Aнгиак

Незадолго до Рождества Макс вспомнил о дне семьи. Он не пригласил никого из прошлогодних гостей, не считая Элен, которой не нужно было приглашение. Она и без него являлась членом семьи, а теперь ещё и крёстной Рахмоны. Список гостей удивил Лукаса: Марианна, Тетчеры (которые и родственниками Донованам не являются), чета Кински (родители Агнес)… И всё. Самый короткий список в истории этого дома. Но Лукас и тому был рад. Большего от своего Макса он не ожидал. Правда, придётся оправдываться перед когортой недовольных родственников, которые привычно, раз в год оккупировали донованский дом с претензиями, просьбами, вопросами… Лукас знал, что в глубине души, все его родственники, дальние и не очень, не всегда кровные, так и не смирились с теперешним раскладом вещей, а хранящийся в библиотеке толстой, распухшей стопкой распечатанный текст завещания будоражит их чувства. Когда-нибудь найдётся смельчак, который решится оспорить завещание. Но Питер был не дурак и знал, что делал, продумывая каждую букву, каждую чёрточку в своей последней воле. Родители Агнес отклонили приглашение, а потом передумали. Перезвонили поздно вечером, почти ночью, чтобы пригласить к себе в гости. Приглашали на следующий день, не интересуясь, будет ли у их дочери возможность выкроить для них время. У Агнес случилось то, что Лукас называл «панической атакой». Она всегда впадала в такое состояние после звонка из отчего дома. Лукасу было очень её жаль. Он любил свою милую Агнес. Несмотря на то, что по законам этикета или просто правилам приличия, Лукас имел право проигнорировать предложение родителей Агнес, он этого не сделал. Джозеф даже слышать ничего не хотел о семье своей матери. У него нашёлся повод избежать пребывания в нездоровой атмосфере. Ещё в начале осени Фиона сосватала его в поселковый хор. Неожиданно для себя Джозеф увлёкся. Сам не мог понять почему, но ему нравилось: нравился репертуар, нравился профессионализм участников, нравилось милозвучие речи, которую он начал понимать. Он получал моральное и эстетическое удовольствие от вовлечения в мир ранее неведомой ему культуры. Макс удивился от такого хобби партнёра, его то точно ни в какой хор не затянешь. Знали, проходили. Зато Макс напросился в гости к родителям Агнес. Лукас не понял цель его визита, и как объяснить его присутствие чете Кински. Но Макс настаивал, а цель его была в том, что он хотел поддержать любимую Агнес. Ничего более. При более близком знакомстве, Лукас отметил, что у отца Агнес имелись психопатические черты характера. Тогда как у её матери была склонность к нарциссизму. У женщины были прекрасные вокальные данные, хороший голос, внешность... А сложилось, как сложилось. Ей пришлось всю жизнь прислуживать самолюбивому мужу, ухаживать за детьми он него. Чета Кински, как и Ридели были имигрантами. Только переехали они в Канаду не из благополучной Германии, а беднейшей страны восточной Европы, в самый нелегкий её период. В какой-то мере матери Агнес даже повезло. В той стране откуда она родом, плохое отношение к женщине считалось нормой, обыденностью. Почти, как в мусульманском обществе. Только с поправкой на то, что мусульманским женщинам не приходилось так тяжело работать, и за них несли ответственность мужчины. Матери Агнес на родине не светило ничего хорошего, кроме как быть обслугой в доме родителей её мужа и терпеть… Терпеть побои пьяного свёкра за плохо почищенную обувь, терпеть оскорбления братьев мужа за невкусный обед, терпеть старших невесток, терпеть их детей. Можно было замуж не выходить. Имелся и такой выбор. Тогда пришлось бы выполнять ту же самую черную работу в доме родителей или замужней сестры. С теми же оскорблениями и унижениями, с одной лишь разницей: воспитывать пришлось бы не своих детей, а чужих, которые в будущем ничего не будут должны своей тёте. Быт в те времена был очень тяжёлый. В некоторой мере незамужняя, бездетная дочь была выгодной для большой семьи, как бесплатная рабочая сила. Миссис Кински вытянула, по-своему, счастливый