***
Тоскливая атмосфера Твин Пикса продолжала царить в семье Донованов. И, что странно, никто не видел в этом ничего необычного. Все словно срослись с тем положением вещей. Все, кроме Себастиана Риделя, который совсем недавно принял участие в жизни семьи и остро замечал все странности. На лицах членов семьи была странная радость по причине появления малыша, а в душах царила тихая грусть от неизвестности. Макс с Джозефом пытались делать всё, чтобы над их детьми не нависло чувство вины из-за потери их брата. Как когда-то над Лукасом, который теперь живёт свою жизнь с осознанием того, что появился на свет благодаря гибели старших братьев. Эта боль не отпускает его по сей день. У Макса своя беда, он винит себя в гибели своей матери. Он часто думал, что в этом мире, в живых должен был остаться кто-то один. Если бы Агнессе удалось довести свой аборт до конца, она была бы жива. Макс изо всех сил старался, чтобы его дети не почувствовали то, что когда-то он. Его дети должны знать, что они желанные. Макс часто просыпался по ночам в холодном поту. Вскакивал и проверял на месте ли дети. Те были в безопасности, мирно сопели своими носиками во сне. Новорожденный оказался на редкость беспроблемный, хорошо спал и просыпался только раз за ночь на кормление. Его не нужно было держать всю ночь на руках, и ел он хорошо. Организм ребёнка принимал и донорское молоко, и смесь. Джозеф радовался своему сыну. В нём он узнавал себя. Пусть волосы малыша темнее (сказались инуитские гены его предков) и глаза синие, а не медово-зеленые — у них много общих черт. У Лео были крепкие ровные ножки, совсем не такие как у его сестры при рождении. Джозеф боялся тех вывернутых конечностей и первое, что сделал, когда взял сына на руки — рассмотрел его ножки. Макс это заметил и тихо рассмеялся от такой сцены. Малыш Лео получил с лихвой ту порцию внимания, которая была положена новорожденному. Он был первым малышом, чьего появления хотели все. На малыша посыпались подарки: от золотых ложечек тёти Элен, до ценных бумаг от Рашида. Были и незначительные по цене, но очень дорогие сердцу вещицы: вышитые рубашечки, украшения и игрушки ручной работы. Рахмона была рада своему брату только в первые дни, а потом начала страдать. Ей не хватало внимания, к которому она привыкла. Её отцы не стали меньше любить дочь. Просто добавилось хлопот. У них ещё теплилась надежда вернуть Теодора. В том месте, где нашли тело, велись поиски плода. Его тельце могло зацепиться в зарослях на мели. То, что малыша не находили, давало надежду, веру в то, что он может быть жив. У Макса произошёл срыв. Он тогда вернулся с ночной смены, а Джозефу она только предстояла. Макс долго смотрел на спящих рядом с Джозефом детей. А потом подорвался и панически заметался по комнате. Джозеф его понимал. Одно дело похоронить, смириться и жить дальше. Другое… Макс выскочил из спальни и побежал во двор. Джозефу передалось сумасшествие партнёра. Он побежал следом. Сел к нему в машину, к такому перевозбуждённому, теряющему всякую адекватность. В тот момент он не думал, что может оставить детей без отцов. Джозеф каким-то образом знал, куда они едут. Его, как и Макса, тянуло к месту находки тела суррогатной матери. Бессмысленно и ненормально было искать маленькое тельце в миллионах тонн воды. Речка в том месте разливалась особенно широко и течение было невыносимо быстрым. Оно сбивало парней с ног и они падали, подымались и снова падали, ныряли где поглубже и их сносило на много метров в сторону. Их голые тела то появлялись светлым пятном над водой, то уходили под неё, чтобы вынырнуть другом месте. Они так бултыхались почти час и им не было холодно, а даже жарко от быстрых движений. Лукас, почуяв неладное, быстро отыскал сыновей. Те, выйдя из воды, имели несчастный вид, их бил сильнейший озноб. Лукас неистово бегал вдоль берега и собирал их вещи. Он не знал, кого обнять первым, оба были такие несчастные, потерянные. Лукас снял с себя худи и отдал Джозефу, а дрожащего Макса прижал к себе. В машине он сделал звонок и велел растопить баню, чтобы отогреть детей. Действия обоих попахивали клиникой и Лукас понимал, уже был почти уверен, что без помощи специалиста не обойтись. Но потом случились спокойные дни. Будто не было того всплеска сумасшествия.***
