***
Лайт вздохнул, наклонившись к раковине. Шум крана давил на голову, путал мысли, раздражал, но был приятнее тишины. Поток воды бился о дно, капли подскакивали и стекали по зеркалу. Свет лампы падал на затылок, обрамлял плечи, терялся в складках рубашки. В попытке отвлечься Лайт покрутил резинку на пальцах, перебросил с ладони на ладонь и, наконец, стянул волосы в тонкий, неровный хвост. Амане Миса. L упомянул это имя недавно, но тогда это звучало как не более, чем шутка. То, что Миса в самом деле окажется здесь, значило лишь одно: до того, как попасть в тюрьму, Лайт это предугадал. Неизвестно, сохранила Миса воспоминания или нет, и, хуже, узнать ответ заранее было невозможно. Отказ от Тетради вычёркивал из памяти в том числе и разговоры о ней, отчего Лайт, как бы ни старался вспомнить, припоминал лишь смутные встречи. Последний разговор произошёл у входа в Отдел. Или, если задуматься… Нет, это была лишь последняя Личная встреча. После прощания они часто болтали по телефону. Вода наполняла кисти. Руки дрожали от холода, вдохи кололи горло. Лайт приложил ладони к лицу, закрыл глаза и раздвинул пальцы. Рано или поздно это закончится. Не имеет значения, как и когда Кира будет пойман, но это произойдёт. Сейчас Лайт имел в разы более чёткое представление о справедливости: тот, кто причиняет вред людям, не может называться героем. Уровень преступности стремительно снижался, пока Кира продолжал убивать, но это — последствия не правосудия, а страха. Нельзя заставлять горожан поступать правильно исключительно из-за опасности умереть. Постепенно грань «правильности» стералась. Убийство агентов ФБР было самой весомой ошибкой. Кира превратил себя не в спасителя, а в очередного преступника с отвратительным, продуманным планом, а фанатики, такие, как Новый Кира, не понимали этого до сих пор. «Спасителям» не свойственно причинять боль. «Спасителям» не свойственно проповедовать убийство за безгрешность.«Десять человек, предполагаемо, знакомых с Кирой и причиняющих вред, убито»
— Урод, — прошипел Лайт, потирая виски. Страх сменялся гневом, воспоминания звоном отдавались в голове, сливались с гулом воды, вопили и затихали.«То, что вы продолжаете слушать меня, значит, что вы находитесь рядом с одним из них»
— Кем бы ты ни был, я от тебя избавлюсь.«Я избавлюсь от работников тюрем, судов, психиатрических клиник, мест принудительных работ»
— Я не позволю убить невинных. Не имеет значения, кто ты такой.«Не имеет значения, кто будет держать его. Скрывать данные бесполезно»
— Убийцы не должны жить. Я не хочу умирать, но, раз ты подчиняешься мне, мы должны умереть вместе.«Чем дольше Кира будет молчать, тем больше имён я запишу»
***
Дверь приоткрылась. В комнату заглянула Миса в окружении наблюдателей. Они шли ровно и, судя по знаку на одежде, имели отношение к Ниа. Миса выглядела бледной. На ней была простая одежда, без брошей и украшений. Помятые рукава расстёгнуты на две пуговицы. С плеч свисала рубашка на размер или на два больше; ноги охватывали широкие штанины. Она едва успела приоткрыть рот, в то время как один из наблюдателей крепко придержал её за плечо. — Пожалуйста, осторожно, — пробормотал L, вытянув палочку надкусанного данго. — Я попрошу вас остаться здесь на три дня. Мису Амане и Лайта Ягами строго держать на расстоянии. Миса — одно из весомых, главных напоминаний о приближающейся казни. Стыдно произнести это вслух, но Лайт держался бы «на расстоянии» и без указаний L. Он оправдал бы себя опасностью прикоснуться к Тетради, но Миса прошла более трёх обысков. Он оправдал бы себя опасностью услышать то, что не должен знать, но Миса, вероятно, потеряла воспоминания тоже. Нежелание заговорить вновь имело лишь одну причину — страх вернуться в прошлое. — Амане Миса, ты не могла бы рассказать, где ты была до того, как Лайт попал в клинику? Миса пошатнулась в сторону Лайта, но он лишь приподнял плечи и стыдливо спрятался за чужой спиной. — Вообще-то, я очень хочу есть. Но о том, что Лайт был где-то, я впервые слышу! Мне сказали, что его освободили, и я думала, что и меня тоже. А теперь мне сидеть здесь? — К сожалению. — Опять допросы… Я ничего не сделала! Что я могла сделать, когда за мной следили? И ничего сказать я не могу! А к Лайту подойти можно?.. — Лишь после обыска. Стремление Мисы подобраться к Лайту нельзя интерпретировать, как попытку передать часть Тетради. Даже если она смогла сохранить страницу (что невозможно в условиях пяти лет заключения), возвращение воспоминаний невозможно без внешних проявлений. Когда Лайт прикоснулся к Тетради в прошлый раз, он кричал, и этот крик, то, как Лайт застыл, в ужасе приподняв голову, невозможно ни избежать, ни подделать. Наблюдатели переглянулись, отодвинув Мису к середине комнаты. С мелкой дрожью она подняла руки. Щёки порозовели, под светом лампы заблестели красные от недосыпа глаза. Лайт не выдержал, но его голос затерялся в общем шуме: — Рюдзаки, это уже лишнее… Это унизительно. Позволять незнакомцам дотрагиваться, даже когда они не имеют угрожающих или извращённых намерений. Десяток глаз уставился на Мису с каждого угла комнаты, она отчаянно пискнула и зажмурилась, расправляя