билет. Она вырвалась из ада, но создала другой ад, свой собственный, построив семью по образу и подобию своей материнской семьи. Благодарить судьбу за предоставленную ей возможность жить в благополучной стране миссис Кински не желала и с возрастом накопила в себе недовольство и раздражение, которые время от времени сливала на младшую дочь. Её она назначила виновной в своей несложившейся жизни. Так уж ли плохо сложилась жизнь миссис Кински, Лукас не был уверен. В любой момент, на любом этапе, она могла повернуть свою жизнь в другую сторону: уйти от мужа, сменить работу, но выбрала быть жертвой и обвинять. Родительские установки наглухо застряли в ней. Агнес стыдилась своих родителей, убогого старого дома, хамских замечаний отца, его язвительных шуточек. Со стороны могло показаться, что мистер Кински любит выпить или немного не в себе, а может с возрастом утратил разум. Но Лукас знал, что это не так. Пил отец Агнес умеренно и был вполне вменяем, такой же как в молодости. Мистер Кински всегда знал, что говорить, где и кому, а свою младшую дочь не уважал и обесценивал. Позже к застолью присоединилась Эмма, сестра Агнес, родная мать Джозефа. Хотя Лукас справедливо считал, что женщина, которая приняла за своего сына абсолютно другого человека не такая уж и мать. Миссис Ален несколько раз обратилась к Максу по имени «Джозеф», пока не поняла свою ошибку, внимательно посмотрев тому в глаза. От увиденного она отшатнулась. Молодой человек может и был недурен собой: рост, сложение, черты лица, но эти глаза... Слишком яркие и слишком заметна их контрастность. В её видении мира, в убеждениях её семьи, а в отдельности матери – в природе всё должно быть симметрично, правильно. Любое отклонение — это уродство. Парень, не иначе, как урод. В тех краях, откуда родом её семья, такой ребёнок позор. От таких избавлялись, чтобы люди не показывали пальцем. У таких детей не было шансов, их тайком «присыпали». Миссис Эмма Ален была недурна собой и сейчас находилась в хорошей форме но, увы… в состоянии развода. Её дети выросли, покинули родительский дом и оказалось, что их с мужем больше ничего не держит рядом, а причин не простить накопилось много, некоторые из них веские. Муж не мог простить измены в начале их семейного пути и терпел свой брак ради детей. Он уже много лет имел другую женщину и тайком, подло готовился к разводу, тогда как законная жена ничего плохого не подозревала. Миссис Ален, в свою очередь, не могла простить мужу то, что ей пришлось избавиться от собственного ребенка. Как оказалось, самого удачливого из её детей. Медицинский диплом Джозефа открывал ему дверь в другую жизнь, и в эту дверь он уверенно тянул за собой Агнес. Эмма не понимала за что её «никудышней» сестре всё это, ведь фактически она украла у неё ребенка. Вполне возможно, Эмма бы передумала и вернула Джозефа себе. Позже, со временем, когда всё уляжется. Вот только не передумала. Дом семьи Ален был выставлен на продажу. Он был лишь немногим лучше, чем дом семьи Кински. После его продажи Эмме достанется меньше половины от его цены. Едва хватит на другое жильё. А с её кредитной историей и подавно. Пассивный в быту и зарабатывании денег муж, оказался очень даже активным в разделе имущества. Миссис Ален хорошо знала природу людей и быстро сумела разобраться в мужчине свой сестры, почти правильно навесив навесив на него ценник. Даже если бы она не видела в окно две огромные машины, наличие охраны, водителей, всё равно этот мужчина был из тех, от которых умопомрачительно пахло деньгами. Такой мужчина рядом с замухрышкой-Агнес казался вселенской несправедливостью, ещё большей, чем то, что перспективным оказался единственный ребёнок, которого Эмма не растила. Миссис Ален предприняла ранее всегда срабатывающию попытку привлечь к себе мужское внимание. Присаживаясь на стул, она, как бы невзначай, приподняла своё короткое домашнее платье, оголив круглый зад. Её худощавая сестра, точно, таким похвастаться не могла. Как показалось Эмме — стратегия сработала. Лукас с любопытством заглянул ей под платье. Значит, несмотря на возраст, она всё ещё интересна мужчинам. Лукас с неприкрытым интересом наблюдал за Эммой. Рассматривал. Изучал. Смотрел так, как смотрят мужчины на женщин на первом свидании. Несколько раз останавливал на ней свой взгляд дольше, чем позволяют правила приличия. Эмма ликовала. До конца не уверенная в себе, с пониженной самооценкой Агнес разочарованно опустила глаза. Она уже придумала, что Лукас решил поменять её на сестру. Агнес, как в детстве чувствовала себя незначительной, уязвимой и недостойной счастья. Материнские установки были сильны. Лукас внимательно изучал Эмму. Она была миловидной, с приятными чертами лица и, конечно же, считала себя красивее и достойнее сестры. Эту гонку красоты и достоинства устроила сёстрам мать, навсегда посеяв между ними вражду и соперничество, навсегда лишив их родственных чувств. Лукас понимал, что хочет донести ему Эмма своими неоднозначными жестами. И с азартом охотника искал что-то ещё, что она может предложить впридачу к своей внешности. Красота, конечно, товар ценный, но непостоянный, скоропортящийся. А есть ли в Эмме благородство присущее Агнес, вдумчивость, чувство стиля? Чего не было, того не было. Поверхностная. Таких в любых слоях общества, если не много, то достаточно. Лукас перевёл взгляд на Агнес и подмигнул. Его больше не интересовала её сестра. Как бы она не старалась вернуть к себе внимание. Не считая некоторых неудобных ситуаций, встреча с родителями Агнес прошла относительно сносно. Но был момент, который возмутил Лукаса. У матери Агнес было мизогиническое отношение к младшей дочери. Каждым своим словом, каждой своей фразой она принижала её. Не потому, что хотела ей навредить, а потому что так привыкла. Она высказывала своё недовольство трудным характером Агнес (вся в отца, испортившего ей жизнь), её ленью (не хочет работать на семью), называла дочь бесполезной, способной делать лишь свои глупые куколки, сумасшедшей, впавшей в детство. Лукас знал, что это наговор, его любимая не была ни бесполезной, ни ленивой и никак не сумасшедшей. — Агнес очень талантливая. Если бы ей не спихнули ребёнка, она безусловно бы добилась успеха, — заявил Лукас и тихо шепнул Эмме, — спасибо за Джозефа. У миссис Кински были давно заготовлены шаблонные фразы, выученные и не меняющиеся годами. Она настолько часто их повторяла, что сама поверила в них. — Если бы Агнес хотела учиться, а не заниматься блядством, то не нагуляла бы в шестнадцать лет. Я не просила её рожать. Лукас знал, миссис Кински врёт. Джозеф не сын Агнес. К сожалению. Ведь Макс работал с биологическим материалом Агнес и Джозефа. Он, конечно, скрытный, но с уверенностью говорил, что Рахмона является биологической дочерью Агнес, но никак не родной сестрой Джозефа по матери. Джозефа и Рахмону он считал кузенами. И не раз говорил об этом. Если бы было иначе, он бы признался или промолчал. Но точно, не врал бы. Агнес просила Лукаса не рассказывать её родителям о Рахмоне, и о том, что Джозеф живёт с Максом. Теперь он понимал почему. Семья Кински была специфическая. Агнес не могла показывать ей свои уязвимые стороны. Обычно матери покрывают своих непутёвых детей. Так делала Паула и многие знакомые Лукасу женщины. Но с миссис Кински было что-то не так. Она больно ранила Агнес и спокойно наблюдала, как та едва сдерживала слёзы от обиды и несправедливости. Ничего нового от матери для себя Агнес не услышала. Всё это много раз было высказано ей в детстве. Оправдываться было бесполезно, так как мать не слушала её. Никто никогда не смог сделать Агнес так больно, как мать, никто не бил её словами так жестоко. Но всё равно Агнес жалела её, видела как ей приходится туго, как тяжело жить в кошмаре, к созданию которого сама же и приложила руку. Это не была слепая любовь к матери или стокгольмский синдром. Агнес оставалась критичной к происходящему, и в отличии от матери или сестры не пожелала брать болезненный семейный опыт в свою жизнь.

