Макс был готов к гибели плода на любом этапе его развития. Это предусматривалось в его профессии. То что не родилось, не может умереть. Макс боялся другого. Что его сын появится на свет, и ему придётся пережить страшные вещи. Период оцепенения быстро сменился периодом желания действовать. Хотелось что-то делать, что угодно, только бы делать. Обязательства перед семьёй вынуждали быть сдержанным, обдуманным, не создавать лишней суеты. В заложниках находится его маленький сын. От осознания этого было страшно дышать и одновременно хотелось выть.
Посреди ночи Джозеф подорвался от шума. Это происходило уже второй раз. Он метнулся за спрятанными в тайнике препаратами и побежал в библиотеку. Этот момент безумия не был таким сильным, как первый. В прошлый раз Макса не могли удержать трое взрослых мужчин. В этот, он лучше понимал что происходит. Джозеф оценил ущерб — перевёрнутые шкафы, повреждённые книги, разбитая шахматная доска. Всё это Макс испортил за считанные минуты, может секунды. Утром Николасу будет чем заняться. Себастиан, который ночевал в детской и прибежал на шум, мог много рассказать о безумии Макса. Подобное он пережил с Августой. Только у неё волна безумия шла по возрастающей, а у Макса, наоборот. Поверженный Макс лежал навзничь на полу, его футболка задралась. Он тяжело дышал, а на его кулаках была содрана кожа, они кровоточили. — Макс! Ты слышишь меня, Макс! — Громко кричал Джозеф. — Есть ещё дети. Они не виноваты… Есть Я у тебя в конце концов! Макс прислушивался к тому, что ему говорят. «Значит будет толк», сделал вывод Себастиан. Августа в подобной ситуации отказывалась слушать. — Молодец! Хорошо… — Джозеф, потрогал руку Макса и наложил турникет чуть выше локтевого сгиба. Макс послушно позволил сделать себе инъекцию. Его сознание вскоре прояснилось, а душа успокоилась. Он увидел причиненный собой ущерб, но под действием успокоительного остался равнодушен. Пришёл Николас с грудой стёганых одеял. В библиотеке всегда было холодно, даже в такое тёплое время года. Одно одеяло подмостили Максу под спину, другое под голову, ещё одним Джозеф укутал его. Макс остался лежать на полу одинокий и отрешенный. За исключением некоторых эпизодов, Макс держался неплохо. Он продолжал работать, правда к серьезным операциям Фитцпатрик его не допускал. Да Макс и сам всё понимал. Его руки дрожали, а под препаратами он тормозил. Но в период пандемии хватало другой, менее тонкой работы. До утра оставалось ещё несколько часов и Джозеф решил провести их в библиотеке рядом с Максом. Он взял красный плед и лёг в углу дивана. Тем временем Себастиан извлёк из груды битого стекла пустую ампулу и поднёс её к свету. — Этот препарат помогает, но от него клонит в сон. Августа всегда после его приёма была приторможенная. Мы перепробовали много всего разного и, замечу, этот препарат не лучший. — Из-за мутации у нас всех сложности с подбором медикаментов, – сказал Джозеф. – Макс ещё тот пациент. Джозеф показал Себастиану на другой конец дивана, приглашая сесть и бросил ему конец своего пледа. — В этот раз Макс неплохо справляется, — признался Джозеф. — У нас даже есть секс. Я бы ни за что к нему не полез. Он сам настоял. И, представляешь, получилось. Это выглядело как супружеское обязательство, но сейчас уже лучше. Когда ты, Себастиан, решил испортить нам жизнь – у Макса совсем пропала эрекция. Себастиан опустил глаза. — А как у тебя с Августой? Был секс, когда она была на препаратах? – спросил Джозеф. — У нас тогда два года не было секса… — признался Ридель. — Ты имеешь в виду у Августы? Ты не из тех, кто будет себя ограничивать. — Не в том случае. Августа была больна. Не до чужих партнёров было. — Странная у тебя философия, — заметил Джозеф. Разговор таял, тишина удручала. Хуже всего неизвестность. Надежда вернуть малыша таяла с каждым днём. Приближалось время родов. Все Донованы опасались, что суррогатная мать может остаться без квалифицированной медицинской помощи. Маловероятно, что она обратится к специалисту с лицензией. Так трудно сохранить конфиденциальность. Ей могут помочь те, кто занимается незаконной