Разница

В кабинете стоял полумрак. Стол усеян бумагами и упаковками сладостей. У левой ладони пирожные с глазурью голубого, жёлтого и красного цветов. У правой — опустевшая чашка кофе. Чайная ложка поблескивала под светом монитора. Антрацитовый свет окон падал на документ. На нём абзацы то появлялись, то исчезали в очередной тени. Неудобно. Однако при свете L преследовало чувство незащищённости. Он боялся давно, с детства, и ни в одном возрасте не мог объяснить, почему. Оказаться под наблюдением — не худшая перспектива. Более того, с минуты знакомства с японской полицией, не было ни дня, когда взгляды не падали на L. Непривычно. Странно. Работать в одиночку — единственное, чего он хотел. И всё же, поймать Киру, не обращаясь за помощью, невозможно. Итак… День исчезновения Мисоры Наоми — неизвестен. Расспросы охраны — безрезультатны. Ожидаемо. Ни один работник не помнил, посещала ли здание женщина с тёмными волосами и, вероятно, следовало бросить попытки найти или доказательства, или её. Однако слова Лайта не выходили из головы. Если бы он в самом деле не знал, что мог навредить Наоми, неужели рассказал бы, что встретил её? Описав время и место встречи, он, должно быть, пытался казаться честным… Нет, не казаться. Быть честным. По-детски. Запись за записью переключались на мониторе компьютера. В здании мелькали незнакомцы в форме, в пальто, усыпанные снегом и пытавшиеся стряхнуть капли с плеч. Зима выдалась дождливой, просмотр записей был бы отличным способом проследить за погодой. В регистрационном пункте сменялись работники, за окном ветер качал деревья. Камеры не лучшего качества, оттого ориентироваться, искать, приходилось почти что наугад. Двадцать девятое декабря. Ничего. Предположить, что Лайт встретил Наоми в день собрания Отдела Поиска Киры было бы слишком наивно. Не исключено, что Мисора Наоми посещала полицию ранее. Не исключено, что она начала расследование задолго до смерти мужа. Тридцатое декабря. Ничего. Быть может, всё окажется не так просто… Кира не глуп, он мог увидеть камеры. Рано или поздно кто-то решился бы на их проверку и поиск улик. Если Лайт надеялся на удачу, во время той встречи он не был Кирой. L поморщился. Уверенность в том, что Кира не может ошибаться, не отличала его от фанатика. Кира может ошибаться. Он ошибся. Первое января. Вот здесь. L подался вперёд и прикусил кончик ногтя. Был так близко, что свет монитора слепил глаза. На записи женщина с тёмными волосами подходит к регистрационному пункту, долго и эмоционально (судя по активной жестикуляции) объясняется охране. Человек заходит в здание и останавливается недалеко от входа. После, замешкавшись, начинает с ней разговор. В её руках ничего, в его — пакет. Они перебрасываются короткими фразами, прежде чем выходят из здания. Последний час жизни Наоми Мисоры. Если не последние полчаса. Улыбка дёрнула уголки губ, L победоносно приподнял руки и потянулся к кнопке выключения. Его остановил телефонный звонок. — Рюдзаки. Я нашёл. L сонно поморгал, отдалив мобильник от уха. Голос напомнил ему голос Лайта, и это не было ошибкой. Однако еще даже не взошло солнце. — Ты, похоже, не спал. — Это неважно! Я договорился с отцом. Он выпросил разрешение на проверку камер у входа в отдел. В дневнике не написано, когда я приходил туда, но я точно помню, что пытался занести отцу одежду. Я проверил записи со дня появления Киры до сегодняшнего дня. — И? — Я нашёл. Но не смотрел. Я видел только, как захожу в здание, но решил не смотреть сам. Я обещал вести расследование вместе, и это будет справедливо. — Вот как… — L обернулся к двери и шумно выдохнул. — Уверен, ты не просишь разрешения. Более того, ты на полпути сюда, — он приложил палец к губам, — потому, хорошо, я буду тебя ждать.