***

Макс заскучал за столом. Он всегда скучал в малознакомой компании, особенно когда разговор не касался биологии или медицинской генетики. Домашние распри ему были непонятны. Он не мог объяснить, что происходит за столом, почему его любимая Агнес еле сдерживает слёзы. Лукас посчитал, что на этом его пребывание в доме четы Кински закончено, хотя планировал побыть в гостях чуть дольше. Лукас не знал чем утешить Агнес. У него самого был холодный строгий отец, но он никогда не делал намеренно жестокие вещи, чтобы причинить боль. Его жестокость была оправдана. Потому что нельзя иначе, потому что Лукасу многое дано, и будет больший спрос. Агнес с детства жёстко подвергали газлайтингу самые близкие люди. Родные родители подсознательно пытались свести свою дочь с ума. Наверное потому, что в этом была их выгода. Лукас увидел со стороны матери по отношению к Агнес бешеные качели: от неподдельной заботы до упрёков и оскорблений. Миссис Кински шатало из стороны в сторону так, что Лукас уже сам не мог разобраться, как же относится она к своей младшей дочери. Знал лишь одно: нахождение Агнес среди родни небезопасно для её психического здоровья. Того, что она вынесла в детстве, то что приходится ей терпеть сейчас, могло сломать кого угодно, свести с ума, отправить пожизненно в психиатрическую больницу. Агнес не сломалась: прогнулась, вся изранилась, но осталась целой. Не превратилась в подобие своей матери, сестры или отца. Домой ехали молча. Слов не было. Только злость, чувство несправедливости и безысходности. Эти люди всё равно останутся родственниками Агнес, и от этого ей никуда не деться. От себя не уйдёшь. Агнес никогда не отключит свой телефон на ночь, хоть звонят ей родители исключительно с целью упрёков. Никогда она не сменит свой номер. Ведь родители в возрасте. Не то, чтобы совсем старые, но может случиться что угодно. Они могут серьёзно заболеть и нуждаться в её помощи. Эмма никогда не поднимет свой красивый зад, чтобы поднять их с пола, если они вдруг упадут. Переступит. Лукасу было что предложить семейству Кински в обмен на спокойствие Агнес. Он мог купить им современный дом, нанять прислугу. Дом, где сейчас проживала семья Кински был старый, сырой. Жить в нём было небезопасно для здоровья. А Лукас не хотел, чтобы родители его любимой болели. Агнес склонила голову от стыда. Она боялась, что теперь Лукас разлюбит её, поверит родне, бросит ради сестры. Напрасно. Лукас смотрел на Агнес, не скрывая своего восторга, как на первую женщину восставшую против самодурства мужчины, как на женщину которая первой надела брюки. Агнес выстояла. – Женюсь, — тихо прошептал Лукас. — Что ты сказал? — переспросила Агнес. — Выходи за меня замуж, — предложил Лукас. — Перестань насмехаться надо мной. Я и так несчастная, – Агнес заплакала. — Не такая уж и несчастная. Будь у меня такая грудь как у тебя, я бы не был несчастен. Хочу иметь официальный доступ к твоему телу, — Лукас шутливо, будто стесняясь, опустил ресницы. Агнес вытерла слёзы. Лукас всегда мог её развеселить. Только за эту черту можно было его любить. Конечно же, она согласна, если Лукас не шутит. Она всегда хотела этого. Агнес пристально посмотрела Лукасу в глаза. Он не шутит! — Да! — кивнула она… Лукас был счастлив. Но лицо его быстро стало серьезным. Он хотел что-то спросить и не решался. Важное. — Что ещё, Лукас? — Признайся, как тебе удавалось удерживать при себе Джозефа. По закону, его должны были устроить в приёмную семью или вернуть в родную. — Я мошенничала, Лукас — честно призналась Агнес. — Врала соцслужбам… Подделывала документы. Придумывала разные схемы. Агнес не могла похвастаться своим образованием. Она многое пропустила в школе, и ей некогда было учиться, став взрослой. Но каким-то образом, на интуитивном уровне, ей удавалось становится невидимой для системы, находить недоработки в ней и использовать для своей выгоды. Выжить самой и добиться успеха для Джозефа. Врождённый талант. Лукас прижался губами к волосам Агнес. На данный момент они были светло русого оттенка. Женщины семьи Донован меняли цвет волос так часто, что Лукас не успевал за ними следить. Даже малышка Рахмона успела сменить свой тициановый светлый оттенок на более насыщенный цвет. Хорошо, что пока природным путём. — Ты лучшее, о чём я мог мечтать, — сказал Лукас.

