Aнгиак

Записи Джозефа В библиотеке мне попалась на глаза медицинская карта Питера. Попалась странным образом. Если бы подобное случилось со мной ещё год назад, я бы подумал, что у меня медленно съезжает крыша. Теперь я привык, что в огромном донованском доме происходят странные вещи. Они больше меня не пугают, а умиляют. В тот день у меня была некоторая бумажная работа, я задержался в библиотеке и, видимо, задремал. Сказывается недостаток сна: ночные смены, Рахмона и некоторые интимные дела тоже не стоит сбрасывать со счетов. Мне снился Питер (или это был не сон?). Он нервно рылся в стопках бумаг и демонстративно сбросил на пол пухлую книжицу. Проснувшись, я наткнулся на то, что сбросил Питер. Это была его медкарта. Желанная для меня находка. Ведь судя по полицейским сводкам, ранения Питера и Макса идентичны (идентичен сплав пули, который неиспользуемый в наше время). Питер прожил много лет и даже в старости оставался крепким. Он не был похож на несчастных стариков-долгожителей с ввалившимися лицами. Я внимательно изучил и сравнил все медицинские показатели Макса и его деда. Пока выздоровление Макса движется приблизительно по той же траектории, что и выздоровление Питера. Даже нервный срыв у них случился при похожих обстоятельствах. Оба лечились у психиатра. Оба повторно оперированы. Меня очень заботит, как отразится ранение на здоровье Макса в дальнейшем. Я очень боюсь потерять его. Многие биохимические показатели его крови огорчают меня даже сейчас, по прошествии времени. Теперь, имея на руках медкарту Питера, я стал больше понимать, как идёт восстановление Макса. Организм Питера полностью пришёл в норму через четыре года. И после, ранение не давало о себе знать. Имеются некоторые нюансы: на момент травмы Макс был моложе Питера — это плюс; организм Макса подорван тяжёлым детством — это большой минус. Я сделал сравнительные копии таблиц с биохимическими анализами обоих и вклеил в diariusz Макса. Нет, я не читал его записи, мне не нельзя — могу всё неправильно понять. Пусть читают его потомки. Пока это всё, что касается здоровья Макса. Верю, что у него всё будет хорошо. Впереди у нас ещё много работы.

***

Правду говоря, я не планировал писать здесь ничего личного, только медицинские записи. Но в этом блокноте я исписал совсем мало страниц, а что-то недосказанное осталось. Что же попробую. Я пытаюсь вспомнить тот день, когда полюбил Макса. Его не существует. Не в том смысле, что чувства развивались и крепли постепенно, а потом оформились в то, что мы называем любовь. Нет, это чувство жило во мне давно. Я всегда знал — он есть. Впервые увидев его, подумал: я попал! Это его я искал и не находил в других партнёрах. Его возраст. Технически он вступил в возраст согласия. Но у меня был жёсткий принцип: мой партнёр должен быть старше и никак иначе. Я ненавидел себя за свои чувства к подростку и трусливо прятался за спиной Уилла. Теперь мне стыдно за себя. Годы разлуки не охладили мои чувства. Я его любил, жалел, согревал в своих снах и просыпался бесконечно тоскуя. Теперь я знаю, потерять его равноценно потерять себя. Любит ли меня Макс также как я его? Без сомнений. Это было известно с момента нашей первой встречи. Просто мы не были готовы. Мы оба струсили. Мы до сих пор делаем друг другу больно, а потом работаем над ошибками. Боль. Это чувство для Макса так привычно, что он полюбил боль. Это случилось непроизвольно. Я придушил его во время одной нашей разборки. Хотел объяснить ему, что нельзя впутывать в свою обиду нашу дочь. У меня не хватало слов, я задыхался от злости. В его глаза я видел насмешку. Я схватил его за горло и вдавил в стену, а он не оказал сопротивление. Его руки были опущены. Мне кажется, он не возражал бы, доведи я свое дело до конца. Я испуганно убрал руки и почувствовал его стояк. Мне хорошо известен механизм такой реакции. Максу тоже. Но почему-то он испугался своей эрекции. В ту ночь Макс скрутился калачиком в углу кровати и я понимал, что сейчас приближаться к нему не стоит. Уверен, он давно догадывался, что боль и удовольствие у него находятся где-то рядом. Ему было стыдно, что я теперь знаю его секрет. После того случая я пытаюсь распутать клубок его детских травм. Я хочу отделить удовольствие от боли. Это трудно, когда у него всё так перепутано. Я решил не отказывать себе иметь Макса анально. Для меня это важно. Дело не в сексе, а в доминировании. Я понимаю, что он во всех аспектах превосходит меня. Так пусть же для меня останется хотя бы секс. Хочу чтобы он понимал, что результата можно добиться и без боли. Я аккуратно расслабляю, надавливаю на самые волнительные места и проникаю в него ровно настолько, насколько это нужно ему. Ему, а не мне. Он всегда хочет большего. Своей нежностью я довожу его до истерик, он кричит, требует, кусается. Тогда мне