***
Когда Макса не слишком душил кашель, он проваливался в забытьё. А когда приходил в себя, то ничего не делал: бесцельно смотрел на потолок или в окно. Было мерзко от своего бессилия. Ближе к вечеру он стал прислушиваться к шорохам и шагам за входной дверью. Он ждал Джозефа. Ему хотелось побыстрее вернуться в спальню. Лукас не сильно надоедал, он закрылся у себя. Но несколько раз в час наведывался, чтобы посмотреть всё ли у Макса нормально. Особенно во время приступов кашля у него. Макс мог сам пойти в спальню. Его никто не вынуждал оставаться в гостиной. Просто не хотел перечить Джозефу в мелочах. Чтобы тот не подумал, что Макс назло ему делает по-своему. В последние дни Джозеф очень нервничал и порой беспричинно злился. Ему было тяжело. Намного тяжелее, чем Максу. У Джозефа был непростой этап на работе. Он был ещё новичком в своей профессии и только доказывал свою состоятельность. Обуза в виде Макса была ему очень некстати. Макс не понимал зачем тот с ним возится, ведь они даже не родственники. Так, бывшие соседи по общежитию. Макс ничем не мог помочь другу. Уйти, сбежать? Он еле передвигался по дому, куда он добежит? И ещё инстинкт самосохранения. Он стал у него как никогда сильным. Почему-то именно сейчас Макс не мог навредить себе. Он зависел от Джозефа. А тот был на грани нервного срыва. Джозеф мало что говорил Максу о его состоянии здоровья. Скрывал от него результаты анализов, не рассказывал, как обстоят дела с его предстоящей операцией, если такова вообще состоится. А Макс перестал спрашивать. Мысль о том, что операцию, возможно, проводить уже нецелесообразно, тоже неоднократно посещала Макса. «Всё будет хорошо, положись на меня» — только и слышал от Джозефа. Но был ли уверен в этом сам Джозеф? Нынешним утром Джозеф осматривал его с особой внимательностью. Пальпировал его живот, осматривал десна. Тяжело вздохнул, когда погладив Макса по голове у него в руке остался пучок коротких волос. Макс виновато смотрел в пол. — Доктор Бронислав Задравец очень загружен. Он много оперирует. Тебя поставили на очередь, но боюсь мы не успеем. У нас очень мало времени. Металл, который остался внутри тебя, отравляет твой организм, наносит серьёзный вред твоему здоровью. Есть клиника в Израиле, которая взялась тебя оперировать. Там у тебя больше шансов, чем здесь, но тебе будет сложно перенести перелёт. К тому же, ты зависишь от инфузионной терапии. — У Рахмона есть собственный самолёт. Он его пришлёт если нужно, — сказал Макс. — Не уверен, что пришлёт. Я Рахмону не доверяю. Арабов сложно понять. —Джозеф немного ревновал Макса к красавчику-воспитателю.***
Джозеф сорвался на Макса прямо у порога. Лукас услышал возню, тихую ругань и звук тычков и даже оплеух. Ему стало обидно за сына. Он так ждал своего Джозефа, а тот так нехорошо себя повёл. — Решил меня довести, Макс? — услышал Лукас. — Зачем ходишь босиком? Хочешь все мои усилия пустить насмарку? — Прости… Прости…– тихо шептал Макс. — Не можешь сам надеть носки, почему не попросил Лукаса. Язык предназначен для коммуникации. Этот навык человек освоил на заре времен. Лукас вышел в прихожую и зло посмотрел на Джозефа. Он не мог даже представить, чтобы кто-то мог позволить себе так разговаривать с ним, или с Питером. Чтобы кто-то поднял на него руку. Лукас разочаровался, с его Максом что-то не так. — Что здесь происходит? — строго рявкнул Лукас, — зачем ты распускаешь руки, Джозеф? Тебе плохо и решил согнать зло на нём? Джозефу действительно было плохо. Он боялся за Макса, боялся его потерять. Простуда существенно уменьшала шансы на благополучный исход операции, а если лёгкой простудой не закончится? – Это я виноват, – объяснил Лукас. – У него что-то