***

Джозеф, не так давно вернулся с занятий в хоре и поджидал Макса на улице. Бродил по заснеженному парку счастливый, ничего не ведающий. Агнес хорошо оберегала его от своей семьи. Джозеф поманил Макса и кивнул, увлекая за собой. Его рука потянулась к руке Макса, но они так и не соединились. Оба прилюдно не решались браться за руки. Лукас облегчённо вздохнул. Он и Фиона добились своего. Макс вернулся в спальню. Лукас был бы совсем спокоен, если бы не патологическое проявление ревности Макса. Раньше он восторгался тем, что у Джозефа было много партнёров: такой взрослый, такой самостоятельный, знающий жизнь… Теперь он хотел быть единственным в жизни Джозефа. Лукас понимал, у его сына в детстве было слишком мало всего, чтобы теперь делиться самым дорогим… Макс желал вытеснить собой из прошлого Джозефа всех его бывших. Лукас мониторил всё, что происходит в жизни парней, желая уберечь их от ошибок. Особенно его интересовало то, что касалось будущих детей пары. Он для себя решил, что Макс останется единственным его ребенком. Лукас сделал вазэктомию давно, как только узнал о существовании внебрачного ребёнка. Считал, что у него есть трое законных детей и этого достаточно. Дети уже тогда не радовали ни своим воспитанием, ни характером и сил отнимали много. Позволить появиться на свет детям от других женщин, которые могут навредить законным, было безответственно. После разоблачения отцовства детей Паулы, Лукас решил не менять своё решение. А потом появилась на свет Рахмона, в которой слилась и его кровь, и кровь Агнес, и ещё той… другой. — Я тебя прошу, Макс… Не заставляй меня пожалеть о том, что я отказался от других детей в твою пользу, — попросил как-то Лукас. — У тебя ещё не всё потеряно… Вазэктомия — обратимый процесс. — деловито, скоровогоркой ответил Макс. Лукас не знал, откуда Максу собственно известно об операции. Он то сделал её давно и тайно. — Мы не имеем права, оставить свой род без наследников мужского пола. Ты должен роду, как минимум, два сына. Собственных, — сказал Лукас голосом не терпящим возражений и поспешил скрыться за дверью. — Рассуждаешь как Рашид о своих племенных лошадях… — крикнул вдогонку Макс. С того разговора прошло около трёх месяцев, и Лукас не решался возвратиться к этой теме. Но стал внимательно следить за кандидатками в суррогатные матери. Их было две. Около недели назад одна из девушек переехала в съёмный дом, и Лукасу удалось проследить движение средств выделенных на охрану этого дома. Значит Лео уже в пути. Лукас предполагал, что о ребёнке Макс (именно Макс) объявит на семейном ужине на Рождество, или в другой день, но не позднее Нового года. Пока изменений в поведении Макса, также как и в поведении Джозефа не наблюдалось. Через три дня после переезда первой суррогатной матери в новый дом, Лукас заметил суматоху вокруг второй. Она также переехала в новый дом, неподалеку от первой. Также дом тщательно охранялся. Лукас нашёл на сайте трудоустройства анкету второй девушки и предложил ей работу на очень хороших условиях. Его предложение категорически отклонили. А позже анкета исчезла. Значит в ближайшее время она не сможет работать. Лукас начал искать связь между второй девушкой и Максом, но если за первой суррогатной матерью тянулся грубый денежный след, то в случае второй было всё чисто. Даже охраняли девушек два разных охранных агентства. У Лукаса было два предположения по этому поводу: вторая девушка стала суррогатной матерью, но к Донованам это отношения не имеет, или же Макс хорошо прячет ещё одного ребенка, даже от своих. Если Макс скрывает, то что? Ему не было особого смысла скрывать ещё одного ребёнка от Джозефа. Тот благосклонно относиться к детям и с удовольствием примет их всех. Тем более Макс не похож на коллекционера детей, и вряд-ли в будущем будет иметь их много. В любом случае, намного меньше, чем сможет себе позволить. Что же тогда? Эксперимент, которого Макс стыдиться? Лукасу знал, что Макс проделал с эмбрионами детей Рашида что-то незаконное, то, на что не пошёл бы ни ни один уважающий себя специалист. Возможно и Макс не решился бы на такое, будь он хоть немного старше и опытнее. Рашид грубо и подло использовал своего умного воспитанника. За Максом тянулась нехорошая репутация беспринципного специалиста. Питер вёл наблюдение за Максом почти с первых дней его пребывания в Канаде. Как он тогда говорил – присматривал. И уже на первом курсе у того возникли конфликты с представителями религиозных организаций. Причём он сумел настроить против себя все конфессии. Сумасшедшие фанатики с упоением царапали его машину, писали на ней всякие гадости, а девушки, ряженые в идиотские наряды закидывали Макса яйцами и помидорами. «Недотрах» — констатировал тогда Питер. Сейчас, когда Макс работает больше в хирургии, чем занимается в лаборатории, нападки немного сократились, но не окончательно. Эпизоды случаются до сих пор. Но теперь у охраны Макса развязаны руки, она работает на него открыто.

