***
Только что прибывший мужчина потерял всякий интерес к соцработнице и переключился на разговор с охранником, который соцработнице показался женщине никаким: беззубым, неумеющим дать отпор. Опрометчиво. — Камеры в доме все работают? –Да, — кивнул Ульрих. — И в спальне? — И в спальне… — Она подняла их с постели? — Симон указал взглядом на полураздетого Макса. — Именно так… — кивнул Ульрих. — Мадам, — Симон нарочито словесно повысил возраст соцработницы, переведя её из ранга «мадемаузель» в «мадам», хотя его наметаному глазу было понятно — скучнолицая женщина ни разу не была замужем. — Вам известно какая профессия у ваших проверяемых? — Известно… Я здесь не по их профессии, а из-за поступивших жалоб. Проверяю нарушаются ли в данной семье права ребенка. И замечу, нарушений предостаточно. — Вам известна стоимость рабочего времени хирурга? — Симон не обратил внимание на оправдания женщины. Соцработница отшатнулась и попятилась назад. Только теперь она распознала в высоком хитроглазом мужчине, одетым в костюм для бега (потому что звонок работодателя застал его во время утренней пробежки) высокооплачиваемого юриста. — Вам придётся возместить моим клиентам ущерб за сорванный рабочий день. Вы им сбили график сна. Из-за вас, мадам, они не смогут оперировать завтра…***
Лукас вернулся домой только вечером. Он испытывал грусть, боль и усталость. В животе урчало от голода. На кухне хлопотала Фиона. Она, ничего не спрашивая, поставила перед сыном чашку теплого чая и тарелку с бутербродами. В доме творилось непонятно что. Пугала тишина, пугала темнота в столовой, где в это время обычно сервировали стол к ужину. А наиболее пугала мать, которая должна была присутствовать на храмовом празднике в посёлке, но теперь нарушила правила. — Не спрашивай…– тихо сказала Фиона, — Ты сначала поешь. А потом поднимайся в библиотеку. Симон созвал всех мужчин… Если сама Фиона, эмансипированная, дерзкая Фиона безропотно позволила мужчинам что-то обсуждать за своей спиной, принимать важные решения без неё… Случилось чрезвычайное, то, что заставило мужчин семьи собраться в библиотеке, а женщин закрыться и молча ожидать в гостиной. Даже малышка Рахмона вела себя удивительно тихо на руках у Агнес.***
Якуб, много лет бессменный садовник семьи присоединился к мужчинам. Дело было не в его сожительстве с Элен. Мужчина давно уже, незаметно для самого себя влился в чужую семью, через свою любовь к растениям, к парку, который он опекал, любовь к дому. А уже после в его «любовь» влюбилась Элен. Он пока ещё несмело жался спиной в кресло, но его голос уже был чрезвычайно важен. Тот кто умеет услышать растения — знает многое. Во главе стола сидел Симон. Рядом два его помощника. Кратко, в нескольких словах он объяснил Лукасу и ранее подъехавшим Якубу и Николасу происшедшее утром. — Дело хлопотное. Но решаемое. Мои помощники разузнали некоторые подробности. Поступило две жалобы. Разница во времени небольшая. Поэтому я провожу между ними параллель, так как вижу сговор двух сторон. Одна жалоба от Паулы Макклай. А вторая… Вторая от… — Симон раскрыл папку и принялся зачитывать длинные имена — Августы Вильгельмины Фредерики Аппель–Ридель и Себастиана Людвиг Риделя. Тебе известны эти имена, Макс? — Ридель фамилия моей матери. Я искал встречи с Риделями… Они отказались. Больше я с ними никогда не увижусь. — Придётся, Макс, — покачал головой Симон. — Придётся. Думаю, дело дойдёт до суда. Ридели считают, что ты не в состоянии воспитывать свою дочь. Уверяют, у тебя с детства были проблемы с психикой. К тому же… Им известно о твоей попытке суицида. Это плохо, Макс... — Попытка самоубийства не имела психический характер, — возразил Джозеф. — Это воздействие токсических веществ выделившихся в организм в процессе распада пули. В истории болезни Питера подробно описано влияние подобного отравления на функции организма. После выведения яда никаких попыток нанести себе вред и отклонений психики у Питера не наблюдалось. Депрессивное состояние — результат химического воздействия. — Будешь свидетельствовать в суде, Джозеф, — сказал Симон и продолжил. –Также Паула подтвердила жалобу Риделей и в