деятельностью. Таких достаточно много в стране. Это в основном иммигранты получившие неплохое образование, но не имеющие право на деятельность в Канаде. Макс молился, чтобы у той дуры хватило ума найти хоть такого специалиста. Служба безопасности Донованов собрала досье на всех, кто может незаконно принять роды и держала их под наблюдением. Поступок сбежавшей беременной женщины был отвратительный, низкий. Она подвергала опасности малыша, делала больно его родителям, но вместе с этим и сама вляпалась в неприятную историю. Она очень рисковала своей жизнью. Впрочем, всем было плевать, после того несчастья, что она принесла. Макс предоставил суррогатным матерям лучшие условия. Он не скупился на расходы, оплачивал любые их прихоти, а по завершению контракта обязывался выплатить основную сумму гонорара. Если сбежавшую женщину что-то не устраивало, все её претензии готова была выслушать няня (она же психолог), а уладить разногласия — немецкая овчарка Симон. Что и происходило довольно часто. Начиная со второго триместра беременности, женщине трижды увеличивали сумму содержания. Последний раз это случилось за две недели до её побега. Тогда Симон перевёл на счёт женщины все деньги, которые Макс и так собирался выплатить после родов в виде премии. Макс не поддерживал личный контакт с суррогатными матерями. И не позволял это делать никому из членов своей семьи. Это решение было принято им, под влиянием неудачного первого опыта с суррогатной матерью Рахмоны. Отсутствие личного контакта усложняло манипуляции семьёй. Все важные и не важные вопросы решались через Симона. Единственный раз, когда Макс нарушил своё правило — это сама процедура подсадки эмбриона. Присутствия Макса, как специалиста требовал протокол, а также правила fertility clinic. После побега суррогатной матери с неродившимся ребёнком, Макс ограничил свободу второй женщине. Он заставил её переехать в свой дом. Женщина была недовольна, грозилась пожаловаться полиции. Макс мило улыбаясь, ограничил ей доступ к связи. Теперь она могла общаться с родственниками только под надзором охраны. Больше подымать хвост беременная не решалась. Грызла ли Макса совесть за свой поступок? Нет! Его беспокоили комфорт и безопасность ребёнка. Потом откупится. Он уже убедился в силе своего денежного капитала. Дом в котором содержалась беглянка тщательно обыскали. Ничего существенного, только все её банковские счета были обналичены незадолго до побега. Джозеф расценил это, как упущение со стороны охраны, а Макс так не считал. Он не имел право настолько тотально контролировать суррогатных матерей. По крайней мере до того момента, пока одна из них не дала повода. Гаджеты, которыми пользовалась беглянка нарочито были оставлены на виду. Понятно, что в них не было полезной информации. Значит имелся ещё один телефон, с помощью которого она связывалась с сообщниками. Его, разумеется, не нашли. Также было обыскано жилище гадалки. Ничего особенного, если не брать во внимание мистическо-гадальную атрибутику и уже ранее упомянутый подземный ход. А вот сама гадалка вызвала недоумение. Когда её впервые увидели люди Донованов — это была крепкая женщина, чуть старше шестидесяти лет, активная и при своём уме. В таком виде она встречала у порога беглянку во время второго визита. После побега старуха резко преобразилась: визуально это была она, но её взгляд потускнел и стал безумен, спина сгорбилась, а дрожащие руки отбивали чечётку. Позже, по приезду полиции, выяснилось, что эта женщина давно поехала головой и признана недееспособной. За ней ухаживала близкая родственница, та самая с подкладным животом. Она официально получала пособие за уход. У Майкла и Ульриха были вопросы, как к гадалке, так и к её родственнице, но полиция, предвидя прессинг со стороны частной службы безопасности на одиноких женщин, взяла их под опеку. С того момента стало ясно, что служители закона если не подыгрывают преступникам, то явно не на стороне Донованов. Их больше интересовала законность процедуры ЭКО, чем опасность, которой подвергался плод. Но формально полицейские взялись за дело: оцепили