Макс наложил свой запрет на выкармливание малыша молоком суррогатной матери. Джозеф был очень расстроен таким решением, он не чувствовал опасности со стороны женщины, к тому же она сама предложила выкормить Лео. Макса пытались переубедить сначала Фиона, позже отец, даже Агнес просила, но тот был непреклонен. Несмотря ни на что, суррогатная мать хорошо справилась с поставленной ей задачей: малыш родился здоровый, с прекрасным характером, и в этом была немалая часть её заслуги. Макс оплатил женщине услуги, моральный ущерб, премию, полное медицинское сопровождение на два года после родов, но контакта с ней не хотел. Больно. Джозефу тоже было больно, особенно когда пришлось заказывать препараты для прекращения лактации суррогатной матери. Пока в семье происходил дурдом, Себастиан взял под опеку маленькую Рахмону. Её общество доставляло ему удовольствие. Они много гуляли, играли куклами и антроморфными зверятами. Вместе учились одевать их в одежду. Рахмона была очень умная девочка, хоть не умела пока говорить и, к сожалению, даже не пыталась. Она получила свой долгожданный подарок — кассовый аппарат. Теперь два раза в день, определенно в одно и тоже время из комнаты Рахмоны раздавался мелодичный звонок. Малышка проверяла свои сокровища. На радостях она вернула Себастиану его часы, но тому не нужны были такие жертвы. Для него важно, чтобы ценность оставалась в семье, а кто ею будет владеть — не важно. Себастиан посовещался с Максом и они решили, что место часов в доме, в сейфе рядом с другими семейными реликвиями, а Рахмоне нужно купить взамен другие часы.***
В то утро Джозеф предчувствовал неприятности. Он присматривал за детьми, а Макс должен был вот-вот вернуться с работы. Ужасно давило в груди и к горлу подкатывала тошнота. Он держал на руках Лео и поглядывал в окно. К дому подъехала вереница представительских машин. Удивительно, ворота автоматически открылись, у гостя был доступ к дому. Джозеф взял на руки детей и отнёс их в кабинет за потайной дверью, оставив на попечение няни. Сам поспешно сменил рубашку, испачканную детской отрыжкой на чистую, вытер руки и поспешил выяснить, что случилось. Люди выросшие в богатстве и роскоши отличаются от тех, которые добились своего богатства самостоятельно. Непрошенный гость относился именно к первой группе. Он с рождения получал всё, что хотел, ни в чем не зная отказа и с пренебрежением относились к людям ниже по статусу. Джозеф узнал мужчину. Это был один из родственников Макса присутствовавших на день семьи в позапрошлом году. Кажется его звали Мейсон, а фамилия Донован. Всезнающий Николас ту ветку семьи не признавал, ибо ее мужская линия неоднократно прерывалась. После непродолжительного зрительного контакта, Джозеф подал гостю руку. Он больше не смущался при встрече с людьми высокого статуса. На операционном столе все равны. Мейсон той мудрости не знал и руки в ответ не подал, а посмотрел на Джозефа с пренебрежением и пошёл дальше. На ходу он сквозь зубы приказал изумлённой девушке горничной: — Принеси мне кофе в библиотеку, Мария. — Я не Мария! — дерзко ответила девушка. Гость остановился и посмотрел на горничную, как на насекомое, как до этого смотрел на Джозефа. Наверное он жалел, что не имеет права приказать её высечь или хотя бы уволить. — Всё равно… — проворчал Мейсон и пошёл дальше. Джозеф переглянулся с девушкой. В его доме уважали и ценили хорошую прислугу. Этот напыщенный хрыч застрял в прошлом столетии. Лично Джозеф не решился бы пить кофе там, где он только что, так унизил горничную. Мало ли. Но гость слишком доверял видеокамерам, контролирующим действия прислуги. — Дам совет, — хитро улыбнулся Джозеф, — плюньте ему в кофе, мисс. А ещё лучше — добавьте туда слабительного. Камеры сегодня как-то странно клинит…***
