Aнгиак

Образ бывшей тещи во сне всегда предвещал беду для Лукаса. От неё нельзя откупиться или отмолиться. Последний такой её визит повлёк за собой гибель школьного товарища Лукаса. Ещё затемно выпив крепкий кофе, Лукас покормил Рахмону и уехал в «Вишневый Аромат». Он не хотел чтобы домашние почувствовали его смятение. То, что почувствуют, Лукас знал безоговорочно. При виде знакомого номера Паулы на экране телефона, первым желанием было его отбить. Потом закралась в голову мысль… Раннее утро. Ещё нет шести. Паула далеко не ранняя птица. Должно что-то произойти, чтобы она стала названивать так рано. Неужели Зои́? Нет… Только не она. Лукас взял телефон. Не Зои́. Её старшая сестра. — Когда? Старшая дочь Паулы была милым и здоровым младенцем. Лукас помнит то чувство радости, когда впервые взял её на руки, младенческий запах её черной головки, первое лепетание, первый зуб, первые шаги. И на этом всё… Радостные моменты закончились, уступив дорогу проблемам. Чем больше подрастала девочка, тем больше проблем. Она их множила с бешеной скоростью. Няни сменялись одна за другой, как и школы в дальнейшем. Если её сравнивать с Кевином, то она была большее зло, чем он. Физической силы было в ней маловато, но никак не подлости. Она не могла искалечить одноклассника, выбить ему глаз, как Кевин, но умела медленно довести «подругу» до суицида. Причём так, что окружающие винили исключительно жертву. Даже полностью слепой от отцовской любви Лукас понимал, что поступки его старшей далеко за гранью добра и зла. Девочка росла тихой, незаметной. Знакомые считали её доброй. Мало кто знал, какой подлостью и злобой наполнено её нутро. И почему вокруг неё дети совершали странные поступки? Питер и Николас поглядывали на чёрную, полненькую девочку с опаской. Они ею брезговали больше, чем Кевином. Тот для них был более предсказуем. Лукас мысленно поблагодарил отца, за то, что уберёг его Макса, отправив в закрытую школу. А ведь совсем недавно Лукас винил его за тот поступок. Теперь старшая дочь Паулы и Оливера Макклаев никому не навредит. Любимый и единственный сын Паулы объявил помолвку. Лукас ничего об этом не знал. Ему не посчитали нужным сообщить. За что он был премного благодарен бывшей семье. Отсутствие Лукаса на помолвке было растолковано гостям, как нежелание отца участвовать в жизни сына, как предательство. Все обсуждали эмоциональную холодность Лукаса, и никто не обратил внимание на пьющую не в меру дочь Паулы. Лукас ни разу не заподозрил девушку в употреблении наркотиков. Алкоголь она употребляла изредка и всегда разумно. Старшая дочь Паулы любила себя и ценила своё здоровье. Но что-то пошло не так. Девушка отнеслась к своему диагнозу некритично. То, что произошло с ней на празднике урожая не отложилось в её памяти. Она не верила. На помолвке брата отрывалась по полной. Смешала алкоголь и наркотики. Вела себя странно и неадекватно. Свесилась с перил круглой лестницы и закурила. Её партнёр был пьян и не смог объяснить, что случилось далее. Сказал, что видел её с сигаретой, а потом ничего не помнит. Как девушка выпала и пролетела четыре этажа вниз он не видел. Только тело внизу у струящегося фонтана. Вероятно у неё случился эпилептический припадок. Естественно, Паула обвиняла Лукаса. И он отчасти был с ней согласен. Дело в игле, от которой он избавился и наконец почувствовал себя свободным. Теперь пошла отдача. Лукас встретился с Паулой в её доме. Ранее это