, либо он погибает, уничтоженный давлением со всех сторон. Каждый день такой же, как предыдущий: сплошные дела и проблемы, которые больше никто не решит, которые некому перепоручить с твёрдой уверенностью, что всё сделают как надо и без попыток нажиться или укрепить своё влияние. В такие моменты, когда хотелось бросить эту беспросветную тяжёлую рутину одинокого правителя, сжечь к такой-то матери всё, что попадётся на глаза, а потом уйти бродить по свету, просто истребляя попавшуюся под руку нечисть, останавливало его только одно.       Он был нужен маленькому Цзинь Лину. Чувствовал перед ним ответственность. Потребность защитить. Помочь. Научить. Обеспечить всем, чем только мог.       И вот, он не справился. Что сейчас с Его Высочеством? Где он? В опасности ли? Как теперь Цзян Чену возвращаться в храм его почивших предков? Как объясняться перед их душами? Он их подвёл. Не уследил. Не обратил должного внимания, когда следовало.       Город перед регентом медленно погрузился во тьму. Бледная луна уже взошла, но света от неё было немного. На улицах людей становилось всё меньше и меньше, пока не остались одни только заклинатели, всё не прекращавшие поиски. Они уже отошли довольно далеко от ворот, так что даже половину большой группы из нескольких десятков человек отыскать взглядом во мраке было невозможно.       Когда Цзян Чен уже развернулся, чтобы вновь спуститься и самому пройти столько улиц, сколько вынесут его ноги, чёрное небо к востоку от него рассекла фиолетовая искра, и спустя всего одно мгновение звёзды затмил сияющий лотос о девяти лепестках.       – Оповестить всех, – сухо бросил временный правитель и, моментально запомнив место, из которого послали сигнал, выхватил из ножен Саньду, чтобы вскочить на сияющий клинок и устремиться туда.       Неожиданно холодный ветер трепал его волосы, свистел в ушах, резал лицо словно кинжалом, но ноги были как никогда тверды; верный меч нёс его плавно и быстро, прямо к тающему силуэту фиолетового лотоса на фоне тёмного купола небосвода. Справа блеснули металлические вспышки, похожие на падающие звёзды – несколько заклинателей его заметили и поспешили присоединиться. Они приблизились на минимальное удобное расстояние к рассекающему мрак Саньду и выстроились в боевом порядке за спиной своего предводителя – точные, молниеносные, готовые ко всему.       Добравшись до оставшегося от сигнала слабого серебристого свечения, отряд снизился по спирали и приземлился в некое подобие городского парка; лет восемь назад это было чудесное место, где с удовольствием проводили время горожане, а теперь здесь царили запустение и разруха. Пруды высохли, деревья и кустарники заболели и погибли, превратившись в сухие корявые палки – словно обглоданные скелеты, призраки былого великолепия. В самой середине стояла беседка с проломленной крышей и подгнившим каркасом; над грязной канавой, которая когда-то была одним из прекрасных водоёмов, можно было увидеть обрушившийся мост.       – Глава Цзян, сюда! – позвали откуда-то справа.       Обернувшись, Цзян Чен увидел средних лет заклинателя в фиолетовых одеждах своего клана. Мужчина стоял у высокого дерева с узловатым стволом и раскидистыми голыми ветками, которые более всего походили на изломанные страшным проклятьем или недугом руки с длинными острыми когтями. Регент, вернув меч в ножны, немедленно приблизился к адепту, и тот повёл его вокруг погибшего растения. Под ногами хрустели ветки и мелкие камни, но уставшее от полного волнений дня ухо слышало в этих звуках отголоски перестука костей на старом поле битвы; с настолько тяжёлым сердцем идут к плахе.       Во всё ещё мощном стволе обнаружилось огромное дупло, зияющее устрашающим чёрным провалом на уровне чуть выше роста взрослого человека.       – Его Высочество внутри, глава, – с поклоном доложил заклинатель. – Я не осмелился к нему прикасаться, но раненым он не выглядит.       Временный правитель без тени раздумий подпрыгнул, вложив в толчок немного духовных сил, и легко ухватился голыми ладонями за шершавую кору на самом краю дупла. Он без особого труда подтянулся и удобно устроился в дыре, заглядывая внутрь. Было очень темно, так что пришлось развернуть Цзыдянь, который озарил всё вокруг своим слабым свечением.       Пространство, в котором оказался Цзян Чен, было довольно тесным; пахло сыростью и гнилой древесиной. Прямо перед носом мужчины лежал, свернувшись в калачик, юноша в грязных и изорванных одеждах, расшитых золотом. Регент действительно узнал в нём племянника; к большому облегчению, плечи того слегка двигались, выдавая неровное поверхностное дыхание. Временный правитель осторожно потрепал принца по плечу, надеясь, что тот просто уснул, однако никакой реакции добиться не смог. Аккуратно, боясь навредить, Цзян Чен развернул тело юноши в тесном дупле так, чтобы, подхватив его поперёк груди, благополучно вытащить наружу. Саньду покинул ножны и послушно порхнул под ногу хозяина, повинуясь одному лишь небрежному движению руки. Так, встав на меч, регент и держал на руках всё ещё пребывающего в бессознательном состоянии Цзинь Лина.       – Возвращаемся в Башню. Отозвать всех с улиц, – распорядился глава Цзян и направился по воздуху во дворец.       Лезвие под его ногами ощутимо гудело от натуги: всё-таки вес двоих не всякий меч выдержит. Заклинатель мысленно похвалил своё оружие: что бы ни случилось, верный Саньду никогда не подводил.       Ночь уже вдохнула в воздух настоящий холод; даже сквозь плотную ткань пробирало до костей, и регент невольно побаивался за принца, одетого в лёгкий шёлк – даже постарался прямо на ходу натянуть на него край своей свободной верхней накидки. В небе не было ни облачка; бледный и тусклый свет луны делал лицо Цзинь Лина совсем неживым, и если бы его дядя не чувствовал под ладонью едва заметное сердцебиение, то, вероятно, поверил бы в это наваждение. В медицине регент смыслил не сказать, чтоб много, но оттого он лишь острее понимал: Его Высочество следовало немедленно показать лекарям.