Макс долго мыл руки в гостевой ванной и обдумывал все причины визита родственника. Пришёл ли тот с миром и хочет поздравить семью с новорожденным? Принести соболезнования? А может он заодно с Макклаями и Макса ждут неприятности? Мейсон ожидал Макса в глубине библиотеки, затерявшись среди стеллажей с книгами. Он сидел на жёстком стуле упираясь на трость. Мужчина обладал суровыми чертами лица, жёсткими и постными, как его характер. Мейсон был в почтенном возрасте, но изображал старика неумело. Он всё ещё не знал, как выглядит немощность, а недостаток эмпатии не позволял ему её изобразить. Макс прикинул сколько общих генов у него с этим человеком и сделал вывод — немного. Зато Мейсон был счастливым обладателем знакомой ему мутации, что скорее всего было удивительной случайностью, чем закономерностью. — Что ж ты не признаёшься, Макс? — будто бы с упрёком, по-отечески пожурил Мейсон. — Загордился. Крутишь носом. — Думаю, вы, сэр, не слишком скучаете по моему обществу, — Макс подошёл ближе и подал родственнику руку. — Ты почему берёшь в рот, содомит? — на лице Мейсона расплылась довольная, мерзкая улыбка и он демонстративно не подал Максу руку. Брезговал. — Вы действительно хотите узнать ответ? — Макс нисколько не покраснел, посмотрел на Мейсона насмешливо, нагло. Он потянулся за стулом не сводя глаз с гостя и устроился совсем близко к нему, положил ногу на ногу. Потом изобразив, как можно более мерзкое лицо, шёпотом по-заговорщицки произнёс: — Мне нравится чувствовать ртом фактуру… Мейсон не хотел знать подробности, он хотел унизить. — Довольно! Не нужно. Я по другому делу. Догадываешься? Макс сглотнул. Теперь не было сомнений, что Мейсон не собирается поздравлять его с новорожденным. — Паула пожаловалась? — У неё были причины. Ты ей угрожал, а она одинокая женщина. — А где её защитник? Полюбовник с которым она родила троих детей? — Где отец её детей — не твоё дело. — Но им очень интересуется полиция! — растягивая губы в улыбке сказал Макс. — Вот это зря! Ты же не будешь портить жизнь хорошим людям из-за жадной жирной шлюхи, рожающей детей разным пидорасам? — Эта шлюха была убита и виновный понесёт наказание, — уже не улыбался Макс. — Ты хочешь обвинить в убийстве уважаемое семейство? — Кто назначил уважаемым семейство, чьи предки жрали человечину? — поинтересовался Макс. — Макклаи имеют вес, — заметил Мейсон, — может они не так богаты, как Питер, но кое-что из себя представляют. У них есть капитал, правда, он весь в трастовых фондах и они не могут им распоряжаться, как хотят. — И это ничуть не умаляет того, что они жрали человечину, — повторил Макс. — Это было в начале прошлого столетия! — воскликнул Мейсон. — Представь? — Макс изобразил удивление. — Проходят века, а каннибальский ген никуда не девается в этом семействе. — Перестань паясничать, Теодор. Ты прекрасно понимаешь, что я от тебя хочу, — Мейсон обратился к Максу его первым, малоизвестным именем. — Я пришёл сообщить тебе, что несмотря на то, что произошло в твоей семье… Имею в виду несчастье с твоим ребенком — ты не должен вредить Макклаям. Не делай глупости! — А что произошло в моей семье? — потребовал уточнений Макс. На свой вопрос он не получил ответ, а