ближайшие улицы, обыскали аэропорт… Ульрих, в свою очередь, установил скрытую слежку за подозрительным домом и её обитательницами. Он не верил их актерской игре. Эти женщины были вовлечены в кражу ребёнка. В семействе Донованов стало тоскливо. Никто не мог нормально спать. Джозеф, который теперь часто бродил по дому, то и дело натыкался на прячущуюся с сигаретой Агнес или жгущую черные свечи Фиону. Лукаса и Николаса он мог увидеть за рюмкой коньяка в библиотеке. Каждый переживал горе по-своему и каждый был в нём одинок. Макс даже под действием препаратов стонал во сне. Возвращаться в реальность было болезненно и страшно. Впрочем, теперь его любое пробуждение было таким, независимо от принятых или непринятых накануне препаратов.***
Уже давно Макс и Джозеф собирались в свой законный отпуск. Тогда они в предвкушении выбирали место, маршрут. Максу было всё равно куда ехать — он любил Канаду, а вот Джозефа заинтересовал Тайланд. Теперь их планы изменились. Не было желания покидать свой дом. Они напряжённо ждали новостей и вздрагивали от каждого телефонного звонка, боясь услышать страшную весть… В конце лета было сложно снять приличное жильё для отдыха. Всё было забронировано наперёд. Но Николас нашёл интересное предложение для парней в виде просторного дома у реки, всего лишь в сотне километров от Эдмонтона. Место было обособленное и удобное для охраны. Рядом имелся широкий насыпной песчаный пляж. Макс в последний момент взял с собой дочь. Без неё ему было неспокойно. Отдых не стал невыносимо тягостным. В нём была своя отрешённая эстетика. Разговаривали Джозеф с Максом мало. За целый день могли перекинуться парой фраз. Зато их молчание было многозначительным, сильнее тысячи слов. Они много плавали, бродили по окрестностями и занимались любовью. Няни с малышкой не было, та в ней не нуждалась. За Рахмоной присматривали телохранители. Неподалеку от дома росла посадка полудикой, сладкой малины, той которая спеет осенью. Джозеф, Макс и Рахмона каждое утро ели её прямо с кустов. Ещё рядом было поле арбузов. Их высадили хозяева дома в качестве эксперимента. Эксперимент был неудачный. Арбузы получились мелкими, толстокожим с множеством жёстких косточек внутри. Вкус тоже соответствовал внешнему виду, но все трое объедались ими в немеренном количестве. На третий день отдыха у Рахмоны покраснели щеки от излишества малины, а Макс с Джозефом только радовались, целуя покрасневшие места дочери. Вода в реке пока ещё оставалась теплой, но в воздухе уже пахло осенью. Пляж был расположен под высоким железнодорожным мостом, тянущимся через горы. Часто тишину нарушали проезжающие поезда. У парней навсегда запечатлелся в памяти этот стук колёс. Бескрайнее синее небо, туман над рекой, горы, сосны и проезжающий по мосту поезд. Стук его колес слышался даже через толщу воды. Горе не разделило пару, а сблизило сильнее. Джозеф чувствовал странную неловкость, что пострадал ребёнок Макса, а его в порядке. Будто он виноват. Ему казалось, что Макс упрекнет. Не упрекнул. Все дети были его — все родные, нужные. Джозеф ещё сильнее зауважал Макса. Вечером, уложив Рахмону спать, Макс и Джозеф общались с Майклом или Симоном за экраном ноутбука. Новостей всегда было много. Обнадёживающего ничего. А потом они жгли костёр на берегу реки, молча подбрасывая в него сухие ветки, смотрели на воду, лежали на песке. Далеко за полночь шли в дом. Джозефу было странно. Наверное, так быть не должно, но секс присутствовал. Его было, как никогда много. Горе — это их новая реальность, нужно учиться в ней жить. Рано или поздно молодое тело потребует свое. Макс всегда брал инициативу. Не было разнообразия, но было хорошо. Макс устраивался у Джозефа между ног и долго смотрел перед собой, будто не веря, что это происходит именно с ним. Что его гейская сущность перевесила нём другие. Джозеф позволял смотреть на себя. Ему нравилось, что Макс смотрит на него там. А потом Макс целовал член Джозефа, мошонку, везде куда доставал. Это не было эротично или возбуждающе, это было, как было. Наверное, важно для Макса. Член Джозефа полустоял, не более. И вот этот