***
Эстелла стояла перед гротом, не решаясь в него войти. Ебанутый отец, ебанутая родня. Понятно теперь откуда и у неё была эта может и довольно не слабая ебанутость. Круэлла. Жестокая. Жёсткая. Волевая. Мёртвая. Холодная. Так отчаянно вырывающаяся, отчаянно отвоёвывающая место под солнцем. Одержимость баронессой. Неужели следствие проклятия? Блять, что за мысли? Теперь она тоже верит в эту чушь? А с другой стороны — вот реальное доказательство. Что, мало? Хоть сто лет смотри и верти в руках — не знаю, не моё, не было? Сложно верить, сложно, даже когда есть неопровержимые факты. Что же делать? Во всяком случае точно выяснить всё до самого конца. Ведь картина так и не была собрана. Кто такая Кэтрин? Внезапно ключевой персонаж этой дьявольской истории? Простая служанка? Спасительница? Чей-то сообщник? Эстелла крутила в руке кольцо в форме чёрной розы. Слишком большое, чтобы носить на тонких пальцах. Журналы… В доме из далёкого и словно нереального детства всегда были журналы по моде. Кэтрин шила. Шила не ахти как — заказы были не на изысканную одежду — на почин, на покрывала с пододеяльниками, на разную мелочовку. Но журналы о прекрасной и возвышенной жизни в свете софитов были всегда, чаще не новые, с третьих рук, но были. Зачем — этот вопрос только теперь повис в голове. Эстелла только сейчас поняла, что баронессы всегда в её жизни было много, очень много. Эмблема модного дома мелькала так часто, что стала восприниматься чем-то само собой разумеющимся как вода или небо. И поэтому, приехав в Лондон, первым делом не к дворцу или на площадь, не к башне, а к вывеске «БХ» — баронесса Хеллман. Неужели журналы специально? Следила за жизнью? Ждала момента? Готовила к встрече? В качестве кого? Ореол почти что святой любящей матери кисло сполз и развалился ко всем чертям. Мало того, что предала — умерла, так ещё и не мать. А может героиня? Может уехала, чтобы спрятать, чтобы не участвовать в грязной игре? Теперь всё может быть. Сбылось такое, во что вообще поверить невозможно. Джаспер увёз её из особняка уже к рассвету на машине, которую подогнал Хорас. Всё же милые у неё приятели. Баронесса отдала всё: кольцо, письмо, свидетельство. На время надо было разъехаться прочь, чтобы обдумать, пережить, пересилить. Рядом было как-то чудовищно омерзительно, смущающе, невозможно глаза в глаза. Да и привычнее плакаться в знакомую жилетку. Джаспер, по приезде домой, обнял. Несмотря на открытые окна жутко разило бензином. — Не, это дело окончательно испорчено, — оглядев пространство, сказала Эстелла. Да и не хотелось тут находиться. Сломанный стул — живописно напоминающий о недавней трагедии. А она ведь бы её подожгла — старая ведьма. Какой красивый и подлый ход. Спалить всё и дать выбор. Хочешь, выбирайся и живи с тем, что ты всё провалила, хочешь, сгорай вместе и становись легендой. Эстелла пнула ногой остатки стула. — Поехали, тут делать нечего. — А что платья? — внезапно спросил Хорас, словно только очухался. — А что им будет, — через плечо бросила Эстелла, идя к лифту. — Удастся, сделаем перфоманс, продадим как часть уникальной коллекции с пикантной историей и незабываемым ароматом приключений. Хаха! — девушка заливисто рассмеялась, и парни переглянулись меж собой. Даже манера двигаться была другой. Другой голос, другая мимика. Словно Эстелла ушла, не пережила истории, осталась где-то в недрах, а рядом с ними стояла разящая холодом и беспощадностью Круэлла. Просто маска! Ведь маска же? Да, Эстелла была дерзкой и смелой когда надо. Но… — Куда мы? — спросил Джаспер. — Куда-нибудь, — ответила Эстелла, улыбаясь вальяжно и влажно, искривившись в странной позе. — Поедем кутить. Я намерена напиться так, чтобы из ушей лилось.***
Ванесса сидела, раскачиваясь вперёд и назад. Голова казалась слишком большой, а тело словно несущественным. Единственный выход… привести себя в порядок и как ни в чём не бывало выйти на работу. Директора магазинов, маркетологи, адвокаты, полиция, журналисты. На всё железный взгляд в роговой оправе, сжатые узкой линией губы в красной помаде. Грозная шпилька и возвышающая чалма, стук массивных серёжек. Яркая спесь золота в противовес спокойному глубокому насыщенно серому. Всё в деловом стиле, безукоризненно и выверено. Все боятся, лебезят, падают ниц, тайно выходят посмотреть, стараясь не попасть на глаза, тихо и завистливо обсуждают. Пусть. То что надо. И только одна деталь мимо, но острый взгляд слишком придирчивых и въедливых глаз всё видит. Слишком много аксессуаров на руки. Блуза с длинными узкими манжетами, поверх браслеты. Джеффри долго не приглядывался. Ему несложно было понять. Он искренне восхищался выдержкой. Но взгляд, словно пустой. Точнее не пустой, пустота как спутник, как эхо или шлейф. Да, баронесса была злой, надменной и великолепной, как обычно. Мастерски ворочала дела. Как всегда, словно ничего не было — новые заказы, новая подготовка к новому событию. Цех никогда не спит, никогда не останавливается. И уже ближе к