Лукас затаился в библиотеке, в надежде переждать бурю, устроенную Фионой. Он уже много раз пожалел, что остался работать дома. Буря не унималась. Теперь основные военные действия переместились на кухню. Лукас с сожалением убрал в стол ноутбук и направился в логово врага. К своему удивлению, он застал на кухне довольно мирную картину. Фиона варила какао у плиты и громко переговарилась с Грейс. По выражению лица медсестры было понятно, что она предпочла бы очутится на горячей сковородке, чем в обществе чертовой ведьмы.
Макса домашняя непогода обошла стороной, словно кто-то очень благожелательный раскрыл над ним зонтик. Он не чувствовал ни малейшего волнения и сейчас, закутавшись с ногами в шерстяной плед, молча сидел на бамбетле – старинном произведении давно ушедших мастеров времён австрийской империи. У ног Макса, на потемневшей от времени деревянной поверхности, стояла глиняная тарелка с куском вишнёвого пирога. Макс с аппетитом разламывал вилкой сочную присыпанную крупными порозовевшими кристаллами сахара сладость.Такого нарушения этикета и субординации в доме своего отца Лукас не ожидал:
— Ну, знаешь, Фиона, — это невероятное свинство. Ты плохо влияешь на моего сына!
Фиона посмотрела на Макса поверх очков, желая рассмотреть, где тут «свинство».
— У меня по соседству, – поведала она, – живут ребята его возраста: голые щиколотки, наушники в ушах, вечно красные глаза от компьютерных игр. В их комнатах под кроватями горы грязной посуды. И никто ни разу не сказал, что парни занимаются свинством. Я бы очень хотела, чтобы Макс немного посвинячил, но это невозможно. С его то воспитанием…
— Я не это имел в виду, мама! — оправдался Лукас. — Слишком много углеводов.
Максу не нравилось слушать перепалку между отцом и Фионой. Тем более, спорили из-за него, точнее из-за его воспитания, на которое в своё время им было плевать.
Он потерял интерес к содержимому своей тарелки и незаметно выскользнул с кухни. Самостоятельно преодолел один лестничный пролёт. До этого он проделывал подобное, но только с помощью Джозефа. Подниматься вверх по лестнице не было непосильной задачей. С небольшими перерывами и
незначительной помощью Джозефа у Макса получалось преодолеть два пролёта. Куда сложнее спуститься вниз — ноги становились непослушные, будто жили своей жизнью. Ни Макс, ни Джозеф пока не решались замахнуться на целый лестничный пролёт спуска. Макс пользовался лифтом, чтобы спуститься вниз. Он очень стеснялся принимать помощь, но в то же время осознавал, что Джозеф больше всего хочет, чтобы его Макс стал прежним.
— Двадцать две! — сказал Макс задыхаясь и сел на верхнюю ступеньку. Он завалился на балясину, так как держать спину не осталось сил. Внизу виднелся нарядный зал и украшенная ёлка. Старинные, из хрупкого стекла лошадки, выцветший дрезденский картонаж и дизайнерские украшения разных времён: ангелы, клоуны, отреставрированные зайцы и мишки — все знакомые Максу с детства, с той единственной зимы проведенной в доме. Он их рассматривал с того же места, что и сейчас. Тогда он не решился подойти ближе, не знал, можно ли. Питер раздражался из-за любого пустяка. Сейчас эта красота принадлежала ему полностью, он может делать с ней что хочет, но уже поздно. Всё это утратило для Макса смысл. Вверху на самой макушке ёлки восседал толстозадый, напыщенный молодой ангел с несуразной дудкой в руках. Накатили эмоции из-за воспоминаний, Макс отвернул лицо от ёлки — этот праздник не для него.
Справившись с дыханием, он решился на второй пролёт. Ему было важно, как можно скорее научиться жить без посторонней помощи. Он ещё не знал, насколько сможет восстановиться. Никто из специалистов не дал своего утешительного прогноза, только реабилитолог верил в него. Обещал, всё будет хорошо.
Оказавшись на втором этаже, Макс немного побродил темными коридорами и оказался перед дверью в библиотеку. Он взялся за ручку и задумался. Ему ещё не приходилось бывать в библиотеке в отсутствие Питера. Он не был готов увидеть опустевшее кресло своего деда. Макс отпустил ручку и пошёл дальше.
Рядом была спальня Питера. Оттуда он четыре месяца назад в последний раз собирал Питера в клинику.
Спёртый душный воздух ударил в лицо, заставив глаза прослезиться. В комнате с закрытыми наглухо окнами и дверью законсервировался въедливый горький запах лекарств, выделяемый дыханием, потом и мочой больного. Здесь всё ещё витал дух болезни и смерти. Макс подошёл к окну и открыл его настежь,
впуская свежий морозный воздух.