приходится подчиниться, делать свои движения резче, сильнее. Я и сам так хочу. Я стал уступать Максу лидерство в постели. И даже немного жалею, что не позволил ему это делать раньше. Мне теперь понятно, почему он так нравится женщинам (пациенткам). Такой проникновенной нежности мой зад ещё не знал. Я практически не чувствую его пальцы в себе, а только удовольствие, причиняемое ими, сначала неуловимое, а потом… Моё тело становится сплошной эрогенной зоной. Его член, тяжёлый внушительный по размеру мог бы мне наделать беды там внутри, а на деле ведёт себя как нежный котёнок. Мне хочется выть, орать… И кажется, я так делаю. Я перестаю существовать. Макса в те моменты выглядит внимательным и сосредоточенным. Его лицо действует на меня возбуждающе. Он держит весь процесс под контролем. В момент моего оргазма, он слегка расслабляется и прикрывает глаза. Обычно мы кончаем одновременно или Макс чуть позже. На него действует моё возбуждение и мой стон. Мы стали зависимы друг от друга, от нашей интимной близости. Похотливый Макс! Мне кажется, сильнее любить невозможно. Наша близость слегка смягчает ту мою неловкость, которую я испытываю, когда осознаю, что живу в доме Макса, что пришёл на всё готовое и ничего хорошего пока не привнёс в жизнь своей новой семьи. Макс говорит — «ерунда». Для него — да. Для меня мужчина живущий за чужой счёт — позорный альфонс. Откуда у меня стереотипы мышления минувшего века? Я хорошо зарабатываю, больше чем Макс, могу позволить себе много материальных благ, могу самостоятельно содержать нашу семью, но обеспечить ту жизнь, которой сейчас мы живём (охрана, прислуга, дом…) на свою зарплату, не смогу никогда. Беда в том, что я привык к этой жизни. Я полюбил этот дом, его незаметную, ненавязчивую роскошь. Кроме разницы в нашем финансовом положении, Макс ещё талантливее меня, красивее и умнее. У нас есть разница в возрасте, не критическая, но она есть. Я хорошо помню, как выглядел Питер в старости, вижу Фиону, да и Лукас… Он может сойти мне за брата. Я боюсь, что через двадцать лет буду выглядеть ужасно на фоне Макса. Я поделился с ним своими переживаниями. Как же он хохотал. Я никогда его таким не видел. Макс сказал, что никогда не связался бы с чуваком, который в скором времени одряхлеет. Как аргумент, он привёл внешность Агнес, моего генетического отца, да и мать моя должна неплохо выглядеть. Он стянул с меня одежду и заставил посмотреть на себя в зеркало. Голого. Требовал от меня увидеть то, что видит он. Не знаю, что он во мне видит. Я успокоился по поводу нашего будущего. Но куда деть нашу разницу в таланте? У меня всего лишь два класса музыкального образования. Я немного играю на аккордеоне. Огранкой таланта Макса занимались лучшие педагоги мира. Я никогда не видел настолько одаренных музыкально людей. Он сам есть музыка. В школьные годы я был старательным учеником и гордостью Агнес. Макс же, в школе был первым. Он настолько всесторонне образован, что я не знаю того, что бы у него могло не получиться. Макс играючи взламывает банковские счета Лукаса, может указать Симону на недостатки его системы безопасности. Я же не могу нормально разобраться со своей банковской картой, уплатой налогов и прочими неприятностями. Это особенно расстраивает Макса. Он панически боится бедности. Ему кажется, что если я не научусь контролировать свои финансы, то стану бедным. Я решил доверить Максу свои финансы, после того, как он решился не моё отцовство. Я оставил себе карту, на которую поступали деньги на мои личные расходы. Остальное передал в управление Максу. Он сам контролирует мои финансы, занимается выплатой налогов и оплатой счетов за мой дом. Макс по дешёвой цене продал мне доходную землю, которую арендует нефтепромышленная компания. Это миллион или даже больше долларов ренты в год. Эта земля не имеет отношения к основному наследству, поэтому он может делать с ней всё, что угодно: продавать, дарить, завещать. Это не уравняло наши финансовые статусы, но позволило мне стать богатым. Работа. Безапелляционно, Макс любимчик Томаса Фитцпа́трика. Вся его команда тоже «влюблена» в него. Мой нелюдимый Макс снискал любовь своим трудолюбием. Я понимаю, что среди коллег найдутся те, кто ему завидует, ненавидит, но Макс считает, что имитация любви лучше, чем неприкрытая злоба. На работе Макс редко смотрит мне в глаза. Старается относится ко мне так, как к другим членам коллектива. На работе у нас рабочие отношения. В операционной я могу наблюдать за ним. Он нет. Его работа кропотливая, ювелирная. Любое отвлечение, хоть на долю секунды, может дорого обойтись пациенту. Фитцпатрик доверяет Максу то, на что сам бы не решился бы никогда. Руки Макса чувствительные, умелые справляются с заданием безупречно. Но я то знаю, чего ему стоит его безупречность. В особо критические моменты у Макса