***

Лукас хорошо знал отцовский дом. Намного лучше чем Макс. В детстве он исследовал его вдоль и поперек. У Макса не было такой возможности, ему не позволили расти в родном доме. Он не знал даже части того, что известно Лукасу. В доме была интересно устроена вентиляция, так что можно услышать в гостиной, что происходит на кухне, а в библиотеке то, что делают дети в детской. Хозяйская спальня самая закрытая и самая тихая комната в доме. На первый взгляд. Есть одно место на чердаке, глухое и забытое, там где выводятся печные трубы и проходят вентиляционные шахты. Лукас несколько ночей подряд брал с собой ноутбук и выбирался на чердак, устраивался в старом кресле, прислушивался к тому, что происходит в спальне у детей. Он не получал от того, что делал никакого удовольствия, но и не испытывал особого стыда. Ему нужно было убедиться, что там в главной спальне всё хорошо. Лицо Лукаса выглядело серьёзным, а не смешливо-ироничным, каким он часто бывал на людях. Лукас вслушивался в шум ветра гуляющий по вентиляции, щебет птиц (откуда птицы зимой?), скрежет и скрип. Слышал короткие, прерывчатые разговоры парней. Только о чем они говорили, не было понятно. А потом были вдохи: короткие, частые Макса и протяжные, глухие Джозефа. Лукас выучил, как кончает его сын. Почти всегда одинаково, издаёт тихий скрип и затихает. У Джозефа всё иначе, его оргазм похож на глубокий стонущий выдох. Таких скрипов и выдохов Лукас насчитывал иногда до восьми за одну ночь. И это парни не очень старались, так как уставали на работе. Не похоже, чтобы у кого-то из них были проблемы с потенцией. Лукас любил засиживаться на чердаке, где было так тихо и, по-особому, атмосферно. Здесь он застал рассвет: скудный, серый. Зимнее солнце дозировано, скупясь на свою ласку, пробилось сквозь крошечные витражи от Тиффани, и пространство заиграло красными, синими, зелёными цветами. За спиной раздался тихий шорох, и Лукас повернул голову. К нему шла Фиона с подносом. — Восемь… — сообщил ей Лукас. — Хорошо, — довольно улыбнулась Фиона. — Давай попьем кофе здесь. Там внизу такая суета.

