Aнгиак

Питер приехал на рассвете: седовласый, высокий, статный. Малыша он застал на подоконнике. Тот, упёршись ладошками в стекло, увлеченно наблюдал за медленно парящими в воздухе снежинками. Это занятие его настолько увлекло, что казалось, он не слышит, что происходит вокруг. Когда стекло запотевало, мальчик протирал его своими тонкими пальчиками. Питер подошёл ближе. Так он мог видеть профиль малыша: благородный лоб, тонкий нос, длинные, словно кукольные ресницы. Такой ребёнок не мог быть результатом пьяного зачатия или жертвой инбридинга. В нём чувствовались ум и порода. Питер облегчённо выдохнул. Хоть в чём-то его непутёвый сын не подвёл. — Здравствуй! — сказал Макс, продолжая смотреть в окно. Питер не потрудился ответить на приветствие, а велел малышу немедленно слезть с подоконника и подойти к нему. Едва он устроился на больничном стуле, как ребёнок стоял перед ним. «Прыткий бастард», –подумал мужчина и принялся бесцеремонно рассматривать внука. Он поворачивал его к себе то спиной, то боком. Перебирал своими пальцами его крохотные, детские пальчики. Трогал мягкие, не стриженные с рождения волосы. Малыш опустил глаза, но не склонил голову. Он терпеливо позволял шершавым, жёстким от прожитых лет рукам ощупывать своё нежное лицо, прикасаться к бровям, ресницам… Он чувствовал себя бездомным котёнком, дальнейшая судьба которого пока не определена. Всё зависело от того, насколько он понравится будущему хозяину. Макс распахнул огромные глаза и посмотрел на деда без страха, без любопытства. В этом взгляде было что-то такое, что заставило старика сжаться: мудрое, потустороннее. Словно сама вечность бросала ему вызов. Питер был не из робкого десятка и уже давно не боялся смерти, но тем не менее, мороз прошёл его телом, и он почувствовал приступ обречённости. Так на Питера ещё никто не смотрел. Поединок взглядами закончился быстро. Тяжёлые ресницы Макса опустились и малыш занялся изучением изъянов плитки на полу. — Он из моего рода, Симон — заявил Питер только что вошедшему адвокату. На что тот возразил: — Не вижу никакого сходства. К тому же, он отвратительно воспитан. — Уверен, что мальчишка тебе понравился, — улыбнулся старик и потрепал малыша за щёку. — Ещё бы… Родители его матери самые, что ни есть чистокровные немцы, «арийская раса». Их предки были рождены по программе «Лебенсборн». Бабка, которая жила с ними, умерла в возрасте ста четырёх лет. Прекрасная генетика! Умерла по нелепой случайности. Старая ведьма решила покурить в номере отеля для некурящих. Курила в окно. Взобралась на подоконник, прижалась к стеклу. Окна недавно заменили на какие-то особые, небьющиеся. Карга доверилась. А может решила самоубиться. Кто знает? Она выпала с шестого этажа. Стекло, конечно же, осталось целым, но рама не выдержала. Питер и сам был далеко не молод, но от души веселился над уродливыми проявлениями старости. — Дед и бабка Макса ещё достаточно молодые. Даже слишком. Но бесконечно гордые. Они всячески отрицают факт существования незаконного внука. Дед уверен, что его дочь не имела связей с мужчинами. Святая Детородица! — Помолчи, Питер. Не говори лишнее при ребёнке. Он слушает, — сказал Симон. И, действительно, Макс слушал. Он не смотрел больше в пол, а таращил свои удивлённые глаза на странных взрослых. — Ладно, надеюсь, он скоро всё забудет, — махнул рукой Симон. — Уверен, что нет. Это смышлёный малыш, — возразил Питер. — А знаешь, ведьма, мать моего безвольного Лукаса, не раз намекала о существовании бастарда. Говорила, карты не врут. Я не верил. Питер замолчал. Мысли о «ведьме» навеяли на него грусть. В его хитрых, так и не утративших свой цвет глазах, появилась усталость. — Собирайся, поживёшь пока у меня, –резко поднялся со стула Питер. Макс быстро схватил свой рюкзак и побежал за мужчинами. Он торопился, боялся, что если отстанет, его забудут в клинике. Действительно, с малышом не церемонились. На нём не было верхней одежды, лишь тонкая рубашка и вельветовый комбинезон. Но взрослых мужчин это не заботило. Оказавшись на улице, Макс растерялся. Шумный город его пугал. Он уже многое видел в окно палаты, но вблизи оказалось всё иначе. К Максу подошёл угрюмый мужчина и взял его за руку. — Здравствуй, Макс. Я, Николас, — представился он. — Сегодня буду твоим шофёром. Питер поедет отдельно. Это –правило безопасности. Вы, как близкие родственники, не должны находиться в одном автомобиле. Рука мужчины была большая, теплая. Макс ухватился за неё своей маленькой холодной ручкой. Николас провёл его к машине, открыл дверь и предложил забраться внутрь. Непривычно пахнущий салон вызвал у Макса подозрение. Он уже ездил в машине, но тогда ему так хотелось спать, что он посчитал, что уже умер. А теперь было страшно. Николас нетерпеливо его подтолкнул, за что был немедленно укушен. Угрюмый издал приглушённый вопль и, подняв Макса за шлейки комбинезона, отшлёпал ниже спины. Этим мужчина показал свою приверженность к традиционным методам воспитания. В итоге, как и полагается, победа досталась более сильному взрослому. Макс был жёстко зафиксирован в детском автокресле и не имел доступа к пострадавшему месту. Зато он мог злорадно разглядывать забинтованный палец угрюмого. Саму поездку Макс запомнил плохо. Лишь то, как сильно мёрз, как они останавливались в пути, чтобы пообедать, как угрюмый принёс ему курточку и помог одеться. В это время года день был короткий. Когда приехали, уже начинало темнеть, но до вечера было ещё далеко. Макс самостоятельно выбрался из машины. Осмотрелся. Причудливой формы фонари освещали большой дом с парком и разными постройками вокруг. Машины Питера нигде не было, хоть он сам видел, как она ехала впереди, а потом съехала куда-то под землю. Странно как-то здесь. Угрюмый, ничего не говоря, подхватил его на руки и понёс в дом. Так они поднялись на третий этаж и очутились в большой, почти бесконечной комнате. Николас поставил Макса на пол, выложенный кафельными чёрно-белыми сотами. — Это детская, — сообщил Николас. «Детская» не была похожа на комнату для детей. Она была похожа на комнату для непослушных детей. В ней было так много пространства и так мало цвета. Минимум мебели — кровать, диван, два кресла, шкаф, прикроватный столик… Всё громоздкое, старомодное, непригодное для детей. Будто обитатели дома збагрили туда старый хлам из жадности, чтобы не выбрасывать. Впрочем, два высоких решетчатых окна за ажурной занавеской выглядели мило. Как и пышно цветущий белым цветом мирт. Ещё, радовал глаз нарядный, обложенный белым мрамором камин. Несмотря на то, что в доме имелось несколько видов отопления, к каминам и печам здесь было особое отношение. Но пока Макс был слишком мал, чтобы об этом задумываться. О каминах он будет думать позже. Угрюмый, выждав некоторое время и открыл ещё одну дверь, в этот раз в огромную ванную комнату. — Ты можешь положить свои туалетные принадлежности вот на том столике. Макс кивнул и мигом достал из рюкзака зубную щётку. — Это всё? — угрюмый перевёл взгляд с одинокой щётки на полупустой рюкзак. Макс кивнул. Всё его имущество — это то, что было на нём и то, что находилось внутри, худого, обвисшего рюкзака. Ничего больше нет.

