Влюбилась...

На приёме по случаю презентации новой коллекции «Дома Баронессы» ожидалось большое количество людей. Эстелле появиться на таком мероприятии было впервые. Она крайне нервничала, до этого ни один из дизайнеров дома, кроме баронессы, не присутствовал среди гостей. Обычно дизайнеры были по ту сторону кулис: помогали моделям готовится к показу. Было интересно наблюдать за всеми стадиями подготовки приёма: от финальной примерки до подиумного прогона моделей. Эстелла с увлечением следила за тем, как дотошно баронесса проверяла всё: от меню до оформления внешнего вида зала, где предполагалось шоу. На нынешний выход баронесса подготовила просто сумасшедшее по красоте платье. Великолепие чистого золота. Тема коллекции — «Золотая осень». Все платья коллекции содержали в какой-то степени элементы золотого декора. Эстелла явилась на показ как всегда в чёрном, но на этот раз базовый цвет был разбавлен золочёным железным галстуком и золотыми цепями вокруг юбки. Наряд был предварительно представлен и одобрен баронессой, которая не смогла не отпустить по поводу него шутки: — Прекрасно будешь смотреться рядом с моими собаками, тоже в железном ошейнике и с цепями. До появления первых гостей оставалось меньше часа, когда баронесса спустилась вниз, уже облаченная в своё великолепие. Эстелла робко стояла в углу. Она не совсем понимала, то ли ей радоваться, то ли грустить. С одной стороны ей сделали невероятный подарок, но с другой ущемленное чувство свободы ныло. С одной стороны она была успешным дизайнером одного из престижнейших домов моды, что было уже очень круто, а с другой ей не хотелось быть рядовым безликим дизайнером, она чувствовала в себе силы для сольного полёта. Стиль баронессы — стиль высокой помпезной величественной моды пятидесятых безнадёжно устарел. Да, это выглядело круто, но улицы Лондона давно жили надсадным криком панк-рока, а Эстелла, как часть улиц, как их одинокий голос, не могла вынести этого фарса золота и кружев, фарса ложных глянцевых улыбок, обещающих какую-то нереально счастливую жизнь. Этой счастливой жизни не было. Вот она сама сиятельность, само воплощение глянцевого счастья идёт по парадной лестнице. Глаза уставшие, злые. Снова нихрена не ела, чтобы втиснуться в корсет в котором нормально даже на стул сесть не могла. Если бы Эстелле вздумалось хоть когда-нибудь подтрунить над баронессой, то она бы подарила ей огурец на золотой подложке в бархатной коробке, как символ столь блистательной жизни, полной условностей и ограничений. А вчера по всему было видно, что баронесса всю ночь пробухала. Эстеллу, выросшую среди алкашей и бродяг, было сложно провести на этот счёт. И как бы леди Хеллман не красилась и не душилась, её лицо говорило само за себя. Единственное, чего нестерпимо хотелось Эстелле, это сорвать с баронессы её обманчивый роскошный наряд. Эстелла мечтала хоть однажды увидеть её настоящее лицо без тройного слоя косметики, услышать подлинный запах кожи, а не морщится от ударной дозы парфюма. Эстелла не понимала, почему она так злилась, почему так хотела быть ближе к оголенному телу Хеллман. Что её так смущало в образе владычицы модного престола? Искусственность? Счастье на продажу и при этом отсутствие как такового счастья? Ну не может же быть счастьем постоянная гонка на рынке продаж? Да и её светские выходы — счастье ли? Эстелла очень хорошо запомнила то выражение лица, которое было у Хеллман за секунду до выхода к гостям, когда она в самый первый раз сопровождала её. Яростно-ненавистное, а потом лучезарная улыбка. Сегодня Эстелла собиралась смотреть вовсе не на наряды и то, как примут или не примут её дизайнерский прорыв. Ей было интересно смотреть на баронессу, на то, появится ли в её глазах искреннее счастье. Эстелле казалось, что баронесса была счастлива лишь однажды, когда увидела её платье готовым. И это был подлинный восторг от красоты, а не алчный взгляд дельца, который уже подсчитывал в уме прибыль от продажи удачной вещицы. Баронесса нервничала, но об этом знали только те, кто каждый день был с ней по ту сторону шоу. Они просто уже умели читать её настроение, поэтому при приближении леди тактично прятались. Для прочих Хеллман бы показалась надменной, спокойной, невозмутимой особой, только и помешанной, что на собственной внешности. Баронесса нервничала сегодня только по одному поводу — как она смогла допустить в отношении Миллер такую слабость? Совершенно неизвестно, как поведёт себя эта самоуверенная засранка. За день до приёма кутюрье дала ей более чем чёткие указания по поведению и