Красные огни

      Солнечный лучик мигает, вновь прыгает на пальцы к Феликсу из не зашторенного окна и греет. Но не радует — настораживает. Значит, около дома кто-то бродит. Может, всего лишь ветер сильнее качнул дерево или пролетела птица?       Сглотнув, Феликс пытается успокоить свою паранойю. Ещё не время для войны, а если бы она и началась — то точно не с домика, затерянного в лесах, не на маленькой кухне, заполненной запахом печенья и масла, не посередине умытого солнцем летнего дня… или все войны начинаются именно так?       — Услышал меня, да?       Феликс оборачивается на голос и тут же шипит:       — Опять ты… прикройся!       — Да чё ты там не видел, — Чанбин нарочно бесстыдно потягивается.       Абсолютно голый и забрызганный солнечными зайчиками. Никакой войны, никакой опасности — он просто с пробежки. По океанским волнам, почти не касаясь воды… Феликсу всегда хотелось ощутить, каково это, но Чанбин его с собой не брал. И вообще к морю — никого. Только его личное время.       — А чем ты тут занят? — Чанбин принюхивается и с любопытством подходит к столу поближе. — Решил вернуться к человеческим привычкам?       Феликс окидывает взглядом устроенный им беспорядок и понимает, что со стороны действительно странно — вампир, который пытается приготовить печенье.       — Приманю нам свежую еду, — щурится.       — Тоже мне фея пряничного домика, — Чанбин проводит пальцем по рассыпанному порошку на столе, слизывает и морщится, наверняка ему попались не сахарная пудра и не мука, а ванилин. — Объяснять не будешь?       — А ты хочешь послушать? — сглотнув, Феликс задаёт вроде бы простой вопрос.       Но Чанбин бросает на него острый и внимательный взгляд. Похоже, Феликсу удалось что-то зацепить у него внутри. Он никогда не интересовался им по-настоящему. Феликс сомневался, что это вообще в его природе, замечать хоть кого-то, кроме себя. Не тогда, когда это приносит пользу. По-настоящему замечать. С ним, как и сейчас, спокойно. Но и только. Осталось только дождаться очередной небрежной фразы или неудачной шутки — и приготовиться слушать уже его монолог.       — Хочу, — подпрыгнув, Чанбин усаживается на край столешницы, та скрипит, но дубовые доски выдерживают. — Расскажи.       Феликс теряется от такого поворота и сначала фыркает:       — Убери свою голую задницу от продуктов! Это вообще-то для детей!       — Ты уже и семью завёл? — проигнорировав возмущение, Чанбин недоумённо приподнимает бровь.       — Соседских, — пожимает плечами Феликс. — Они попросили.       Чанбин протягивает руку и трогает лоб Феликса тыльной стороной ладони, комментируя:       — Странно. Вроде не перегрелся. Какие соседи, Ёнбоки? Птицы и лисицы?       — Ну уж скажешь, — Феликсу нравятся прохладные прикосновения, он на мгновение прикрывает глаза. — Тут рядом дачный посёлок или что-то такое. Мимо дети к морю бегают, не замечал?       — Я тут почти не живу, — пожимает плечами Чанбин. — Но бегать надо осторожнее?       Улыбается. Прекрасно понимает, что на той скорости, которой передвигается, его просто невозможно рассмотреть человеческим глазом, но…       — Ага. Вот так сфоткают твой бесстыжий голый зад, будешь в криминальной сводке, как маньяк-эксгибиционист.       — По жопе не опознают. Даже по такой выдающейся, — Чанбин оглушительно-громко хлопает себя по бедру. — Ладно, ты прав, действительно неприлично. Буду ходить к морю ночью.       — Ты опять не слушаешь, — ворчит Феликс, но не может сдержать улыбку.       