***

Если чета Тетчеров и чувствовала некое смятение в гостях, то совсем непродолжительное время. Фиона умела заболтать кого угодно. Она знала, Майкл Тетчер — это первый взрослый человек из «мира», которого увидел Макс. И если бы Питер тогда не предъявил на него маленького свои права, кто знает, может именно Тетчеры стали бы родителями Максу. То что Макс пригласил Тэтчеров в день семьи к себе, говорило о доверии и ещё о том, что Макс нуждается в Майкле. Возможно тот обладает нужной информацией. Фиона рассадила гостей за столом так, как считала нужным, а не по правилам этикета. Молодежь: Джозефа, Макса, Марианну отсадила в конец стола, чтобы те не мешали остальным и от них не устали раньше времени. Сама села рядом с Тэтчерами. Маленький семейный ужин. Было преддверие Рождества, в воздухе уже витал дух этого праздника, а в гостиной была наряжена ёлка. Макс сидел напротив Джозефа с Марианной и тихо переговаривался. На его шее появился след от укуса, которого не было утром, и Лукас довольно опустил глаза. Значит, они успели заняться сексом. У Макса на лице была безмятежная улыбка. Он улыбался совсем не так, как выросшие в здешних местах люди. Улыбка выдавала в нём иностранца. У местных она была механическая и редко сходила с лица, а у Макса искренняя, детская. После всего, что с ним произошло, он не утратил способность улыбаться. Разговор вёлся между тремя молодыми людьми. Но Лукас видел ещё кое-что, незаметное окружающим. Между основным разговором Макс с Джозефом успевали переговариваться: мысленно, взглядами, кивками головы. Они понимали друг друга на телепатическом уровне. Лукас давно их вычислил. Он часто замечал, как находясь по разные стороны стола, они долго и пристально смотрели друг другу в глаза. Спорили без слов. Лукас видел, как Джозеф злился, а Макс требовал. Потом Джозеф уступал. Возможно они так обсуждали рабочие моменты. Может Макс настаивал на новом методе анестезии, а более консервативный Джозеф отказывал. Лукас считал, что Макс слишком вмешивался не в своё дело. Сейчас же, Лукасу казалось, что Макс с Джозефом распределяют роли в постели. За таким спором наблюдать было забавно. Между общим разговором Макс успевал склонять Джозефа к нижней подчинённой роли в постели. Джозеф делал вид, что не согласен, напускал на себя строгое лицо и ломался, как девица. На самом деле, он любил Макса в любой роли. Это такая у них игра. Жизнь Джозефа и Макса не состояла из одного секса. Для него всегда не хватало времени, и они чем-то жертвовали ради него. В основном сном. Сейчас они решали постельные вопросы «на берегу», чтобы сэкономить для себя немного времени в дальнейшем. «Дети…, – подумал Лукас и улыбнулся, когда Джозеф покорно склонил голову. – Договорились.» Макс полностью увлёкся рассказом Марианны. Эмоции на его лице быстро менялись от удивления до негодования. Марианна рассказывала о своём новом ухажёре. Лукас понял, девушка уже совсем перестала видеть в его сыновьях мужчин, и позволяет себе делиться с ними подробностями своих любовных похождений. Она познакомилась с парнем в спортклубе. Ну как сказать «познакомилась»… Через час после того, как Марианна его приметила, они кувыркались в её машине. — Ты его пригласила к себе в машину? — недовольно спросил Макс. — На самом деле не приглашала. Он сам увязался за мной… — И ты, наверное, вызвала полицию? – спросил Макс, будто подсказывая Марианне правильное действие. — Ещё чего? Они спугнули бы мне всех женихов, — на лице у Марианны появилась тень презрения. — Может ты позвонила мне или Ульриху для решения твоей проблемы? Марианна посмотрела на Макса уничижительно. Будто он не знает что нет. — Ага… Я знаю как Ульрих решил одну твою проблему с девушкой… Ну уж нет! — Тогда ты должна была позвонить своей матери… — не отставал Макс. — Ха-ха! Мать? — расхохоталась Марианна. — Она у меня больше двух лет ни с одним мужчиной не жила. Что она может мне посоветовать? — Ты его водительское удостоверение хоть проверила? — Ну, да! Его и того парня… — Какого ещё парня? – обеспокоился Макс. — Как, ты не знаешь? Есть у нас в поселке один такой парень, любопытный до ужаса. Ему нос в прошлом году на болоте оторвали… — Не сталкивался с ним. Надеюсь, это всё поправимо, и в его случае есть возможности для проведения пластики… — сказал Макс, пытаясь показаться светским, проявляющим сочувствие. Джозефу не понравилась насмешка Марианны. Она могла перерасти в издевательство. Он вмешался. — Неужели, ты, дрянь не видишь, что он не понимает? – Джозеф зло посмотрел на Марианну. – Это не даёт тебе право издеваться. Он волнуется за тебя. Макс понял, что сказал глупость, но пока ещё не понял, что и где. Ему хотелось влиться в общество. Раньше было всё равно, а теперь он не хотел, чтобы Джозефу было за него стыдно. — Не было никакого парня, Макс. — объяснил Джозеф, — в некоторых культурах считается, что любопытные суют свой нос в чужие дела… Детальнее разжевывать Максу не было нужно, он быстро сообразил причину и следствие. — Марианна не чужая, — не совсем уверенно предположил Макс. — Да, Макс, не чужая. Поэтому, в следующий раз, если будет болтать лишнее, я оторву ей язык, – принял сторону Макса Джозеф. То, что происходит в конце стола, волновало только Лукаса, остальных умело забалтывала Фиона. Он чувствовал за собой вину в том, что Макс не смог правильно социализироваться. Его Макс может разобраться в самые сложных науках, но ему нужно долго объяснять, что от него хочет его сверстник. Лукас благодарно кивнул Джозефу за то, что заступился за его сына. — Ты его хоть любишь? — не отставал Макс от Марианны. — О, да! — мечтательно закатила глаза девушка.