***

Оставшись наедине с собой, Макс тайком достал из рюкзака коробку с печеньем, взял одно, откусил от него кусок, остальное спрятал. Он съел бы ещё, но не знал, пригласят ли его к столу сегодня. Раньше ему часто доводилось оставаться без ужина. Прикусив нижнюю губу, Макс начал раскладывать свои вещи. Как ни старался, получалось не так аккуратно, как хотелось. Он несколько раз вынимал пижаму из шкафа и складывал по новому, пока добился нужного ему результата. После того, как он положил свои карандаши и блокнот в ящик стола, а коробку с печеньем надёжно спрятал под подушкой, ему нечем было заняться. Он залез на кресло и, свернувшись в клубок, начал погружаться в объятия Морфея. Поспать не получилось. Из сонного оцепенения его вырвал угрюмый. Он поправил на нём одежду, завязал в пучок растрёпанные волосы и повёл вниз по узкой лестнице, прячущейся за потайной дверью в ванной. Спустившись, они оказались в помещении, где полно книг. Питер сидел за столом перед внушительной стопкой всяких папок, документов и, просто, явного хлама. Он усадил мальчика рядом на низенький детский стульчик и начал расспрашивать, где он раньше жил, что умеет делать. Учили ли его музыке? Играет ли он шахматы? На вопрос, где он раньше жил, Макс не ответил. Что касается остального, то читать он умеет и немного писать, цифры знает до ста, ориентируется во времени, шахматы никогда не видел, а играть на фортепиано умеет вот так. Макс подошёл к кабинетному роялю и сыграл несколько регтаймов, продемонстрировав при этом прекрасный слух и чувство ритма. Он очень старался, его губы тихонько шевелились в такт мелодии, а на щеках проявился румянец. Макс хотел сыграть ещё и вальс, но Питер взглядом дал понять, что достаточно. Макс послушался. — Он, конечно, не Моцарт, но кто-то с ним основательно поработал, — услышал Макс вердикт Симона откуда-то из-за стеллажей с книгами. — Малыш, скажи, ты играл на подобном инструменте? — Нет, тот был больше… Концертный рояль. — неохотно ответил Макс. — Рояль был у тебя дома или ты занимался в музыкальной школе? — осторожно прощупывал почву Симон, желая узнать что-то важное. Макс не был расположен отвечать немецкой овчарке. Симон ему не нравился. Поездка, переживания связанные с Питером вымотали его нервную систему. К тому же Макс был голоден. В дороге, он не смог заставить себя поесть, а взять еду с собой угрюмый не позволил. Эмоции переполняли малыша. Он надул щёки, а потом не сдержался и разревелся. Губы Питера брезгливо сморщились. Его чертовски раздражали дети, а после гибели старших сыновей, детский плач для него стал невыносим. — Николас! — громко позвал Симон, Николас! Пришёл угрюмый. Молча взял Макса на руки и унёс с собой. В детской уже разожгли камин, стало теплее и немного уютнее. Николас, усадил Макса на кресло и начал разбирать его постель. Жестяная коробка с печеньем глухо стукнула об деревянное изголовье кровати. Макс перестал плакать и кинулся с яростью отстаивать свое «имущество». Словно дикая кошка вцепился в своего обидчика. — Ладно, не трогаю я твои сухари. Успокойся, — только теперь Николас догадался, что Макс голоден и его нужно покормить.