На самом деле это едва ли не единственный случай, когда они болтают не только о Чанбине или делах кланов. К такому… хочется привыкнуть. Но это очередной призрак надежды, не более того.       — Слушаю, — возражает Чанбин. — Но кроме того, что ты видел детей, ничего не узнал.       — Ну я гулял, — Феликс считает, что так нормально можно обозначить его бесцельно-тревожное сидение на поваленном дереве. — Они подошли и спросили насчёт того, не хочу ли я помочь приюту для животных.       — И ты отдал им половину княжеской казны, которая вообще-то теперь не твоя? — хмыкает Чанбин.       — Да нет, — пожимает плечами Феликс. — Мы с ними заболтались насчёт того, что с незнакомыми дядями в лесу лучше не разговаривать. Они сначала немного испугались, потому что подумали, что я школьник.       — Ты бы себя видел, — Чанбин окидывает его взглядом. — Подросток конопатый. Сколько там тебе? Сотня есть?       — Будет, — Феликс опускает глаза и теребит завязки на фартуке.       Его не первый раз уже принимают за подростка. Слишком тонкие черты лица, большие глаза, гладкая кожа. И непослушно пушащиеся волосы. Раньше, в тёмном, грязном и зависимом прошлом, это позволяло выживать. Когда был Князем — тоже помогало, когда тебя считают безобидным, это полезно. Но сейчас… Феликс сомневается, что хоть кому-то интересен, когда пропала всякая выгода быть с ним. Даже у Минхо. И не понимает, почему Чанбин всё ещё продолжает сидеть на столе и болтать о пустяках.       — Ну так и что, они приняли тебя в свой хороводик? Или теперь уже ты в криминальной сводке?       — Скорее, хороводик, — улыбается Феликс. — Я предложил им как в фильмах, продавать лимонад и печеньки. Вот теперь пытаюсь помочь, испечь.       — А что, деньгами откупиться не вышло?       — Тебе бы всё деньгами решать, Князь Со, — Феликс его дразнит. — Они не попрошайки, искали волонтёров. Ну и я вроде как теперь… помогаю.       — Значит, это и не для детей печенье, а для покупателей. Которые ничего не узнают о процессе производства, — Чанбин нарочно ёрзает на столе.       — Не-не, уходи, — Феликс пытается спихнуть его со стола, конечно же бесполезно.       Чанбин без труда перехватывает обе его руки, держит, а потом осторожно притягивает Феликса ближе. Тот почти прижимается и чувствует, что от Чанбина пахнет морем, водорослями, смятой травой и немного — ванилью. Поцелуй — неизбежный и сладко-горький. Чанбин целует нежно, медленно, осторожно заигрывает языком. Феликс, закрыв глаза, чувствует, что пропадает. Что безумно скучал по этому, по чему-то простому, необременительному, не приносящему боли и в то же время надёжному. Полузабытому.       Воспоминания вспархивают, будто просачиваясь в кожу с губ, целующих шею, с кончиков пальцев, скользящих по плечам… как будто по крыше вновь барабанят капли дождя, и до рассвета ещё целая вечность… всё иначе, но немного повторяется — терпения на медленные заигрывания снова не хватает, пальцы подрагивают на завязках фартука и молнии джинсов, путаются в ткани футболки, и наконец — ласкают. Без слов — только участившееся дыхание и стук сердец. А ещё теперь не полумрак дождливых сумерек, Феликс пожирает взглядом Чанбина — такого, каким он ему понравился. Каким запомнился и такой же он сейчас — опёрся на локти и прогнулся, отвёл взгляд… и развёл ноги. Не любит смотреть на собственное тело и стесняется смотреть Феликсу в глаза. Снова и опять — но в то же время доверяя и требуя.       