услышать хотел. Ведь в его семье произошло убийство в котором замешан грязный род Макклаев. Мейсон упёрто замалчивал этот факт. — Что ж, мистер адвокат дьявола, вы должны увидеть, что они сделали с несчастной женщиной. Её тело в морге. Так же они поступили с моей матерью, а ещё ранее с братьями Лукаса. И ранее, ранее, ранее! В каждом поколении моей семьи есть убитые Макклаями! — Это не даёт тебе право убивать в ответ. Жаловаться полиции тоже. Иначе… — Иначе, что? — Макс высоко поднял голову. — Иначе я отсужу твоё наследство. Если бы не ты, оно и так было бы моим. Я являюсь старшим членом семьи Донован. Мейсон отложил свою трость в сторону и отпил остывшего кофе из чашки. Макс на мгновение замер и удивлённо поднял брови, а потом на его лице промелькнула злорадная улыбка. — Это вам будет трудно доказать, мистер. Юридически мы не являемся родственниками — наши роды́ разделились ещё в прошлом столетии. Ваши предки, мистер Мейсон, переехали в Канаду через два десятилетия после моих. Замечу, на всё готовое приехали, когда невзгоды и проблемы были преодолены моими предками. Ваши женщины не валили деревья наравне с мужчинами, чтобы построить дом и не очищали богатый на камни грунт, чтобы вырастить овощи. Если вы думаете, что мы вам что-то должны — передумайте! В европейских банках хранится часть семейных архивов, где расписано, как разделялось наследство между детьми: от пухового одеяла до прибыльного бизнеса. Поверьте, наши предки делили между детьми имущество так, чтобы потом не возникало споров. Если ваши дед с бабкой просрали свои деньги, то претензии к ним! Здесь у вас столько же шансов отсудить имущество, как у парикмахерши приходящей ко мне раз в десять дней. — Ещё есть Паула — жена твоего отца, — напомнил Мейсон. — У неё шансов ещё меньше, чем у подружек моего блудливого кота Фарука. Брак заключённый с несовершеннолетним Лукасом на Бали, понимаете ли? К тому же Питер не давал согласия… — Когда род уходит в небытие, судьба имущества бывает удивительна, — зло усмехнулся гость. — Как и судьба вашего рода, Мейсон. Особенно, если его глава имеет связь с подозрительными типами. У тебя пока ещё есть честь, имя, репутация… Это легко потерять. Вы кормились из кормушки моего деда, а теперь поддерживаете убийц. Убийц его детей в том числе. — Заткнись! — крикнул Мейсон. — Уже доказано, что Макклаи убийцы? Или избавить общество от проститутки, считается убийством? У Макса заскрипели зубы от злости, но он быстро взял себя в руки и надел на лицо непроницаемую маску. Единственная вина Агнессы перед обществом была в том, что она обладала совершенной красотой и у низких людей вызывала чувство ничтожности. Максу надоел непрошеный гость. — Если цель вашего визита — постоять за Паулу, то я вас понял и не смею больше задерживать, — нагло послал Мейсона Макс. — Ты плохо понял — меня интересует безопасность всей семьи Макклаев. И Оливера, и Паулы, Кевина, Зои, всех их будущих отпрысков… Если ты попытаешься пролить хоть каплю их крови, ты будешь первым подозреваемым, а будущее твоих ублюдков станет печальным. Я это обещаю! Макс уверенно проводил взглядом Мейсона к выходу. В дверях тот остановился и сказал: — Знай, Теодор, сын проститутки! Все Донованы, которые проживают в Канаде и те, что остались в Европе на моей стороне. А твоя бабка Фиона уже давно всех достала. Ведьма не стареет! Подумай! Дверь хлопнула и Макс закрыл глаза. Та мутация, которая досталась Мейсону не делала его ни добрым, ни справедливым, ни сочувствующим. Только хорошие физические характеристики. Максу понадобилось время, чтобы прийти в себя и решиться покинуть библиотеку. В коридоре он встретил Себастиана торопящегося к Рахмоне. Тот, коротко взглянув на Макса, задумался, а потом взял его под руку