первому часу ночи, проведя на ногах без малого двенадцать часов, фон Хеллман наконец-то упала в кресло, устало подперев руками голову. Джеффри так и стоял в дверях кабинета, не понимая, что ему делать. Ему не сказали уйти, но Ванесса словно не видела его. Она стянула чалму и с шумом бросила её на стол. Затем, без сил дотянувшись до бутылки с виски, налила себе стакан и медленно выпила. — Джеффри, — ошеломлённо произнесла она, — Я икона стиля, я влюбила в себя всех, но вот чудовищный парадокс, я внутри очень несчастный человек. — Э, — не сразу нашёлся что ответить он. — Хотите я отвезу вас домой? Ванесса поморщилась и закурила. — Подойди. Джеффри оказался рядом. — Нет. Сегодня я ночую в доме мод. — Хорошо, — ответил Холланд со всей присущей ему деловитой серьёзностью. — Позвонить в особняк, предупредить? Ванесса устало кивнула, отвалилась в кресле и выдохнула клуб дыма, толи не в силах говорить, толи не зная что сказать. — Мне остаться? — вежливо и тихо спросил Джеффри. Ванесса промолчала. Она встала и вышла из кабинета. В ателье было пусто. Горели лишь настенные бра. Свет настольных ламп из стеклянного кабинета падал квадратными бликами на пустые рабочие места. Ванесса спустилась по лестнице, подошла к закроечному столу. Провела рукой по его поверхности, прошлась пальцами по разбросанным инструментами. Вдохнула такой родной и спокойный запах мастерской. Отутюженные ткани, запах металла и мела. И что-то ещё. Словно свежевыстиранные простыни, что высохли на ветру. Добрый и ласковый запах из детства. Дом мод был оборудован так, что в нём можно было жить. Своя кухня, отдельная комната для сна. Их к слову на весь дом мод приходилось четыре. Одна для фон Хеллман, одна для главного закройщика. Одна для охраны. Одна для тех, кто работал в покрасочном. А в целом передохнуть можно было и на складе. Ванесса знала, что работники иногда кемарили там, на тюках с тканями. Джеффри беспомощно стоял и смотрел за немым одиноким сумасшествием баронессы. Никому никогда она не говорила о том, что происходит у неё на душе. Метания, неудачи, стремления, обычные человеческие чувства. Для всех она была роботом. Вечной Хеллман в блистательном наряде, всегда безупречная. Всегда непобедимая. Словно проклятая быть лучшей, словно замороженная в своей славе. Но Джеффри знал, что ей нужно было тепло, что не живут люди, как продукты в холодильнике. Она не бриллиант, чтобы сверкать вечно и быть самой прочной. Но что есть алмаз как не камень, сформировавшийся под давлением? Что есть бриллиант, как не алмаз, от которого отрезали всё лишнее? Немыслимое давление и безжалостное отсечение всего лишнего в обретении идеала — в этом была вся Хеллман. Это был негласный девиз её модного дома. Но люди ни бриллианты, ни алмазы, они люди живые, с резервом сил и возможностей. Джеффри беспомощно и смущённо наблюдал, как истощаются последние капли с лица любимой женщины, обожаемой музы, может даже друга, но прежде всего начальницы — человека опытного с выверенным вкусом с умением подходить к делу и доводить его до блестящего завершения. Джеффри видел, что на этот раз завершения не было. Был грандиозный провал. Ах, если бы не эти чёртовы камеры. Джеффри знал, что их в доме мод понатыкано с десяток. Он бы подлетел и обнял. Не оставил бы одну в холоде мыслей в ни о чём и в никуда. Она не просила его остаться. Она вообще ничего не просила. Уж лучше бы просила, лучше бы требовала, лучше бы кричала. Никуда, здесь в мастерской. Побродив меж столов и манекенов, баронесса прошла в приёмную, где встречали клиентов. Там была лестница на третий этаж в личные покои. Джеффри стоял и смотрел, внутри перебарывая желание помочь. Он должен уважать мнение, должен подчиняться указам, должен соблюдать субординацию. Должен… Но совесть, но внутреннее чувство, скребущее когтями изнутри? Она там совсем одна, настолько одна, что даже страшно представить. Со своим раненым, разорённым ребёнком. Делает вид, что всё в порядке, вселяет уверенность в других, тогда как сама пытается переболеть в одиночку. Иногда людям надо переосмыслить жизнь. Джеффри это понимал. Но ему отчаянно казалось, что баронесса не переосмысляет, а словно зверь уходит, чтобы умереть. Его это сильно пугало. Пугало и то, что он не знал чем помочь. Он не знал и не хотел думать о том, что было после провального показа. Куда баронесса уезжала в сопровождении четырёх охранников и двух канистр бензина. Во всяком случае новостей о пожарах за вчерашнюю ночь не было, но и Миллер на работу не вышла. Взяв себя в руки, Джеффри вернулся в кабинет и набрал номер особняка. — Мистер Беггинс? — Да, это особняк фон Хеллман. — Это Холланд, Джеффри Холланд, секретарь. — Я уже понял, мистер Холланд, — степенно и спокойно ответил Джон. — Я звоню сообщить распоряжение баронессы. Она остаётся на ночь в доме мод. — Мистер Холланд, — на том конце провода голос понизился до шёпота. — Умоляю, не оставляйте баронессу одну. — Хорошо, в силу возможностей я буду следить за ней.