сломано? Макс ограничен в некоторых движениях. Наверное сломана какая-то кость. Я должен был сам предложить ему помощь. Но Макс болезненно очень принимает мою помощь. — Не вмешивайся, Лукас. Иди… – разозлился Джозеф. – Занимайся своей любовницей, а с ним я сам разберусь. Лукас своими руками схватил Джозефа за плечи, совсем беззлобно, больше по-отечески, но всё же достаточно крепко. — Запомни, щенок, – прорычал он, – Агнес мне не любовница. И впредь требую от тебя уважения к той женщине, которая… Которая тебя любит… Понял, говнюк? Лукас несколько раз встряхнул зарвавшегося парня и оттолкнул от себя, не для того, чтобы причинить ему боль или показать своё превосходство, а для того чтобы привести немного в чувства. — Понял… – отступил на шаг от Лукаса Джозеф. – Понял… Не знаю, что со мной. – Он виновато посмотрел на Лукаса, потом с жалостью на Макса и выдавил из себя. — Прости и ты меня, Макс. Я очень не хочу, чтобы все мои старания не дали результата. У нас так мало времени… Макс широко улыбнулся и потрепал давно не видевшую ножниц шевелюру Джозефа. К изумлению Лукаса, его сын оказался достаточно незлобив и отходчив.***
Ужинали в полной тишине. Недавнее происшествие сказалось на эмоциональном состоянии всей ячейки, стремящейся стать семейной. Джозефу было стыдно за свою несдержанность, а ещё страшно за себя, за то, что в будущем подобное может повториться. В последнее время ему стало трудно себя контролировать. Он без аппетита ковырял вилкой в тарелке, не чувствуя вкуса еды, и ловил на себе озадаченные взгляды Макса. Джозеф встал из-за стола первым, сославшись на тяжёлый день, и когда Макс решил последовать за ним, он велел ему доесть. Ведь Макс ел очень медленно и осторожно, боясь повредить, давшие о себе в последнее время знать зубы. — Не спеши, милый — Джозеф провёл пальцем по уголку рта Макса, — это в наше время излечимо и нестрашно.***
Лукас не мог уснуть сам и мешал спать Агнес, ворочался в постели. Агнес и сама плохо спала. Она всегда долго отходила после посещения дома детства. — Лукас, — Агнес приподнялась в кровати, — у меня есть некоторые сбережения, не так уж и много, но если собрать всё, что у меня, у тебя и у наших мальчиков — этого должно хватить на операцию в другой стране. Лукас расчувствовался от такой жертвенности. — Где же ты всё время была? Почему я тебя раньше не нашёл. Столько времени жил впустую…***
Стараясь не разбудить Агнес, Лукас выбрался на балкон. В комнате парней снова возня. Они молча и жёстко предаются похоти. Джозеф берет Макса сзади грубо, не жалея. Его тяжёлое дыхание слышно в плохо прикрытое окно. Макс вздрагивает при каждом толчке Джозефа, но не отстраняется, а движется ему навстречу. Ему больно. И Джозефу больно. Они не могут даже жёстким болезненным сексом, заглушить свою душевную боль. Именно здесь Лукас увидел своего Макса настоящим, не прячущимся за манерами, за воспитанием. Таким как есть. Таким каким он бы его узнал в детстве. Если бы захотел. Макс боится. Это естественно. Природно. Мышцы играют на телах парней, как на породистых скакунах. Они красивые. Оба нравятся Лукасу. Он не понимает почему в обществе такие отношения считаются грязными. Лукас эстет, но ничего уродливого в том, что происходит между парнями не увидел. Нет принципиальной разницы между традиционным сексом и гейским. Разве что физиологическая. Или есть? Джозеф подминает под себя Макса, всё время пытается доминировать. У него какое-то стереотипное представление о том, что должно происходить между ним и его партнёром. Даже Лукас понимает, что Джозефу важно быть топом иначе, он не сможет чувствовать себя полноценным мужчиной. Чушь вбитая в голову в подростковом возрасте. В отличии от