***

Полутьма сменилась ярким светом, когда Лайт, путаясь в ногах, вбежал в кабинет. От темноты он поморщился, прищурился и прошёл от первого выключателя к последнему. Лампа загорелась одна за другой. Тонкая тень ноутбука легла на стол. Красные лучи солнца смешались с бледным светом комнаты. — Мы добрались до записей одновременно, — произнёс L и постучал по клавиатуре пальцем. — Я собирался позвать тебя утром. — Уже утро. — Да… может быть. Они замолчали. Разговор на сторонние темы неуместен. Лайт подошёл к столу. Лишь сейчас L заметил мешки под линией его ресниц. Впервые Лайт не выглядел, как литая статуя: сутулая спина, пальцы сжимали край рукава. Грудная клетка приподнималась от частых вдохов, но не дрожала ни от единого выдоха. L обернулся к окну, неуютно поёжился. Карминовый (прямо как глазурь) цвет неприятно ударил в глаза. Когда Лайт присел, подумалось, что лучше бы было темно. Быть может, в темноте разговор шёл бы лучше. Стала бы незаметна дрожь рук, покраснение глаз, это вязкое чувство, объединяющее их обоих. Они похожи. Слишком похожи. Чем ближе Лайт к аресту, тем больше он походит на L. Значит ли это, что, оказавшись перед тем же выбором, Лайт поступил бы также? Значит ли это, что он согласился бы передать лучшего друга суду? L нахмурился. Они не друзья. Никогда не были. Никогда не были… А Лайт об этом не знал. — Включай, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. Открытую вкладку с записями было просто заметить. Так просто, что Лайт вцепился ладонью в стол. Шесть часов. Он искал запись шесть часов. Если они «добрались до камер одновременно», L уже всё видел. Почему он так спокоен? Это проверка? Что он пытается проверить? — Ты уверен? — Что?.. L поджал губы и снял слой глазури с пирожного ложкой. Он всё видел. Так почему они Оба боятся? — Может быть, ты хотел бы поесть. Лайт нажал на кнопку. Запись запустилась. Утро. В пустое здание заходит человек в форме. Останавливается у регистрационного пункта и занимает место. На улице темно, сквозь окна смутно видны голые деревья. На одежде охранника толстый слой снега. Обзор камеры охватывает часть коридора. Тьма здания вторит тьме улицы. — Вы встретились не утром. — Я знаю. В двенадцать часов коридор наполнен работниками. Некоторые пришли сейчас, некоторые выдвинулись на обед. Охранник, чьё лицо Лайт помнит, здоровается с каждым. Каждый кивает ему в ответ. Включены все светильники и лампы. Здание горит, словно тё-тин изнутри. Вечер. Улица мрачнеет от туч. После небольшого дождя открывается бледное небо. Белое солнце в жёлтой оправе отражается в лужах. Наконец, двери открываются. Женщина с тёмными волосами проходит к регистрационному пункту. Лайт глубоко вдохнул. Камеры не записывали звук, но движения женщины казались знакомыми. Она поднимала руки, нервно дёргала плечами и поматывала головой. Наоми Мисора — его охватила уверенность, что это никто иной, кроме как она, — поставила ладонь на стол регистрационного пункта и вздрогнула от ответа. Дверь открылась, на незнакомце Лайт узнал свое пальто. — Ты видел то, что будет дальше? — проговорил он шёпотом и повернул голову. L не сводил взгляда. Больно. — Да. Лайт согнулся. Дрожь вдавливала тело в пол. Он побледнел. Побледнел так, как L никогда не видел. В понимании проигрыша, страха, мечущего, острого, и снова больно, до хрипа больно, боли, неверия, хрипов, ужаса до звона в ушах. — Мы можем перестать смотреть. Знакомое чувство… должно быть, также умирала Наоми. Должно быть, также умирал Пембер. Лайт задрожал от бессилия. Нельзя не смотреть. Смотреть невозможно. Убил человека. Нет, не одного. Много. Каждый день много. Не может быть. Он не помнил. Он не помнит. Он не сможет вспомнить. Вспомнилось лицо Мисоры Наоми. Как на ватных ногах она уходила от Штаба. Вспомнилось изменение её лица, погасший блеск глаз, как двигалась стрелка часов. Почему Лайт смотрел на часы? Нет, не вспомнит. Помнит другое. Что помнит? Тяжёлый шаг, снег, снова стрелка, давящая тишина. Тёмное небо, короткий разговор в Штабе, часы... Лайт сжал кулаки и поднял голову. Губы бессильно скривились в попытке что-то сказать. Горло царапал крик, но не проходил сквозь плотно стиснутые зубы. Лайт резко поднялся. Руки дрогнули, глаза заблестели от слёз. Он заметался между ноутбуком и первым, что попалось под руку. Вцепился в спинку стула, сжал ее до побелевших костяшек. Замахнулся, стиснув зубы и сделав шаг. Стул навис над его головой, тень криво упала на ноутбук, L и стол. — Лайт. Хватит. Он обернулся к L, а L прикрыл ноутбук рукой. — Пожалуйста.