был их семейный дом. Теперь он стал пыльным и каким-то тесным. Лукас не знал, как это объяснить. Дом не был маленький по своей площади, но стал таким казаться. Дом насквозь пропитался сладковатым удушающим запахом. Так пахнет смерть. Лукас брезгливо сидел на краю просиженного дивана и искал возможности вежливо уйти. Обстановка в доме за то время, что он в нём не был почти не изменилась. Всё та же мебель, те же стены. Только почему всё такое обшарпанное, покоцанное? Почему столько пыли? Ведь на момент покупки дом был новый, как и мебель, специально заказанная для него. Лукас невольно сравнил. Донованскому дому больше ста лет, столько же лет большей части мебели в нём. Всё сохранилось в целости и сохранности, а следы времени оставленные в местах наиболее частого пользования, только придали дому неповторимый шарм, напоминая, что он живёт, стареет. Как же Макклаи довели до такого состояния своё жилище? Паула не была убита горем и из её рта лился поток брани и упрёков. Только теперь Лукас осознал, что ненависть Паулы к его семье, к Максу давно превысила любовь к родным детям. Он пообещал взять на себя всю финансовую нагрузку по поводу скорбного мероприятия, но категорически отказался предоставить место для погребения на семейном участке. После отказа ругательства Паулы приобрели новые оттенки. Такой отборной мерзости Лукас давно не слышал. Отвык. — Мне ничего не мешает отказать тебе в финансовой помощи, — пригрозил Лукас. — Тогда я привезу её труп под твои ворота. Пусть сынок полюбуется, — не осталась в долгу Паула. — Зачем ты убила Агнессу? — Докажи, — Паула заулыбалась так довольно, так ехидно, что Лукасу пришлось сгрести свою волю в кулак, чтобы не ударить её. — От тебя воняет, Паула… — сказал правду Лукас и чтобы дальше не растягивать пытку, попытался завершить беседу. — Если ты не нуждаешься в моей помощи, предлагаю тебе обратится к своему сообщнику. Вы её настоящие родители. Дай Бог, договоритесь. К обеду Лукас встретился с Кевином. Жестокий сын Паулы был куда более продуктивный в разговоре и обошёлся минимумом оскорблений. Он так же как и его мать сверкал на Лукаса недобрыми злыми глазами, но был договороспособным. Кевин не стесняясь обвинял свою сестру, что сорвала такую чудную вечеринку, почти вечеринку века и не высказал ни капли сожаления о её кончине. Он пытался подвести тему разговора к банальному вымогательству средств. — Кто эта дура? — поинтересовался Лукас имея в виду невесту Кевина. — Тебе какое дело? — нагрубил Кевин и тут же поправился. — Дочь одного нефтепромышленника. Я сказал её родителям, что ты открыл на нас, своих детей, счета. Я хочу получить все причитающиеся мне средства… И моих сестёр тоже. Они мне нужны для дела. — Счёта были открыты для моих детей. Докажи, Кевина, что ты мой сын. Или с этим у тебя сложности? Кевин промолчал. Сложности не то слово. Но юридически, то он сын Лукаса. Или уже нет? Донованы стали слишком быстро зачищать всё, что ранее связывало Лукаса с Паулой. – К тому же Зои́ жива и нуждается в деньгах, – продолжил Лукас. — Зои́ больше ни к чему деньги. Ты, что не слышишь, Лукас? Мне надо… Мне!Иначе свадьба сорвётся. Кевин выглядел настолько заинтересованным в деньгах своих сестер, что Лукас задумался. Задал себе вопрос, почему девушка, почти не употребляющая алкоголь, решила вдруг напиться? До сих пор Макклаи своих не трогали. Не считая те далёкие времена, когда их род получил прозвище «Канибалы».

