Влюбилась...

— Куда уходишь? — В отставку. — Ты шутишь? — Ничуть. Когда дизайнеры исчерпывают свои возможности им надо уходить и давать дорогу другим. — А ты уже знаешь, кого оставить после себя? — Да. — Неужели её? — ахнула в предположении Нонель. — Нет. Ты же сразу поняла, Миллер не для «Дома Баронессы». Она ему самый яростный противник, который всегда будет держать дом в тонусе и форме, при этом не конкурируя за покупателя. — Так кто же это, не томи! — Ты его не знаешь. Его никто не знает… как дизайнера. Я буду готовить его стать новым главой дома. Я не уйду в том смысле, что насовсем. Я буду курировать, направлять, возглавлю совет директоров. Так будет лучше, чтобы мой уход не влиял на положение модного дома. — Твой уход связан с тем, что ты влюбилась? — И да, и нет. Уход неизбежен рано или поздно, а луче всего вовремя. Но любовь открыла мне глаза на то, что, подчинив всю свою жизнь бизнесу, я целенаправленно убивала себя. Я столько раз говорила самой себе, что люблю только себя, и заставила всех проверить, что в этом мире озабоченна лишь собой: как выгляжу, как питаюсь, достаточно ли эффектна на людях, хорошо ли провожу досуг, достаточно ли мягкая и удобная в моей спальне кровать. Комфорт престарелой эгоистки, чья жизнь стала скорее вспоминанием, отблеском, едва тлеющем на потухшем костре бурной жизни. Лишь работа, что держит на плаву. Я иногда задаюсь вопросом, а зачем вообще живут люди? Матери для детей, жены для мужей. А я для кого? — Для людей, для истории. — Господь с тобой, Нонель. Память людей настолько коротка, что едва ты не приносишь им пользы, тебя забудут тотчас. Для истории. Это смешно. Войду в архив модельеров как представитель золотых пятидесятых, если повезет просто останется бренд, хотя предположить, что под ним будут продавать в будущем такая себе задача. Вот я и не понимаю для кого, для чего живу. Для того чтобы одеть пару тройку богатых людей? Чтобы обо мне говорил Лондон, пока я интересна Лондону? Нонель пожала плечами. — Это сложный вопрос, Ванесса. Его каждый себе задаёт с разной степенью глубины и частоты. Я тоже думаю, а кто я, а зачем всё это? Развелась с мужем-алкоголиком, одна вырастила двоих детей. Для кого я такая строгая и упрямая? Зачем мне все эти шишки, зачем пру как тягловая лошадь? Куда гонюсь, зачем мне столько ответственности? Я вообще похоронила то, что называется личной жизнью и довольно давно. Я не вдохновляю мужчин, Ванесса. А если ко мне и липнут, то что-то наподобие Джеймса — бесхребетное нечто в поисках сильного женского плеча, ну или глубоко женатые личности. На этих словах женщины переглянулись и расхохотались. — Ой, да, — Ванесса вздохнула глубоко и отправила окурок в долгий полёт до урны.