полустоячий член, Макс наигравшись и насмотревшись запихивал себе в рот. Джозеф не понимал смысла и цели происходящего ритуала, но так повторялось каждую ночь. Это странно заводило. Ни на что не похожие ранее ощущения. Наигравшись Макс бесстыдно лез языком под крайнюю плоть — у него то её не было! Потом этим языком он исследовал лицо Джозефа, проходясь по кадыку, щетине — всем мужским признакам… Ему надо было убедиться, что рядом с ним и под ним именно мужчина. Макс полностью контролировал процесс, а Джозеф растворялся в удовольствии. То, как в него входил Макс было мягко и нежно, почти нечувствительно. Опыт приобретенный с помощью не одной сотни пациенток Макса, теперь отрабатывался на Джозефе. Член Макса не был слишком огромный, но вполне впечатляющих размеров. Непонятно, как ему так удавалось, не доставлять им боль, часто не прибегая к помощи смазки. Внутри Джозефа было сухо и тесно, но акт проходил без лишнего трения и неудобств. Иногда Джозефу хотелось сделать так, чтобы Макс своим твердым членом оказал более сильное давление на простату. Тогда он руками давил ему на ягодицы, а он останавливался, брал его руку в свою и с силой прижимал к простыне. Джозефу хотелось плакать, так мучительно хорошо ему было. И то, что Макс сверху, и то, что он знает как это делать. Джозеф не улавливал тот момент, когда Макс кончал, но после соития в нём всегда оставалась сперма. Что касается Джозефа, то Макс доводил его до оргазма, ровно, степенно, как-то правильно и закономерно. Он приостанавливался именно тогда, когда Джозефу было надо, и вынимал свой член, когда оставлять его там было невыносимо. За стеной в комнате с малышкой всегда оставался один или два телохранителя. Они не спали или спали по очереди. Поэтому парни старались свести шум от секса до минимума. Ульрих говорил, что это лишнее, он подобрал самых тактичных и обученных телохранителей на дни отдыха. Согласно инструкции охраняемые должны оставаться в поле зрения всегда. Именно во сне и во время секса человек наиболее уязвим. Бесшумные оргазмы были такими же яркими, как и те, что сопровождались криками. Джозеф понимал, что Макс полностью взял его под контроль. То чего он раньше так боялся, свершившись оказалось не таким страшным. В те дни они оба много плакали. Бесшумно, без слёз, друг у друга на плече, стыдясь самих себя. У малыша было имя... Макс не стал что-то выдумывать –Теодор. Как и положено младшему или среднему сыну в семье Донованов (но не старшему). Джозеф считал, что это имя слишком устаревшее. Он не знал ни одного Теодора своего возраста, но особо не роптал – у малыша будет несколько имён. Макс же знал — другого сына с именем Теодор у него не будет. Не знал суждено ли маленькому родиться на свет или остаться навечно в утробе суррогатной матери? Или же быть вытолкнутым из трупа своей суррогатной матери газами, что называется посмертными родами. Неизвестность ужасна.***
По приезду в Эдмонтон молодых Донованов застал дождь. Осень брала своё. Джозеф нёс свою спящую малышку в дом, нежно пряча её от дождя. Макс с интересом наблюдал за ним. У его партнёра было много навыков, которые были непонятны Максу. Наверное, спящего Джозефа так несла на руках Агнес, задержавшись допоздна в гостях. У Макса было своё похожее воспоминание, как-то его больного держал на руках Николас. Тогда, маленький Макс, через боль и обиду чувствовал неимоверную нежность, возможность прижаться к сильному взрослому. Это был его маленький кусочек счастья. Такие кусочки он нежно хранил в уголках своей памяти и доставал в хорошие дни, оставаясь с собой наедине. А что будет у его Теодора? Будет ли у него хоть это?***