***

Ужинал Макс в одиночестве за столиком у камина. Он успел успокоиться, и теперь ему было стыдно, за то что позволил себе реветь. Он боялся, что Питер не пожелает оставить его в своём доме. Тем временем, в библиотеке разговаривали о нём. — Давно в комнатах наверху не было детей, — Питер указал рукой в сторону ведущей в детскую лестницы. — Лукас никогда не оставался там. Предпочитал другую, более современную часть дома. — Ты когда поговоришь с ним? — спросил Симон. — А о чём говорить? У него уже есть дети. Сейчас он с ними Калифорнии. Сучий выводок нуждается в витамине «Д», — скривился Питер. — Заботливый гад. Он, как и те немцы, всё отрицает. Побаивается Паулы. — Что ты собираешься делать с малышом? Оставлять его здесь опасно. Да и стар ты, чтобы с детьми возиться. — Абсолютно с тобой согласен, Симон. Здесь он мне не нужен.

***

Макс сидел на подоконнике, прячась за занавеской. На его щеках виднелись длинные следы от высохших слёз, а светлые волосы были коротко острижены. Большие от природы глаза Макса, теперь казались невероятно огромными. Подошёл угрюмый Николас, отодвинул занавеску и заботливо укрыл мальчишку пледом. Тот в ответ злобно оскалился. А ведь утром всё было хорошо. Макс сам проснулся и самостоятельно привёл себя в порядок. Его накормили вкусной овсяной кашей. Он был по-настоящему сыт. Дверь в детской была не заперта, и он отправился гулять по дому. В большой гостиной стоял «настоящий», а не кабинетный рояль. Макс провёл маленькой ручкой по полированной поверхности инструмента, тихонечко погладил его и побежал дальше. Он наткнулся на детские предназначенные для детей. Настоящих детей, а не таких, как Макс. Две комнаты были выкрашены в розовый цвет. В третьей, предназначенной для мальчика, стоял автомобиль вместо кровати. Макс удивился, а потом замер от восторга. Он увидел игрушечную железную дорогу. Ему было известно, что это такое, но тогда его к ней не подпускали. Макс нажал на красную кнопку и паровозик с вагонами пришёл в движение, объехав всю комнату. Паровозик уже шёл на второй круг, но его прогнала незнакомая женщина, отвесив тяжёлую оплеуху. Это была служанка, тех правильных детей. Но Макс не сильно расстроился. Он побежал на кухню. Там ему удалось пополнить свой запас печенья, а милая девушка угостила его зелёным яблоком. Возвращаясь с добычей к себе, он радовался так, что забыл про осторожность и чуть не сбил с ног Питера. Тот больно схватил Макса за плечо, и был крайне недоволен. Он не дрался, не бил и даже ничего не сказал плохого. Просто повернул Макса спиной к себе и стиснул в ладони его тяжёлые волосы. А потом позволил ему бежать дальше. Макс не знал, что ему ожидать от такой встречи. Вернувшись к себе, Макс едва успел положить печенье в коробку и доесть яблоко, как в комнату вошла строгая дама. Он потянула его в ванную. Максу дама сразу не понравилась. «С такой не пошутишь», подумал он. Женщина усадила Макса перед большим зеркалом и накинула ему на плечи накидку. Потом взяла в руки ножницы, и Макс догадался, что дама хочет отрезать его красивые волосы. Он оказал сопротивление, отчего женщина забилась в угол и отчаянно позвала на помощь. Пришли какие-то люди. Они хотели снова усадить его на тот стул. Но Макс не собирался так просто уступать, он дрался, как зверь. В итоге самый настойчивый из них был укушен и исцарапан. — Ах, ты, чертёнок. Да, что же ты творишь! — ворвался в ванную Николас. Угрюмый взял Макса за руку и усадил на стул. Ловким движением пресёк его попытку слезть, надавив ладонью на плечи. Больше Макс не сопротивлялся, чувствуя в Николасе моральное и физическое превосходство. Он стойко выдержал неприятную процедуру стрижки волос, лишь два влажных тоненьких ручейка на щеках говорили о его протесте. Уже прошло немало времени, а Макс всё ещё дулся. Николас наведывался в детскую несколько раз. Сначала он развесил в шкафу купленные для него вещи. Потом принёс обед, но Макс отказался покидать своё укрытие. Запах супа раздражал и он с удовольствием бы поел, но обида терзала его душу. Остывший обед унесла девушка в белом переднике, и Макс от досады всхлипнул. Ближе к вечеру угрюмый принёс Максу сэндвич, но тот фыркнул и обиженно отвернулся. Николас не одобрил такое поведение и повернул Макса к себе. — Спесивый щенок! Нужно три дня не давать тебе есть, чтобы сам просил. — Николас схватил Макса за тонкую руку. — Не ребенок, а одни кости, обтянутые кожей. Не по чему даже ремня всыпать. Макс не хотел, чтобы угрюмый слуга «всыпал ремня». Это унизительно и больно, а он так устал от боли. Инстинкт самосохранения ему подсказывал, что нужно молчать, но чувство обиды и несправедливости заставило говорить. Макс разразился скандальной речью, на смеси известных ему языков. Это из-за него, Николаса, он лишился своих красивых волос! Из-за него он будет мёрзнуть! А может даже заболеет и умрёт. За ним никто не будет плакать, но он всё равно умрёт. И в его смерти будет виноват только угрюмый Николас. Зря он так боролся за свою жизнь в лесу. Выдав тираду, малыш заплакал. Горько, жалостливо. Выглядел, при этом, крайне несчастным и одиноким. Николас, которого ситуация поначалу даже забавляла, теперь не видел ничего смешного. Он хотел погладить малыша, но тот не позволил. Николас отстранился и задумчиво склонил голову на бок. Стоило бы сказать, что-то ласковое, но он не привык. Немного подумав, Николас решил, что Макс сам виноват. Когда он был ребёнком с детьми так не церемонились и все нормальные выросли. А теперь дети никудышные. Николас забрал сэндвич и сказал Максу. — Что ж, будет тебе урок за неуважительное отношение к еде. Трудно уснуть, когда хочется есть. Вот и подумаешь, стоит ли показывать характер, имея самый низкий статус в доме…