на виске выступают капельки пота. Их удаляет заботливая медсестра. Я любуюсь благородным профилем Макса. И здесь я такой не один. Фитцпатрик гордится своим учеником, восторгается. Я немного ревную, понимаю, что он видит в моём Максе тоже, что и я. А потом, в самых дальних уголках моей души просыпается древнее чёрное и вылазит наружу. Я злорадствую. Знал бы ты, Томас Фитцпатрик, где были эти умелые пальцы несколько часов назад, и что вытворял твой любимчик своим ртом! Фитцпатрик в такие моменты перехватывает мой взгляд. Он знает… У Фитцпатрика есть сын возраста Макса и отношение к нему отеческое. Я писал уже выше, что любить сильнее невозможно? Враньё! С каждым днём я люблю его ещё больше. У нас не было медового месяца или что там положено геям, когда они скрепляют свою жизнь семейной клятвой. Мы не ездили в свадебное путешествие, не скрывались от всего мира в отдаленных местах нашей большой страны. Следующий день после нашей «свадьбы» был рабочий, как и вся следующая неделя. В октябре сердце Фитцпатрика смягчилось, и он нашёл для нас возможность для десятидневного отпуска. К тому времени эксгумированное тело матери Макса уже две недели находилось в церкви. Конечно, Серафим и общественность никогда бы не согласились на присутствие в местной церкви праха чужой женщины, ещё и погибшей наглой смертью. (Своих покойников поголовно отпевали в церкви, независимо от того, что стало причиной их ухода). Максу пришлось напомнить, кому принадлежит здание, кто финансирует его содержание и ремонт. Он сменил все церковные замки и забрал ключи себе. Это была временная мера. Вернув тело матери себе, Макс открыл одну из самых грустных, душещипательных страниц своей жизни. Мама. Для меня в детстве пустое слово, чужая женщина. Для маленького Макса — весь его тогдашний мир. Он обрёл её, пусть и в такой болезненный способ. Странные внутрисемейные правила не позволяют Донованам нормально жить. Некоторые из них продиктованы безопасностью и полезные, как, например, не приводить в дом на воспитание чужих детей (помогать можно только за пределами дома). Другие правила абсолютно бессмысленны и нелепы. Самый нелепый пример: женщины не имеют права приближаться к банному домику (даже убирают там мужчины). Правило, которое запрещает хоронить на семейном участке тех, кто не является частью семьи, я не причисляю ни к первым, ни к вторым. Кому может помешать давно мертвая мать Макса? Оказывается, такие нашлись. Лукас не обрадовался решению Макса. Потому что, хочет он того или нет, но в будущем будет похоронен рядом с той, кого обидел. А до того момента, много-много лет будет видеть её могилу. Лукас любит мать Макса. И Агнес тоже любит, но спокойной земной любовью. Так как мать Макса, он не будет любить никого. Если бы не любил, ему бы не болело. Лукасу болит. Он не показывает, скрывает, но от меня не утаишь. В кругах Лукаса от нежеланных детей откупаются. Ему это было посильно. От своей любви, от совести деньгами не откупишься. Если бы Лукас мог, уже давно заплатил бы. Я верю в колдовство Паулы. Фиона утверждает, что на Лукасе был специальный приворот, при котором его психика оставалась полностью сохранной, не считая некоторых моментов. Он мог нормально работать, отдыхать, делать что хочет, пока не задевались интересы того, кто наслал приворот (в данном случае Паулы). Ему было физически больно находится рядом с любимой. И с сыном. Фиона не могла повлиять на колдовство, ибо если несколько женщин вступят в борьбу за одного мужчину, то тот либо погибнет, либо сопьется, либо утратит трудоспособность. Она сказала, что вся эта история пошла по плохому сценарию, но не худшему. И я ей верю. Не должен, потому что живу в двадцать первом веке, потому что я врач и неоднократно видел смерть. Неоднократно получалась возвращать человека с того света, много раз приходилось терять. Всё это объяснимо. Я не видел ни разу чуда, чудесного исцеления или того, что наука не может объяснить. В то, что произошло с Лукасом – верю. Я лично вынул иглу из его стопы, которая попала в него при помощи Паулы. Макс считает себя плодом родительской невнимательности. Он никогда не признает, что был зачат в любви. Он сам выбрал такую правду. Самую безболезненную для себя (на его взгляд). Я никогда не стану его переубеждать. Ведь тогда маленький мир, который он создавал с детства разрушиться, а в новом он больше не будет случайностью. Ему придётся жить с осознанием того, что его мать пыталась убить то, что любила больше всего. Ибо другого выхода для себя не видела. Ибо вдвоём им не жить, а одному ребёнку не выжить. В этом новом мире отец Макса больше не типичный избалованный продукт своего круга, каким он его считает, а человек поправший свои чувства и чувства любимого человека в пользу семьи и в угоду обществу. Максу невдомёк, что такие как он