Той ночью, всего лишь через несколько часов по приезду, Макс принял в этот мир Лео. Неожиданно. До предполагаемых родов ещё оставалось время. Макс проснулся от сильной боли в суставах, особенно там, где был шрам на руке. Просить обезболивающее у Джозефа не было смысла — его лимит давно был исчерпан. Макс тихонько встал и покинул спальню. Стены дома подсвечивались винтажными ночниками и Макс уверенно бродил везде. Он оказался в дальней части, где были комнаты суррогатной матери. Макс открыл дверь первой проходной комнаты. Там в кресле при свете настольной лампы дремал над книгой Дейв. Книга была увесистой и упала с грохотом на пол. Макс вернул том обратно и прошёл дальше. Он заглянул к беременной через окошко в дверях. Женщина не спала. Макс почувствовал на себе её полный ненависти взгляд. Он не слишком расстроился и, по-прежнему, желал ей душевного комфорта. Он вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. Макс сел на кровать рядом с женщиной и обнял её. Та тяжело вздохнула. Макс стянул резинку с её волос и разбросал их по её спине. Он знал, женщина рожает. Макс осторожно завел свою руку под ягодицу женщины и проник пальцем внутрь. Последние сомнения были развеяны — роды в ходу. Нельзя остановить то, чему время пришло. Макс встретился рукой с детской пушистой головкой. Невероятно трогательное чувство… Тем временем Джозеф проснулся от присутствия полупрозрачной сущности рядом. Она явно хотела его разбудить. Спать хотелось сильно и он сопротивлялся, будучи во власти сна. Сущность была настойчива, несмотря на визуальную хрупкость. Джозеф отмахивался, как мог, пока не почувствовал, что рядом нет Макса. Это привело его в сознание, и он вскочил на ноги. На ходу надел шелковые пижамные штаны, схватил под руку халат и побежал. Ведомый неведомым зовом, Джозеф оказался там, где полусонный охранник сидел над раскрытой книгой. Джозеф поднял тяжёлый том и развернул обложкой к себе. Карл Маркс — «Капитал», удивлённо прочитал он. Не самое удобоваримое чтение для толстошеего громилы… Громила кивнул Джозефу, давая понять, что Макс уже там. Это был один из немногих людей из охраны, которого Джозеф понимал без лишних слов. Пока его глаза привыкали к темноте, он вступил во что-то вязкое, подскользнулся, но не упал. Суррогатная мать лежала в полуметре на груде скомканных одеял и подушек. Немного привыкнув, Джозеф смог рассмотреть, что вступил в сгусток крови, а у его ног, на аккуратно сложенной белоснежной простыне лежал послед. Джозеф побледнел от ужаса. Он услышал позади себя тяжёлый мужской вздох. Макс сидел на полу, опираясь на стену. На руках у него был маленький комочек, завёрнутый в собственную рубашку. Джозеф прикрыл рукой свой рот, чтобы сдержать крик от неожиданности. Сайлент. Это второе имя позже даст ему Николас — «тихий, спокойный». Лео не доставил хлопот своей суррогатной матери. Не было боли, сильных разрывов. Роды прошли так тихо, что охранник за дверью ничего не понял. Первый крик Лео был не громче мяуканья слабенького котенка, но малыш не был слаб, наоборот очень крепким. Джозеф послал телохранителя за акушеркой, которая дежурила в доме, а сам бегло осмотрел роженицу. Она была в порядке, только злилась, что её сонную, уставшую тревожат. Малыш начал кряхтеть и Макс напел ему колыбельную. Джозеф знал эту мелодию. Он пел её в хоре. Мужское исполнение колыбельной звучало неправильно, жутко. Разве любовь к новорожденным не прерогатива женщин? Язык первой колыбельной сына был для Джозефа новый, но он уже научился его понимать. Он часто слышал его в хоре, от Фионы и никогда от Макса.Spy, malenkyi otamane,
Pidrostut tvoi hetmany,
Pidroste tvii konyk virnyi,
Shche y zahraie na podviri.
Это самая красивая колыбельная, которую знал Джозеф. Одновременно самая жуткая. Жуткая и прекрасная.***
Первую неделю жизни Лео Макс оставался рядом с Джозефом. Позже они рассинхронизировали свои рабочие смены, чтобы по очереди ухаживать за детьми. Так будет продолжаться до тех пор, пока они смогут доверить малыша Грейс и няне. Эти первые моменты жизни Лео были полные горечи. Будто счастье наполовину. Оба знали о ком болят их сердца, но ни разу не упомянули другому о своей боли. По завершению недели Макса и Джозефа позвали в библиотеку. Это был Майкл. Он был сдержан и мрачен. У Джозефа душа ушла в пятки, а Макс стоял тверд, как скала. Беглянку нашли. Всего за несколько сотен метров вниз по течению от того места, где провели свой отпуск парни. Возможно, её сбросили с железнодорожного моста. А может, её долго несло течение к тому месту, где её обнаружили.