Красные огни

      Мазки по холсту резкие, рваные, никак не соответствующие пейзажу — Хёнджин дёргано набрасывает очередной слой полутонов на траву на берегу. Чан неуверенно замирает в дверном проёме, переводя взгляд с рождающейся картины на нервно сгорбленную спину возлюбленного. Хёнджин втирает кистью в белёную ткань совсем свежие воспоминание — лесное озеро, поверхность которого купается в солнечных лучах, пробивающихся сквозь ветви, небольшая лужайка волнистой, длинной травы перед ним, заросли тростника и покачивающиеся на воде листья лилий — зелёное, коричневое, золотисто-белое и совсем чёрное, и слегка отмеченное бледно-голубой основой небо в прогалах деревьев. Эмоции художника придают лишь больше безмятежности рисунку, кажется, вот-вот услышишь шелест ветра или воркование горлицы, хотя до завершения ещё далеко.       Чан почти что чувствует ладонями сырость травы — Хёнджин сидел у него на коленях, запрокинув голову и закрыв глаза, слёзы просачивались из-под сомкнутых век и стекали по скулам и щекам. И он не решался их отереть. Не решался даже слово сказать, ничего не мог поделать. Не знал, будет ли уместно его обнять, почему он вообще не пошёл один…       И сейчас не знает, следует ли ему уйти, или всё же остаться. Долбаная прорва княжеских дел продолжает поджидать, он с ней уже трижды не справляется, срывая сроки и путая всё, что только можно. Но важнее всего не титул, хоть Князя, хоть Принца Крови. Соулмейт. То, в каком неряшливом беспорядке его длинные волосы, что он до сих пор не проронил ни слова; только лежащий на столике с изгвазданными палитрами тёмным экраном вверх мобильный означает — он ждёт вестей. Плохих, хороших — любых. Что угодно кроме молчания.       Чан тоже отдал бы что угодно, чтобы его соулмейт просто поговорил с ним, не оставался в этой захламлённой комнатушке часами напролёт. Но если ему так легче…       — Тебе помочь?       Хриплый голос Хёнджина в вязком воздухе звучит глухо. Чан полубезумно улыбается и спешит уцепиться за ниточку диалога:       — Не хотел тебя отвлекать, но пока всё очень плохо.       — Прости, — неожиданно отзывается Хёнджин и оборачивается. — Я должен был подумать о делах клана.       Чан сглатывает подступивший к горлу комок — соулмейт выглядит очень болезненно, совсем по-человечески. Он бы сейчас ни за что не поверил, что видит перед собой бессмертного и вечно юного вампира. Настолько потухший у того взгляд тёмных, запавших глаз. Веки отсвечивают синевой, проступили острые контуры скул. Пальцы так сильно сжимают кисть, что, кажется, переломят — как с десяток других, валяющихся на полу. И больно колет холод слов — соулмейт думал не о нём, не хотел его видеть, теперь уже ясно. Только о деле и обязанностях.       — Ты должен был подумать о себе, Джинни, — Чан пытается выкрутить разговор. — С тобой всё очень плохо. На вот.       Протягивает пластиковую бутылку минералки. Самой обычной и дешёвой, наверняка уже тёплой и мерзкой на вкус, но это был лишь предлог прийти сюда, моментальная искра не самого блестящего озарения.       — Я не хочу, — Хёнджин облизывает пересохшую губу и откладывает кисть. — Пойдём, покажешь, что ты там уже запорол.       — Хочешь.       Настояв, Чан открывает воду и впихивает бутыль соулмейту в руки. Тот некоторое время смотрит на пузырящуюся жидкость, но затем всё же делает глоток, как одолжение. Потом ещё и ещё, жаднее и больше, пока не допивает и не ставит пустую тару на стол. Так себе примета.       Чан хочет забрать мусор, но Хёнджин усмехается, отвлекая:       — А ведь это я тебе должен рассказывать об опасности обезвоживания. Как своему кровному дитя.       — Не зови меня так, пожалуйста, — возмущается Чан. — Иначе наши отношения это что-то вроде «отца и сына», а псевдоинцест меня не заводит.       — Не обманывай, — Хёнджин встряхивает волосами и Чану на мгновение кажется, что он видел отблеск улыбки. — На самом деле это ты хочешь быть «папочкой».       — Может быть, немного, — соглашается Чан. — Например, чтобы заставить тебя вымыть руки и шею перед тем, как пойти ужинать.       Хёнджин бросает взгляд на перемазанные в краске пальцы, пропускает меж ними засаленную прядь и соглашается:       — И не только их надо помыть. Только вот… — протягивает руку к мобильному и поигрывает тем на ладони. — Он не водонепроницамый ничерта.       — Джинни, — Чан наклоняется к нему и говорит тише, почти шепчет, — понимаю, ты очень переживаешь. Но для меня важнее всего — ты. И для тебя тоже. Ничего не случится, если узнаешь новости немного попозже. А ещё ты сам говорил…       — Знаю, — нервно бросает Хёнджин в ответ. — Что всего два дня прошло. Никаких прогнозов после операции ещё не дают, и что надо надеяться только на лучшее.       — Он не умер, — подтверждает Чан.       — Да, — соглашается Хёнджин. — Но так сложно выбросить из головы хотя бы на секунду. Даже это вот… — бросает взгляд на сохнущий холст, — не помогает.       — Значит, не нужно стараться специально, — Чан осторожно поглаживает соулмейта по плечу. — Не предпринимай ничего особенного. Попробуй жить, как всегда. Сейчас искупаемся, потом поедим, потом подумаем, чем заняться, хорошо?       — Вместе искупаемся? — интересуется Хёнджин вроде бы шутливо, но у него не получается изобразить даже слабую улыбку.       Чан и не настроен подыгрывать, серьёзно утверждает:       — Конечно, тебе с волосами будет трудно справиться, все позапутались.       — Остричь и не мучиться.       — Всё равно для начала надо вымыть и расчесать. Ты же не хочешь ободрано выглядеть?       — Я и как сейчас не должен выглядеть, — Хёнджин нервно морщит нос. — И пахнуть. Не перед тобой уж точно.       — А то что? Замуж не возьму?       Теперь улыбнуться у Хёнджина получается уже проще и убедительней, уголки рта заметно ползут вверх, пока он раздумывает, что на это ответить.       — После свадьбы, получается, можно? Растянутые треники, шлёпанцы, банный халат, бигуди и щербатая кружка с кофейным бренди?       — Допустим, допустим… но бигуди?       — Вот так и буду справляться, — Хёнджин стягивает резинку, обрывая волоски. — Каре завивать.       — Дело твоё, — ворчит Чан, провожая взглядом отброшенный в угол аксессуар, — но лучше бы только в картах оно было.       — Так значит, у тебя всё-таки есть мнение, — Хёнджин встаёт и заталкивает телефон в карман припачканных джинсов, — длинные тебе нравятся больше.       — Знаешь же, популярны сексуальные фантазии о том, чтобы наматывать длинные волосы на кулак, чтобы как в порно…       — Налысо побреюсь.       — Тебе очень идёт, я это хотел сказать, — Чан делает вид, что идёт на попятную, не сомневаясь, что соулмейт не воспринял его слова всерьёз и угроза также несущественна.       — Уговорил, — Хёнджин сменяет не существовавший гнев на милость. — Тогда и помогай, как обещал.       Чан сопровождает соулмейта в ванную, но по пути всё же интересуется:       — Может быть, сначала поедим? Наберёшься сил?       — Я не беспомощен, — огрызается Хёнджин. — Я всё равно сильнее тебя, если желаешь знать. А ещё, если бы это видел Сынмин, нас отчитал бы так, что мы бы в храм каяться побежали.       — Что, настолько долго и занудно? Или это с его даром связано?       — Да что ты. Несколько слов, вроде «в приличных домах к трапезе положено переодеваться», но таким тоном, что будешь как оплёванный. Вот подожди, он вернётся…       — И злющий к тому же.       — Конечно, кому хочется после медового месяца на работу выходить, — пожимает плечами Хёнджин, сделав собственные выводы.       Чан решает в тему не углубляться. Хотя бы ещё некоторое время не рассказывать Хёнджину о том, что путешествие в Америку пошло, мягко говоря, не по плану, причём при непосредственном его, Чана, содействии. Хёджину-то пока узнать о этом… инциденте неоткуда, чаты и номера всех позаблочил, кроме Князя Чанбина.       