аккуратных подробностях описала твоё пребывания в этом доме… В те времена, когда она считала его своим… Только приписала тебе, Макс, всю ту жестокость, которая была присуща её сыну. И ещё, Макс — твоя ориентация… В этом случае не играет нам на пользу. Суд присяжных может принять решение, отдать ребенка в... традиционную семью. Все мужчины реально восприняли угрозу. Их лица поникли, но каждый готов был к принятию серьёзных решений. Паники не было. — Что тебе известно о Риделях, Макс? — Почти ничего. Мне неинтересно. — Я всё же поделюсь с тобой некоторой информацией. Это необходимость, — не принимая возражений Макса, Симон начал свой рассказ. — Августа и Себастиан Ридели иммигранты. Родились на западе Германии. Оба с раннего детства отличались сложными и неуживчивыми характерами. В тринадцать… Да, ты не ослышался, Макс... В тринадцать (!) лет они нашли друг друга и сбежали из дома. Скрываться им удалось более полугода, несмотря на объявленный розыск. Потом беглецов нашли и после реабилитации, конечно, вернули в родные дома. То есть в разные интернаты. Ранее они жили в интернате при балетной школе. Второй раз они сбежали через восемь месяцев. На этот раз побег был продуман основательнее, и о подростках не было информации около года. Объявились беглецы во Франции. Точнее Августа самостоятельно попросила убежища у монашек. Девушка была сильно избита и… глубоко беременная. На то время подростки стали известными, почти медийными личностями. О них писали в периодике и говорили в ток-шоу. Себастиана, или как его называла Августа, Басти задержали позже… В дешёвом отеле в окружении шлюх. Хоть мало кто сомневался, в причастности Басти к избиению беременной девушки, сама Августа покрывала любовника. Следующий скандал с влюблёнными разразился, когда их признали неготовыми взять на себя ответственность за ребёнка. Тогда за приключениями современных Ромео и Джульетты наблюдало минимум две страны. Сострадательная общественность встала на защиту молодых родителей. Конечно же в ущерб новорожденной. У соцслужб накопилось к ним много вопросов. Учуяв неладное пара совершила очередной побег. В этот раз на американский континент. Сменялись города, провинции нашей большой страны. После тридцати они осели и Себастиан устроился на работу в немецкоязычной редакции новостной газеты. До этого зарабатывали на жизнь фрилансом, пристраиваясь к разным балетным труппам. Надо отметить врождённый ум пары. Они на лету вливались в ранее незнакомую им языковую среду. Августа, после учёбы в колледже устроилась работать преподавателем иностранных языков. В то время как Басти быстро продвинулся по карьерной лестнице, став главным редактором издания. Правда характер у пары был очень скверный. Сложности в общении были, как у Себастиана с подчинёнными, так и у Августы с коллегами и учениками. При этом их профессиональная репутация была на высоте. Как родители, Ридели оказались никакие. Большую часть детства их дочь провела в интернатах и социальных приютах. Но от родительства пара не отказалась и всячески оказывала поддержку своей дочери. Поэтому и не лишилась родительских прав. — Симон подал Максу несколько вырезок из газет и журналов с фотографиями беглых Риделей, а также старые номера газеты под редакцией Себастиана. Макс брезгливо развернул верхний из них. — Знаешь почему свою дочь Ридели назвали — Агнессой? — спросил Симон. — Почему? — Августа не заморачивалась с выбором именем дочери, назвала первым что взбрело на ум. Агнесса — агнец божий. Так называли себя монашки приютившие беглянку. Об этом Августа не стесняясь рассказала в одном из своих интервью. Она не выглядела настроенной на материнство. — Что Ридели от меня хотят? – спросил Макс. — От тебя ничего. Им неинтересно иметь дело с… — Симон стыдливо опустил глаза, — ты сам знаешь какая проблема у тебя была в детстве. — И то что я… Живу с Джозефом? Тоже… — Думаю, да. Но учти, твой дед Басти попадал в сексуальные передряги, похлеще, чем ты можешь себе представить. С представителями обоих полов. Что ты с них возьмёшь. Балетные. — Тогда??? — тихо напомнил Макс — Тогда — твоя дочь… Тут такое дело, Макс. Старость, она