***

Макс начал привыкать к дому. К строгому Николасу, который даже помогал ему, к злому Питеру и противной немецкой овчарке Симону… Вечера он проводил в библиотеке. Питер учил его играть в шахматы, а иногда они вместе музицировали на маленьком кабинетном рояле. К большому роялю в гостиной подходить ему запрещено. Так же, как и в комнаты законных детей. И ещё в несколько других комнат. Детские и «те комнаты» Макса не интересовали. От них веяло неприятностями и холодом. Куда уютней в своей детской наверху, с цветущим миртом, огромными окнами и широкими низкими подоконниками. На них можно лежать и наблюдать за тем, что происходит на улице. Рядом с его детской была классная комната. В ней было всё необходимое для занятий и даже больше — в углу стояло старое пианино. К Максу приходили учителя. Он не доставлял им особых хлопот. Слушался, прилежно выполнял задания. Он любил учиться, а ещё, хотел порадовать Питера своими успехами. Макс был по-своему счастлив. Он никогда ещё не чувствовал себя так хорошо. Это ничего, что Питер в основном ворчит, и ни разу его не обнял, что Николас бывает жесток, а прислуга ненавидит его. Он ещё научится вести себя так, чтобы не раздражать. Макс думал, что дальше будет только лучше. Он тогда не знал, что этот кусочек придуманного им счастья, будет единственным за всё детство. Николас уверял, что Максу не стоит привыкать к этому укладу жизни, так как не позднее следующей осени он уедет в школу. Возможно, далеко. Возможно надолго. Может навсегда.

