Безумная любовь: Новое начало

      Дрогнув, веки Памелы поднялись.       На кровать падал солнечный свет, и девушка могла ощутить его тепло сквозь тонкое одеяло. На секунду она позволила себе насладиться им, но потом вспомнила где находится.       В больнице. Она провела в больнице уже полгода, большую часть из которого находилась в коме. С опаской Пэм выставила руку на свет. Иногда ей нравилось притворяться, что всё это не более, чем дурной сон, а порой — она задумывалась, что чудесным образом исцелилась всего за одну ночь. Но нет. Неважно сколько бы дней Памела не просыпалась с надеждой на хоть какое-то изменение — всё оставалось по-прежнему. Она как была, так и продолжала быть зелёной.       Палата Памелы не похожа на другие. Это была облицованная пластиком эдакая пародия на карантинный бокс. Доктора приходили только, если в этом была чрезвычайная надобность, из-за чего девушка целые дни коротала в одиночестве. Честно говоря, её не сразу опознали. Она ввалилась на приёмный покой где-то после полуночи, ужасно бледная, одетая в не более чем в запятнанные жёлтые трусы и рваный бюстгальтер, Пэм напрочь не понимала где находилась. Она прокричала медсестре что-то о «яде» и, упав в обморок, забилась в конвульсиях. В следующий раз с ней заговорили только после выхода из комы, когда очнувшись, Памела то и дело начала упоминаться о каком-то «профессоре», о котором полиция Сиэтла расспросила всех в её университете. Согласно палатной медсестре Памелы, родители прекрасно знали всё, что происходило с её дочерью в больничных стенах, просто… они не приходили. Но прислали цветы — весеннюю охапку из красных и жёлтых роз, оранжевых гвоздик и перуанских лилий. Букет, собранный со вкусом. А «со вкусом» — меньшее, чем можно описать семейство Айсли. Кроме цветов к букету прилагалась поздравительная открытка с печатной надписью: «Поправляйся скорее!»       Рыжая протянула к нему руку. И хотя не смогла дотянуться, она могла поклясться — цветы подались к ней навстречу точно также.       — Доброе утро, мисс Айсли, — поздоровалась медсестра в защитной маске.       Памела живо спрятала руку под одеяло.       — Вообще-то доктор Айсли.       — Прошу прощения, — извинилась женщина и поставила ей на колени поднос с едой.       Памела оттолкнула его.       — Нет, спасибо.       Похоже, медсестра едва сдерживалась, чтобы не вздохнуть.       — Вам нужно поесть, доктор Айсли. Это единственный способ поправиться.       Пэм рассмеялась.       — Поправиться? — она указала на стакан с зелёным желе. — Неужели у него есть парадоксальный эффект?       Вместо ответа, дама уверено пихнула ей на колени поднос и сменила тему:       — Звонили ваши родные, пока вы спали.       — О? — Пэм старалась не выдать в голосе надежду.       — Да, — подтвердила медсестра, взгляд в её глазах стал ласковым. — Они оставили сообщение, но, думаю, будет лучше, если вы просто перезвоните.       Памела заглянула ей в лицо. Этот жалостливый взгляд… она ненавидела его. На её скулах проступили желваки, когда Пэм сжала пальцы в кулак под одеялом. Она почувствовала, что начала закипать.       — Что они сказали.       Тепло от солнца медленно пробиралось ей под кожу, как ток по проводам, оно погнало злость по венам, расползаясь, пока, наконец, не затуманило зрение. Пэм понимала, что долго не протянет. Понимала, что сорвётся и неважно что скажет медсестра — это выведет её из себя, но ей всё равно нужно всё услышать.       Женщина откашлялась.       — Они интересовались не могли бы вы выделить время на обсуждение условий оплаты за ваше пребывание здесь. Сказали, что шесть месяцев… — она замолчала, с опаской взглянув на Памелу. — Сказали, что шесть месяцев — слишком длительный отпуск от учёбы, которую они также оплачивают.       Любопытно, но тогда Памела не вспылила. Тепло в теле рассеялось, сменившись на прохладное спокойствие. Черты лица расслабились, а губы растянулись в широкой улыбке.       Цветы на подоконнике захихикали.       /       Харли поднесла к двери кулак.       Сколько раз постучать? Дважды? Сильно и уверенно… или трижды? Быстро, один за другим? Она не знала о тонкостях приличий в данной ситуации, а потому плюнула и трижды быстро и неуверенно постучалась самими костяшками по высокой деревянной двери.       Ответа не последовало, из квартиры не доносилось ни звука. Харли понимала, что затея глупая… О’кей, ладно, Харлин понимала, что затея глупая, Харли же слишком волновалась, чтобы озвучить свою точку зрения, что было даже к лучшему. Так, как и должно быть.       Но потом она услышала их — тяжёлые шаги, как кто-то спускался вниз по лестнице у прихожей.       Я не хочу. Пожалуйста, Харл. Я не хочу его видеть.       