***

После ужина Макс кивнул Майклу приглашая за собой. — Мы сыграем в покер, — виновато оправдался Макс. В покер он никогда не играл, как и в другие карточные игры. Эти игры были не для него. Ему никогда не нравились игры с неполной информацией о ситуации противника. Куда больше он уважал шахматы. Джозеф это знал и кивнул Максу с пониманием. — Лукас, нам нужен третий… — потребовал Макс. Лукас в покер играл, но считал момент неудобным для игры. Он не сразу догадался, что это лишь повод, а нужен он для другого. Для того, что Макс не мог обсудить с Джозефом, а только с отцом. Максу нужен был отец. Майкл пошёл вслед за Ульрихом в гостевую спальню, забрать свой Айпад. А Лукас с Максом поднялись в библиотеку лифтом. Кабина лифта была старая, и не менялась с момента постройки дома. Механизм лифта меняли много раз, а узорчатые решетки на его дверях так и остались с тех времён. Рядом с бронзовым циферблатом находились современные кнопки с подсветкой. Циферблат был работающий, но им не пользовались, а кнопок было всего пять: подвал, первый, второй, третий этажи и чердак. Макс нажал двойку и оставив руку на панели, перевёл взгляд в пол. — Он продал ему акции газостроительной компании. За доллар, — сказал Макс — За один канадский доллар. Тридцать процентов и право голоса. В тот год, когда я вынужден был переехать в Канаду. Они разыграли меня, как партию в покер. — Рашиду продал? — догадался Лукас. Макс кивнул. — Ты дорогое удовольствие, малыш. — присвистнул Лукас. — За меня он столько бы не отдал. Не злись на него. Питер вернул тебя себе. — Я не злюсь… Мне больно, папа. Лукас осторожно коснулся щёки Макса, потом перевёл руку ему за затылок и прижал к себе. Его ребёнок был уже выше его ростом, но для него оставался ребёнком. Фиона говорила, что пока жив хоть один из родителей, пока не оборвётся та связывающая их нить, человек остаётся ребёнком. Лукас нашёл у себя эту нить слишком поздно и проложил к сыну. Он чувствовал, как Макс благодарно ухватился за неё, как за спасительную соломинку, как за последнюю возможность почувствовать себя сыном. И теперь только смерть разорвёт эту нить. — Помнишь, ты меня просил не держать зло на твою мать, — лифт мягко дёрнулся и остановился, но они не спешили покидать его. — Я отзеркаливаю твою просьбу, Макс. Питер мой отец. — Документально и мой тоже. — Согласен, — сказал Лукас, — у нас очень своеобразный отец. Давай не будем злиться на него. Тем более, что я постоянно чувствую его присутствие. — Давай. Я тоже чувствую его присутствие. Особенно в этом доме. — Да, в этом доме особенно, — подтвердил Лукас. — А вот его погибших детей я не чувствую. «Других» чувствую. Их нет. — Наверное было бы жутко их чувствовать. Особенно Тео. Слышать его плач, топот ног… – предположил Макс. — Из-за Тео я чувствовал себя самозванцем в этой семье, – признался Лукас. – Наверное, Питер что-то об этом говорил, но я не помню что. Дети часто забывают. Мне снилось, что меня рассекретили и выдворяют из дома. Я так боялся, что вернутся настоящие дети. — Это потому, что Питер — гад, — сжал зубы Макс. — А те дети могли ненавидеть Питера или стать наркоманами… Нам никогда этого не узнать…

***

Майкл уже успел забрать свой айпад и подняться вместе с Ульрихом в библиотеку. Симон сидел за маленьким столиком, скрытый бесконечными стеллажами и быстро набирал на ноутбуке текст. Ему тоже было интересно послушать Майкла. Хоть ранее он разговаривал с ним несколько раз…