потянул к лифту. Они вместе поднялись на чердак, а оттуда в маленькую башенку на крыше. — Давай покурим, — предложил Себастиан, — или выпьем. А может съедим чего-нибудь сладкого. Давно хотел подпортить себе здоровье. — Не помогает, — Макс приложил руку к середине груди, будто ему не хватает воздуха. — Ну тогда просто поговорим, — предложил Себастиан. Макс кивнул. С того времени, когда они был здесь, башенка преобразилась. Стала выглядеть более уютно — жилой. На столе стояла вазочка с поздними ароматно-зелёными яблоками, в шкафу коробка конфет. Было что выпить и что курить. Кто-то предусмотрительный всё предугадал, и Макс тепло вспомнил о Фионе. — Сатане мало крови, — пожаловался он Себастиану. — Мало страданий, ему нужна наша душа. Канибалы желают получить наше имя. Они хотят всё! — Чем я могу помочь тебе? — Себастиан поставил на стол два бокала. Глаза Макса таинственно сузились и он прошептал: — Мне нужно расстроить помолвку Кевина. — Зачем? — Себастиан налил в бокалы тёмное терпкое вино. — Кевин хочет закрепиться в богатой семье. Думаю, что он пожелает зачать. Его дети могут создать проблемы нашим в будущем. — Он может зачать детей и на стороне. Случайно. — Нет, его не тянет к женщинам фертильного возраста. Он возбуждается от неполовозрелых. Но Кевин не педофил, скорее маньяк. Себастиан не удивился: — Разве Кевин единственный, кто может зачать ребенка в семье Макклаев? — Ах, нет. Конечно, нет. — Макс взял оба бокала в одну руку, а другой потянул Себастиана за собой. Они вышли на балкон. Макс знал, что у стен есть уши. — Хочу признаться, я испортил яйцеклетки Паулы. Думаю, тебе не нужно объяснять, что эта информация конфиденциальная. Паула хранит свой биоматериал в клинике моих конкурентов в Эдмонтоне. Мне пришлось устроиться к ним на работу, потратить немало времени и усилий, чтобы добиться желаемого результата. Я сделал так, чтобы ооциты Паулы сохранили все признаки дееспособности, развивались до определенного времени, а потом всё должно прерваться. Это случится не позднее двенадцатой недели беременности. Ранняя гибель плода — обычная ситуация в моей профессии. Паула будет делать ещё попытки, пока у неё остаётся материал. А я выиграю время. Думаю, позже она попытается воспользоваться материалом своей дочери — Зои. Чем позже, тем лучше для меня. У Зои рассеянный склероз. — Есть ещё Кевин, которому не трудно сдать свой материал и помочь роду. — Есть ещё много чего. Есть клиника в Европе (может не одна), где Паула также хранит свой материал. И он пока жизнеспособен. Есть ещё Макклаи проживающие в Англии, но те после наглой кончины их главы тихие и пока не собираются размножаться. Нет такой возможности! Что касается Кевина, то ему пришла пора ответить за свои поступки. Он стал опасный для моей семьи в частности и для общества в целом. У Макса появилась злая искорка в глазах, ненадолго. Вследующий миг его взгляд стал усталым.***
Ещё весной, во время своей ссылки Николас и Якуб срубили в лесу стройное дерево и отвезли его на лесопилку, где приготовили из него древесину. Она была нужна для будущей кроватки Лео. Уже в Синевире мужчины отдали материал потомственному мастеру по дереву. Готовые детали дожидались своего часа. Раньше чем родится малыш, собирать кроватку не полагалось. Это была давняя традиция в семье Донованов. Новорожденному мальчику делали новую кроватку, точнее, комплект: маленькую колыбельку для новорожденного и кроватку побольше. Девочкам не была положена новая кроватка, им полагалась старая, после старших детей. Иногда кроватка служила много поколений. В этой традиции был особый смысл: девочка — это связь с прошлым рода, тогда как мальчик — его будущее. В хозяйственной постройке был ещё один комплект заготовок, более давний. Он