***

Всё случилось намного раньше осени. Лукас с женой и детьми вернулись из Калифорнии, только не поехали к себе домой, а решили погостить у Питера. Их младшая дочь была одного возраста с Максом. Это особенно бесило Паулу. Уклад в доме претерпел изменения. Теперь семья питалась в большой нарядной столовой. Кроме Макса и Питера. Макса не приглашали, а Питер сам не желал. Стало шумно, приходили незнакомые люди. Одни оставались на обед, другие на ужин. Паула привезла с собой прислугу, но и её оказалось недостаточно. Дети вели себя отвратительно. Они оборвали занавески в красивой гостиной, повредили мебель. Старший мальчик, казавшийся Максу очень взрослым, мочился в кадки с цветами, отчего те увяли. Девочки разрисовали губной помадой стены в столовой. А та, что постарше, вылила горячий чай на горничную. Она сделала это нарочно, без всякой на то причины. Макс видел, но никто ему не поверит. Ещё девочки совсем не хотели учиться. Когда им давали в руки книги, те рвали их. А старший, так и вовсе, дрался с учителями. Лукас обожал своих «родных» детей, особенно сына Кевина. Прислуга переговаривалась между собой, что мальчишке неимоверно повезло. Он станет наследником состояния, и ему никогда не придётся ни о чём заботиться. Питер так не считал. Он говорил, чёрта лысого этот толстый ублюдок, что-нибудь от него получит! А ещё сказал, что у Лукаса растут рога. И Максу, который пока не видел своего отца, хотелось посмотреть на его рога. Его отец олень или лось? Может козёл? Всё же, в целях своей безопасности, Макс решил не попадаться «семье» на глаза. Теперь он редко появлялся на кухне, чтобы попросить яблоко или немного сухарей и больше не выходил с Николасом на прогулки. Спускался к Питеру в библиотеку, когда тот его звал. Теперь это случалось крайне редко. Питер не был расположен проводить время с Максом. Николас как-то сказал Максу, что ещё никогда не видел Паулу настолько злой. Раньше она не останавливалась в доме Питера дольше, чем на несколько дней. А теперь, кажется, не собиралась отсюда уезжать. Лукас решил окончательно обосноваться в доме, и теперь никому не было в нём места. Здесь хозяйничала Паула. У Питера совсем пропало настроение. Из библиотеки часто доносилась ругань. Это он ругался с сыном. И Макс знал, что из-за него. Он незаметно выходил на лестницу и всё слышал. Теперь в свободное от уроков время у Макса не было других занятий, как тихо сидеть в кресле. Он зябко кутался в красный плед и листал книгу, которую брал в классной комнате. Лукас продолжал игнорировать своего бастарда. Ему не было интересно даже взглянуть на него. И Макс был не против такого сосуществования с отцом. Он всё равно не знал, как себя с ним вести. Зато Паула, очень даже, интересовалась бастардом своего мужа. Не имеющая никаких забот, она обладала неуёмной, злой энергией. Как Макс не пытался вести себя тихо, Паула всё равно жаловалась, что он топочет как конь. Она ненавидела его уроки музыки. Макс хотел отказаться от них, но Питер не позволил. После каждого такого урока, Паула, дождавшись, когда уйдет учитель закатывала скандал. Она перевязывала себе голову полотенцем и бежала разбираться с байстрюком. Обвиняла Макса, что он стал причиной её приступа мигрени. Била малыша по лицу, а потом жаловалась мужу. Макс чувствовал вопиющую несправедливость. Он ведь вёл себя тихо. Его игру слышно лишь в библиотеке, а как кричит Кевин по всему дому. Однажды, Кевин кричал особенно громко. Он был разочарован в детской вечеринке, на которой недавно побывал. Никто из детей не хотел с ним играть. Макс знал почему – Кевин слишком много дрался. Он пока не понимал в чём смысл вечеринок, но прекрасно знал, что любимое занятие Кевина драться и командовать. Кевин пнул няню в живот, и ей было больно. Никто не обратил внимания на няню. Всё бегали вокруг Кевина. Паула обещала ему самую лучшую в мире вечеринку на его день рождения. Ждать уже недолго. Макс впервые задумался, что у него нет дня рождения. Он не знает, когда появился на свет. Не знает сколько ему лет. Если бы знал, то не хотел бы никаких вечеринок. И без них был бы счастлив.

***

День рождения Кевина прошел, как он хотел: гости, пони, фейерверки, глупо раскрашенные люди в рыжих париках, За тем, что происходило, Макс мог наблюдать из окна соседней комнаты. Если стать за занавеской, его не видно с улицы. Потом все зашли в дом. Стало шумно. Вот тогда он все и испортил. В тот день Питер с Николасом уехали по делам. А если не врать себе, то подальше от «дурдома». Симона также не было. Учителя не приходили уже как три дня, и Макс был предоставлен самому себе. Днём ранее ему принесли завтрак, но забыли про обед и ужин. Сегодня, вообще, о нем не вспомнили. Не хватало свободных рук, все занимались обслуживанием праздника. Макс съел всё своё печенье. И у него больше не осталось запасов. В последнее время его стали часто запирать в детской, и он осознавал всю опасность в которой мог оказаться. Макс решил спуститься на кухню, пока есть такая возможность, и попросить что-нибудь поесть. Совсем потерял чувство самосохранения. На лестнице он столкнулся с Лукасом. Впервые они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд отца был испуганный, а Макса — любопытный. Он его рассматривал на предмет наличия рогов. Питер ошибся – рогов у отца не было. Лукас был крайне недоволен, что бастард разгуливает по дому. Он не хотел разоблачения. Это могло навредить его семье. То, что у бастарда глаза разного цвета понял не сразу. Его мозг отказывался принять гетерохромию за уродство. Лукас облегчённо вздохнул, что у его законных детей нет такой особенности. Вмешалась Паула. Она схватила Макса за руку и потянула наверх. Рука хрустнула и начала болеть. В детской Паула ответила бастарду пару пощёчин и умчала. Макс привычно забрался с ногами на кресло и скрутился в клубок. Паула вскоре вернулась и он испуганно напрягся. По скрежету ключа в замке догадался – его заперли. Вечеринка по поводу десятилетия старшего сына Лукаса Донована продолжалась!