Это комната не была классической спальней, а что-то среднее между кабинетом и спальней. Сюда Питер перебрался, когда овдовел. Макс прикрыл покрывалом находившуюся в полном беспорядке аскетическую кровать Питера. Ему показался слишком неприличным вид смятых простыней, выпавших из наволочек подушек. Весь этот кавардак был оставлен им же самим. Тогда Макс стянул деда на пол, чтобы сделать ему искусственное дыхание. На полу валялись шприцы флаконы с антисептиком, битые стеклянные ампулы. Такая неаккуратность не была присуща молодому медику, но тогда счёт шел на минуты… даже секунды, а Макс остался совершенно сам на сам со своей бедой…
В этой комнате пролетели самые тяжёлые мгновения в жизни Макса. На несуразном кресле, с непропорционально тонкими, кривыми ножками всё ещё лежал позабытый им свитер, в который он кутался прохладными вечерами.
Макс сел в кресле именно так, как часто сидел и раньше, много дней присматривая за Питером. Тогда он не видел ничего, кроме его бледного лица в обрамлении белоснежно-белого постельного белья. Сейчас же он смог рассмотреть грубый деревянный крест у изголовья кровати и небольшую статую Девы Марии на прикроватном столике, а рядом с ней в серебряной овальной рамке — фото женщины. Это не было фото погибшей жены Питера или случайной легкомысленной любовницы, к которой он, возможно, испытывал страсть. Макс прищурил глаза и посмотрел на серый поблекший овал. Судя по возрасту самого фото, по дизайну рамки, а также по палагновским чертам лица женщины: ровному аккуратному носу, большим серым глазам и застывшему в нежной полуулыбке широкому рту, это была мать Питера. Женщина, которая так опрометчиво подарила свою неповторимую улыбку Максу, являлась ему прабабкой. Макс поднялся с кресла и обиженно перевернул фото лицом вниз. Он думал, нет, был уверен, что такое явление, как «ангиак» абсолютно неприемлемо в чопорном семействе. Другое дело – Фиона. Макс не чувствовал в её отношении к себе того холодного высокомерия, которое исходило от Питера или от Лукаса. Его чертова бабушка готова была лелеять и баюкать даже такого неправильного Макса. Но не более чем ей позволяла её ведьмина этика. Свои нечистые каноны она соблюдала строго.
На глаза Максу попалось старинное издание Библии. Слегка потрёпанная книга, служившая верой и правдой не одному поколению Донованов, теперь оказалась в руках своего нового хозяина. Между её страниц Макс обнаружил лист из школьной тетради. На нём была детская ладошка, обведена фломастером. На ладошке подпись детским корявыми почерком – «Лукас».
«А Питер был сентиментальный», — удивился Макс. Удивляться пришлось и дальше, когда из толщи страниц выпало ещё два листочка с такими же корявыми детскими ручками: одна принадлежала старшему сыну Питера — Нику; вторая –Тео. Её подписывал совсем маленький ребёнок, и подписал он ее в зеркальном отображении — «oet». Макс тоже начинал писать именно так, зеркально и писал до сих пор, когда нужно быстро и для себя.
Тео! Такое имя было на надгробном памятнике с ангелочком. Ничего, никаких слов, кроме имени на крылышке розового ангела. Жизненный путь реального ангелочка был настолько коротким, что не нашлось слов, чтобы описать всё то горе в эпитафии.
Макс продолжил листать, аккуратно разделяя каждую страницу Библии. Когда дошёл до конца, пролистал ещё раз. Он искал там свою ладонь, имя, или что нибудь, что говорило бы о нём.
— Где моя ладонь, Питер? Где? Я тебе высылал из школы.
Макс мелко задрожал. То ли от холода, то ли от разочарования. Он перевернул несчастную книгу листами вниз и начал исступлено ею трясти. Больше ничего не выпадало. Макс со злостью швырнул тяжёлый том в стену, сбив крест над кроватью Питера. Ударившись об твердое деревянное изголовье, книга разлетелась на части. Твердый переплёт отделился от исписанных красивым шрифтом страниц и красочных рисунков библейских сцен. Одна из них, сцена «Страшного суда», упала Максу под ноги.
Макс подскочил к серванту с книгами. Здесь их было немного, лишь те, что были дороги Питеру или те, которые он перечитывал. Макс доставал по одному тому и с сожалением убеждался, что в них тоже ничего нет.
— Ну хоть что нибудь, Питер! Что нибудь!
Макс добрался до шкафа с одеждой. Он уже успел немного успокоиться, поэтому с вещами был более вежливый, чем с книгами. Он перебирал домашнюю одежду Питера: брюки, удобные свитера, стопки с бельем и пижамами. Макс принюхивался к знакомому запаху.