предназначался маленькому Теодору. Его заготовил Питер, когда Макс ещё учился медицинской школе. Он расписал кроватку красными розами и золотыми птицами. Николас теперь не знал, что с ним делать. Если бы нашли тельце малыша, он бы сделал из этих заготовок маленький гроб, из остатков, может, лавочку у могилки. А так, заготовки стояли ненужные в углу. — Пусть остаются где есть, — кивнул Якуб в сторону заготовок, — они не мешают. У Николаса было двойственные чувства. Он прожил достаточно много лет и полагался не только на ум, но и на интуицию. Малыша Теодора он не чувствовал ни среди мертвых, ни среди живых. Поэтому детали его кроватки остались ждать вердикта судьбы.***
В октябре зачастили дожди. Новости приходили разные: и плохие, и обнадеживающие, но ничего касательно Тео. Малыша Леонарда покрестили в семейной церкви. Николас сделал запись в Библии: Леонард Сайлент Максимус Донован-Палагн. Теодора он тоже записал, как Теодор Джозеф Лукас Донован-Палагн. Он его не причислил ни живым, ни к мёртвым, а упоминал в самом начале молитвы. И так будет до окончания времён или до тех пор пока Теодор не будет найден. Макс стал всё больше печалиться, а у Джозефа не было сил с его печалью что-то делать. Всё шло своим путём. Когда Макс не был занят детьми, то засиживался в библиотеке или куда-то уезжал. После того, как нашли тело суррогатной матери, секса в паре не было. В этот раз нежелание было обоюдным. Тем более странным выглядел прилив нежности у Макса. Но Джозеф ничего не понял, он так соскучился по ласке, по поцелуям. Лукас забрал колыбельку с малышом и спящую Рахмону в свою спальню. Агнес в тот раз не была против. Макс нетерпеливо коротко постанывал и подставляясь под поцелуи. Джозеф закинул его ноги себе на плечи. Те первые мгновения, когда он преодолевал сопротивление и проникал в Макса, были особенные. Джозеф любил его реакцию на себя, то предвосхищение блаженства на которое вот-вот сменится мимолётная боль. Любил, как Макс прикрывает глаза, на самых болезненных моментах, как расслабленно приоткрывает рот, приглашая к поцелую, когда справился со своей болью. Раньше Макс слабо улавливал тот момент, когда боль превращается в нечто иное. Сейчас же у него не было с этим проблем. Ночь казалась бесконечной-длинной, полной оргазмов и страсти. Парни не могли оторваться друг от друга. Они отключались ненадолго лишь для того, чтобы начать всё снова и снова. После самой последней, самой длительной отключки Джозеф проснулся один в постели. Всё было обычно: телефон Макса на столе, очки, в которых он так нуждался по вечерам, на деревянном изголовье кровати. В шкафу лежали его документы. Выглядело так, будто Макс вышел на пробежку или одиноко пьёт кофе в столовой. Джозеф разозлился. Они ещё не долюбили друг друга. Ещё так хочется побыть вдвоём. Ещё так рано. А потом пришло осознание того, что Макса в доме нет. Совсем нет. Джозеф забил тревогу. Побег Макса не был спонтанным решением. Об этом говорило его увольнение с работы. Никто из команды, кроме Фитцпатрика не знал, что та его суточная смена была последняя. Макс покинул дом тихо, пользуясь слепыми от видеокамер зонами. В трёхстах метрах от дома его ожидало такси. Через полтора часа мексиканец Эттвел Тайлер вылетел из аэропорта Edmonton International в Копенгаген. Билет на рейс с одной пересадкой Макс приобрел заранее, на следующий день после визита Мейсона. У Джозефа случился нервный срыв. Он требовал от Ульриха немедленно перехватить Макса в Торонто, во время пересадки. Позже просил задержать его в аэропорту в Копенгагене. Потом, видя, что его игнорируют, кинулся драться с Ульрихом. Это было бессмысленно со стороны Джозефа. Ульрих попытался объяснить, что Макс его работодатель, а не заключённый и пока он не заметит