Но Сынмин после того единственного звонка на связь и с Чаном больше не выходит. А позвонить или написать ему — верное же самоубийство. Подмывает связаться с Яном, но тоже чревато. Ну и уж точно не сейчас, не тогда, когда Хёнджин раздевается прямо перед ним, разбрасывая заношенные вещи по теплому кафелю ванной.       А как только Чан проводит кончиками пальцев меж лопаток соулмейта, за мгновение до того, как на спину упадут мелкие капли воды, вообще забывает обо всём постороннем, обнимает Хёнджина сзади, утыкаясь губами в плечо и не хочет отпускать, пока тот не начинает сопротивляться:       — Ты хоть разденься до конца, и хватит липнуть, прирастёшь к грязной корке!       Ничего подобного, конечно, и близко нет. Чан вообще не чувствует, чтобы от Хёнджина разило, как тот хочет всё выставить. Но, может быть, следовало и пораньше убедительно подыграть, чтобы соулмейт начал приводить себя в порядок?       — Вот этот сначала, — Хёнджин отыскивает нужный флакон на полке и подаёт его Чану.       Тот подавляет желание перебросить ему банку со смазкой и ляпнуть что-то вроде: «а это потом». Так легко всё снова безнадёжно испортить, к тому же прикасаться к волосам соулмейта, покрывая их пышной пеной, даже приятно. Это не то интимное и игривое доверие, когда после секса намыливаете тела друг друга, снова возбуждаясь, нет. Похоже на что-то более родственное, лежащие в плоскости заботы, а не заигрываний. Чан с удовольствием осторожно распутывает и промывает длинные тёмные пряди, любуясь тем, как Хёнджин спокойно и доверчиво стоит, подставив лицо воде, и как капли вновь скатываются по его коже. Теперь это вовсе не похоже на слёзы и больше не вызывает чувство беспомощной тревоги. Соулмейт глубоко дышит, словно погрузившись в некий транс, и Чану приходится его слегка потормошить за плечо, спрашивая:       — Что там дальше?       Проморгавшись, стряхивая с ресниц капли, Хёнджин отыскивает нужный тюбик и подаёт его, выходя из-под потока воды. Убедившись, что Чан совершенно неспособен сообразить, как открывается крышка, отбирает бальзам обратно и самостоятельно наносит его на волосы. Чан тем временем случайно останавливает взгляд на крошечных едва отросших волосках в подмышках Хёнджина и радуется очередному подмеченному несовершенству. Так ему больше верится, что Хёнджин всё-таки живой, чувство реальности происходящего постепенно возвращается приятным теплом. И дрожащая на краешке нижней губы соулмейта капелька воды, которую Чан подхватывает языком, не давая упасть, кажется сладкой. Как и неизбежный поцелуй — Хёнджин будто ждал этого, и тут же обнимает, прижимается, как будто соскучившись. Может, так и есть — лишь обняв соулмейта в ответ, Чан в полной мере ощущает, как было пусто и плохо без него. Но в голову влезают совсем непрошенные мысли и срываются с языка:       — Минхо и Феликс, они в своём уме? Расставаться!       Хёнджин покусывает припухшую от поцелуя губу, но всё же отвечает:       — Ты не в курсе того, что между ними, Крис. Не любовь и даже не страсть. Что-то чудовищное, уродливое и болезненное, ненормальное и мучающее их обоих.       — Но если они ненавидели друг друга, то как так получилось…       Хёнджин избегает взгляда Чана, когда говорит, и нервно разглаживает уже и без того ровные пяди.       — Когда ты чувствуешь соулмейта рядом, тебя ничего уже не волнует, Крис. Ни о чём не думаешь, не просчитываешь, никакие последствия тебя не страшат. У нас это не зря зовётся «волей Луны», тобой как будто управляет кто-то свыше, решает за тебя. Страх и осторожность отшибает начисто. Ты не чувствуешь любви в этот момент. Только похоть и жажду крови. Голые инстинкты, как у зверей. Вот и они вместе… не более, чем чудовищная ошибка.       — Но зачем вообще существует такое? Можешь говорить о магии, о чём угодно, я видел своими глазами и поверю. Но ничего в природе не бывает просто так.       — Много знаешь об этом? — Хёнджин не то насмехается, не то констатирует факт, но это точно не вопрос. — Ты прав, ничего не бывает зря. Мы хищники, и вымерли бы ещё в незапамятные времена, когда нас было всего пару сотен. Перегрызли бы друг друга за власть, деньги, территории с непугаными донорами. А так мы сбивались хотя бы в пары. В паре рано или поздно один или оба всегда захотят детей. В нашем случае — кровных.       — Такой механизм продолжения рода, — соглашается Чан, снова помогая Хёнджину промыть волосы, — раз уж женщины для этого без надобности.       — Им мужчины — тоже, — соглашается Хёнджин. — Влечение у нас есть, но вот именно желание завести маленьких вампирят надо было как-то стимулировать.       — Значит, этот новенький, Ян…       — О, ещё одна ошибка. Не менее чудовищная, но хотя бы исправленная. Никак не совместное решение и не плод любви. Неподготовленный, не соглашавшийся. Почти убитый. Это ужасно, Крис. Грязно и страшно. И лишь одна из историй, у которой хотя бы счастливый конец. С Минхо никто не посмеет спорить, хоть он больше не Князь. А отнять малявку у Сынмина — как у голодного волкодава косточку.       — К смерти, понимаю, — хмыкает Чан.       Его забавляет, что все кругом единогласно сравнивают древнего вампира с собакой, хотя тот больше напоминает ехидную горгулью с французского собора. Хотя помоложе будет. Не намного.       — Но это не всё, — Хёнджин обхватывает себя руками и Чану снова хочется его обнять. — Ты должен это знать, как Князь. Уже не рано, в самый раз.       — Может, сначала выйдем? Ты всё?       — Да, да, — сбивчиво соглашается Хёнджин.       И снова напряжённо молчит, растираясь большим пушистым полотенцем. Чан уже начинает жалеть о том, что неосторожно поднял сложную тему, но как только они оба, закутанные в пресловутые, предсказанные как атрибуты послесвадебного быта, банные халаты, рассаживаются по мягким креслам в уютной гостиной, и делают по паре глотков крови из охлаждённых бокалов, Хёнджин вновь заводит этот разговор:       — Все, у кого сильный дар, даже самые безродные, обращённые неизвестно кем, считай, что в безопасности. Малявка и по этому критерию проходит, его дар — уникальный и очень перспективный, за него не волнуйся. За себя тоже — и как Князь, и как…       — Подожди, — не сдержавшись, перебивает его Чан. — Ты пропустил что-то в начале. Или в середине. Между тем, как вампиры заводят малышей и тем, что мы все умрём.       Хёнджин потирает висок и почти раскаивается:       — Я забываю, что ты ещё неопытнее, чем Чонин.       — За неделю я так многое понял, — хмыкает Чан.       — Хватит, — нервничает Хёнджин. — Я расскажу. Иногда, очень редко, может быть, раз в столетие, примерно… не по времени, по событиям… в общем, все вампиры в мире могут созвать совет. В него войдут влиятельные Князья, уважаемые сородичи, у кого сильный дар — словом, те, кто имеют влияние.       — Не просто побухать же?       Хёнджин постукивает краем бокала по клыкам, пытаясь собраться с мыслями, прежде, чем ответить. Чан любуется его приоткрытыми губами и почти что теряет нить диалога.       — Можно сказать и так. Выпить кровь всех слабых. Нас слишком много, Крис. Времена изменились, мы больше не упиваемся чувством собственного превосходства, а новые вампиры тянут в кланы за собой всех подряд, любовников, братьев, друзей… как ни объясняй и ни наказывай.       — И чем больше «поколений», тем слабее способности? — Чан пытается сосредоточиться.       — Мы тоже так думали сначала, но я говорил со многими, и вот совсем недавно с Сонхва — он исследует нашу кровную родословную. Получается что-то вроде генетики — не обязательно от сильного родителя будут способные дети. Но часто хорошие дары у кровных братьев. Сынмин буквально на днях натолкнул меня на очевидное — мы с Феликсом вполне можем такими быть.       — Он достаточно сильный?       — Ох, — Хёнджин почти улыбается и делает маленький глоточек крови, — тебе нужно побывать на клановых тренировках. Посмотреть.       — Спасибо за напоминание, что мой дар в бою никчёмный, — хмыкает Чан, но беззлобно. — У вас всё кровью запутано, понятно. Но по цепочке Феликс-Минхо-Чонин выходят всё крутые ребята. А отец Феликса…       — Неизвестен. Как и мой, и у Чанбина. Ну и у Сынмина, но там за давностью лет…       — Удивляюсь, как он вам всем ночью осиновых колов не навтыкал за такие шутки. Я бы не сдержался.       — Он и навтыкал, как оказалось, Князю Чанбину, — Хёнджин едва не смеётся, но тут же серьёзнеет: — Мы пока занимаемся клановыми разборками, того и гляди проморгаем чистку. Жестоко, но…       — Необходимо, — довершает Чан. — И ты это одобряешь.       — Я не одобряю никакого насилия, — качает головой Хёнджин. — Но если этого не произойдёт в ближайшие полвека, то о нас узнают люди.       — Удивительно, как это до сих пор не случилось. При всей защите.       — Дело не в утечке инфы, Крис. А в открытой борьбе за каждого донора.       Чан задумчиво отставляет опустевший бокал, сомневается, но потом всё же осторожно делится:       — Не сочти меня маньяком и психом, у меня тоже есть человеческая семья и всё такое, но… что насчёт ферм крови? Хотя, — спохватывается, — не я первый додумался?       — Не всё так просто. Дело не в составе крови и не вкусе, дело в её наполнении. Ты же помнишь, что Чанбину и Сынмину пришлось вынуждено охотиться? Это делает кровь… живительной, буквально. И охота охоте рознь — любой из нас, не только я, может зачаровать и заболтать жертву и обойтись без смертей и расчленения. От людей, которых будут содержать, как скот, не социализуя с рождения, толку, как от плантации с фруктами для сока.       Чан поражается, как спокойно и отстранённо Хёнджин об этом говорит. Но не чувствует в его тоне ничего, кроме лёгкой циничной усталости. Сглатывает, но всё же хрипло спрашивает:       — А насилие? Пытки, войны, это всё…       — Нет, не бойся. Никаких мировых заговоров, люди режут друг друга по собственной инициативе. Мы, по сути, не нуждаемся в особой крови, если только наши жизни не висят на волоске. Но…       — Всегда есть «но», — вздыхает Чан.       — Да. Истории были. Не сказки про мадам Бовари или какие-нибудь пыточные застенки — всё, что ты знаешь из истории зверств человечества, на совести самих людей. Мы заметаем следы, но знаем, что особая кровь ни к чему хорошему не приводит. Дар растёт, да. Бесконтрольно и требуя всё большей подпитки, и вместе с тем угасает разум, теряется страх — может, это похоже на соулмейтовое помешательство. Но мы тоже смертны, Крис. И ни один из нас не станет терпеть сородича, утратившего разумный облик и потонувшего в бесконечной резне.       — Регуляция популяции, — Чан насупливается. — Я действительно много читаю про экологию, Джинни. И знаю, что если добычи слишком много, то хищники размножаются. А потом добычи становится меньше…       — И хищники жрут друг друга. Но тут начнётся прямая война, все захотят усилить даже самые ничтожные дары. И добычи может не стать совсем… а ещё мы не о зайчиках говорим. А о людях. Родных нам или нет, не важно.       Замолкнув, Хёнджин одним глотком осушает бокал и ставит его на столик. Пальцы чуть заметно подрагивают. Чан мысленно укоряет себя за то, что на мгновение решил, будто его соулмейту уже всё равно. И тем страшнее ему самом произносить в ответ, хриплым шёпотом:       — А если это необходимо? Чтобы выжили и мы, и они, и планета… мы же как…       — Высшие хищники. Всё так. Мы должны сожрать добычу. Но зверюшки в лесу не вооружены, а люди — да. Мы-то уцелеем в ядерном мире, но надолго ли, без крови? А ещё… люди всегда верили в милосердие высших сил, даже когда приносили им жертвы. В то, чтобы хорошо было им, а плохо — ненавистному соседу. Но что, если этих высших — сотни миллионов, и каждый человек, без исключений, — тот самый чей-то сосед?       — Дело не в том, что охотник и жертва могут поменяться местами, — осмысливает информацию Чан. — Они сами должны решить, что делать со своей численностью и загаженной природой. Разумом, не полагаясь на божью кару.       — Могут дождаться войн, голода и эпидемий, — пожимает плечами Хёнджин. — Мы-то немного добрее друг к другу и выживем при любом раскладе.       — Решив сожрать самых слабых. Но кровь вампиров же бесполезна, так?       — Как минеральная вода, — подтверждает Хёнджин и неожиданно добавляет: — Сынмин уже пережил одну такую «чистку», знает, как жить в эпоху перемен.       Бросает взгляд на тёмный экран телефона, но словно спохватывается, отводит, и говорит с Чаном уже мягче, успокаивающе:       — Не бойся, Князь. Резня не завтра, только в фильмах при малейшей угрозе всё мировое правительство за час на совет собирается. Лето, все в отпусках…       — Я понял, Джинни, — вопреки сказанному, Чан стискивает зубы. — Я Князь с приличным даром, у всех остальных, с кем я стараюсь подружиться, тоже всё будет хорошо. Но не зря все сбиваются под моё крылышко?       Хёнджин кривит губы, пытается избежать взгляда Чана, но из небольшой гостиной некуда бежать и предлоги прекратить диалог будут неуместны. Пользуется только возможностью затянуть паузу, прежде чем ответить:       — Потому что именно тебе, как Князю, нужно будет решать за всех, кто именно…       Всё равно не договаривает, словно давится на вдохе и беспомощно закрывает рот. Но Чан и так знает окончание фразы. «Самый слабый». Сглатывает. Такого не должно было случиться. Его дело было пить коктейли в барах и зарабатывать на жизнь псевдоэскортом. Никак не решать, кому жить, кому умереть. И какое он имеет право…       Наверняка, всё это отображается на его лице, потому что Хёнджин замечает, ободряюще улыбается и перехватывает его ладонь, слегка сжимает, стремясь утешить. И подходящие слова у него находятся:       — Кто-то же должен. Но не все справятся с этим, не став жертвой. Ты сможешь.       Чан накрывает его тёплые пальцы своими и поглаживает, замалчивая все возражения. Пророчество сбудется, с ним или без него — неизбежное случится, а по итогу и вся вселенная встретит тепловую смерть. Старый этот пройдоха, Ким, выходит, и тут прав — если ты встретил любовь, то нужно брать выходной даже в канун войны.       — Потому что у меня будешь ты, Джинни, — Чан решает побыть романтичным в меру своих способностей. — Моя главная поддержка и опора.       — Конечно, я буду рядом, — Хёнджин отвечает слегка резко и бросает раздражённый взгляд на телефон. — Я… слишком долго был один. И как человек, и как вампир.       — Только если ты сам действительно этого хочешь, — правильные и нужные слова кажутся Чану сухими колючими шариками. — Не потому, что мы предназначены или типа того.       Внутри как будто стеклянное пламя. Колет и обжигает, на уровне инстинктов противится даже мысли о том, что они могут расстаться, или того хуже, быть с кем-то другим.       Хёнджин улыбается в ответ, и Чан не чувствует ни малейшей фальши в его словах.       — Мы — не ошибка. Мы действительно предназначены любить друг друга. Может быть… ну ты понимаешь, не на показ, без драм. И с объявлением нас соулмейтами повременить.       — Так всё-таки опасность есть, — напрягается Чан. — А этот ваш пророк бесполезный…       — Тихо, тихо. Не в этом дело. Просто не сейчас, когда все так или иначе на взводе, праздновать. И не тогда, когда ты объединяешь кланы.       — Политика, — тяжело выдыхает Чан. — А говоришь, справлюсь.       — Я всегда помогу.       — Тебе самому кое-что не хватает, — серьёзно заявляет Чан.       Хёнджин теряется, покусывает губу и хочет, возможно, оправдаться, но Чан не отстаёт:       — Не хватает моей любви. Как можно больше и чаще!       — Невыносимый, — с облегчением выдыхает Хёнджин и едва не смеётся. — И что, хоть кто-то ведётся на такой кринж?       — Ну они обычно уже очень пьяные. И люди к подобному относятся, как к шуточному флирту, — насупливается Чан.       — Я не такой особенный, как ты мне шептал на ухо, — Хёнджин расслаблено щурится. — Всё понимаю, но сегодня… немного неуместно. И если ты хочешь пробурчать что-нибудь про «снять стресс», то передумай.       — Мысли читаешь, — Чан закатывает глаза, но не может сдержать лукавой улыбки, когда вновь смотрит на соулмейта: — Я вовсе и не об этом, это у тебя такие мысли испорченные. Никакой с тобой романтики.       — Сам себе веришь? Такой весь из себя романтик и у нас всё ещё период свиданий?       — Сходим куда-нибудь? — тут же охотно предлагает Чан.       Хёнджин постукивает по мобильному и ворчит:       — Куда мы в полчетвёртого утра собрались? Разве что в спальню.       — Вот, а я говорил, что о пошлостях думаешь здесь только ты!       На это Хёнджин ничего не отвечает, только улыбается, поднимаясь из кресла. Чана и манить не нужно — тут же увязывается за ним, но даже половину плана с удовольствием провести пару часиков придумать не успевает — соулмейт в спальне вручает ему не себя в полное распоряжение, а расчёску:       — Ты же обещал мне помогать с волосами, вот и продолжай.       Чан чуть не забывает, как дышать, когда Хёнджин приспускает халат с плеч, позволяя соскользнуть и повиснуть, перехваченным поясом на талии, и встряхивает головой, разбрасывая ещё влажные пряди по спине. Так мистически падают на его кожу рассеянные рассветные лучи сквозь приоткрытые жалюзи, рисуя причудливые узоры, когда он садится на край кровати. Светотень очерчивает контур его лица, Чан жалеет о том, что не умеет рисовать или хотя бы пристойно фотографировать — но мгновение уже упущено, он лишь касается затупленными деревянными зубцами расчёски спутанных кончиков волос.       Если остановить момент — он утратит ценность? Ценнее всего то, что мимолетно, что конечно, ведь так? Или… не зря самым хорошим концом в сказках является долго и счастливо?       — Ты знаешь, Джинни, что одинаковые снежинки всё-таки существуют?       — А одинаковые картофелины — нет.       — Но одни растают, а из других сделают фри.       — Решил поговорить со мной о вечном и переходящем? — Хёнджин оборачивается и тут же шипит от боли, у Чана не получилось высвободить расчёску из волос вовремя.       — Немного, — отзывается Чан, теперь внимательнее вычёсывая пряди. — Со временем и любовь проходит.       — Не каждая, — возражает ему Хёнджин. — Продолжим пояснять на снеге и картошке? Которую сажают в землю и поливают, чтобы она дала ростки? Понимаешь аналогию?       — Любовь даёт плоды?       — Нет, — Хёнджин фыркает. — И не цветы и не листья.       — А как же маленькие вампирчики? Мы никогда-никогда их не заведём?       — Вот так вот сразу о детях, мастер ты всё испортить, — Хёнджин терпеливо закрывает глаза, пока Чан борется с очередной путаницей в волосах. — Хотел сказать, что любовь изменяется, но ты всё опять подводишь к желанию размножаться.       — Хотя бы потренироваться, ну там сначала друг друга покусать немного…       — Ты замолчишь, если мы займёмся сексом, шантажист?       — Я ничо такого не имел в виду, опять всё ты, — притворно оправдывается Чан. — Но расчёсывать тебя уже закончил.       — Ладно, хорошо, — нервно выдыхает Хёнджин и встаёт, возясь с поясом от халата.       Чан резко обнимает соулмейта и прижимает к себе, не давая сопротивляться, и говорит уже серьёзно:       — Я же тебя просил.       — Говорить честно, — подтверждает Хёнджин. — Если честно, я не хочу не то, что секса, существовать. Ожидание меня убивает, я не умею терпеть и мне в тягость твои приставания. Такой честности ты хотел?       — Но ничего, что я рядом?       — Дурак, — вот и весь ответ.       Но на самом деле он не в коротком слове — в объятьях, в пальцах, комкающих ткань, в спрятанном лице. Хёнджин, уткнувшийся в плечо, кажется Чану маленьким и хрупким. И как он собирался помогать, если сам не может справиться? Если один. А вместе они способны на всё — «предназначенные» не всегда означает «обречённые».       Поглаживая соулмейта по влажным волосам, и нашёптывая ему не особенно остроумную глупость, Чан замечает, как брошенный у кровати мобильный светится и тут же гаснет. Сообщение. Но решает ничего не говорить Хёнджину. Наверняка он разозлится, но это будет только после поцелуя — через целую вечность.