Феликс сглатывает, проводя ладонями по его груди — мышцы стали больше, но и без этого… Чанбин ему нравился. Чанбин ему нравится. Скрывать это невозможно и бесполезно, не тогда, когда член уже упирается ему в бедро. Такой момент, балансирующий на грани счастья, а требуется нечто приземлённо-пошлое — смазка. Феликс лихорадочно пытается вспомнить, видел ли он её где-то в доме недавно, но не получается — Чанбин слегка прикусывает губу и всё же смотрит на него. Глаза — тёмные, взгляд одновременно умоляет и настаивает. А на коже — солнечные зайчики. И ко лбу прилипли тугие тёмные кудряшки. Суровый вампирский Князь — и беззащитный любовник. И початая бутылка льняного масла на конторке рядом. Не бог весть что, но сгодится, только притяни к себе телекинезом.       Чанбин вздрагивает от прикосновения скользких пальцев, но лишь раздвигает ноги сильнее. Внутри горячий, не зажимается — стесняется только смотреть, но не действовать, сам подаётся навстречу, втягивает живот, вдыхает и не торопится выдыхать, будто прислушиваясь к своим ощущениям. В очередной раз уступая своей княжеской гордости и понятиям о мужественности — и только для него. Феликс проливает много масла на пол — но на кухне и так достаточно беспорядка. Главное, чтобы им обоим было не больно, а…       Жарко. Тесно — Чанбин прижимает его одной рукой к себе. Мало воздуха — жадно целует. Дрожит — то ли от нервов, то ли от удовольствия — прогибается в пояснице. Феликс, обретя хоть секунду передышки от поцелуев, подстраивается, меняя угол, под которым вталкивает член… Чанбин стонет.       Феликс думает, что ослышался — такого не было даже в ту незабываемую дождливую ночь. Но видит дрожь полуоткрытых губ, когда с них срывается ещё один стон. И ещё. Хриплые, негромкие — Чанбин закрыл глаза и повернул голову. Подставляя шею. Феликс толкается членом сильнее, глубже — и целует выпирающую у кадыка вену. Кожа солёная — то ли от морских брызг, то ли от пота. Но мгновение — и уже от крови. Феликс не спрашивает разрешения и не боится последствий — кусает, слизывает капли крови одну за одной… Чанбин стонет громче, пальцы на плече Феликса сжимаются, скребя кожу ногтями.       Феликс зацеловывает крошечные ранки, не переставая вдалбливать Чанбина в стол — теперь уже размерено, жестко и глубоко. Чанбин огромный. Горячий во всех смыслах. И сейчас принадлежащий только ему — в его власти и милости. Но с последним Феликс не очень торопится — замедляется, отстраняется от шеи, но только за тем, чтобы перехватить перепачканными в масле пальцами член Чанбина, и чуть сжать. Чанбин в ответ сжимает задницу и шумно выдыхает. И только — его всё более чем устраивает. С новым толчком — нарочно медленным, снова стонет, теперь уже громче. Потому что Феликс без стеснения ласкает его член — больше изучая, чем надрачивая. Рассматривает, пользуясь возможностью — совсем не похож на член Минхо. Короче, но более широкий, с яркой полосой-шовчиком, а вены выпирают так сильно, что делают его ребристым. Возбуждающее до предела воспоминание о нём внутри — они отлично чувствуются. С обжигающей кровью — вкусной и недосягаемой. Пока что — солнечный день в разгаре, как и секс, Феликс ловит кончиками пальцев пульс Чанбина, поглаживая его член снизу-вверх, но и только. Почти не сдвигая кожу, играясь. Ещё не время — лакомство надо приберечь на потом. Время для основного блюда — Феликс чуть ускоряется, покусывая губу. Надеялся немного поиздеваться над Чанбином ещё — но тот сам виноват в том, что слишком заводит. На его коже поблёскивает плёнкой пот, с плохо зализанных ранок сорвалось несколько капель крови и размазалось по груди. Одна — прямо около соска. Феликс наклоняется и прихватывает его губами, сжимает, прикусывает, но едва, не клыками. Член пришлось выпустить, но зато можно опереться обеими руками на стол, навалиться на Чанбина и трахать его ещё сильнее. И глубже. И быстрее. Глуша собственный стон поцелуем — и неожиданно получив чувствительный шлепок по заднице. Не наказание — игривое одобрение. Феликса уже и не нужно уговаривать — ловит губами губы Чанбина, тонет во влажном и страстном поцелуе, до предела обостряющем и так ослепительный оргазм.       