в его действиях неадекватности, вмешиваться не будет. Он пообещал ненавязчиво следить за Максом, так чтобы не спугнуть. Ульриху нужно было в первую очередь понять смысл и цель поступка Макса. Тот был не прост. Слова мало помогали Джозефу, он снова полез в драку. Ульрих позволил ему немного выпустить пар, но когда тот его окончательно достал, воткнул в мышцу Джозефа шприц… Ульрих был профессионалом в своём деле. Он из спецназовцев, служил в горячей точке в Афганистане. Был всё ещё в хорошей физической форме, отлично разбирался в оружии, умел водить все виды транспорта в экстремальных условиях, владел навыками разных видов единоборств и прошёл курс военно-тактической медицины. Он знал о нестабильном психическом состоянии своего молодого подопечного. Питер ознакомил его с медицинской картой Макса и заключением психиатра. История развития Макса, характер травм, с которыми его нашли и тех, которые он получил в более старшем возрасте, заставили задуматься. Некоторые вещи, произошедшие в детстве, не проходят бесследно. Что касается Джозефа, Ульрих считал его стабильным и рассудительным. На практике всё оказалось не так. И Макс, и Джозеф справлялись одинаково не важно. С Джозефом дошло до того, что его пришлось временно отключить. Ульриху ещё никогда не приходилось вырубать медикаментозно настоящего анестезиолога. Человека, которому положено самому вводить человеческий организм бессознательное состояние.***
Джозеф пришёл в себя в спальне. Ужасно кружилась голова и хотелось пить. А ещё было невыносимо стыдно. За прикроватным столиком со стороны Макса сидела Фиона и делала какие-то записи в блокнот. — Я невыносим, — признался Джозеф. — Всё хорошо, — оторвалась от блокнота Фиона. — Это нормальная реакция на душевную боль. Никто от тебя не требует нереального. Фиона поднесла Джозефу чашку с травяным отваром, он отпил, и его немного попустило. В голове прояснилось. — Макс оставил записку в библиотеке. Он считает, что его присутствие опасно для семьи и просил не искать с ним контакт, чтобы не вывести на него Макклаев. Он сам даст о себе знать. И ещё, просил тебя, Джозеф, позаботиться о детях. Он верит в тебя.***
Вечером следующего дня, после рабочей смены Джозеф зашёл в библиотеку. Он почувствовал некоторые изменения, но не сразу понял, что мебель кто-то переставил и кабинетное пианино теперь стояло ближе к окну. У него была поднята крышка, а сверху лежали позабытые нотные листы. Наверное, так всё оставил Макс. Джозеф взял в руки несколько листов. Они были исписанные рукой Макса. Первые — были черновиками, почти нечитаемыми. Зато Джозеф заметил одну особенность, почерк Макса стал размашистым, будто он решил больше не экономить бумагу. Это была песня. Что-то заставило Макса написать не просто музыку, а ещё и текст. У Джозефа не было особого музыкального образования, он плохо умел читать ноты, а с фортепиано кое-как ознакомился уже будучи в семье, но ему захотелось наиграть ту мелодию, которая родилась у Макса в такой трудный час. Джозеф неуверенно перебирал клавишами. Получалось что-то интересное: грустное, медленное и одновременно простое. Обманчиво простое. Именно за такой простотой скрывался необычайный профессионализм. «Танцуй со мной. Медленно… И пусть подождёт этот мир сумасшедший». Макс не писал ранее музыку, а если и писал, то разве что в стол. Считал, что ему никогда не сравниться с Питером. Равняться не надо. Внук достоин своего деда! На звуки музыки подошёл Лукас и, обнял Джозефа. Он помог ему разобрать мелодию. Было трогательно до слёз и на фоне последних событий имело глубокий смысл. Эта мелодия перешагнула странную атмосферу Твин Пикса и оставила позади всю её мистичность и необычность. В доме воцарил прежний дух с преобладанием грусти и надежды.