рождаются исключительно по любви. Он многого не понимает, так как не умеет мыслить, как другие. Что касается меня, то я бы предпочёл родиться от любви. Родственники Макса стали реально мешать. Питер десятилетиями их прикармливал. Это дальние родственники. Даже Элен толком не может объяснить степень родства с ними. А она находится в прекрасной памяти. Каждый из этих родственников имеет право быть похороненным на семейном участке. Никто из них своим правом не воспользовался, так как Питер (а ранее его прямые предки) платили хороший откуп за отказ от места. Эти родственники практичные люди, предпочитают получить деньги при жизни, а не условную могилу после смерти. Только Донованы-Палагны и некоторые Макклаи знают, что обозначает быть похороненным на своей земле. Это ценнее денег. Паула (куда же без неё) начала подстрекать дальних Донованов, чтобы те не позволили Максу упокоить свою мать на семейном участке. Оказывается у них есть на это право. Начались звонки, визиты. Дальше пошли угрозы. Макс ходил поникший. Вся его многочисленная родня пользовалась своим правом, но никто ничего не хотел знать об обязанностях, которые тоже были у Донованов. Лукас, чтобы хоть как-то помочь своему Максу обратился к Симону. Бессменный много лет адвокат семьи растерялся. Вопрос захоронений был за пределами правого поля. Он посоветовал поступать по закону. А закон говорит, что земля –наследство Макса. Её целевое назначение — захоронение. Как поступать с личным имуществом, решать только владельцу. Не существует таких законов, которые обязывают личность поступать, так как желают другие люди в ущерб себе. Юридически эти люди не являются Максу родственниками. Я считаю, что Макс имеет право жить в пространстве свободном от неприятных ему личностей. Заслужил. Он не навязывал себя никому из «родственников», когда нуждался в заботе или горячем обеде. Похороны матери Макса состоялись вечером. В последний наш рабочий день перед отпуском. Фиона приехала на кладбище в компании панотца Мельхиседека из церкви Ивана Крестителя. Кроме панотца и Фионы присутствовали еще я с Максом и Лукасом и рабочие. Вся остальная семья ожидала нас в имении. Обряд провели в сумерках при свете свечей и факела. Был спокойный осенний вечер. Макс держал ладони над закрытым гробом. Последние недели были для него тяжёлые. Для нас всех… Макс устало прикрыл глаза и вслушивался в пение панотца и Фионы. Он не плакал, а грустил. Нам всем было грустно. Даже старый панотец пел с придыханием. Рабочие и те тоскливо вздыхали. К концу обряда напряжение давившее на всю семью, немного спало и на душе всем стало легче. Дорогу к дому освещали звёзды. Шли пешком, это не было далеко. С нами был Мельхиседек. Фиона пригласила его на ужин. Я удивился, что стол накрыли не в особняке, а в маленьком старом доме. В нём было всего лишь две комнаты. Одну Лукас называл летней, она была повседневная, вторую называли зимней — она была нарядная и ранее её использовали в праздничных целях. Хотя с названиями комнат, как уверял Лукас, могла произойти игра слов — летняя комната могла называться теплой, так как одной стеной она граничила с кухней и обогревались кухонной печью. Соответственно вторая имела название холодная. Так как её отдельно стоящую печь топили значительно реже. Стол был накрыт в зимней нарядной комнате. Элен сказала, что так повелось давно — поминки, некоторые события и обряды проводились исключительно в этой комнате. Даже когда был выстроен особняк и позже дом, а состояние Донованов неприлично увеличилось, узкий круг семьи собирался в привычном месте. Уже больше века. Холодная комната, несмотря на прохладную погоду, оказалась не такой уж холодной. В печке тихо трещал огонь. На столе горели тонкие церковные свечи. Старинные религиозные картины были украшены вышитыми полотнами, букеты с осенними цветами стояли повсюду. И мирт. Его тёмно-зеленые веточки собранные в бутоньерки вместе с маковыми головками лежали на столе, были спрятаны за картинами и на подоконниках. Тонкий аромат благородного растения распространился по всему дому. Возле стола хлопотали женщины из местных в кружевных белых фартуках. Фиона позже мне объяснила, что в поселке их называют свадебными хозяйками (но это не точный перевод). На деле они умеют красиво накрыть стол, прибрать и украсить дом к любому событию, хорошо разбираются в обрядах и традициях, незаменимы на свадьбах, крестинах, торжественных мероприятиях по поводу первого причастия и необходимы на похоронах. Свадебные хозяйки могут владеть любой профессией и ходить на работу, а могут не работать совсем, только исполнять свои обязанности. Они месяцами могут быть невостребованными, а потом разрываться между похоронами и крестинами. Их услуги хорошо оплачиваются, хоть нет фиксированной цены, и в случае большой нужды, своим соплеменникам