Феликс рад, что опирается о стол — голова слегка кружится, воздуха не хватает, хотя это психологически — вампиру он не так нужен. Открывает глаза только после поцелуев в шею — почти укусов от Чанбина. Нежных, но требовательных — для него игра ещё не окончена.       Феликс подаётся назад, позволив члену выскользнуть, и становится свидетелем того, как сперма вытекает из задницы Чанбина и скапывает на стол. Новый кулинарный ингредиент, Феликс и подумать не мог, что её будет много, и выглядеть это будет как в порно — все две секунды, пока Чанбин не садится. Тянется к собственному члену — но Феликс перехватывает его ладонь и отпихивает. Становится на одно колено, примеряясь — Чанбин понимает и не сопротивляется. Поцелуй стоически терпит — но, когда Феликс берёт член в рот глубже, снова стонет. Феликс поднимет на него взгляд и на мгновение перестаёт вычерчивать языком линии вдоль вен. Слишком красиво. Взмокшая кожа. Потемневшие и заострившиеся соски. Слипшиеся кудряшки. Зацелованно-искусанные губы. И алые искры в глазах.       Хочется сделать ему приятно. Именно хочется, не в обмен, не от отчаянного одиночества и не на поводу соулмейтной связи. Свободное желание, тёплое и покалывающее в груди эйфорией.       Феликс прикрывает глаза и сосредотачивается на своих ощущеньях, желаниях и немного эгоистично им потакает, прикусывая член Чанбина сначала слегка, шалея от собственной наглости и вседозволенности, потом — сильнее. Капля крови одуряющая. Ладонь на затылке — трезвящая. Вот не надо было… Чанбин давит ему на голову, принуждая глотать глубже. Но не против укусов — кажется, следующий и не замечает, даже не вздрагивает. Феликс замечает, что он уже сдерживается — с трудом пытается не подаваться навстречу бёдрами. Он сильный — знает это и боится всё испортить. Феликс сжимает его бёдра ладонями, обретая опору — и заглатывает так глубоко, как способен. Не дышит, чтобы не давиться, неистово вылизывает сочащуюся по члену кровь, но в таком темпе не долго только её. Сперма горячая, густая, липкая, и сглатывать приходится не один раз, продолжая облизывать, залечивая ранки и продлевая оргазм Чанбина. Громкий — он почти кричал, теперь слегка затравленно дышит. Отстранившись, Феликс отирает рот и вновь любуется — казалось, Чанбин не может стать ещё привлекательнее и сексуальнее, но это так. Румянец лежит на щеках рваными пятнами, уши предательски алеют. С кончика кудряшки срывается капля пота, даже брови и ресницы слиплись, мокрые. У соска проступает след от укуса, на шее — пятна-засосы. Испорченный, испачканный и… счастливо улыбающийся.       — Я грязный просто охуеть как, — беззлобно ругается и тяжело спрыгивает на пол. — В душ?       — Я бы с радостью, но мы не поместимся в кабинку.       — Не рассчитал, когда устанавливали, — Чанбин смахивает пот со лба и вдруг смеётся: — На свою жопу посмотри.       Феликс вертится вокруг своей оси, пока наконец не замечает причину веселья — на одной из ягодиц красуется чёткий отпечаток измазанной в муке ладони. Засмеявшись такой нелепости, Феликс упускает момент, как Чанбин исчезает с кухни — опять выделывается своим даром. И как у него получается всё рассчитывать даже в таком тесном пространстве, как пара комнат дома?       