***

По прибытию в поместье баронесса уловила на лице Миллер злобное разочарование. Ещё утром за завтраком её светлость осведомилась у Джона о том, не приходила ли Миллер в обход запрета на посещение к её спальне. Ответ, увы, был утвердительный. Эстелла смотрела на баронессу, ловила каждое слово, исполняла рабочие поручения, понимая, что с удовольствием, достойным мазохиста, играет в очередную игру её светлости. Бесконечная подготовка к светскому мероприятию выматывала силы физические и душевные. Ночью её светлость закрывается у себя в спальне, утром мчится по делам, в обед появляется строгая и недоступная, манящая, держащая при себе, при близости тела, и одновременно так далеко. И снова надо ждать, когда баронессе захочется. Когда она сочтёт нужным уделить внимание. — Бесит, — про себя думала Эстелла, с улыбкой подавая кофе. — Бесится, — про себя думала Ванеса, принимая кофе. Впрочем, бесилась не только Эстелла. Кое у кого нервы были потвёрже, но и предел закипания уже на подходе. Джон всё прекрасно понимал. Он до конца не верил. Он всегда считал эксцентричные обещания её светлости шуткой. Но шутка ли связаться с двумя молодыми людьми обоих полов на глазах у постоянного, пусть и лишённого права голоса? Чтобы было как можно меньше косых взглядов, баронесса всех развела по замку так, что ни Джон, ни Эстелла не могли пересекаться ни друг с другом, ни с ней. Джеффри от греха подальше она отпустила. У неё был его домашний, этого было вполне достаточно, чтобы созвониться и договориться вне этих стен. Когда Холланд развернулся, чтобы уйти, Линовски мечтательно посмотрел ему вслед: — Savez-vous que votre secrétaire voit quelqu'un du château? Et ce n'est pas une femme. — La vie privée de mes employés ne me concerne pas, tant qu'ils n'enfreignent pas la discipline, — ответила баронесса бесцветным голосом. Покои герцогини Уиндермир и виконтессы Анны Азмонд баронесса проверяла лично. Экзальтированные и капризные особы могли поднять шум из-за всего, вплоть до не на том месте поставленной вазы. Ванесса лишний раз запрещала себе думать о приёме как о событии прошедшем. Раз в год это надо пережить. Всю родню, всех знакомых, всех высших и особо знатных. Ванесса давно уже не то чтобы боялась этих приёмов, она примерно знала реакцию. Она банально устала делать год от года всё лучше и лучше, перепрыгивая себя на голову выше. Три дня развлечений для пресытившейся толпы. Легче было подготовить пять показов. Проверив все ли подушки были на месте, вся ли пыль безукоризненно убрана, леди Хеллман встала в коридоре, уперев правую в бок, а левой взявшись за голову, словно та собиралась ускакать и жить отдельной комфортной ненапряжной жизнью. — А я думала, что богатым живётся куда как проще, — раздался тихий голос за спиной. — Ты что здесь делаешь, я же тебя в большой зал отправила? — спросила баронесса не оборачиваясь. — Мы уже закончили. Решила прийти сюда. — Почему сюда? — Там, — Эстелла ткнула пальцем, хотя баронесса и не видела этого жеста, но понять куда указывала Миллер ей не составило труда. — Детская. Что же всё-таки случилось с дочерью Ванессы Хеллман? Баронесса обернулась. Эстелла сидела на ступеньках застланных ковром, поэтому шагов не было слышно. На какое-то время задумавшись и состроив гримасу, Ванесса прислонилась спиной к стене так, чтобы видеть дверь, которая вела в так и несостоявшуюся детскую. — Это до сих пор страшно рассказывать, — тихо ответила Хеллман, глядя на кончики туфель. — Я всё думаю, почему тебя так заботит эта история? — Честность на честность. Я рассказала свою, теперь жду вашу. — Я не обещала быть с тобой искренней, — ответила баронесса довольно сухо. — Так будьте хотя бы с собой, — грустно улыбнулась Эстелла. — Зачем я вам? — Хочешь услышать какую-то ошеломительную историю? Нет, моя дорогая. Ты мне никого не напоминаешь, нет у меня по поводу тебя комплексов. Я просто женщина, потерявшая ребёнка, молодость и умение творить. — А я думаю, вы скучаете. — По чему? — По настоящему, по любви. Вот ответ, почему я здесь, а не на улице. — Может быть, — баронесса улыбнулась. — Пойдём отсюда, мне здесь невыносимо грустно, — но едва её светлость сделала шаг, как рядом с ней оказалась Миллер. Она дотронулась холодными пальцами до щёк леди, нежно поглаживая, спускаясь к шее левой, а правой поднимаясь к волосам. В животе моментально зажгло. Захотелось плакать. Ванесса попыталась увернуться, но Миллер развернула её лицо на себя, подарив поцелуй, переполненный нежностью. В какой-то комнате тёмной и пыльной, лишь бы не видели горничные и камеры, задыхаясь от страсти, сползая на пол, не веря в реальность происходящего, скрываясь от всех в своём же доме Ванесса фон Хеллман целовала и принимала поцелуи от девушки. Это была короткая прелюдия, быстренький перепих, как сказали бы на молодежном жаргоне. Скорее обещание жаркой ночи, чем краткое удовлетворение. Ванесса уже не находила пошлым лежать с расстёгнутым верхом, ощущая возбужденными сосками холод воздуха и мокрость языка. Ей это приносило ощущение свободы. Быстро одевшись и почему-то виновато переглянувшись, они расстались в коридоре, словно и не пересекались. На ужине Жюль шутил, Джон молчал, Эстелла тихой тенью стояла у столовой, пытаясь понять, что же она всё-таки хочет. Леди то и дело вскидывала на дворецкого матовые взгляды, словно между ними пробежала кошка. После ужина леди тихонько позвала дворецкого в каминный зал. — Джон, ты мне явно что-то хочешь сказать, — произнесла Ванесса сжатыми губами, напряжённо глядя совершенно в другую от дворецкого сторону. — Только то, что дела с подготовкой к приёму идут строго по графику. Ванесса вскинула пронзительный взгляд в невозмутимое лицо с тонкими и при этом мужественными чертами. — Да, Джон, у меня теперь любовник и любовница. Ну что доволен? Хватит трепать мне нервы своим глубокомысленным молчанием. — Вы ждёте, что я буду ревновать? — Ой, — тяжело выдохнула Ванесса, — снова мы с тобой на вы. Иногда мне кажется, что ты мне друг, но это только кажется. Никогда не знаешь, как человек поведёт себя. Я знаю одно, что при всём этом ты бы желал оставаться единственным, как бы паскудно это не звучало. Джон молчал. Лишь желваки ходили на его лице из стороны в сторону. В остальном красивое благородное лицо с тонкими чертами, так странно смотрящееся на атлетическом теле, завершающееся совершенно неподходящим ему бойцовым грубым взглядом было нечитаемо. Джон, который всё терпел, всегда слушался, не перечил. Если бы баронесса сейчас сказала ему: «Джон, возьми меня здесь и сейчас», — он бы не моргнув глазом, сделал это. Но если бы она сказала: «Джон, поцелуй меня», — то вот тут бы он замялся. Такова была его натура. Он никогда не сделает то, что хочет больше всего, потому что это табу, потому что это привычка, выработанная за пять лет во истину невозможных отношений.