***

На следующий день Паула уехала по своим делам. Она вручила Кевину связку ключей объявив его главным по дому. Как только дверь за Паулой захлопнулась, Кевин, начал пользоваться своим «правом». Он ворвался на кухню и устроил взбучку прислуге. Придрался к неправильно нарезанным продуктам, слишком жидкому супу. Потом схватил щётку и показал слугам, как правильно подметать пол. Он намеренно задевал их ноги. Этого Кевину показалось мало, и он той же самой щеткой смёл всё, что было на столах. Напоследок вылил «неправильный» горячий суп на девушку-студентку, которая вообще была ни при чем, так как нанялась на уборку помещения после вечеринки. Убедившись, что наделал достаточно беды на кухне, Кевин пожелал попасть в библиотеку, куда Питер его и близко не подпускал. Но не сумел подобрать ключ к дверям. Тогда ему пришла в голову идея унизить бастарда, на которого вчера жаловалась его мать…

***

Дверь детской отворилась. У Макса застыл ужас на лице. Впервые он видел «настоящего» сына Лукаса так близко. Для своих десяти лет он был высок, полноват, даже, можно сказать, слишком. Пышные кудрявые волосы обрамляли его круглое лицо, смуглая кожа была покрыта прыщами — признак раннего полового созревания и неправильного питания. Кевин кривил свои мясистые толстые губы в подобии улыбки. Максу стало немного жаль мальчика, над которым так поиздевалась природа. Кевин показался ему очень некрасивым. Очень. Хотя природа не так уж и виновата. Всему виной непомерный аппетит Кевина и всепоглощающая слепая любовь Паулы. — Подойди сюда, м-р-а-а-азь, – велел Кевин Макс уже видел этот взгляд. Только тогда он принадлежал взрослому. И это очень плохо для него закончилось. Он даже не хочет вспоминать. Макс инстинктивно попятился назад. — Что это у тебя? — более дружелюбно спросил Кевин и взял у застывшего от ужаса Макса деревянную коробку с карандашами. Недолго покрутив её в руках, он изобразил на своем лице самую отвратительную в мире улыбку. Потом кинул коробку на пол и начал её топтать ногами, не забывая наблюдать за ужасом в глазах бастарда. Этого Кевину показалось недостаточно и он осмотрел комнату. На глаза попался железный крючок, которым Николас шевелил угли в камине. Кевин взял его в руки, оценил вес и запустил в Макса. Крючок попал в висок, ближе к внешнему уголку глаза. Глаз залило кровью, но Макс устоял на ногах. — Запомни, в этом доме всё моё! Всё что у тебя есть, куплено на мои деньги. Одежда на тебе не твоя! — орал Кевин. — Кто дал тебе право есть мою еду и брать мои карандаши? Отвечай, мразь, когда тебя спрашиваю, а не то, выколю тебе и второй глаз. — Никто не дал мне право, — испуганно ответил Макс. — Ответ верный! Твой статус здесь — сын шлюхи! Твою мать нашли зарезанной на дороге, и тебя там найдут. Твоя мать… — Кевин не договорил. Сильный удар пришёлся ему на живот, отдав болью в позвоночнике. На рубашке появилось несколько капель крови. Когда Кевин, увидев кровь, то подумал что у Макса был спрятан нож и тот его зарезал. Он упал на пол начал истошно орать, звать на помощь. На крик прибежали Лукас с испуганной няней. Перед ними предстала страшная картина — наследник катался от боли по полу и на его рубашке была кровь. В комнате ещё был оцепеневший от ужаса Макс. Лукас видел вину бастарда в том, что стало с его сыном. Он влепил разноглазому ублюдку пощечину, потом ещё одну. Потом просто сильно бил так, что у самого заболели ладони. Макс шипел и пытался огрызаться: — Ты ничтожество… Ты настолько ничтожен… Ты — самый ничтожный из всех, — кричал Макс. Последний, самый сильный удар заставил его упасть. Падая, он ударился о что-то твердое, и сознание покинуло его… Когда Макс пришёл в себя уже стемнело. В детской никого не было. Щеки горели, а рана у виска болезненно пульсировала. Очень хотелось пить. Он поднялся и, ковыляя, добрался до ванной комнаты, открутил кран и снова потерял сознание…