плечи. Руки залезли в пустые карманы, опустились со спины до колен, слабыми прихлопываниями проверяя, не спрятаны ли под одеждой листы. Когда наблюдатель прикоснулся к предплечью, Миса приоткрыла глаза и обернулась на Лайта, жалобно поджав губы. — Рюдзаки! — он произнёс громче и схватил Мису за запястье, не дожидаясь ответа. Наблюдатель кивнул L, выпрашивая разрешение продолжить, но Лайт уже отвёл Мису в сторону. Она, не теряя времени, крепко ухватилась за его плечо. — Что ты хочешь найти? Миса была под наблюдением, она не может пронести что-то незаметно. Если хочешь испугать её, это неправильно! — Не уверен, что она напугана… Думаю, она лишь нашла способ к тебе подойти. Но, если я не прав… Миса, пожалуйста, ты не могла бы меня простить? — Может быть, — протянула Миса, потираясь носом о чужое плечо. — Хорошо. Думаю, ты уже знаешь, что мы получили ответ от Киры. — Конечно. Я же смотрю телевизор. — Есть ли у тебя предположения, что Кира хотел нам сказать? Возможно, ты заметила что-то странное? — Мне не понравилось, что он сказал про наушник. Вдруг он нас обманывает и не придёт? — Это маловероятно. — А если он хочет увидеть имя Лайта и убить его? Это же нечестно! Давайте хотя бы оружие Лайту дадим? Пистолет или что-то такое! И мы ведь будем следить за ним, правда? Нацепим всякие маленькие камеры и датчики. Если бы я была детективом, я бы так сделала! — Это второстепенно, — L потёр переносицу и с тяжестью вздохнул. То, как Лайт замолчал, слушая предположения Мисы, вызывало больше вопросов, чем должно, но этот разговор — неподходящий момент для жонглирования подозрениями. — Теперь я хотел бы, чтобы высказался Лайт. — Я не понимаю, почему Кира заговорил о воскресенье… Если бы это не имело значения, Кира сказал бы «встретимся завтра в половину восьмого». — Может, он просто так сказал про воскресенье, — пробормотал Миса. — Ну и про рынок. Может, он просто любит рыбу… Почему вы думаете, что этот Новый Кира умный? — Если кассета была написана заранее, Кира не мог сказать «завтра, до воскресенья». Или это совпадение, или очередной шифр. — Почему вы меня игнорируете… — пролепетала Миса, не отдалясь от плеча, отчего Лайт неловко застыл посреди комнаты. Краем глаз он заметил, как в дверном проёме прошёл Соитиро. Они оба затихли, не желая привлекать внимание, но его привлекла Миса. — Здравствуйте! Разговор стянула неловкая, переполненная стыдом, пауза. L откусил данго и покачнул головой. «Сейчас Мацуда решит разбавить обстановку» — пронеслось в мыслях невольно. — Блин, от этих обсуждений рынка я теперь хочу суши. А ты, Миса-Миса? — Я очень хочу! — Миса вскинула брови и ненавязчиво подошла к Мацуде, ткнув кулаком в плечо в знак приветствия. «До Воскресенья, у Цукидзи, в семь часов и тридцать минут утра»… Болтовня Мацуды отвлекала, но заполняла затянувшуюся паузу. Вероятно, воскресенье имело особое значение для Киры или содержало в себе послание, называющее настоящее время. «Завтра» и в «семь часов и тридцать минут», в таком случае — это не более, чем способ ввести в заблужение. Рюдзаки достал компьютер. Единственный день, имеющий отношение к цифре «семь», имел название «Фестиваль Табата». Седьмого июля император появляется на верхней веранде дворца Омима, чтобы начертать стихи вака на листьях бумажного дерева кадзи и преподнести стихи двум звездам: принцу Альтаиру и принцессе Веге. Согласно легенде, звезды могли встретиться, перейдя Млечный Путь, только раз в году — в ночь седьмого июля. L прикусил мизинец и повёл плечами. «Единственный день, когда они могут встретиться». Слишком… похоже на Мису. Если это так, встреча между Кирами предельно проста, но испорчена. Икиру должен был объявить Лайта невменяемым, следом избавить от казни и Мису. Далее, они встретились бы седьмого числа, ночью, недалеко от Цукидзи. Единственной проблемой этого предположения было то, что сегодня — восьмое. — Я могу сказать глупость, — вступил Лайт, приобняв себя за плечи, — но, пожалуйста, мы можем предположить, что, говоря «воскресение», Кира имеет в виду не день недели? L выглянул из-за монитора. Свет обелил лицо, крупными квадратами отразился в глазах. Вкладка мелькала за вкладкой, текст и фотографии тёмными пятнами терялись в зрачках. Пальцы поднимались и опускались, постукивая по клавиатуре. В то же мгновение комната погрузилась в тишину. Тонкий луч солнца проскользнул сквозь шторы, Рюдзаки прикрыл глаза ладонью и развернул компьютер; приложил палец к подбородку и забормотал: — «Воскресенье Христа»… первый день сотворения мира… В Евангелии семь часов и тридцать минут — время, когда распяли Иисуса. Лайт выпрямился. Дрожь усилилась, выбивая последние вдохи. Думать о возвращении Киры, Настоящего Киры, было просто, но слышать, что предположение верно, больно до дрожи. Лайт приложил ладонь к сердцу, сжал пальцы на рубашке, с трудом держась на ногах, но выпрямился, крепко схватив себя за рукав. — Он считает Киру Богом, — L сделал глубокий вдох, задев клавиатуру пальцем, и монитор зажёгся изображением храма Никорай-До — единственного Воскресенского собора вблизи Цукиндзи. — Мы получим Тетрадь завтра. Ровно в семь часов и тридцать минут.