гейских, в гетеросексуальных отношениях сексуальное поведение заложено природой. Лукасу не нужно пытаться доминировать над парнершей, он ей может позволить делать всё, что она хочет. А может и не позволить. От этого он не перестанет быть мужчиной. Максу намного проще чем Джозефу. У него нет никаких стереотипов. Он чист, как белый лист бумаги. То, что делает более опытный Джозеф для него – истина. Джозеф придерживает Макса за бёдра и буквально насаживает на себя, отчего тот прикусывает свою нижнюю губу. У Макса на щеках появляются милые ямочки. Лукас хорошо знает от кого у его сына эта привлекательная мутация. Она не досталась Лукасу от родной матери, зато есть у Макса. Джозеф кончил и повалился на Макса. Лукас услышал его сдавленные рыдания. Эта сцена слишком интимна даже для него. Их чувства и боль это очень личное, то что не дано понять никому, только им.***
После тяжёлой бессонной ночи пришло тоскливое утро. Агнес уныло позвякивала посудой, сервируя стол. Парни сидели рядом и смотрели друг на друга как-то по особенному, будто предыдущая ночь ещё сильнее сплотила их, укрепила их чувства. У Джозефа на шее появился мусульманский полумесяц Макса. Лукас обрадовался, что его сын избавился от своего мусульманского атрибута. Никакая религия не должна завладеть ни одним Донованом. Религия – это всего лишь дань традициям, пропуск в то или иное общество. Не более. Вся семья выглядела как-то потеряно и очень грустно. Только у Макса впервые за долгое время появился аппетит. Не то, чтобы он прямо набрасывался на еду, но ел не заставляя себя и даже положил на тарелку дополнительный кусок индюшачьего мяса. Увидев это, Джозеф недовольно покачал головой и придвинул его тарелку к себе. Он разрезал мясо пополам и больший кусок вернул обратно на блюдо, а меньший мелко нарезал и поставил перед Максом. — Это твоя последняя сытная еда на сегодня и на некоторое время вперёд. На обед можешь позволить себе немного бульона и всё. Ужинать нельзя… – опустил голову вниз Джозеф. Лукас и Агнес не сразу поняли, что происходит. Почему Джозеф так строг с Максом? И почему улыбка пропала с лица последнего? У Макса крупно дрожали руки. — Агнес... — Джозеф вынул из кармана рецепт и положил перед ней, — вот купишь. Разведёшь всё как написано и принесёшь в мою спальню завтра в четыре утра. Макс уже справился со своей дрожью, и попытался встать из-за стола. — Нет, сядь и доешь. Правильно рассчитывай свои силы. Они тебе ещё понадобятся. – Джозеф хотел сохранить внешнюю холодность, но посмотрев на несчастного Макса смягчился. — Я сегодня приду пораньше... Макс не стал проводить Джозефа до двери, а так и остался сидеть за столом потерянный и одинокий. — Макс, что это за рецепт? — спросила Агнес. — Слабительное. Нужно перед операцией. — Макс густо покраснел и уставился немигающим взглядом в тарелку. Агнес поняла, что пришло время оставить наедине двух родных по крови людей. Им есть что сказать друг другу. Она сослалась, что ей нужно купить лекарства, а потом встретиться с подругой и ещё у нее есть дела. Она быстро собралась взяла свою сумочку и вышла. Все её движениями были лёгкими и по-кошачьи грациозными. Макс наблюдал за Агнес. Продолжал смотреть ей вслед Агнес даже когда дверь за ней давно уже закрылась. — Она…– Макс попытался затолкать в себя последний кусок мяса, — она похожа на мою мать? Лукас как раз убирал посуду со стола, так с тарелкой в руках и застыл на месте. Знает... От напряжения непроизвольно сжалась челюсть, стукнули зубы. — Нет… Нет. Они абсолютно очень разные, – Лукас отложил в сторону тарелку. — Мне кажется они похожи… Должны быть похожи… — словно не слыша, что ему говорит Лукас, твердил Макс. — Нет, – возразил