Красные огни

      — Чёрное, чёрное и… чёрное? — Хёнджин по очереди поднимает выбранные вещи и осматривает.       — Мне нравится, — пожимает плечами Чан.       — Нравится-то понятно, но чьи поминки? Вроде бы всё наоборот. Налаживается.       — А что предполагалось? — осторожно спрашивает Чан.       — Не бери в голову, — фыркает Хёнджин. — Обошлось же.       Чан сглатывает, пытаясь поймать взгляд Хёнджина, но тот безмятежно разглядывает складки на ткани, как будто это важнее. И Чан только сейчас начинает осознавать, насколько опасно всё вокруг. Толком-то он даже Хёнджина не знает, вот сейчас тот улыбается… чему? И ничего же не рассказывает, только щурится, если спросить.       — Зато ты понабрал в гардеробчик тряпок из позапрошлого века. Себе всё, или этому… Киму? — Чан хмыкает.       — А зря смеёшься, — бурчит Хёнджин. — Я часто с ним советуюсь. Можно бесконечно пытаться быть аутентичным, но он-то видел и помнит, как тогда одевались.       — Когда… тогда?       — Например, в восьмидесятые. Девятнадцатого века, — Хёнджин откровенно хмыкает.       Чан пытается быстро подсчитать в уме, и примерно сходится. Вот же… нет, это даже представить невозможно. Старые бессмертные вампиры — сказки из детских книжек! Один из них не должен был его обратить! Так не бывает — не с ним! Это фантастическая жизнь, для кого-то другого, для киношных героев!       Проводит языком по заострившимся клыкам. Не. Может. Быть. Вампир не должен смотреть на него из магазинного зеркала, поверхность которого может в любой момент стать порталом куда угодно. И его возлюбленный тоже не должен быть вампиром! Улыбаться ему, быстро куснув губу клычком. А самый старший из них всех не должен делить с другим детскую футболку! Это слишком неправильно!       — Кстати, а где он? И его парень?       — Не знаю, — Хёнджин вертит головой. — Вроде не переодеваются. Смылись, наверное, не попрощавшись. Ким часто так делает — ещё и ходит бесшумно. Только что тут был — и всё, как растаял. И дурной пример заразителен. Позвонить ему?       — Да зачем, — пожимает плечами Чан. — Он меня и так уже задолбал своим «наказанием». Даже здесь пристал, ну я его и послал, куда договорились.       — Вот они и смылись, — пожимает плечами Хёнджин. — Чемоданы собирать, билеты покупать.       — Я только рад буду, если этот Ким будет подальше, — ворчит Чан.       — Но лучше, чтобы он был поближе, — неожиданно серьёзно отзывается Хёнджин. — Хотя пока Минхо рядом, всё будет нормально.       — Не рядом, — возражает Чан. — Сначала Феликс ушёл, потом он за ним.       — Вон он, — Хёнджин кивает в сторону, отложив вещи Чана и разглядывая теперь уже свои.       Чан смотрит через прозрачную стену магазина и действительно видит обоих вампиров. Феликс прижимается спиной к стене так плотно, как будто хочет в неё впитаться, а Минхо ему что-то быстро и раздражённо говорит. Слов не разобрать совсем, но как только Феликс шевелит губами, Минхо тут же на него замахивается.       И желание бежать, защищать у Чана возникает бесконтрольно. Хотя он помнит, как камень под пальцами Минхо превратился в песок и пыль, и нечего ему противопоставить. Но… там же Феликс! Крошечный и беззащитный… точнее, и не пытающийся защититься.       Но раньше, чем Чан успевает сделать хотя бы шаг, Минхо опускает руку. Не ударив — смотрит на свою ладонь так, как будто впервые видит. Сжимает в кулак. Разворачивается и уходит. Феликс остаётся. Запрокидывает голову, сглатывает, закрывает глаза.       Хёнджин пытается удержать Чана, но тот высвобождает руку. Не вмешиваться? Но, помимо всех человеческих чувств, он ещё и как вампир — Князь. А значит, может просто запретить такое! Может же?       Как только Чан подходит, Феликс открывает глаза и улыбается, как будто ничего не случилось. Оправляет футболку, которая ему и так не по размеру, оттягивая ещё сильнее вниз, чуть не до колен.       — Всё хорошо? — интересуется.       — Это я должен спросить, Феликс. Это у тебя не всё хорошо.       — А, ты видел, — Феликс отводит взгляд. — Всё нормально.       — Не нормально, — возражает Чан и слегка встряхивает Феликса за плечи. — если он тебя бьёт…       — Не ударил же, — тускло отзывается Феликс.       — Не уходи от этого разговора, — Чан пытается заглянуть ему в глаза. — Да, я вас почти не знаю, и да, я лезу в вашу жизнь, но так не должно быть. Ни у кого и никогда.       — А как «так»? Что ты знаешь о нас, обо мне? — Феликс не злится, его голос скорее усталый. — ты Князь, но много на себя не бери. Это — не бери.       — Но я же…       — Знаю, — резко перебивает его Феликс. — Хочешь помочь и всё такое. Все вокруг хотят мне помочь. Но делают только хуже.       — Но Феликс, — горячо возражает Чан, — а что если… он убьёт тебя?       — До сих пор же не убил. И вот ещё что, Князь. Тебе не приходило в голову, что смерть — не самое страшное?       Чан выпускает плечи Феликса, отшатывается. Слишком многое можно прочитать по его глазам, особенно — безумное, тоскливое отчаяние. Обречённое, с плавающими искорками сумасшествия. Жизнь — не главное? Сама жизнь?       — Крис, успокойся, — Хёнджин подошёл сзади и поглаживает по плечу. — Всё нормально, под контролем.       — Да, — соглашается Феликс. — Всё в порядке, Князь. И я пойду, мне Хан звонил, надо с ним переговорить.       — Мы с тобой? — охотно предлагает Хёнджин.       — Мне кажется, он лично со мной поговорить хотел. Ли Ноу поэтому взбесился, но всё правда в порядке. Забейте.       — Ты его давно так не называл. У вас похоже всё действительно… выравнивается?       — Хёнджинни, хоть ты не лезь. Не сегодня хотя бы, — вздыхает Феликс.       — Ладно, — тут же сдаётся Хёнджин, но Чан видит, как он надулся, обидевшись. — Иди, куда там собирался. А мы куда?       Теребит Чана за запястье, покачивает кучкой пакетов — похоже, купил всё, что навыбирал. Заглядывает в глаза. А Чан никак не может отвлечься, перестать думать о словах Феликса, который вместо того, чтобы идти на встречу, вернулся обратно в магазин и что-то снова выбирает на полках, кажется, брюки или шорты. Так спокойно рассуждать об этом… это потому, что он уже долго вампир, потому, что он привык к насилию, или потому, что понимает чуть больше?       Жизнь или тонкие пальцы, унизанные кольцами, стискивающие запястье? Ещё недавно Чан бы решил, что вопрос бредовый, но сейчас… он уже не так уверен.       — Куда захочешь, — пытается улыбнуться. — Мы можем отправиться куда угодно, совершенно бесплатно и мгновенно. Хоть на Северный полюс.       — Не такое уж жаркое выдалось лето, чтобы на полюс. Куда-нибудь пойдём, но надо сначала вещи скинуть.       — Не вопрос, — пожимает плечами Чан, — ищи подходящее зеркало.       — Вот ещё, — капризно фыркает Хёнджин. — Твой дар, ты и ищи. Сам.       — Поискать придётся, тут же камер полно. Вообще, как вы решаете… что-то такое? Например, мы пройдём через зеркало… вот этой витрины.       — Есть вампиры-специалисты, которые занимаются утечками информации, — поясняет Хёнджин. — Об этом Сынмин много знает, я с ним болтал. Говорит, всегда такие были. Пошли, в туалете точно зеркала есть, а камер не должно быть. Я не хочу пешком по песку опять час тащиться!       Чан мог бы возразить, что минут десять от силы и не по песку, а по вполне аккуратным дорожкам, и под сенью деревьев — но спорить с Хёнджином не хочется. Капризничает, да. Но к этому Чан уже начинает привыкать — и безобидно же.       — Но вот раньше люди могли только сказать, что видели вампира. Кто бы им ещё верил, — рассуждает Чан по пути. — А сейчас фотки, видео, всё сразу залетает в интернет.       — Зато раньше для того, чтобы простого человека объявить ведьмой, хватало рыжего цвета волос или умения рисовать. А сейчас можно сказать, что это всё фотошоп, постановка или нейросетью обработали. И популярность у вампирской темы сейчас околонулевая. Девушкам нравится, особо впечатлительным юношам. Но это всё фантастика, мы же существуем. И вообще, в мире, где есть k-pop айдолы, чтобы стать популярным надо сильно постараться.       — И целевая аудитория подозрительно совпадает, — хмыкает Чан.       — Вот тут ты не прав. Искусство, а музыка, танцы и перформансы выступлений — это искусство, бесспорно, не знает границ. Ни по гендеру, ни по возрасту, расе и так далее.       — Сложно объясняешь. Но я, кажется, понял. Это тонкие материи, в которые мне лучше не лезть.       — Творчество — неотъемлемая часть развития человеческой и вампирской личности.       — Да понял я, понял, — беспомощно сдаётся Чан.- Ты лучше мне скажи… вот эта граница, между человеком и вампиром… она где? Вы так чётко её проводите!       — Ох, Крис, — вздыхает Хёнджин. — Я надеялся, что ты задашь этот вопрос попозже. И не мне. А, например, Сынмину.       — Он, кажется, слишком занят.       — А по-моему, время как раз подходящее. Я его вообще никогда таким не видел, он… другой. По крайней мере, всегда таким был. Как загадка. Древний сфинкс. Кто его поставил посередине пустыни и зачем — неизвестно.       Какая-то мысль пытается зацепиться за сознание Чана, но не успевает — удалось проскользнуть в туалет незамеченными. Вряд ли охране придёт в голову подсчитывать количество вошедших и вышедших людей за день. Ничего же не случилось.       Зеркало находится сразу же — большое, от пола до потолка, только сильно заляпанное — как только Чан проводит пальцами по поверхности, те пачкаются в известковом налёте. Возникает вопрос — а куда девается вся грязь, когда зеркальная поверхность становится порталом? И тут же находится ответ — разлетается пылью, потеряв опору. Чану на мгновение интересно, где проходит граница между поверхностью стекла и грязью, но молекулы и атомы быстро становятся не важны — он уже втаскивает Хёнджина за руку в проём.       Осматривается. Он тут раньше не был, это точно не номер отеля. Просторное помещение напоминает скорее какую-то студию для репетиций — аккуратно уложенный, но нескользкий паркет, огромные окна, одна из стен — зеркальная, и в ней уже закрывается портал, Хёнджин не успел рвануться в него обратно. Остановившись, он оборачивается и бросает:       — Понятия не имею, как это работает, Крис, но мы не должны были здесь оказаться.       — А «здесь» — это где? — осторожно спрашивает Чан.       — В недостроенном доме. Моём. Нашем, — ту же поправляется Хёнджин.       Отбросив пакеты в угол, он тяжело плюхается на новёхонький диван у стены, с него даже не до конца ободрана упаковочная плёнка, и её клочки небрежно валяются рядом.       — Ну… ты всё равно хотел мне его показать, в чём проблема?       Чан подходит к окну, выглядывает, чтобы сориентироваться. Но вид открывается на холмы, густо поросшие деревьями, и лишённые каких-либо особых примет.       — Хотел позже. Тут пока буквально ничего нет, даже лестниц кое-где. Это самая оборудованная комната. Электричество есть, а вода техническая на уровне подвала. Тут ещё нечего смотреть.       — Теперь — очень даже есть, — улыбается Чан.       Подходит к дивану, присаживается рядом с Хёнджином, оторвав часть плёнки от спинки и кинув к остальным кускам.       — Я хотел… сделать что-то вроде сюрприза, — вздыхает Хёнджин. — Привести тебя сюда и показать, как танцую. Когда буду готов… хватит смелости.       Хёнджин потирается щекой о плечо Чана, сжимает его запястье, находит ладонь, переплетает пальцы. Его — ужасно холодные, и Чан тут же сжимает их, пытаясь согреть. Успокаивает:       — Ничего страшного не случилось, Джинни. Я готов ждать, пока ты будешь готов.       — Крис, — слабо зовёт его Хёнджин, и голос надламывается, — ты… лучше меня. Может быть, нас всех. Мы привыкли… только брать. Кровь у людей, и друг от друга — только чего-то хотеть. Заботиться для нас… это лишь инстинкт выживания, сохранения клана.       — Да ну, чушь, — мотает головой Чан. — Ты даже свою собачку только что в жопу не целуешь.       — Очень даже да, — фыркает Хёнджин. — Кками мой, куда хочу, туда и целую.       — Ага, видел я вашу любовь. Ты полчаса его уговаривал хотя бы носом тыкнуться. Он абьюзер, Джинни.       — Не наговаривай на малыша! И вообще, при чём тут это!       — Хорошо, другой пример. Мы все ломанулись Хана спасать из каких побуждений? Клан защищать? Или всё-таки он друг?       — Может, тебе со стороны и виднее, — соглашается Хёнджин. — Ты и обязан во всём разбираться, как Князь. И что же ты думаешь?       — Странное, — отмахивается Чан.       Но Хёнджин не отстаёт:       — Расскажи, интересно же.       — Вы семеро… надеюсь, что вскоре и я… как бы сказать… не друзья. Не совсем. Что-то вроде семьи. Когда вы иногда друг друга из самых последних сил терпите, но всё равно очень любите. Например, того же Минхо. Или Чанбина.       — Кого угодно из нас, — улыбнувшись, соглашается Хёнджин. — Мы все несносные, и с тобой тоже ещё наплачемся и намучаемся, ты просто недостаточно себя показал.       — Ах вот как? По-моему, ты-то достаточно рассмотрел.       — Опять твои намёки, — вздыхает Хёнджин.       — А что, есть шанс? — оживляется Чан.       — Ты неимоверная сволочь, знаешь же, — огрызается Хёнджин.       — Но ты не можешь мне отказать, — самодовольно-шутливо хмыкает Чан, но тут же серьёзно спрашивает: — Давай вернёмся в отель, ты нормально отдохнёшь?       — Я и тут отдыхаю, — Хёнджин сползает с плеча Чана и пристраивает голову к нему на колени. — и тебе тоже надо.       — Я не устал, — возражает Чан.       — Нельзя часто использовать дар, особенно пока ты с ним не освоился. Ты же видел, что случилось с малышом Яном.       — Хан тоже был… как мёртвый. Это вообще… такая странная вещь.       — Как и всё наше вампирское бытие, — философствует Хёнджин.       Чан рассеяно поворачивает колечко на одном из его пальцев, расслабленно лежащем на колене, и чувствует смутный укол совести. Копается в кармане, находит там коробочку, с которой не расстаётся, протягивает Хёнджину.       Тот без особого любопытства открывает её, рассматривает содержимое и выдаёт:       — Дорогущее. Но я думал, всё романтичнее будет.       — А я думал, у тебя память получше, — парирует Чан. — Это твоё кольцо, возвращаю.       — Ох, да? — Хёнджин нацепляет кольцо и убеждается, что оно впору, всё так и есть. — А я сказал гадость. И даже если бы… я обесценил всё. Прости.       — Тц, — Чан качает головой. — Зато буду знать, что для того, чтобы позвать тебя замуж, мне потребуется сорок слонов с оркестром, дорожка из лепестков роз и ещё желательно корабль с алыми парусами.       — Насчёт цвета парусов уже твои трудности, а корабль можно одолжить у Князя Хонджуна.       — Прикалываешься?       — Нет, серьёзно, у них есть огромная баркентина. На плаву.       — Хорошо, а сорок слонов?       — Сынмину набери, он знает пару Князей из Индии, я уверен. Сынмин вообще всех Князей знает, наверное.       — Ну да, с оркестром и розами попроще будет. А ещё обязательно дрессированного хорька найдём, чтобы нёс подушечку с кольцами.       — Чего?!       — Ну не хочешь хорька, тогда ламу. И в костюм её нарядим.       — Крис, ты…       — Да бред всякий несу, чтобы ты быстрее заснул, — сознаётся Чан.       — Ни в коем случае спать, — Хёнджин порывается встать. — Я не купался, не пил витаминов и вообще тут не место.       Чан с сожалением отпускает его руку — уже представил, как Хёнджин трогательно сопит у него на коленях, накрытый какой-то из купленных им как будто специально для этого безразмерной накидкой.       — Хорошо, мы тогда выберемся отсюда каким-нибудь обычным способом. Я сделаю вид, что тут не был, и подожду твой сюрприз. Ты ещё и мелкому этому, Яну, пообещал.       — Я тогда только о тебе подумал, — Хёнджин встряхивает головой и пряди размётываются по плечам. — И толком не обещание было.       — Зато ты можешь пообещать лично мне кое-что?       Чан подходит к Хёнджину, не переставая им любоваться. Спереди и, в отражении, сзади. Целиком и сразу его видит, его красоту не может испортить даже повседневная мешковатая одежда или кое-где подпорченный макияж и беспорядочно заколотые волосы. Наоборот, так даже очаровательнее.       — Что? — Хёнджин напрягается, почти пугается.       — Ты будешь помнить, что я всегда на твоей стороне, Джинни. Я не причиню тебе боль и никому не позволю это сделать.       Чан подходит ещё ближе и берёт Хёнджина за руку обеими, вновь согревая его пальцы в ладонях. Смотрит ему в глаза, улыбается.       — Я всегда поддержу тебя. Не бойся мне что-то показать или рассказать — я хочу узнать тебя лучше, всего тебя. Понимаешь? Я люблю тебя, Хван Хёнджин. Джинни.       Хёнджин быстро отводит взгляд, смаргивает, но тут же поднимает глаза. Полные красных искр.       — И я люблю тебя, Бан Кристофер Чан. Крис. Князь моего сердца.       — А вот я таких красивых слов не могу подобрать! — притворно обижается Чан.        Но всего лишь пытается сдержаться, не поддаться привычке и глуповато не хихикнуть в совершенно неподходящей ситуации. Не потому, что смешно, а от нервного счастья. Никогда он не мог подумать, что будет вот так, официально признаваться кому-то в любви на полном серьёзе. Ещё и мужчине! С которыми отношения никогда не выходили за рамки… рабочих.       — Зато ты говоришь правильные слова. Нужные, — улыбается Хёнджин. — И искренние. Я чувствую. И ты всех нас защитишь, весь клан и «семью», не только меня.       — Но люблю — только тебя, — выдыхает Чан в губы Хёнджину и тянется за поцелуем.       Разница в росте немного мешает, но Хёнджин тут же уступает, отвечает на поцелуй, углубляет его, прижимается к Чану всем телом, жадно. Хочет быть под защитой, но ещё и единственным. И любимым.       Чан сжимает его в объятьях, закрывает глаза и делает шаг вперёд, чтобы прижать Хёнджина к зеркалу — так не вывернется, не сбежит, не отобьётся от залюбливаний.       Только вот зеркала больше нет, и раньше, чем Чан успевает среагировать, Хёнджин оступается — и словно проваливается, но Чан не отпускает его — и падает следом за ним.       Мягко и душно — Чан запутывается в шёлковом постельном белье, стремясь узнать, в порядке ли Хёнджин. Тот вполне себе не пострадал, садится и озадаченно смотрит вверх. Чан следует его примеру — портал на этот раз в зеркальном потолке, и с такой перспективы покинутая танцевальная комната выглядит сюрреалистично.       — Это было опасно, — утверждает он очевидное.       — Да уж, — поёживается Хёнджин. — Тебе нужно срочно учиться этим управлять. Где-нибудь в комнате без зеркал. Зато я знаю, где мы.       Чан осматривается. Интерьер кажется смутно знакомым, словно он уже где-то видел эту комнату, но никогда в ней не был. Хёнджин подтверждает его догадку:       — Спальня Феликса. Не его обычная, а гостевая.       — Траходром, — уточняет Чан.       — Он самый, — улыбается Хёнджин. — Что странно, тут есть ещё зеркало. Но твой дар выбрал потолок.       Там, куда показывает Хёнджин, на стене висит узкое зеркало в тонкой блестящей раме, судя по всему с чисто декоративной функцией. Или чтобы отражать что-то очень интересное под определённым углом. Если надоест пялиться в безумно пошлый зеркальный потолок.       — Как ты, нормально? — беспокоится Хёнджин.       — Да, вполне, хорошо себя чувствую.       — Зачем я только спросил, — ворчит Хёнджин. — Ты всё равно не признаешься. Но раз мы уж попали в клановый особняк, тут и останемся.       — А вещи забрать?       — Пошлю за ними кого-нибудь, если сильно нужны, — раздражается Хёнджин. — Тебя реально это волнует?       — Нет, — признаётся Чан. — Меня волнуешь ты.       Подбирается по кровати ближе к Хёнджину, и тот слишком поздно понимает, что следовало бы бежать — когда Чан уже поставил руки с двух сторон и напирает, побуждая упасть на спину. Целует, но тут же спрашивает:       — Ничего, если мы…       — На это у меня сил ещё хватит, — улыбается Хёнджин и сам тянется за поцелуем.       Чана снова захлёстывает счастьем, покалывающим и шипящим, как ледяная газировка. Хёнджин потрясающий. Нет, это для остальных он — Хёнджин. Для него — Джинни. Как и он сам для него не Чан, а…       — Крис, — хриплый шёпот, — только давай… без проникновения.       — Как захочешь, — Чан прихватывает кожу на шее Хёнджина губами и шепчет в ухо. — Но презерватив всё стерпит.       — Ты невозможный, невыносимый пошляк, — фыркает Хёнджин.       Но больше не сопротивляется поцелуям и тому, как Чан осторожно стягивает с него одежду. Осторожно — потому что поверх всех желаний прорывается забота. Может быть, Хёнджин и прав — он хочет защитить всех. Но его — особенно. Потому что он особенный-особенный-особенный, и это не перестаёт крутиться в голове Чана.       Ладонь Хёнджина проскальзывает по его бедру, пальцы подцепляют резинку лёгких льняных штанов — навязчиво требуют снять. Чан избавляется от них и белья, задирает футболку, и как только Хёнджин это замечает, то тут же изгибается и целует по линии рёбер, высовывает язык и проводит его кончиком по прессу, по линиям между кубиков, снова целует, шепчет:       — На вид как плитка шоколада, но вкус ещё лучше.       — Есть кое-что ещё вкуснее, — так же, хриплым полушёпотом, отвечает и нежно похлопывает Хёнджина по голове.       Странно, но срабатывает, и он поглаживает тонкими пальцами член, рассматривает его, будто не решаясь, но всё-таки осторожно прикасается губами. Не минет — поцелуи. Медленные, почти невесомые, с прикосновениями горячего и мокрого языка — но мимолётными, толчок им — и снова поцелуй. И танец пальцев.       Чан буквально стоит на коленях перед Хёнджином и готов так вечность простоять, заворожённо наблюдая, как он изогнулся, полулёжа на белоснежном шёлке, покрытый бисеринками пота, чётко обрисовывающими все его мышцы под тонкой кожей с россыпью родинок. Он медленно ласкает себя свободной рукой, проводя ладонью по груди, едва задевая светлые, лишь слегка выделяющиеся на коже соски, ведёт по животу… но сворачивает на бедро, поглаживает кончиками пальцев и вновь соскальзывает на живот… дразнит. Чан это понимает, как только Хёнджин отвлекается от поцелуев, чтобы заглянуть ему в глаза — слишком хитрый блеск и алые точечки в глубине. Хочет, чтобы Чан им немного покомандовал? Подчиниться, но как игра — слегка. И Чан слегка подталкивает его локоть, так, чтобы ладонь соскользнула с живота, и…       Это снова безумно-красиво, Хёнджин заляпан солнечным светом из окна то там, то здесь, и член тоже ярко освещён. Кольца поблёскивает сотнями бриллиантовых граней, когда пальцы вырисовывают на коже узоры — он снова играет, и с собой, и с Чаном одновременно, а когда напряжение достигает пика — и в одном ритме. Уже не только гладит и слегка похлопывает — сжимает, трёт, подёргивает. Поцелуи — почти укусы, мокрые и жаркие, и дыхание — тоже обжигает. В нём будто зарождается огонь — от тела идёт волна тепла, капельки пота сливаются вместе и скатываются, прочерчивая тоненькие блестящие дорожки.       Чан чувствует себя странно — ещё никогда во время секса ему не было так… красиво? Так правильно? Не просто приятно — а гармонично, как во время сотворения шедевра. Как искусство — и в то же время снова покалывание счастья и возбуждения. И всё, что было раньше, с другими — словно зря. Чану такое чувство в новинку, но он решает отдаться ему без остатка — Хёнджин его соулмейт. И этим вампиры отличаются от людей, тем, что могут быть настолько безгранично и безумно счастливы со своим партнёром…       А ещё — тем, что Хёнджин слизывает с губ алые капли пополам с белёсыми. Чан и не заметил укуса, даже следов от него, но Хёнджин тут же извиняется, всё ещё тяжело дыша:       — Прости, я не сдержался, я… не делал так раньше.       — Я знаю, — Чан садится и притягивает его к себе, целует в макушку. — Всё хорошо.       — Но такое надо обговаривать! — слегка истерично возражает Хёнджин, сжимая перепачканные пальцы.       — Не BDSM-сессия, Джинни. Будем считать это естественной импровизацией, это же не опасно. У нас пока нет зависимости от каких-то кинков, можем что угодно пробовать.       — Да как бы… — Хёнджин нервно потирает горло чистой ладонью.       — Ну тебе и без этого хорошо, — продолжает успокаивать его Чан.       Хёнджин на это только сопит и выворачивается из объятий — Чан этому не препятствует, тому нужно искупаться — после него на шёлке постельного остались влажные пятна везде, где он касался кожи. Чан проводит между ними кончиками пальцев, словно собирая запах Хёнджина на них… и тут же убирает перепачканное одеяло с кровати, чистоплотность берёт верх.       Сам чувствует, насколько взмок, поэтому, как только Хёнджин возвращается из душа, встряхивая влажными волосами, тут же сменяет его там.       Когда возвращается — тот уже спит. Кажется, что не планировал — натянул футболку и бельё, и как будто слегка прилёг — но тут же вырубился, спрятав лицо от солнечных лучей. Где-то работает кондиционер, в комнате слегка прохладно, поэтому Чан накрывает его вторым, не пострадавшим одеялом до пояса. Ложится рядом — но к нему сон не идёт, слишком много мыслей теснится в голове, и почти все — тревожные. Чтобы отогнать их подальше, Чан осторожно подцепляет мокрую тёмную прядь Хёнджина и расправляет, отбрасывая с плеча назад. И следующую, и ещё — ласкающе пропуская меж пальцев. Любуясь его безмятежным сном, наслаждаясь оказанным доверием — спящий Хёнджин кажется совсем хрупким и беззащитным, как будто не потенциально бессмертный вампир, который своим даром может людей загонять почти в рабство.       И пока Чан осторожно перебирает его волосы, боясь разбудить, пока вглядывается в его черты лица, отмечая даже малейшие штрихи и находя их все прекрасными, дурные мысли и заботы отступают.       Он на полном серьёзе задумывается о том, чтобы вернуться домой, и представить Хёнджина родителям, как своего жениха. Как они отреагируют — сложно сказать, Чан надеется, что обрадуются. Они же… очень хорошие, и всегда желали ему счастья и сбывшихся мечтаний. А Хёнджин — он и есть мечта. Точнее, негаданное счастье.       Но и гадателя этого с собой тоже можно взять, не весь же отпуск он в Америке проторчит. И его парня. Да вообще всю «семью» — на пляж, к сине-серому океану поближе, под неимоверную небесную синеву, по которой он истосковался.       Конечно, сложно будет объяснить, почему такая орава парней совершенно ничего не ест — но наверняка как-то можно выкрутиться, просто Чан ещё этого не знает. Но знает Хёнджин и уж тем более знает Ким — он жуткий, конечно, но Князю-то точно посоветует!       Но кое-что всё-таки не даёт до конца предаться грёзам о будущем. Свежее, как рана, воспоминание о Феликсе, покорном перед ударом. Пусть не состоявшемся, пусть чужие отношения — потёмки, но Чан просто не может всё так оставить. Если не помочь — то хотя бы прояснить до конца, что происходит и какой из этого может быть выход.       Чан аккуратно встаёт с кровати, чтобы не потревожить сон Хёнджина, одевается, подходит к стене, тянется и снимает с неё зеркало — никто из них так и не воспользовался им или потолком — смотрели друг на друга прямо так, не доверяя стеклу. Оно тяжёлое, большое, хоть и узкое — но вполне может его пропустить, как портал. Чан поглаживает раму, сосредоточенно думая о Минхо — где бы он ни был, им необходимо поговорить.