сама по себе не радость. А одинокая старость вдвойне. Ты не думай, что их затея провальная. Ридели очень неглупые и очень хитрые люди. Я читал их заявление. Грамотно составлено. Думаю, Ридель будет представлять свои интересы в суде самостоятельно. Забрать твою дочь себе у него не получится, но он потреплет тебе нервы и измарает твоё имя в прессе… Возможно, даже твоей дочери придётся немного пожить в приюте или временной приемной семье. — признался Симон. — Я его убью… — вспылил Лукас. — Что он за мразь такая, решившая испортить жизнь своему единственному внуку? И та тварь, что была сегодня утром в доме. Её что, купили? — Да. Между Риделями, Паулой и соцработницей есть связь. По неточным данным Паула передала ей деньги. Мои помощники сейчас собирают информацию на соцработницу. Всю. Это нелегко, есть те кто покрывают её преступления. Очень влиятельные. Скандала не избежать.***
Макс тихо зализывал раны в объятиях Фионы. Так уж повелось, он обижался на бабушку, злился на неё, но чуть что, искал утешение в её обществе. Лукас бросил на сына презрительный взгляд: «Бабушкин щенок»… — И ты тоже, Лукас… Если бы она у тебя только была… Бабушка… — огрызнулся Макс. Лукас присел: кажется он не говорил ничего вслух. Или всё-таки вырвалось? Он переглянулся с Джозефом. Тот недоумевая сдвинул плечами. Да и ладно. Общая беда сплотила семью и собрала её в гостиной. После ужина никто не желал расходиться по собственным спальням. Вместе было как-то спокойнее. Николас принёс с чердака лёгкую детскую кроватку и теперь прислуга готовила её для Рахмоны. Чуть ранее внесли две раскладные кровати и поставили одну у камина для Фионы, другую у окна для Николаса. Для других членов семьи доставало спальных мест: диванов и кушеток. Макс прилёг рядом с Фионой и прижался к ней. Возле растопленного камина было тепло, но его трясло от сегодняшних переживаний. Фиона нежно кутала внука в плед, поила травяным чаем и бросала ликующие взгляды на Лукаса. «Будет так, как я сказала» — говорили её ведьмины глаза. Макс покорно терпел заботу бабушки. А что ему оставалось делать? Джозеф укачивал Рахмону. Сегодня ей пришлось пережить неприятные моменты, но она достойно вела себя при чужой леди, держалась, как могла. Теперь, оставшись в кругу семьи, Рахмона дала волю эмоциям и жалобно хныкала. У домашних сжимались сердца от жалости и любви к ней. Лукас сел за рояль и попытался музыкально воспроизвести трогательный момент засыпания младенца. Его старания вылились в очень нежную колыбельную, у которой пока не было слов, но быстро появилось вокальное сопровождение. Его предоставила сама малышка, издавая удивительное, с готической интонацией гудение, чётко попадая в ноты. Слияние дивных звуков породило мистические эмоции у окружающих. Будто чувство дуновения ветра где-то внутри тела, возле груди… А может внизу живота? Джозеф прижимал головку девочки к себе, а её пение то стихало и становилось прерывистым, то возобновлялось вновь с новой силой, а потом перешло в тихое сопение... В гостиной повисла тишина. Лукас опустил крышку рояля… — Бабуль, а твой дар на добро или на зло? — нарушил тишину Макс. — А кто его знает, малыш… Одним на добро, а другим… Ах-х-х… — махнула рукой Фиона. — Кто тебе помогает, бабуль? Тёмная или светлая сторона? — По разному… Ты, Макс, когда рисуешь снег, можешь отказаться от тёмных красок? — Не могу… Это будет просто белый лист. Как же передать его глубину? — ответил Макс. — Так и в нашем деле. Не бывает света без тьмы. Не сотворить добро, не причинив кому-то досады. Ты ведь тоже, когда спасаешь чью-то жизнь, не знаешь точно, принесёт эта жизнь миру добро или зло… — Знаю. В основном все нейтральные. Всего понемногу. Реже, когда больше добра, ещё реже чистое зло. Но я не могу ничего поделать — у врачей нет выбора… — Так и мы в своём деле не имеем выбора. Многое видим, много знаем, но мало что можем сделать… — А это правда бабуль, что для того чтобы не утратить свой дар, ведьмы должны быть одинокими? — И да, и нет, малыш. Врождённые обязаны оставить по себе потомство. Те, кто свой дар получили — выученные ведьмы, всегда одиночки. — А ты рождённая ведьмой или