помогают безвозмездно. Фиона шепнула мне, что хозяйки целую ночь готовили и приводили дом в подобающий вид. Убранство стола, кухня — всё было отменным. Почему я пишу про этих женщин так много? Потому что они как и приглашенный из католического храма пастор, как успокаивающий голос Фионы или понимающий взгляд Лукаса положительно повлияли на Макса морально. В то время, как большинство жителей поселка, подстрекаемые Паулой и Серафимом, ополчились против него, женщины с пониманием отнеслись к ситуации. Они признали молодого Донована. Хозяйки не насмехались с Макса и не считали его «странным», несмотря на жёсткую пропаганду против него, а отнеслись к нему почтительно и с уважением. Они объяснили, что Макс не единственный, кто хоронит близкого человека через много лет. Раньше так бывало, что пропадал человек в горах, а потом его находили. Для таких случаев были свои, особые обряды. Женщины приветливо обращались к Максу «сынок» или «дитя». И по возрасту, он был для них сынок. Хозяйки были ненавязчивыми хранителями культуры, памятью народа, вечным напоминанием того, как должно быть. Они существовали до прихода «Серафимов», при шаманах и колдунах и будут существовать после. Во время ужина они взывали к Параскеве Пятнице, а на самом деле имели в виду древнюю богиню, единственную из женского пантеона Мокошъ. Именно её они просили благоволить преданной земле Агнессе. Этих женщин я хотел бы видеть в минуты своего горя, но и в минуты радости они смогут внести свой неповторимый колорит. Да, я перенял от Макса не только фамилию, но и мышление его предков. Мне кажется, к семейным традициям Донованов я отношусь с большей серьёзностью, чем он. После ужина хозяйки ещё долго суетились, тихо перешёптывались, совершали ритуалы, наводили порядок, но не убрали стол совсем. К завтрашнему утру всё должно быть готово к завтраку. Николас постелил нам в теплой комнате. Я удивился, ведь совсем неподалеку есть комфортный особняк с современными удобствами, тогда как в старом доме присутствуют только рукомойники. А туалет, душ и небольшая баня неподалеку. Я впервые ночевал в таком доме, хотя в жизни доводилось жить в самых разных «клоповниках». Здесь пахло стариной и отдавало холодом (несмотря на название комнаты). На старой кровати с высоким деревянным изголовьем лежал современный матрас, а не спресованное сено, как это было в старину. Постель была грубая полотняная, сероватого цвета, а не белого. Одеяло так и вовсе сшито из лоскутов пёстрой ткани. Всё это было хоть ручной работы, но современное, имитация того давнего быта. Я и Макс устроились на кровати, а Лукас взял фотоальбом и придвинул к нам пухлое кресло. Макс впервые видел фотографии своей мамы, живой мамы. Обладательница жёлтых волос имела натурально зелёные глаза. Такого же цвета как у Фионы, как у малышки Рахмоны, только смотрели они совсем по-другому. Нам повезло найти в интернете несколько видео с её участием в соревнованиях. Агнесса занималась спортивной гимнастикой. Я привык видеть современных представительниц данного вида спорта, плечистых с перекачанными мышцами. Агнесса была не такой. Стройная, сильная, гибкая с красивыми изгибами тела, она передала все свои спортивные таланты сыну. Если бы Лукас тогда не был подвержен магическому вмешательству Паулы, из него и Агнессы получилась бы красивая пара. Боль преследовавшая Макса много лет, теперь утихнет. Его мать посмертно обрела семью и нашла свой последний приют. Дыхание спящего Макса в ту ночь было удивительно спокойным. Проснулся я незадолго до рассвета от звуков знакомых с детства. Так прихорашивается Агнес, перед тем как выйти из дома. Мягкая возня возле зеркала, цоканье каблуков, звук упавшей на пол шпильки… Я открыл глаза и увидел очертание женского силуэта в темноте. Она несколько раз возвращалась к зеркалу, чтобы убедиться всё ли хорошо, всё ли прилично. А потом я почувствовал её рядом. Она склонилась над Максом и нежно погладила его, освобождая от сна. — Я ухожу, сынок… Закрой за мной дверь… Я смог рассмотреть её лицо при тусклом свете уличного фонаря: высокий лоб, тонкий аристократический профиль. Макс потянулся, прогоняя от себя сон. Он встал с кровати и пошёл проводить женщину. Я вспомнил одно поверье, которым со мной поделился Николас. Он поведал о том, что нечистые духи могут принять облик любимых людей и водить их за собой долго, пока те не найдут свою смерть в болотах, или сорвутся со скалы. Я хотел погнаться за Максом, но тело меня не слушалась. Я будто бы спал и не спал. Макс отворил тяжёлую, скрипучую дверь и вышел во двор. Я с трудом собрал всю свою волю в кулак и кинулся за Максом. Макс никуда не ушёл. Он стоял босыми ногами на пороге и смотрел в пустоту за розовым туманом. Я обнял его и ждал, когда он придёт в себя. Я не торопил, возможно он прощается… У меня онемели от