***

Макс не успел толком уснуть, как вынужден был встать. Через неплотно закрытую дверь слышался скандал. Один голос принадлежал Грейс, другой горничной. Третий был ему незнаком. Первым желанием было прикрыть дверь и лечь досыпать. Часы в гостиной пробили только восемь утра. Ни Макс, ни Джозеф не собирались вставать в такое время. Позади у них тяжёлая рабочая смена. Почти сутки на ногах. В доме находилась незнакомая женщина. К кому она могла прийти? Все женщины семьи, Николас и Якуб уехали в имение. В поселке в тот день был храмовый праздник (престол). Прислуге приводить в дом гостей запрещено. Макс и Джозеф тоже никого не приглашали. Почему в доме посторонние? Где охрана? Макс подошёл к лестнице и посмотрел сверху на происходящее. — Я не посторонняя. Я должностное лицо! — громко сообщила скучная незнакомка в сером костюме. Её губы напоминали буковку «с» рожками вниз. Чем больше женщина проявляла недовольство, тем ниже опускались рожки-губы на её лице. Грейс словесно отбивалась от «должностного лица», тогда как Ульрих и два телохранителя стояли озадаченные. В их должностные инструкции не входило противостояние с женщинами из социальной службы. Джозеф, подошедший на шум, махнул Максу рукой, чтобы немедленно шёл в спальню. Он уже сменил пижаму на домашнюю одежду. Крупные плечи соцработницы прорвали оборону, и её тяжёлые сапоги застучали по лестнице. Джозеф почувствовал отчаяние смешанное с ужасом. Он знал, такие визиты не обещают ничего хорошего. В его детстве присутствовали такие дамы, гадившие пол своими сапожищами. Ему даже довелось провести три месяца в социальном приюте по их распоряжению. Только чудом, а больше благодаря стараниям Агнес, он не попал в приёмную семью. Джозеф попытался припомнить, чем он или Макс могли провиниться перед государственными органами, чем вызвали их гнев. Ничего на ум не приходило. Ничего такого, за что можно так по-хамски себя вести. Макс в спешке переодевался, он не желал чтобы его застали в пижаме. Он впрыгнул в домашние штаны. Но прикрыть свой голый торс не успел. Соцработница преградила своим телом путь Макса к шкафу, где стопкой лежали лонгсливы. Можно было взять что-то из одежды в гардеробной, но на кровати, маленьким испуганным комочком лежала Рахмона, и Макс не хотел оставлять её с незнакомкой, даже на несколько секунд. Ворвавшаяся в чужую спальню женщина знала — человек без одежды уязвим. А тот, который перед ней, по всей видимости отец девочки, хоть и успел надеть штаны, но его свежие, едва затянувшиеся шрамы не были объектом обозрения для чужих глаз. Он неуклюже пытался прикрыть их ладонями. За годы работы в социальной сфере соцработница не была доброжелательной к ребенку и ненавидела родителей, но очень любила свою власть ними. Она нарочно приходила в такое время, чтобы застать семью в неприглядном свете: уставшими, спящими, голыми или после тяжёлого рабочего дня. Она перекривляла имена родителей, чтобы ещё больше унизить их. Оскорбляла родителей при детях и раздевала детей догола, когда те попадали в приют. Она прекрасно знала, как повернуть ситуацию так, чтобы растоптанный ею человек, не посмел жаловаться. Жалобы на её работу, конечно же были, но их не было больше чем у её коллег. Все жалобы приписывались к издержкам профессии. Старая мразь была на хорошем счету. Соцработница ненавидела мужчин. Особенно красивых мужчин. Особенно геев. Богатых геев. Чего только стоят фонари в идеально ухоженном парке и тронутые морозом гроздья рябин, калин и снежноягодников. Уже на этапе знакомства с парком соцработница возненавидела эту семью. Пол выложенный мозаикой, изящная лестница, кованые замысловатые ручки на дверях не добавили ей любви. Уничтожить! У неё есть все причины уничтожить эту семью, так заботливо относящуюся к своему жилищу. Соцработница зло посмотрела на малышку, которая изо всех сил держалась, чтобы не расплакаться при чужой тёте. Ей на защиту бросился кот: огромный с умным, почти