***

Лукас находился в клинике рядом со своим сыном. Он ещё в детской убедился, что кровь на животе Кевина не его — это кровь того, другого ребенка. Но родительский инстинкт по отношению к «тому другому» крепко спал. Он оставил разноглазого лежащим без сознания, полагая, что тот отойдет самостоятельно. А если нет, так даже лучше. Кевин артистично стонал. Пришел доктор, осмотрел его. Ничего страшного не увидел, но на всякий случай, направил Кевина на рентген органов брюшной полости. Беспокойство доктора вызвало больше общее состояние пациента из-за неправильного питания и лишнего веса. Подобное замечание Лукасу очень не понравилось. В больнице Кевин быстро отошёл от стресса, причиненного испугом за своё здоровье и начал задирать медицинский персонал. Особенно молоденьких медсестёр. Вмешалась охрана, позже кто-то вызвал полицию. Лукасу пришлось ехать в полицейский участок. Разбирательства затянулись надолго. Домой попал только утром. Возле дома стоял Николас с укутанным в красный плед ублюдком на руках. Наверное, ожидал машину или медицинскую помощь, так как ублюдок выглядел плохо. Худенькое тельце почти как неживое. На нем была вчерашняя рубашка, бурая от засохшей крови. Жалости к существу Лукас не испытывал, лишь беспокойство за свою семью, которой мог серьезно навредить разноглазый. Николас смерил Лукаса полным презрения взглядом и сказал: — Я нашел его в ванной на холодном полу. Паула заперла дверь, и никто из прислуги не смог туда войти. Хотя все знали, что произошло. Гордись, Лукас — у тебя хорошая прислуга! Что касается прислуги Питера — они все уволены с худшими рекомендациями. Лукас никогда не любил Николаса. Тот ему досаждал ещё с детства своими нравоучениями. Что касается того, кто у него на руках — так пусть хоть сдохнет! — За что все меня обвиняют? За то, что воспользовался услугами эскорта? Так я всё оплатил, как положено. И за то, чтобы не появилось вот это, — Лукас брезгливо кивнул в сторону свёртка, — тоже заплачено. Я не просил, чтобы мне его рожали. Если и виноват в чём-то, то только перед Паулой и детьми. Зачем Питер взял его в дом? — Это дом Питера – ему решать, кого брать. Ты не можешь распоряжаться в доме, пока живёшь с врагом. Так считает даже твоя мать. — Что ещё может сказать глупая ведьма? — Ты можешь обвинить её в чём угодно, но не в глупости. А сказала она, что этот ребенок твой единственный. Других детей у тебя она не видит. — Так пусть протрет свои глаза, если моих детей ей не видно. — Что сказала, то я тебе и передал. — А она не сказала, как избавиться от этого ублюдка? Ты видел его глаза? Он же урод. Эта эскортница, его мать, вела нетрезвый образ жизни. — Трезвый. Очень трезвый. Она была фитнес-тренером и пропагандировала здоровый образ жизни, — Николас не любил вранья. — Гетерохромия — это ничего не значащий косметический дефект, от которого легко избавиться. Но и с гетерохромией он даже очень красивый — посмотри на него! — Николас приоткрыл край пледа и Лукас брезгливо поморщился. Ребёнок выглядел плохо. Проявившиеся за ночь синяки, распухшее личико и рана на виске не пробудили в нём жалости. — Мне не нужен ещё один сын. Есть Кевин, — уверенно сказал Лукас. — А ты думаешь, что будет с твоим Кевином лет через десять? Зачем он ошпарил несчастную девочку? Смотри, чтобы ты не оказался на её месте! Николас многое хотел сказать и говорил бы дальше, если бы не подъехала машина медицинской помощи. — Ну знаешь, малыш тоже не ангел. Обзывал меня ничтожеством.

***

Пробыв около недели в клинике, Макс вернулся в дом Питера. Довольная собой Паула уже съехала со своими детьми. Лукас пока остался, нужно было уладить скандал с обожжённой студенткой. Были и другие дела. В доме снова стало тихо, хорошо. Но Макса это не радовало. Большую часть времени он проводил в кресле, уставившись в одну точку. Иногда раскачивался, убаюкивая себя. Он так делал и раньше, правда, когда никто не видел. Понимал, что так некрасиво, но ничего с собой поделать не мог. Он был всего лишь ребёнок, и если его некому качать, будет качаться сам. Кроме Николаса к малышу больше никто не заглядывал. Его все забыли, и он был тому рад. Николас принёс чай и булочку. Макс выпил только чай. А ещё недавно, увидев целый поднос таких булочек, он хотел попробовать хоть кусочек. Кухарка прогнала его с кухни. Глупая женщина плохо относилась к бастарду, потому что так к нему относились остальные. Теперь Николас лично уговаривал его съесть хоть немного, но Макс прикрыл рот рукавом и продолжил себя баюкать. Ему всё равно, что это некрасиво. Николасу было жутко это видеть и он придержал Макса. Но он стал раскачиваться ещё сильнее и биться головой о спинку кресла. «Не прижился» — грустно вздохнул Николас.