холода ноги. У Макса тоже. Я аккуратно поцеловал его и привёл в чувства. Мы молча вернулись досыпать. Завтракали поздно. Из-за Макса. Он никак не хотел просыпаться. На все мои уговоры ещё сильнее зарывался в постель. Пришла Фиона и сказала, что не стоит торопиться. Никакой спешки нет. Все понимают, подождут. Ещё она говорила, что общение с ушедшими вытягивает силы. Похоже, наши с Максом совместные галлюцинации не стали тайной для Фионы. Правду говоря, я не считаю появление матери Макса в доме галлюцинацией. Макс её отпустил. После завтрака мы поехали на кладбище (в этот раз на машине Фионы). Без Лукаса, но вместе с Николасом и Элен. Пока моя семья проводила какие-то обряды на могиле, я подошёл к могиле Питера. На ней уже был установлен памятник. Я сгрёб с него красные листья и увидел высеченные в камне маки и ноты. Думаю, это мелодия авторства Питера, которую Макс часто наигрывает в библиотеке. Я шёпотом напел её. О Макклаях и Пауле в частности. Её прячущуюся за памятниками фигуру я заметил сразу. Она следила за нами на протяжении всего нашего пребывания на кладбище. По моим понятиям добра и зла, Паула и её сообщник должны отбывать пожизненное наказание, за то, что они сотворили с матерью Макса. Лукас же считает, что никакого наказания Паула не понесёт. Дело давнее, почти недоказуемое, а она женщина, и у неё дочь инвалид. Если дело дойдет до суда, то судить её будут гуманно. Тоже касается и её сообщника. Лукас сильно изменился, по отношению к бывшей, когда избавился от злополучной иглы. Я считаю, что Донованы занимаются попустительством, не пресекая агрессию со стороны Макклаев. Возможно это комплекс старшего успешного брата, который терпит выходки младшего. Вспомнились события середины двадцатого столетия. Имею в виду еврейский вопрос. Один народ обвинили во всех бедах другого, а потом начали рассчеловечивать. Казалось бы, дико верить в то, что сосед, который учит твоих детей математике, пьёт кровь младенцев. Но семя пропаганды попало в благодатную почву. И уже вчерашние дети, бездарные ученики своего учителя расправляются с его семьёй. Убивают от злости, от своего бессилия, от осознания своей низости. Была бы их воля, они бы стёрли древнюю нацию с лица земли. А когда пришло время держать ответ, вчерашние убийцы и подстрекатели нашли много слов в своё оправдание (нас обманули, мы не знали, мы высококультурная, цивилизованная нация)… Что-то подобное (в иных масштабах) я наблюдаю в действиях Паулы по отношению к моей (уже моей!) семье. До меня доходят слухи, которые распускает Паула. Я читаю клевещущие посты в интернете, направленные в основном на Агнес и Макса. От её вранья стынет в жилах кровь. Все обвинения нелепы и глупы. Но им почему-то верят. Людям нравится осуждать кого-то хуже (или лучше) их. Сейчас Паула настраивает общественность посёлка, что поехавший головой младший Донован (Макс), хочет забрать у них церковь (веру) и пустить в её здание сатанистов. Вопрос, как можно забрать «своё», на повестке дня не стоит. То, что церковь является частной собственностью Донованов, никто не вспоминает. Как и о благодарности за гостеприимство. Я уверен, Макс прав, что закрыл церковь. Для меня святотатство пускать в неё Серафима. Казалось бы, Паула не делает ничего плохого, просто распускает слухи, говорит пустые слова. Словами нельзя ударить, убить. Пусть себе судят те, до кого нам нет дела. Но у меня слишком развита интуиция, чтобы понимать, насколько опасны действия Макклаев. Ещё больше я уверен, что Паула действует не сама! Можно плюнуть и найти для себя новое место жительства, с более теплым климатом, с более доброжелательными людьми, а главное подальше от Макклаев (Макс когда-то этого хотел). Но разве не так поступили Донованы почти полтора века назад? Нет такого места на земле, куда бы не последовали за нами Макклаи. Они паразитируют на нас. После обряда Макс обошёл церковь вокруг, отпер дверь и вошёл внутрь. Он придирчиво изучил её состояние, провёл рукой по закопченным стенам, снял и осмотрел нуждающиеся в реставрации иконы, зашёл за алтарь, туда куда Серафим никого, кроме своих слуг не пускал. Недопитая бутылка вина, две валяющихся рюмки, огрызки еды… Макс брезгливо морщился. Через час на дверях церкви и в местных интернет группах появилась объявление на двух языках. Здание, которое уважаемые господа используют, как религиозное заведение, нуждается в реставрации. Для предотвращения дальнейшего его разрушения, службы будут проводиться исключительно в значимые двенадцать праздников и ещё в храмовый праздник. Вести службы будут поочередно отец Серафим и уважаемый панотец Мельхиседек (церковь Ивана Крестителя г. Эдмонтон). Весной этого года будет заложено здание новой церкви. Для всех желающих внести свой посильный вклад (материальный) в богоугодное дело открыт счёт. (Реквизиты) Своим