Разница

Ветер скрипел ставнями и покачивал шторы. Сквозь чёрные тучи, словно чрез кулисы, виднелись огоньки звёзд. Время близилось к четырём утра. Секундная стрелка раздражающе трещала. Шаги расходились эхом по лестнице. Лайт слышал, как кто-то (шаги были маленькими и быстрыми, и он предположил, что это Саю) часто подходил к двери и, после недолгого ожидания, убегал. До задержания оставалось не больше шести часов. Быть может, L вернётся в десять. Быть может, чувство вины вымучает его, и он подойдёт ближе к вечеру. Из документальных фильмов Лайт знал, что преступники убегали: за день до встречи с полицией они собирали вещи и, ведомые или предчувствием, или сообразительностью, никогда не появлялись в городе снова. Единственная причина, по которой серийные убийцы, воры, прочие преступники не выпускаются до суда — страх следствия не застать их на месте жительства. Лайт был исключением. Ему разрешили провести последнюю ночь и, вероятно, последний день, дома. L сказал: «Ты не можешь продолжать участвовать в расследовании». Впервые Лайт согласился. На месте L он поступил бы также. Подозрения подтвердились, не было ни единой причины держать серийного убийцу рядом с собой. Это справедливо. Лайт приложил ладонь ко лбу и стиснул зубы. Не имело значения, на свободе он потому, что стал для Рюдзаки другом, или потому, что отец скорее выстрелит в Лайта, чем позволит ему сбежать. Они пытались поступать правильно. И Соитиро, пятый час сидящий на кухне в звенящей раздражающей тишине. И Лайт, с трудом нашедший в себе силы подняться. Это справедливо. В комнате никогда не было так грязно. Разорванные листы, угол, усеянный книгами и тетрадями. Расшатанные полки, стакан с ручками, упавший на край стола, подушка, насквозь пропитанная холодным потом. Это справедливо. Лайт вытер лоб ладонью и поставил локти на колени. Провыл, закрываясь руками, цепляясь за волосы пальцами. Тело дрожало, боль морозила руки. Это справедливо. Избавиться от серийного убийцы справедливо. Прекратить преступления, названные Кирой «наказанием», справедливо. Не может быть по-другому. Не должно. «Если ты Кира, я застрелю тебя, после — себя». Лайт покачнулся, крепко сжал плечи и опустил голову. Если смертную казнь обеспечит суд, Соитиро убьёт себя. Сатико и Саю останутся одни. Это вина одного человека. Лайт искренне не хотел знать, чья. Он перевернулся на бок и сжал подушку. Когда в семь часов и двадцать минут прозвенел будильник, никто не спал. Небо побелело, изморозь окутала окна. Первые лучи солнца упали на подоконник. Ожидание было хуже наказания. Или же Лайт хотел так думать. Очевидно, что выждать ночь перед заседанием проще, чем оказаться в суде. И всё же… Сегодня завтрака не было. Они пили кофе. Кухня казалась серой, до непривычности пустой, словно Лайта уже не было дома. Не стоило винить Сатико в том, что она не готовит, в том, что молчит, но смотрит пронзительно долго, словно пытаясь запомнить лицо. Объятия. Должно быть, они должны обняться. Однако прикосновения — не более, чем признание собственной слабости. А признание слабости равносильно упрёку: «У вас есть все доказательства, но я не согласен, что самого опасного за всю историю Японии преступника нужно изолировать». Сатико приоткрыла рот, но не выжала из себя ни слова. Если начнут говорить, наверняка сойдутся в самом неправильном для правосудия суждении. Чтобы доказать невиновность Лайта, нужно опровергнуть каждый вывод, отказаться от всех улик. Неизвестно, кому от этого осознания хуже: Сатико, не знающей ни дня расследования, или Соитиро, заставшему каждый день. Лайт заговорил первым: — У Саю сегодня контрольная работа. — Она не пойдёт. — Я знаю. Они снова замолчали. — Я люблю тебя. — Я знаю. Голова Сатико опустилась. Соитиро стоял у раковины и держал кружку. Нельзя сказать, как давно он не подходил к столу. Они знали лишь, что пар давно перестал подниматься от кофе, что Соитиро забыл разбавить кофе водой. Это была десятая за ночь кружка. Нет, не так. Десятая за два дня. Когда Лайт вернулся домой, Соитиро не сказал ему ни слова. Он был спокоен, выглядел спокойным, но взгляд опустел, и что-то среднее между гневом и отчаянием металось в нем. «Он всё знает. Рюдзаки ему рассказал». Должно быть, они говорили раньше. Должно быть, Соитиро был слишком сильным, чтобы этим делиться. И слишком честным, чтобы молчать. Тогда в доме было громче, приятнее, чем сейчас, и тишина коридора казалась опухолью на живой коже дома. Если они начнут говорить, перестанет быть важным блюдо на обед, оторванная пуговица на рубашке, оценки Саю и лёгкий бардак на кухне. Если они начнут говорить, смысл потеряет обучение в университете, будущее в детективном деле, семейный поход в кино. Соитиро всегда был серьёзен, но гнев просто заметить на его лице. Нет, то, что отец злится, Лайт мог понять, даже посмотрев на его спину. Отец никогда не кричал, никогда не позволял себе оскорбления и, страшно подумать, физическое наказание. Лайта и Саю воспитали так, что подлости вызывали стыд сами собой, без стороннего вмешательства. Дом — место, где можно спрятаться от последствий собственной глупости, но все Всегда будут знать, что ты сделал. — Я пропустил занятия, — протянул Лайт и прошёл к столу. Губы подёрнулись неловкой улыбкой. Они оба знали, что не стоило открывать рот. Соитиро молчал. — Всё в порядке, пап. Тишина пугала сильнее любых обидных слов. — Если ненавидишь меня, можешь так и сказать. — Ты… — Нет, — плечи Лайта дрогнули, лицо скривилось в отвращении и подёрнулись уголки губ. Это очевидно. То, что произойдёт дальше, то, что Соитиро спросит, то, как поступят Саю и Сатико. Очевидно, слишком очевидно, и каждое слово, и каждый вопрос. Очевидно так, словно Лайт всегда был готов, а потому знал, как ответить и как молчать. — Я не стал бы. — Я попробую… — Нет. Соитиро вздохнул. Стоит ли гордиться, что Лайт готов отдать себя взамен на справедливость? Они пытались спастись так долго, чтобы прийти к неколебимому результату. Они стремились к справедливости так рьяно, так пылко, почти в бреду, так, что Лайт не был удивлён своей причастности к делу Киры. Для каждого справедливость своя, и он, пожалуй, доверял Рюдзаки сильнее, чем самому себе. Потому задал вопрос так, словно это никогда не было вопросом. — Ты не будешь мне помогать. — Не буду. И это справедливо. — Спасибо.