***

Макс точно не знал сколько прошло времени с того дня, когда его выписали из больницы. Дни и ночи слились воедино, в нечто серое. Макса позвали в библиотеку. Он впервые должен был встретиться с Питером после той драки с Кевином. Было стыдно, он чувствовал себя виноватым. Не знал за что, но был виноватым. Слабые, беззащитные всегда виноваты. Питер был не сам, рядом с ним на диване сидел Симон. — Макс, — обратился к нему Симон, — ты, наверное понимаешь, что больше не можешь здесь оставаться? Макс кивнул. Понимает. — Мы решили, — продолжил Симон, — что тебе лучше поехать в школу. Но если ты хочешь, социальные работники ещё могут подобрать тебе семью. Затянулась пауза. Макс молчал. Семью он точно не хотел. Никакую. Никогда. А в школу – боялся. Вдруг у него и там не получится? Он долго переминался с ноги на ноги, пока решился ответить. — В школу.

***

Прошло ещё несколько дней, прежде чем Николас сообщил Максу, что пора собирать вещи. Макс достал свой черный рюкзак и положил туда склеенную Николасом коробку, в которой недоставало карандашей, а ещё несколько были намного короче других — их Максу удалось починить самому. Макс решил, что возьмёт с собой только те вещи, с которыми приехал и которые не имеют отношения ни к Питеру, ни к Лукасу, а главное, к Кевину. Конечно, это решение Макс принял в ущерб себе. В его полупустом рюкзаке не оказалось даже необходимого. Тогда как в шкафу были вещи, которые Максу бы пригодились. Они ещё много лет будут оставаться в шкафу, пока комнату не освободят для другого ребёнка. Вечером Макс стоял перед дверью библиотеки и никак не мог решиться войти, чтобы попрощаться. Николас открыл за него дверь и легонько подтолкнул. В библиотеке вместе с Питером был Лукас. Они больше не ссорились. Родные всегда помирятся. Это Макс здесь чужой, а они – родные. Макс боязливо подошёл к своему деду, стараясь не смотреть на отца. — Прощай, Питер. — Питер был равнодушный. Макс уже покидал библиотеку, но что-то неправильное, иррациональное заставило его вернуться. — Дедушка, позволь мне остаться здесь. Я… Я больше никогда без спроса не выйду из комнаты. Я буду делать всё, что ты скажешь. Не отдавай меня… Он попытался взять Питера за руку, но тот брезгливо оттолкнул его от себя. — Я буду тебя любить, — унижался Макс. Знал, что это не поможет, но ничего с собой поделать не мог. Макс чувствовал на себе взгляд Лукаса. Ему показалось, что отец злорадствует. Макс понимал, его недостойное поведение не добавит отцовской любви. Он делал только хуже. Макс укусил себя за ладонь, чтобы прийти в чувства. Но всё слишком вырвалось из-под контроля. Лукас был в замешательстве. Ему всё равно на истерику Макса. Он заметил разницу между своим сыном и сыном от эскортницы. Дело не во внешности. Хотя, стоит признать, разница и в ней очевидна — эти двое не могут быть братьями, пусть наполовину. Лукас уловил другое. Макс не просто хочет остаться с Питером, он чувствует к нему привязанность, связь. То, что никогда не почувствует к нему Кевин, дочери. Лукас для них — ресурс. Эта мысль родилась в голове Лукаса, но не имела пока продолжения. Зато зерно уже было брошено в почву. Лукас был очень болен слепой любовью к детям Паулы. Но любовь к их матери давно умерла. А может и не было никогда той любви.

***

Этой ночью Максу не удалось уснуть. Он сидел в кресле, закутавшись в плед и укачивал себя. После того, как его выписали из больницы, он окончательно отказался спать в кровати. …Эти странные фигуры, пришедшие в полудрёме. Ему они иногда снились. Но никогда так отчётливо. Их плохо видно — они полупрозрачны. Одна водит своими пальцами по волосам Макса. Он чувствует это прикосновение. Она же говорит второй, стоящей дальше фигуре: — Такой красивый ребенок… — Жаль, Агнесса его не увидит, — ответила вторая фигура, — она ищет его по всем мирам. Но не может увидеть. Не стоило так сразу отрекаться. — Смотри, он нас слышит… — Хихикнула та фигура, которая гладила Макса. — И видит. — Ничего, скоро забудет. Как только проснётся, — сказала та, что говорила второй. — Конечно же забудет, — согласилась третья. И все растаяло.

***

Макс (нет он больше уже не Макс) стоял на пороге и поджидал машину. За завтраком он был настолько взвинчен, что отказался от еды и даже от чая. Отказался наполнить свою жестяную коробку печеньем, как не уговаривал его Николас. Машина подъехала и Макс не оборачиваясь на Николаса сел в неё. Рядом с водителем сидел Симон. Он будет сопровождать Макса. В ручной клади Симона были документы на новое имя мальчика. Эттвелл Тайлер.