последним предложением Макс развязал противостояние с общественностью. До этого считалось, само собой разумеющимся, что церковь ремонтируется и снабжается за счёт её владельцев, что можно пользоваться чужим бесконечно. Ни один житель посёлка, конечно же не пожертвует на благоустройство церкви. Свадебные хозяйки не в счёт. Они и так поколениями заботятся об этой церкви: украшают внутренний интерьер, убирают территорию вокруг, садят цветы. При этом они предложили внести свою посильную лепту. Я поддерживаю Макса. Ненавидеть его (нас) будут в любом случае. За самостоятельность, трудолюбие… за талант… Найдут за что. Даже если Макс отдаст всё, что ему принадлежит, всегда найдётся тот, кто посчитает себя обделённым. Люди по своей природе неблагодарны. Рахмона В октябре Рахмоне исполнилось семь месяцев, её ножки выровнялись и почти не отличаются от ножек здоровых детей. Она уже неплохо держит спину, но пока не умеет сидеть. Мы не торопим её. Всему своё время. Макс расстроился когда увидел серьги в ушах своей дочери и даже немного поворчал на Фиону, но когда она этого не видела рассмотрел внимательнее обновку и сказал, что его дочери к лицу бриллианты. Он позволил оставить ей серьги. Противостояние Макса и Фионы закончилось неожиданно. Что-то в Максе сломалось, и он дал согласие на крещение своей дочери. Сказать, что Фиона обрадовалась, не сказать ничего. Элен тоже была очень рада, она как того и хотела держала малышку к кресту. Крещение прошло тихо в семейной церкви. Крестил уже знакомый нам Мельхиседек. После церемонии Элен, как и обещала, пригласила Симона и переписала на Рахмону часть своего имущества. Остальная часть перейдёт ей позже по завещанию. Максу добавилось проблем с управлением дополнительного имущества, но в этом есть плюс – Рахмона теперь богатая. Также Рахмона получила в подарок ценные бумаги и драгоценности от своего тёзки Рахмона. Он был очень счастлив, когда узнал, что малышку назвали в его честь. Рахмона не просто богатая, а неприлично богатая для своего возраста. Но я только рад за неё. Ей не нужно будет искать себе напарницу, чтобы разделить плату за комнату. Хотя… (Смешная рожица). Мы отдыхали с Максом десять дней. Очень счастливых дней (!). Мы могли отправиться нежиться на тёплом берегу океана или рассматривать самые знаменитые красоты мира, но не хотели так долго быть без нашей малышки. Брать с собой её пока ещё рано. Слишком хрупкое у неё здоровье. Нам хорошо вместе. Старый уютный дом заменил дорогой комфортабельный отель. Рахмона не была с нами под одной крышей, она находилась то в особняке, то в доме Фионы. Я и Макс наведывались к ней два раза в день, делали массаж, купали, и снова шли к себе. Рахмона не была против, так как рядом с ней было много любящих и заботливых рук. Мы много гуляли в лесу и чувствовали сакральное единение с природой, с чем-то невидимым, потусторонними. Иногда встречали Фиону. Она была без привычных пестрых нарядов, а в черной длинной одежде с покрытой черным платком головой. Она шепталась с поникшими травами, зачерпывала ладонями воду из ручейка и казалась настоящей. «Научи меня слышать как ты, видеть как ты» — мысленно шепчу я Фионе. Я верю в её силу, её знания. Но знаю, свой талант она передаст Максу. Фиона души в нём не чает. Мне его немного жаль, он слишком молод и практичен, чтобы знать… Мы любовались осенним лесом. В эту пору он сказочно красив, туманный, желто-красный. Очень часто мы убедившись, что никого рядом нет предавались любви, зарывшись в огромные кучи опавших листьев. Было холодно и мы согревались друг другом. Но так ли одни мы были в лесу? Я чувствовал на себе взгляды. Чьи они? Мы купались в озере, кристально чистом, сине-ледяном, а потом долго приходили в себя, пытаясь совладать с отбивающими ритм дрожащими челюстями. Макс испуганно показал рукой в сторону, на аккуратно сложенный клетчато-красный плед. Кто-то предусмотрительный следил за нами и волновался, чтобы мы не простудились. Кто? Может Николас? Николас, аккуратно устроившись в кресле рядом с нами, он скрашивает наши вечера. Рассказами, мифами и легендами ранее нам неизвестными о далёком незнакомом крае. В них неприкаянные ночницы вредят новорожденным детям, а полудницы наводят морок на работающих в поле работников. Лесной дух Чугайстер в виде странного, высокого мужика заходит в гости к кострищу и заводит беседу. Злой Вий, почти ослеп из-за своих наплывших век… В оповедях Николаса не так уж много абсолютного зла, как и добра. У него даже с чертями можно договориться, обмануть или получить от них выгоду. Мы слушаем с замиранием сердца. Я чувствую как у Макса пробегает по телу дрожь. Я и сам дрожу. Мы с ним сидим с ногами на кровати и я прижимаю к себе его голую спину. Целую в те места, которые мне доступны. Макс выворачивается и подставляет ещё больше