Лукас. – У них похожи разве что имена. Больше ничего. Твоя мать была яркая сама по себе, она не пользовалась косметикой, не одевалась броско, не делала ничего, но привлекала к себе внимание. Агнес… Она совсем другая. Её хочется любить, оберегать, но я бы... Я бы никогда не посмел обернуться ей вслед, если бы не Карагёз. — Ты помнишь, как звали мою маму? – посмотрел Макс на отца снизу вверх. Помнит ли он, как звали девушку оказывающую ему сексуальные услуги? Он больше запомнил то, как старательно и неумело она отсасывала. Её настоящее имя он узнал незадолго до того, как появился на свет Макс. Тогда Лукас собрал полную информацию о ней. До этого она называла себя вымышленным именем. Кажется, Софией. А впрочем, это было не важно. Лукас сделал шаг вперёд, чтобы притронуться к Максу, как отец к сыну. Вовремя осёкся. Знал: чужие прикосновения доставляли Максу дискомфорт. Его сын избегал тактильный контакт с людьми без особой на то надобности. Даже Джозеф, и тот дозировал свои прикосновения к нему. — Мне кажется, ты боишься узнать её имя. — Лукас наклонил голову и попытался заглянуть в глаза, нет в душу Макса, чтобы прочитать его мысли. — Мне известно о твоём неудачном опыте общения с родителями своей матери. Если нашёл своего деда, то узнать имя матери для тебя не проблема. Дай мне знать, что для тебя важно услышать от меня её имя, и я скажу. — Не уверен, — грубо буркнул Макс и принялся убирать посуду со стола. — Ладно. На сегодня хватит с меня информации. — Не надо, я сам уберу… Лукас забрал из рук сына немытые тарелки и тайком дотронулся к его ладони. Она оказалась холодной и жёсткой, совсем не такой, какой он себе представлял. Хотелось прикосновений, хотелось контакта — всего того, на что он имел бы право, если бы не струсил стать его отцом. Если бы не предал. Макс высвободил свою руку и пошёл к себе. Старые ношеные джинсы Джозефа были ему велики и свисали, отчего он казался совсем худым. Перед тем как скрыться из виду, Макс всё же обернулся к Лукасу и сказал: — Мне… Я… Я обещал Питеру… — он облизнул пересохшие губы, — я сейчас буду занят. Около часа… Чуть больше. А потом мы поговорим, ведь ты этого хочешь?***
Да, Лукас этого хотел. Сколько слов у него накопилось к сыну, сколько всего хотелось сказать. Час пролетел быстро. Уже второй на исходе. Макс не выходил из спальни, будто забыл о своем обещании или уснул. Лукас знал, что если сейчас придёт Джозеф, им уже не удастся поговорить. До операции, так точно. Лукас немного постояв перед дверью решился войти. Макс не спал, сидел перед включенным ноутбуком и что-то зачитывал в экран. Он говорил по-немецки, но о чем именно, Лукас не понимал, хоть хорошо знал язык. Какие-то фразы, формулы, понятные только специалисту. Лицо у него было серьёзным и внешне спокойным, хотя на лбу выступила испарина от перенапряжения и мучившей его простуды. Лукас залюбовался своим отпрыском. Да уж, красивый у него получился от немки малыш. Его гетерохромия ему к лицу. Лукас зря обвинял сына в уродстве. Эта особенность передалась ему через Лукаса от дальних предков Питера. Значит он, Лукас, был прямо причастен к особенности сына. Для записи Макс надел белую рубашку Джозефа. Лукас лишний раз убедился, что нет такой одежды, которая не подходит его сыну, но в белых рубашках он особенно хорош. Макс проговорил последнюю фразу, сухо попрощался и закрыл ноутбук. Он взглядом предложил Лукасу присесть на кровать, так как больше было негде. — Прости, что заставил тебя ждать. — Макс сел рядом с отцом и повернулся к нему лицом, поджав под себя одну ногу. — У меня осталась некоторая интеллектуальная собственность, которая Джозефу вряд-ли пригодится. Я не могу позволить ей пропасть. Довести