Шумит вода, а Феликс беспомощно озирается. Максимум, что пока можно, вытереть член полотенцем и прикрыть фартуком. Ну и рот прополоскать.       На столе разруха теперь полная, ничему из продуктов уже не суждено превратиться в печенье. Не то чтобы Феликс был очень уверен в своих кулинарных навыках и до этого, но рецепт не казался сложным. Главное — точно соблюдать пропорции и время выпекания. Побродив по кухне, Феликс останавливается у окна, за которым покачиваются деревья. Хорошо, что с этой стороны лес так близко, их могли бы заметить… а нечего по чужим окнам заглядывать!       От такой неожиданно дерзкой мысли Феликс улыбается, греясь на солнце. И чувствует себя спокойно и счастливо. Лучше, чем после «терапии» от Джисона — потому что теперь дары не при чём. Только взаимное желание секса. Чертовски, мать его, охуенного секса!       — Шлепок за испуг!       Чанбин припечатывает его ладонью по другой ягодице, отпечаток уже не мучной, но тут же вспухающий алым. Впрочем, Феликсу совсем не больно.       — Я не испугался, я привык, как ты перемещаешься, Бини.       — А я так и не привык, как ты меня называешь, Ёнбоки.       Чанбин, стоя позади, обнимает его и хочет притянуть ближе, но Феликс пытается вырваться:       — Дай искупаться, раз ты душ освободил.       — Никакой романтики, — разочарованно тянет Чанбин, но выпускает.       Феликс оборачивается и опять на мгновение замирает — Чанбин теперь выглядит уже не провоцирующе-сексуально, а преступно-мило. Где-то раздобыл бежевую футболку оверсайз и светло-голубые джинсы. И босиком — ему так как всегда удобнее. А ещё зачесал вымытые волосы назад и пахнет гелем для душа. Клубничным. Очень деловой и грозный вампирский Князь, который улыбается:       — Что замер, мы ж уже знакомы.       Феликс хочет объяснить, но понимает, что не может сформулировать ни одного внятного слова, и только беспомощно облизывает губы.       — Было вкусно? Я так и знал! — шутит Чанбин.       Снова неудачно, но это хотя бы вырывает из очарованного оцепенения, Феликс наконец-то добредает до душа. Всё мокрое и в мыльной пене, пара флакончиков опрокинута — как всегда лёгкий хаос, который остаётся после Чанбина везде. В том числе и в мыслях Феликса сейчас. Но он просто позволяет себе побыть немного счастливым и спокойным, запрокинув голову и позволяя воде течь по лицу и телу.       Но в сознание вновь заползают тревога и смутное беспокойство неопределённости. Однако около душа на сушилке для полотенец его дожидаются вещи. Небрежно брошенные и мятые, дорогие и безвкусные. Но их тут не было, когда он шёл купаться, забыл прихватить с кухни. Это уже не похоже на вызывающее ухаживание с неприлично-дорогими, но нейтрально-бездушными подарками. Неловкая забота.       Конечно же, Феликс в футболке, размалёванной попугаями и пальмами, рискует утонуть, но пляжные шорты на резинке, с этим повезло. Фартук валяется на полу, но больше не понадобится. Да и какая разница? Можно же просто побыть… обычным?       Чудеса, похоже, продолжаются — у Чанбина получилось убрать продукты со стола, причём даже сносно, теперь почти чисто, если не обращать внимания на разлитое масло и рассыпанную по полу муку.       — Ешь.       Чанбин не спрашивает его желания, всучивая в руки аляповатую керамическую кружку. Феликс отхлёбывает сильно разбавленную минеральной водой кровь и понимает, что и пить хотел, и слегка проголодался. Так привык не прислушиваться к собственным желаниям, что почти пугается того, какое чувство покоя вызывают у него объятья Чанбина.       