своего тела. Он в восторге. Нам не очень стыдно перед Николасом, в наших действиях сексуального не больше, чем в объятиях матери и ребёнка. Николас доволен нами. Я это знаю. Макс всё ещё не вернул себе прежнюю силу, поэтому к вечеру устает и я чувствую как обмякает его тело в моих объятиях. Я аккуратно укладываю его на подушку, но понимаю, он не спит, а продолжает слушать Николаса и стоит ему прерваться, как Макс начинает недовольно ворочаться. Я чувствую себя почти счастливым и забываю о нашем неравенстве в положении, чувствую себя единым целым с ним и его родом. Дети. Решено. Они у нас будут. Макс считает что максимально детей должно быть не больше четырёх. Почему он так решил? Точно не знаю. Он думает, что ровно стольким детям можно уделить достаточно любви, правда, при неограниченном бюджете. А у меня закрадывается маленький червячок, уж не из его ли детства эта уверенность? У Лукаса было трое признанных детей. Макс мог быть четвертым? Марианна дала своё согласие. При условии, что генетически она не будет стопроцентной мамой ребенка. Макс пообещал. Он тоже хочет присутствовать в нашем общем ребенке. Правда, яйцеклеток он вырабатывать не может (смешной смайлик). Марианна немного волнуется, не нанесет ли вред её здоровью изъятие яйцеклеток. Макс не врёт, а подробно рассказывает о всех минусах и подводных камнях вмешательства. Мы втроём пришли к выводу, что польза ей от сделки преимущественно выше, чем вред. Да, Марианну мы приняли в свой круг и будем рады видеть её в день семьи в нашем доме. Чего не скажешь о её отце. Он всячески поддерживает Паулу и настраивает Марианну против нас. Но нам всё равно — Марианна не чувствует родственной связи с отцом. Она даже немного его стыдится. Не дай Бог стыдится своих родителей! К концу отпуска Макс пообещал меня познакомить с претендентками на суррогатную мать. Фиона. Или Фарук. Пушистое исчадие ада с человеческим жутким лицом оказался весьма плодовит. Скрещенный из нескольких видов диких котов он не был бесплодным, а среди лета почувствовал непреодолимое желание разможиться. Фиона убедила нас, что такая тяга у его породы бывает раз в году. Если окажется иначе, я собственноручно кастрирую его. Или придушу. Тогда, как Карагёз с достоинством выполняет обязанности по отношению к благородным дамам своего вида, даря им отменных наследников, исчадие ада пустился берегов и пошёл во все тяжкие, безвозмездно награждая местный кошачий бомонд своими бастардами. Фиона разнюхала всех жертв похождений Фарука и начала требовать плату за услуги своего блудливца. Хозяйки опороченных кошечек отстаивали их честь как могли. Хотя понимали, что незапланированный помёт принесёт им немалые деньги и втайне радовались похоти подлеца (в наших краях дефицит домашних мурлык и необоснованная их дороговизна). Перепалки Фионы с владелицами кошечек обладали некой театральностью доведённой абсурда. В споре часто упоминались те места, которыми Фарук бесчестил высокоуважаемых пушистых дам. Эпичные перепалки Фионы с соперницами подымали мне настроение на весь день. И несколько последующих тоже. Почти весь отпуск Фарук спал у нас в ногах. Но потом пропал. Всю ночь, не имея возможности окунать ноги в его теплую шерсть, я чувствовал беспокойство. Утром, пока Макс спал, я решил поискать его. В лесу было тихо, слышно каждый шорох. Я аккуратно перебирал ногами, стараясь не нарушать тишину. Незаметно для себя я набрёл на маленький домик — они в небольшом количестве раскиданы по всему лесу. В поселке их называют ведьмиными. Но заблудившиеся не брезгуют воспользоваться теплом ведьминых домов, в случае если их застанет непогода или ночь. Лес, хоть и принадлежит Питеру, но в открытом доступе для всех жителей поселка. В нём можно собирать грибы, ягоды, хвойный опад для утепления и удобрения… Нельзя только портить деревья. Кота я нашёл в домике. Как мне это развидить? Как забыть? Я отворил тяжёлую скрипучую дверь и встретился взглядом с Фионой. Она была в длинной в пол рубашке и нежилась в объятиях Николаса. На секунду ей стало неудобно. Я заметил её смущение. Но она быстро собралась и подмигнула мне зелёным глазом. Фарук сидел на стуле и дожевывал венскую колбаску, которыми так щедро его кормила Фиона. Кот и глазом не повёл на моё присутствие, а предательски предпочёл компанию Фионы, где его так учтиво потчевали едой. Чтоб я так жил! Я в смятении. Не знаю, как на моё открытие отреагировал бы Макс. Думаю, недоуменно повёл плечами и философски улыбнулся. Его эмоциональные связи с семьёй ещё только зарождаются, и я не считаю, что альянс Фионы и Николаса для него станет трагедией. Но Лукас… Фиона его мать. Николас приближенный отца, его воспитатель… (Фиона и Питер, я так понимаю, не давали друг другу обещаний верности). Я конечно, не выдам их. Но много бы отдал, чтобы не знать. Бедный Лукас.