стилю в одежде. В общем это выражалось одной фразой: «как можно незаметнее». Когда Эстелла предстала пред ясны очи Хеллман, то у последней чуть не случился сердечный приступ. — Это, по-твоему, как можно незаметнее? — спросила она с перекошенным лицом. — А что? — Быстро смывать этот боевой раскрас лондонской проститутки. Ох, я ещё, похоже, раз пятнадцать пожалею, что ты здесь, — зашипела она на неё. Эстелла убежала в туалет. Баронесса нервно вздохнула, снова проклиная себя за отступление от правил. Вот уже и результаты подоспели. Ни один дизайнер не стоит того, чтобы так перед ним расшаркиваться. Эта же — исключение. Особое исключение. Какая-то секундная слабость или интуиция, что девочку следовало удерживать рядом с собой. А может не интуиция, а именно желание пойти навстречу или желание удержать? Что-то в ней ощущалось как… Близкое? В чём-то была брешь. Баронесса пока не понимала, где именно находилась эта брешь. Неужели возраст? Да, её дочери могло бы быть столько же лет. Нет. Слишком печальные воспоминания, как и воспоминания о себе самой в тридцать четыре, когда она точно такая же талантливая, без образования, но амбициозная до одури, пришла покорять мир. Да, собственно, и пьянство накануне показа — вещь недопустимая, но это было надсадным внутренним требованием заглушить образы в голове, заглушить нарождающуюся привязанность. И как бы «весело» не проходили баталии с Джоном — и это тоже была просто защитная реакция. Её защита от самой себя и собственных ошибок — домашний алкоголизм и обычный приевшийся секс с проверенным партнёром. Но лучше осточертевший камердинер, хотя у него, надо сказать, до сих пор выходило неплохо, чем очередное «Господи, прости» и «Джон, нам снова надо разобраться в одном пикантном деле». Джон, Джон. Незаменимый Джон. Её личные домашние тапочки, старые и стоптанные, которые не выкинешь потому, что именно они надеваются после приёмов на уставшие больные, утомленные высокой красивой шпилькой ноги. Джон, Джон, молчаливый Джон, прежде всего пассивный соучастник убийства её мужа. Да, он знал, он не осуждал, он даже понимал, скорее всего жалел, теперь, правда, больше действовал на нервы. Единственное, чего он не принял, так это того, что она была жуткой собственницей. Когда она узнала о его романе с горничной, то запретила ему личную жизнь вообще, заставив подписать контракт с самыми странными условиями. Да, она не считала зазорным иметь кучу романов на стороне и даже обсуждать их с ним, но не могла простить вольности ему. Может она ждала, что он хоть когда-нибудь взорвётся, трахнет её грубо, привязав к кровати, покажет своё я, истинность мужской натуры, но она знала, что он так никогда не сделает. Вечно сдержанный Джон. Вечно бесящий своей сдержанностью Джон. Впрочем, довольно о Джоне. Что-то эта красотка с дивным мейком уже порядком засиделась в уборной. В туалете для гостей Эстелла стояла перед раковиной и не то смывала, не то размазывала по лицу разводы краски. Вид у девушки был странным. Она не производила собой впечатления слабой натуры, но сейчас словно была таковой. Баронесса встала в дверях и бросила немного обеспокоенный взгляд на модельера. — Что ты делаешь? — спросила она не то с возмущением, не то с разочарованием, не то с сожалением. — Ох, — только и выдохнула она, понимая, что все визажисты сейчас были заняты, а первые гости уже вот-вот должны были подойти. Взяв в руки салфетки, баронесса деловито и грубо развернула к себе девушку и начала стирать с её лица остатки макияжа. Эстелла не сопротивлялась, напротив, была похожа на безвольную куклу. Быстро закончив с очисткой лица, баронесса взяла за плечи и встряхнула Эстеллу. — Соберись, — сказала она ей. Эстелла в этот момент словно забыла, как нужно дышать. Почувствовав на себе прикосновения рук, она словно впала в какую-то странную эйфорию. Обычный злой сосредоточенный взгляд Хеллман вызвал в ней странное желание, которое она решила исполнить, понимая, что баронесса вряд ли простит ей и её сегодняшний прикид, и её действия. Эстелла быстро подалась вперёд и поцеловала Хеллман в губы. Баронесса тотчас отстранилась и замерла. Весь её вид выражал крайнее возмущение и растерянность. Эстелла уже было дело подумала, что её светлость сейчас или влепит ей пощёчину, или окатит сногсшибательной фразой, но ни того, ни другого не произошло. Баронесса просто посмотрела в глаза Миллер ещё раз внимательно, словно до этого никогда не видела эту девушку, и, взметнув полами эффектного наряда, вышла в зал. Эстелла так и осталась стоять у раковины. Что это сейчас было?