получила свой дар? — Сколько я себя помню, всегда чувствовала в себе силу. Но дар ничто, если не учится, если не взращивать его в себе, как нежный цветок. У меня была учительница, ещё когда я жила в Европе… А вот кто действительно настоящая ведьма, так это Фейге. Ей дано многое, но и заплатила она многим. Она лишилась дара речи и не может общаться с простыми людьми. Зато часто ведёт диалог с теми из… из других миров. — А ты кому передашь свой дар, бабуль? — Не знаю. Ты умный малыш, прилежный, — Фиона нежно погладила волосы Макса, — но твои знания без врождённой силы, без твоей интуиции не такое уж важное приобретение в профессии лекаря. Был бы просто сильным хирургом, как Фитцпатрик. А так, ты можешь просчитывать свои действия намного вперёд… У тебя есть дар, только неразвитый. Нужно ли тебе развивать его? Это такая тяжёлая ноша… Ах-х-х… — махнула рукой женщина — Ты вот лучше расскажи, как у тебя обстоят дела с ребёнком для Джозефа. — Я ему дал имя… — Макс посмотрел на Джозефа, который уже уложил малышку в кроватку и теперь сидел в углу разложенного дивана. — Лео. Но не от слова «лев»… Леонард. Это, Джозеф, технический момент. При рождении ты сам выберешь ему имя. А сейчас не хочу, чтобы он был номером… Прости, если я вновь себе позволил лишнее. — Прекрасное имя, Макс. Я бы лучше не придумал, — отозвался Джозеф. Он совсем не злился. — Да, — согласилась Фиона. — А разве эмбрион только один? Вдруг ничего не получится? — Готовый к подселению — один. Его создание стоило больших затрат, как материальных так и моральных. Нам с Джозефом помогали специалисты, те которые принимали участие в создании детей Рашида… — Но дело не в затратах? — спросила Фиона. — Дело не в затратах, — вздохнул Макс, — Леонард единственный… Если не получится с ним, будут другие попытки, но он уже наш малыш, — Макс мило заулыбался, вспоминая те удивительные моменты, когда сперматозоид встретившись с яйцеклеткой начал вести себя не типично, как сперматозоид, а как эмбрион. — Ты знаешь, Фиона, Джозеф присутствовал при его создании. Мы были вместе… Только мы… — А суррогатная, как себя чувствует? Готова? — тревожно спросила Фиона, — с ней точно не будет проблем как с прошлой? — Готовится. Она эмигрировала в нашу страну совсем недавно. Ей не выгодно вредить нам… Только… — Что? — прищурила зелёные глаза Фиона. — Да так… В связи с сегодняшними событиями… Нам нужно приостановить процесс? Да? — Ничего не нужно, — вскрикнула Фиона и резко сменила свой ласковый тон на строгий. — Всё! Слишком много вопросов на сегодня. Прошу, молодой человек, освободить мою постель. Иди к Джозефу. Макс вскочил с кровати, но не спешил уходить, он переминался с ноги на ногу, не решаясь что-то ещё спросить. — Чего тебе, — проявила нетерпение Фиона. — Бабуль. Что у тебя с Николасом? — Николас услышав своё имя и почуяв неладное, трусливо зарылся с головой под плед. — Что? — сделала вид, что не поняла вопрос Фиона, этим давая возможность Максу не выдавать её секрет. Джозеф насторожился. Он никому не говорил о том, что видел в лесу. Но Макс знал его тайну. Ох уж этот вездесущий Макс! Почему бы не подумать перед тем как говорить: «Макс промолчи, — кричало что-то внутри Джозефа, — не делай своему отцу больно». — Ты с Николасом… Вы… здорово испугали Джозефа… — сказал Макс. — Ах-х-х, это… – вздохнула Фиона. – Не было даже в мыслях пугать Джозефа. Он искал Фарука. — Фиона пошарила руками в своей кровати и вынула прячущегося в пледе кота. — Добегаешься у меня, кошачья шкура… — Почему бы тебе не перестать врать, Фиона? Так всем будет проще. — Кому будет проще? — недовольно прикрикнула Фиона. — Почему ты ещё не в постели? Учительский тон «бабули» живо подействовал на внука и он через несколько мгновений уже жался под теплым пледом к Джозефу. Последняя часть диалога Фионы с внуком впечатлила до глубины души Лукаса, хоть он не в полной мере осознал всю его суть. У Фионы какие-то дела с Николасом? Уж не близкие ли отношения имел в виду Макс? За спиной у Питера? Он не знал что подумать. — «Ménage à trois». Всех всё устраивало, Лукас, – сказала Элен. – Спроси у Николаса… Почитай личные записи Питера, наконец.