Но уже слишком поздно. Дверь распахнулась, показав крепко сбитого мужчину в чёрно-красном спортивном костюме. Сердце Харли ушло в пятки, а рот намертво закрылся.       — Вы что-то хотели? — спросил он с тяжёлым русским акцентом, который всегда казался ей забавным.       Она притаилась, так что место у руля заняла Харлин.       — Да, здравствуйте, — поздоровалась она. — Я доктор Квинзель.       Он вскинул бровь.       — Харлин Квинзель, — уточнилась Харлин.       Теперь его взгляд сменился замешательством.       — Харли?       Харлин удержалась от внезапного порыва сделать реверанс.       — Привет, тренер.       — А что ты здесь делаешь? — прямо спросил он.       П’шли, Харл! Ну давай, ну пошли!       Харлин не сдвинулась с места.       «Нет! Я собираюсь покончить с этим раз и навсегда!»       — У меня есть парочка вопросов, если не возражаете. Можно войти?       Мужчина проворчал и открыл дверь шире, позволяя ей войти.       Харли фыркнула от предсказуемости: как только они сели за кухонный стол ей тут же предложили стакан водки. Она наблюдала, как тренер покачивал прозрачную жидкость в своей стопке.       Этот спортивный костюм… Господи, она бы узнала его где угодно. Правда, лет десять назад он сидел на нём как влитой, но ткань… микрофибра, кажется так называется. Харли вспомнила, как она облегала кожу во время длинных перелетов и сонных переездов на автобусах. В команде все носили такие костюмы, и Харли всегда казалось, что она как рыбка в океане — с блёстками на глазах и собранными в тугой узел волосами. Да ещё и эти цвета — чёрный с красным. Она вспомнила, как хотела перевестись в команду Метрополиса, их цветами были красный и голубой… чудесный небесно-голубой, как и её глаза. Но тренер Аристов забрал её к себе, в Готэм, цветами его клуба был чёрный, как город, и красный, как текущая по его улицам кровь. Эти цвета стали цветами Харли, и даже сегодня она надела тёмные джинсы и красный свитер с чёрными ромбиками.       — Так говоришь, ты теперь доктор? — поинтересовался Аристов.       — Да, — стараясь не морщиться, Харлин чуть пригубила водки. — Я психиатр.       — А. — Он залпом осушил свой стакан. — Мозги пудришь.       Харлин не смогла посмотреть ему в глаза.       — Ну, я бы хотела верить, что больше помогаю людям, нежели запутываю, но кто его знает. Может пудрить мозги — это и есть точное описание.       Немного помолчав, Аристов спросил:       — Так что за вопросы-то?       Харлин ответила не сразу. Она пришла подготовленной, с кипой вопросов, задать которые можно было сотней разных способов, но была не уверена, найдётся ли у него правильный ответ, или ответ вовсе:       — Почему я? Почему я была единственной, кто… ну… Почему я?       Аристов нахмурился.       — Ты была симпатичной девушкой.       — И всё?       — Ты хотела этого, — продолжил он. — Хотела медаль, попасть в ту команду… Прям желала что есть сил. И мне стало интересно насколько. На что ты была готова ради этого.       Да я бы сделала всё, Харл!       «И ты сдержала слово! Ты сделала всё, шлюха».       Аристов рассмеялся.       — Ты была талантливой, Харли. Очень хорошей гимнасткой. Очень… гибкой, — он подмигнул. — Но я бы в жизни не додумался, что из всех девчонок именно ты станешь доктором. Ты была просто такой… блондинкой.       Погорячившись, Харлин не учла то, как выбранный способ повлияет на дальнейшую уборку.       Молоток был удобным оружием, это кровавый, но не ужасный выбор. Куда лучше, чем битое стекло — её второй лучший вариант. Нет, проблема была в том, что от бойка молотка остался характерный след на черепе. Маленькие замысловатые вмятинки, соотнести которые, понимала Харли, с молотком было проще пареной репы. Если она чему и научилась на курсе криминологии, так это тому, что дело состоит из тела и оружия убийства. И ещё ДНК, но Харлин уж точно проследит, чтобы ничего из этого не осталось. А значит, ей придется забрать с собой и молоток, и тело…       И-и-или… можем немного подпортить ему харю и спрятать раны. Чтобы не таскаться потом с ним повсюду.       «Это "я". Харли, мы один и тот же человек. Не называй нас "мы"».       О’кей, ладно, но я не думаю что ты надолго задержишься в тюрьме, Сладкие щёчки. Твои…       «Ты что, хотела сказать, что мои "щёчки очень сладкие"?»       Агам-с, но вовремя остановилась, потому что знала, что ты будешь прикалываться.       Харлин закатила глаза.       Ну дык а чё ты ваще паришься по поводу оружия? Это не то, чтобы мы притащили его из дому или где-нить купили. Молоток его, раз уж на то пошло.       — Аргх, — неохотно простонала Харлин. — Ты права.       Виш? Не такая я уже и тупая. А теперь иди убирайся и уматываем отсюда куда подальше!