***

Искать решение загадки скучно, когда знаешь ответ. Поэтому рассматривать остаток вырванных листов на ребре Тетради так же нудно, как искать выход из пройденного лабиринта. L скучающе вздохнул. Наедине с собой приходили более здравые мысли, складывались последние детали пазла. Иронично, что сейчас L работал не для себя, в доказательствах нуждался суд, хотя, казалось бы, последние месяцы не было ничего очевиднее: Лайт Ягами — Кира. И не один. Предположим: Хигути был первым владельцем Тетради. Но, боясь попасться полиции, передал её другому человеку. Вероятно, сделал это через Бога Смерти. «Найди человека достаточно сообразительного для того, чтобы скрыть улики. Пусть он будет убивать тех, кого пожелает, но выполнит условие: запишет имена конкурентов Йоцубы». Любопытно: получив Тетрадь, Лайт не стал убивать невиновных. Будучи сыном шефа полиции, он обладал обострённым чувством справедливости, потому начал устранять нарушителей закона. Гибель преступников, Рэя Пембера, Наоми Мисоры и других агентов ФБР, отсрочило «задание» Хигути. Кёске ждал достаточно, прежде чем убийства прекратились на десять дней. Лайт же, зная, что погибнет через три дня, отказался от Тетради и перестал быть её владельцем. Так Тетрадь вернулась к Хигути Кёскэ. L приподнял Тетрадь за обложку. Если эта теория верна, Хигути также не погибнет через тринадцать дней. Он уже перестал быть владельцем Тетради, отчего не помнит ничего, что помогло бы расследованию. Впрочем, это неважно. Наверняка Хигути ничего полезного и не знал. Возможность передать Тетрадь через Бога Смерти значит, что Кёскэ и Лайт не виделись лично. L раздражённо вздохнул. Если бы задержание не было таким громким, суд над Хигути можно было бы перенести. Так, они разом вынесли бы вердикт и Лайту Ягами, и Мисе, и Кёскэ. Делать Киру публичной фигурой глупо, а повторное «пустое» заседание вызовет больше подозрений. В интернете активно распространяются слухи: задержание одного из бизнесменов самой подозрительной в этом году компании совпало со днём, когда преступники прекратили умирать. Какими бы секретными ни были материалы дела, люди (в отличие от Хигути) не идиоты. И второе заседание также не пропустят. Однако выбора нет. Неизвестно, какой вердикт вынесет судья в этот раз. Более того, L не знал и прошлое решение суда. Кёскэ Хигути вызывал в нём столько же интереса, сколько вызывает аквариумная рыбка. Они не знали друг друга ни на деле, ни на словах. Единственное, что известно о Хигути: он — очередной преступник, при первой же ошибке бросающийся в бега. Хигути получил наказание, а L лишний раз не дёргало любопытство. Он быстро охладевал к решённым загадкам, и, вероятно, игнорируя привязанность, охладел бы и к Лайту. Однако решение суда по Лайту Ягами интриговало. Если L не обманывал себя, о дружбе не могло быть и речи. Да. Только если он не обманывал себя. В десять утра он направился в суд.