— Да с чего я взял, что имею хоть какое-то, малейшее право иметь значение для Питера? Кто я здесь? Лукас появился на свет, потому что в нём нуждались. Старшие сыновья, так и вовсе родились в любви. У них должно было всё сложиться хорошо, если бы не Макклаи. Если бы не Макклаи, не было бы ни Лукаса, ни меня, — сказал сам себе Макс.
Среди свитеров из тончайшей шерсти рука Макса наткнулась на нечто твердое. Через мгновение он рассматривал шкатулку с прозрачной крышкой. В ней находился белый локон с лёгким зеленоватым налётом от времени.
«Это мой» — удовлетворённо вздохнул Макс.
Ну и пусть упоминания о нём не было в семейной Библии. Пусть его имя не упоминали в молитвах. И даже, всё равно на то, что Питер поленился дать ему личное имя… Но он хранил его прядь волос. За это, многое можно простить!
Макс счастливо улыбнулся и открыл шкатулку, вдохнул запах самого себя, того маленького и несчастного. Он вспомнил, как плакал, когда с него срезали волосы. Знать бы тогда, что Питер будет соприкасаться с его частичкой, каждый раз делая выбор между домашней рубашкой или свитером!
Макс замёрз и накинул на себя себя теплую рубашку Питера. Продолжил дальше изучать шкатулку. Он крутил в руках ничем не примечательную коробочку, пока не нащупал чувствительным пальцем
выцарапаную надпись на дне. Макс перевернул шкатулку и прочитал вслух:
«Тео. Сын Питера Донована и Божены Донован-Палагн». Шкатулка выпала из его рук.
Макс всё понял! Конечно, же его никто не признал как внука, сына, наследника. Его назначили разгребать завалы оставленные непутёвым управлением Питера и другими предками. Вся та куча условий при передаче наследства лишь говорила о том, что он обязан сохранить капитал. Для кого? Для законных детей Лукаса, которых тот ещё успевает родить?
***
Фиона осмотрелась по сторонам и увидела, что Макса на кухне нет. На бамбетле остались плед и тарелка с разломанным, так и не попробованным пирогом.
Увлечённые спором Грейс и Лукас не знали куда подевался Макс, но обеспокоенной выглядела пока только Фиона.
Лукас и Грейс обошли весь первый этаж, не особо нервничая. Не увидев там Макса, они уже задумались. Вышли на улицу. На свежем снегу не было видно ничьих следов.
Вернулся Джозеф с работы и бросив недобрый взгляд на виноватую Грейс присоеденился к поискам.
Он интуитивно устремился на второй этаж.
Фиона, что-то сообразив, попыталась его остановить.
— Джозеф, не иди туда. Тебе нужно поужинать и отдохнуть. Ты так и сам весь изведёшься, — уговаривала Фиона.
— Ты думаешь ему полгода дали на реабилитацию просто так? У него всё серьёзно, Фиона, — огрызнулся Джозеф.
Фиона приподняла подол длинного платья и побежала вслед за Джозефом. Она преодолевала по две ступеньки сразу, показывая удивительную, как для своего возраста прыть.
Из приоткрытой двери Питеровой спальни отсвечивала полоса света. Джозеф бесшумно подошёл. Макса он увидел лежащим на полу, рыдающим. Фиона преградила ему путь в комнату. Она недовольно покачала головой:
— Оставь, Джозеф. Он никогда не простит тебе, то что ты видел его слабость.
— Да, — неожиданно согласился Джозеф, — нужно только сказать горничной, чтобы закрыла окно в комнате. Оттуда веет погребом.
***
Утром Джозеф застал Макса спящим в постели покойного Питера. Он сквозь сон натягивал на себя перекрученное в пододеяльнике летнее одеяло, но согреться под ним не получалось.
Джозеф, почти физически почувствовал как холодно Максу, и как болит у него горло. Он склонился над ним и мягко поцеловал его.
— Ты вчера пропустил капельницу, милый. Пошли навёрстывать упущенное. — Джозеф принюхался. Ему не понравился витающий в комнате запах. Ещё больше ему не понравились бурые, давно высохшие пятна на постельном белье. Без сомнений, в этой постели Питер провёл свои последние дни в этом доме. Джозеф растрогался. — Вставай Макс, нам нужно восстанавливаться, а не раскисать.
— Макс, так звали собаку Симона… — Макс злился и совсем не остыл за ночь. Он зябко кутался в красную клетчатую рубашку Питера. — Я ненавижу Питера, ненавижу всех Донованов, ненавижу себя. Я хочу уехать отсюда. Всё равно куда. Хочешь со мной, Джозеф? Я могу заработать нам на жизнь, правда! Могу преподавать йогу, музыку…
Джозеф прислонился губами ко лбу Макса. Он горел и бредил.
— Куда же ты убежишь от себя, милый? Это я виноват, что недосмотрел за тобой.