человеческим лицом. Женщина ухмыльнулась и мысленно пополнила копилку прегрешений семьи, коты это – антисанитария. Всё так же не позволяя Максу добраться до шкафа, она попросила его показать игрушки девочки. Их оказалось не густо. Макс указал рукой на серию одинаковых зайцев на полке и торохтушку в детской кроватке… — Это всё? — буковка «с» на лице женщины безобразно сползла вниз. На самом деле она ликовала и была довольна. Только вот лицо… С годами на нём могла присутствовать лишь одна некрасивая эмоция, чтобы не творилось в её душе. — Достаточно, – сказал Макс. – Она любит свои игрушки. И знает им цену и счёт. Соцработница пропустила мимо ушей слова Макса и потребовала показать где находится игровая комната, где комната девочки и почему она находится в спальне двух извращенцев. — Мадемуазель, поосторожнее, — попросил Ульрих. — Вы мне угрожаете? — упивающаяся властью женщина чувствовала себя бессмертной. Ульрих отступился. Проблемы с должностным лицом его клиенту не нужны. Детской у малышки не было. За ненадобностью. Она не могла оставаться одна и большую часть ночи проводила на руках кого-нибудь из взрослых. В планах Макса было переделать бывшую аскетичную спальню Питера на уютную детскую. Это удобно, комната близко к хозяйской спальне и библиотеке, имеет удобный санузел. Но нужно подождать, чтобы понять характер девочки и обставить комнату под неё. Соцработница начала открывать шкафы. Содержимое из них вываливалось, но её никто не останавливал. Джозеф догадался, соцработница искала в шкафах секс игрушки. В случае их наличия она обвинит геев во втягивании в секс несовершеннолетних. Ничего подобного не нашлось. Парни не нуждались в дополнительных предметах, им было достаточно друг друга. И еще лубрикант. Его флаконы выглядели как обычный шампунь. Их ванной было несколько флаконов. — Звони Симону, немедленно — крикнул Джозеф Ульриху. — Да в чём же вы нас хоть обвиняете? — спросил Макс. Джозеф одёрнул Макса. Говорить без адвоката нежелательно, и не дай Бог проявить агрессию. Личико малышки сильно дрожало и Макс схватил её на руки. — Сколько ей? — даже вид испуганного младенца не растрогал соцработницу. Мразь в юбке. — Восемь месяцев. — Выглядит моложе. Лучше следите за её питанием. Она плохо развита. — Она недошенная, — оправдался Джозеф. Пара злых глаз сверкнула на Джозефа, готовая испепелить его на месте. Соцработница начала задавать вопросы и что-то записывать в блокнот. — Ребёнок спит с вами на одной кровати? Как долго? — Вы занимаетесь сексом при ней? — Она тоже принимает участие в ваших оргиях? Макс таращил глаза и ничего не понимал. Джозеф тоже большего абсурда в своей жизни не видел. Когда его отбирали у Агнес, на это хоть были основания . Бедность и нищета. У малышки такой проблемы нет… Или проблема в её богатстве? Кто-то нечистый на руку хочет оформить на неё опекунство? — Покажите кухню, детскую посуду, детский холодильник. Или у таких богачей холодильника для ребенка тоже нет? — Есть, — ответил Макс. Театр абсурда переместился на кухню. Милое, заботливо продуманное помещение, много лет радующее глаз своим устройством и вкусом, впервые за свою историю поддалось осквернению. Ульрих с удовлетворением повёл глазами на установленные под потолком скрытые камеры и настороженно посмотрел на часы. Симон никогда не заставлял себя ждать. Взбесившаяся кисломордая соцработница отчитала кухарку и горничную за недостаточное количество ершиков для детских бутылочек за то, что мочалки для детской посуды и для взрослой одного цвета. Лукас бы мог профессионально объяснить как всё работает на кухне, но его не было. И Джозеф заподозрил в этом странное совпадение. Проверка нагрянула в тот момент, когда не было дома многих членов семьи, большей части прислуги и охраны. — Мадемуазель, придержите свой пыл… – послышался голос Симона. Никогда ранее Джозеф не был так рад слышать громкий, хорошо поставленный голос вездесущей немецкой овчарки.