всё до логического завершения, тоже уже не могу. — Ты слил в интернет свои наработки? – разозлился Лукас. С лица Макса уже сползло деловое выражение и теперь оно стало милым и по-юношески забавным, каким и должно быть в его возрасте. О улыбнулся и кивнул: — Да. Но всё непросто, к моей информации не будет доступа непрофессионалам, так как те не знают, что искать. Мою информацию не так просто найти... — Макс, продолжая улыбаться, слегка прикусил губу от смущения. Он, по своему собственному желанию притронулся к отцу. Точнее к его, терракотового цвета, джемперу. — Не пугайся, милый — Лукас взял холодную руку Макса и прижал ее к своим губам. — Ты не брезгуешь мною? – Удивился Макс. – Ты же видел нас с Джозефом… Макс попытался отстраниться от отца, и тот отпустил его руку, но лишь для того, чтобы сгрести в охапку всего. От Макса всё ещё пахло ребенком, его собственным. Это был родной запах, не такой как от Кевина или других детей Паулы. Это был запах к которому не нужно было привыкать. — Ты знал кто я… Знал… И молчал.***
Следующим утром Лукас увидел Макса в гостиной за столом. Он ожидал Джозефа, пока тот позавтракает, если точнее, протолкнёт в себя еду. Максу есть было нельзя. За ночь он, словно уменьшился, посерел. После слабительного ещё и чувствовал себя униженным. — У тебя есть семьдесят пять процентов на успех, Макс. – сообщил Джозеф, – Семьдесят пять! Таков прогноз выживаемости в подобных случаях. И есть ещё одна хорошая для тебя новость. Доктор Задравец не берётся за работу, в благополучном исходе которой не уверен. — Три четверти — это хороший шанс, – широко улыбнулся Макс. – Я им воспользуюсь. Не беспокойся, Джозеф. Джозеф доел свою овсянку и потянул Макса к окну. Там он внимательно осмотрел его вены свет. Джозеф выбирал удобную периферическую вену для установки венозного катетера. — Что ты ему собираешься колоть, Джозеф? — поинтересовался Лукас. — Ничего, что не было предварительно согласовано с доктором Задравецем и анестезиологом Макса, – ответил Джозеф. — Это наркотик? Да? – догадался Лукас. — Считай, что так. Лишний стресс ведь ему не нужен, правда, Лукас? –Джозеф аккуратно убрал использованный шприц обратно в упаковку. — Или я неправ? — Возможно прав, но в него уже влито столько лекарств… Как ему всё это перенести? Он же станет от них зависим. — Я не понимаю причины твоего личного интереса к моему партнёру, Лукас, — у Джозефа в глазах вспыхнули недобрые ревнивые огоньки. — Но если тебя интересует чисто медицинская сторона вопроса, скажу — Максу теперь вредит всё! Поэтому, лишняя доза успокоительного мало что меняет. Я бы сказал положительного в том, что он спокоен больше, чем вреда от самого лекарства. Я стараюсь минимизировать его стресс. И у меня это хорошо получается: посмотри на него — в данный момент он самый спокойный из нас. Джозеф подмигнул Лукасу и, как в насмешку, повернул Макса к нему лицом. Макс действительно был спокоен. Скучный, вялый, никакой, но не был в депрессивном состоянии. Джозеф собой гордился — за всё время, что Макс находился в его доме, у него не было панических атак. Он проявлял интерес к жизни, скучал по Джозефу, подмигивал Агнес, гладил Карагёза. Джозеф был чрезвычайно этому рад и приписывал себе львиную долю успеха. Он оберегал Макса от любых волнений, до последнего не сообщал дату операции, не хотел, чтобы он считал дни, а потом часы.***
— Он помнит меня… Он ничего не забыл. – сказал Лукас Агнес. Они смотрели с балкона, как мерседес Джозефа выезжает с подземной парковки. — Думаю, он тебя любит, — Агнес мелко дрожала от холода. — Я слышала такое высказывание, что когда родители обижают ребёнка, он не перестаёт любить родителей. Он перестаёт любить себя.