Он снова позади и хочет завязать разговор:       — Ёнбоки, я думаю, может быть мы…       — Я согласен, — Феликс прерывает неловкие попытки объясниться. — Давай попробуем. Снова.       — А Минхо, он… не подумай, я не боюсь, — поспешно добавляет Чанбин. — Просто хочу знать, какие у вас теперь… отношения.       — Обречённые, — Феликс выдыхает вслух мысль, которая давно крутилась на языке. — Ты должен понимать, что… мы всё равно должны видеться.       — Часто?       — Так редко, как сможем, — решительно отвечает Феликс.       Понимая, что хочет, чтобы это было правдой. За окном птица перепархивает с ветки на ветку. Свиристит. Спокойного времени осталось так мало. И его больше не хочется тратить на тупиковые пути.       — Я много думал, — Чанбин неожиданно перескакивает на другую тему. — О нас. Вместе. Я не был серьёзен, но сейчас…       Запинается, замолкнув, но Феликс его не перебивает. Ставит опустевшую кружку на подоконник и осторожно разминает Чанбину предплечья, пока он обнимает и не сопротивляется. Чувствует, как под кожей бежит кровь и перекатываются натруженные мышцы. И это успокаивает.       — Но как только у вашего Хвана появился соуймейт… нашими усилиями, а волкодав влюбился, как школьник, то я подумал… что не стоит искать лёгких путей и чего-то ждать. А тебе я могу доверить…       Снова замолкает, но тут уже Феликс помогает ему высказаться:       — …доверить себя. И то, что тебе нравится. Но не только мне, да?       — Прости, — Чанбин произносит тихо, но серьёзно. — Всё это только мои собственные загоны. Какие-то дурацкие представления в голове. С тобой это казалось… неправильным. Как слабость, как помутнение. Но желания иногда сильнее чувств. А Ким не из тех, кто болтает. Я о способностях его дара вообще не знал! И о том, на что он на самом деле может решиться!       — Не переводи тему, — Феликс хочет самому себе казаться раздражённым, но убедительно накрутить себя не получается. — Вы трахались — факт. Вы перестали трахаться — тоже факт. И я не думаю, что в ближайшее время продолжите.       — И думать об этом не собираюсь, — Чанбин поводит плечами, как будто поёживается, ткани футболок шуршат. — А в сторону новичка даже смотреть теперь страшно. От этого же нельзя защититься, Ёнбоки.       Феликс смутно представляет, о чём тот говорит и что до этого пытался втолковать Минхо. Похоже, у Сынмина есть какая-то способность изменять восприятие реальности для вампиров. А если ты веришь в происходящее, не так уж и важно, настоящее оно или нет. Психика может пострадать точно так же.       — Тебя останавливает только страх?       — Не пытайся разозлиться, — миролюбиво просит его Чанбин. — Я могу ещё много раз попросить у тебя прощения, но ты же уже меня простил?       — Я и не обижался, — привирает Феликс. — У нас были… странные отношения. А сейчас?       — Не хочу, чтобы всё было, как раньше. Хочу, чтобы иначе. Не знаю, как. Но иначе. Лучше. Себя я принял, и тебе я доверяю. Можешь и рассказать кому-то. Мне плевать. Уже.       — Разве что я захочу, чтобы кто-то умер от зависти. Счастье любит тишину, Бини.       Феликс откидывает голову назад и чмокает Чанбина в щёку. У них получилось поговорить, но хочется всё-таки и в глаза ему посмотреть.       — А ты счастлив?       Чанбин разжимает объятья, но теперь берёт ладонь Феликса в свои и ждёт ответа. У Феликса его нет. Он опять не так понял, что пытался сказать ему Хан тогда, в торговом центре. И наоборот, слишком хорошо запомнил то, что Чанбин хотел забыть. О нём и о их отношениях? Останься Джисон здоровым, обернулось бы всё так, как сейчас? Чувства снова смешанные, тревога разрастается, но это его личные проблемы. И он слишком много думает. А для этого ещё будет куча времени. Менее важного и одинокого. Когда… всё закончится. И начнётся.       — Да.       Произнеся это, Феликс не чувствует гадливости, которая обычно сопровождает ложь. Может быть, он просто сам не позволяет счастью быть правдой?       И Чанбин не чувствует фальши — трогательно улыбается. Быстро, словно стесняясь, но счастливо. Но его тоже беспокоит гнетущая неизвестность. Вынимает из кармана телефон, пролистывает чаты, но качает головой:       — Пока от Минхо ничего.       — Не хуже — уже хорошо.       Феликс придвигает стул к столу и садиться. Накатывает слабость, несмотря на то, что поел. Похоже, нервная. Снова переживания за других, от которых нельзя мгновенно взять и отучить себя. Но можно отвлечь.       — Ты Джисона лучше меня знаешь…       — Не скажи, — хмыкнув, Чанбин перебивает. — В отличие от тебя, я с ним не трахался.       Феликс пытается не выдать то, что знает. Собирался. В рамках "помощи и лечения", но что это меняет? Минхо тоже был в чём-то прав, Джисон не помогал. Только всё усложнял.       — Ты спал с моим заместителем, я — с твоим. Один-один. Ничья.       — Умеешь ты словом укусить, Ёнбоки, — Чанбин потирает голову, ероша мокрые пряди. — Но что спросить хотел?       — Что у Джисона к Минхо?       — Ты знаешь… сложно.       Чанбин тоже пододвигает стул и садится, собираясь с мыслями, но честно пытается объяснить вполне очевидные Феликсу вещи:       — Его дар… который, надеюсь, к нему не вернётся, так вот, из-за него вообще не понятно, что он чувствует. Но с Минхо… мне казалось, как-то по-другому. Он мало говорил о нём, но иногда упоминал… как сказать… Не так, как он говорил про тебя, например, или любого другого вампира. Не уловить, но иначе. Но раз ты поднял эту тему, я тоже у тебя спрошу, а у Минхо что было?       — Я тебе примерно так же отвечу — без понятия, — отзывается Феликс. — Но я не смог понять, кого из нас он к кому ревновал. И что он нравится Джисону — точно знал.       Чанбин некоторое время молчит, рассматривая разводы древесины досок стола. Феликс не отвлекает его от мыслей — с несколькими задачами сразу Чанбин справляется плохо, зато на одной сосредотачивается полностью. И продуктивно, в конце концов выдаёт неожиданную фактом своей самоочевидности мысль:       — Тоже пробует быть счастливым без соулмейта?       — Да, — соглашается Феликс. — Умножая на ноль все наши усилия в их поиске и подборе. Да и чёрт с ними, пусть всё и дальше идёт, как шло. Или катится.       — Не узнаю тебя, но мне нравится новый «ты», — Чанбин улыбается и вновь тянется к руке Феликса, накрывает его пальцы ладонью, поглаживает. — Я тоже очень счастлив. Ты не спрашивал, но я всё равно говорю.       Феликс не удерживается и улыбается в ответ, ловит взгляд Чанбина. Это усмиряет тревогу. Им никто и никогда не сможет навредить. Не самому быстрому вампиру и не ему, владеющему телекинезом! Которым он, кстати, прибирает кружки в мойку и складывая грязное полотенце на конторке.       — Вот к этим твоим фокусам я так и не привык, — Чанбин почти смеётся. — Хорошо, что это не мой дар — полностью бы обленился. А так приходится бегать, разминаться. Кстати, хочешь со мной?       — Сейчас? — удивляется Феликс.       — Да. На море. Побежим медленнее, раздеваться не будем, если хочешь.       — Хочу, — Феликс чувствует, как быстро колотится его сердце, боясь поверить.       — Отлично, детишки с печеньками подождут. Я знаю безлюдный скалистый пляж. А когда побежим — будем за секунду с берега меньше чайки на волне.       — Доверяю тебе. Но давай всё-таки в одежде. И… помедленнее.       — А вот я тебя об этом не просил, — хитро улыбается Чанбин. — Хотя трахал ты меня… жестковато.       — Тебе понравилось, — безмятежно пожимает плечами Феликс.       — Но насчёт укусов мог бы и предупредить. Я не против, особенно если это тебя заводит. Отношения же так и строят?       — Примерно, — Феликс покачивает рукой в воздухе.       — Тогда — будем считать, что идём на свидание. Бежим.       Входная дверь ещё полностью открыться не успела, как Чанбин подхватывает Феликса на руки, и он тут же жалеет, что не разделся — одежда влипает в тело как приклеившись, впиваясь резинками и швами, дышать совершенно невозможно, а что-то рассмотреть уж тем более. Но Чанбин послушался — по воде бежит гораздо медленнее. Относительно — дышать можно, но судорожно и через раз, а встречный ветер оглушает. Но уже можно отличить, где небо, а где море. И каждое мгновение купаться в мириадах крошечных, как туман, солёных брызг. Чувствовать скорость и… покой. Уверенность. Чанбин не выпустит из рук, не позволит упасть… ну, только им обоим вместе.       Феликс не сразу понимает, что произошло, только вынырнув, отфыркиваясь от воды и протирая глаза. Чанбин держится на воде рядом, слегка беспомощно перебирая руками и признаётся:       — На тебя посмотрел. А ты такой красивый… и улыбался. Я сбился с шага.       Феликсу хочется заорать от того, как эти слова отзываются в его груди, разливаясь с ударами сердца по телу, но вместо этого он ворчит:       — И что мы теперь, и где?       — В море. Не посередине, — Чанбин беспомощно осматривается. — Но очень далеко. Я терпеть не могу плавать, и никогда не пробовал так использовать дар. Впечатаюсь головой в дно, уверен. И тебя утоплю.       — А просто вплавь мы будем дня три болтаться, голодные, злые и усталые, — Феликс осматривается. — Ладно, есть идея. У тебя же дар быстро активируется?       — Да, настраиваюсь моментально. Но ты же не сможешь меня вытащить из воды телекинезом.       — Держись за джинсы крепче, Бини. Их-то я вытащить смогу. Но не надолго.       Феликс сосредотачивается, представляя себе очертания бёдер Чанбина под водой. Очень привлекательные очертания. А уж зад…       Рывок телекинезом, кажется, совпадает с рывком его самого из воды — вообще глаза не открыть, вот теперь Чанбин бежит быстро. Борясь с головокружением, Феликс открывает глаза и обнаруживает себя уже лежащим на шезлонге на палубе.       Чанбин лежит рядом точно так же, уже поправляя на носу солнечные очки и протягивая руку к коктейлям на столике. И предвосхищает его вопросы:       — Я наткнулся тут на лайнер. У нас круиз.       — Но мы тут не одни?       — Кончено, Ёнбоки, не одни. Полный корабль живых расслабленных вкусненьких доноров. Шведский стол. За вещами и мобильниками потом сбегаю, оплачу нам это «всё включено», не сомневайся.       Феликс улыбается, закрывая глаза и откидываясь на шезлонге. Принимая правила игры и начиная привыкать к тому, что у его нового… парня невероятные сверхспособности. Он свои ему как-нибудь тоже продемонстрирует. Во всей красе. Протягивает руку и по памяти притягивает стакан с коктейлем. Получается. И поуправлять чем-то, что было так близко к живому существу, например, одеждой, сегодня впервые получилось, пусть и на мгновение. Яхту отправить в путешествие по небу, конечно, не получится — и не стоит так сильно нарушать секретность своего существования. Но первая же неуместная и кринжовая шутка от Чанбина — и Феликс попробует выяснить, существует ли шезлонг-самолёт.