Море волнуется

— Мама, хватит, — помешивая чай, прошу я, — хва-тит, — практически хнычу. Отложив ложку, прижимаю кончики пальцев к вискам. Массирующими движениями пытаюсь облегчить своё состояние. — Что хватит, Жень?! — с грохотом поставив свою чашку, продолжаешь, — это ты хватит быть такой размазней, все, выросла, Жень, надо идти дальше, — женщина сдула, упавшие на лицо волосы, зло глянув на меня, — завершай карьеру, учись, найди работу, хватит этих желаний олимпийских, хватит, — она встала, — я устала переживать за тебя и лечить тебя, кстати тоже, — говорит она, размахивая руками. — Жанн, — на пороге показалась бабуля, коротко мне улыбнувшись, — не кричи ты так, оглохнуть можно, — она медленно прошла на кухню, присаживаясь около меня, — не надо делать резких движений, — бабушка с любовью обнимает меня за плечи, подбадривая, — Женя, на тебя невозможно смотреть, ты такая убитая ходишь. Смотрю на твоей страничке такая веселая, хохочет на видео, а домой приходит и рыдает, Женьк, так нельзя, — она расстроенно причитает, поглаживая меня. От её нежных прикосновений мне неприятно, словно моё тело все переполнено этой жалостью и состраданием, от которого необходимая нежность превращается в ледяное и неизбежное, то что ранит ещё сильнее. Мне сложно, практически невозможно вырваться из этого круга. Только прикосновения одной, способны хотя бы на время сбить градус моей печали. — Мне пора, — сиплым голосом говорю, поднимаясь. Выслушивать очередной серьезный разговор нет никаких сил. — Мы ещё не обсудили твоё интервью августовское, — вдруг вспоминает женщина, заставив меня остановиться, — сядь, — ледяным голосом прибивает меня Жанна. Мой телефон оживает. Но я не успеваю пробежаться глазами по яркому экрану, как мама переворачивает его. Тяжело вздыхаю, разглаживая несуществующие складки на штанах. — Чем ты думаешь, когда ты поступаешь так вызывающе? — вдруг нормальным голосом говорит Жанна, заставив меня отшатнуться и выпучить на её слова глаза. Лучше бы ты кричала. Мама. — Вызывающе?! — повторяю, восклицая. Мои щеки горят. Во рту пересохло. А в глазах неприятный блеск. Какого черта. Мама. — Женя, а как называются твои слова «обе накуролесили»?! — женщина разводит руками, — ты в своём уме, сколько ей лет и сколько тебе, — она опирается руками о стеклянный стол, смотря в мои карие глаза, которые, готова поклясться стали темнее от обиды и злости. — А ты забыла, как она… — уже начала я, дрожащим голосом, но та перебила меня. — Ты должна быть выше, Женя. Кто бы что не говорил, ты всегда должна быть выше и поступать с уважением к каждому человеку, несмотря на то, что он делает. Твоё личное отношение, продолжение связей, — это твоё личное дело, но всегда и к каждому с уважением ты должна, нет, просто обязана относиться. Женя, ты пример для подражания, на тебя и твое поведение смотрят от мала до велика, а иногда что-нибудь как выкинешь, хоть стой, хоть падай, — заканчивает она, глядя на меня. По моим щекам стекают солёные слезы. Стираю их ладонями, размазывая по лицу. Мне так хочется высказать все то, что болит, но голос как будто покинул меня. Молча выхожу из кухни. Она меня впервые не понимает, точнее, как однажды она высказалась «Устала понимать». — Женя, — Жанна догоняет меня в коридоре, хватая за руку. — Оставь меня, — рычу я, сверкнув на неё взглядом. Женщина разжимает руку выпуская моё запястье. Натягиваю кроссовки и забрав сумку с телефоном, выбегаю на улицу. Я: «Я еду»

***

— Ты нужна мне, — как только дверь приоткрылась начала я, стремительно заходя в квартиру. — Жень, — устало протянула Этери, облокотившись на желтоватую стену плечом, — во-первых, здравствуй, — она нахмурилась. Скинув с себя кроссовки я резко подошла к ней, обнимая, причем так крепко, что казалось нас никогда не сможет разлучить. Мои пальцы вжались в хрупкие плечи, а губы прижались к венке на шее. Однако женщина так и стояла с опущенными руками. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — с закрытыми глазами шептала я, сжимая её плечи практически до хруста, — пожалуйста, Тери, — мой голос был настолько пропитан печалью, что мне казалось ещё немного и сердце остановиться. Тутберидзе с горечью тяжело вздохнула, поднимая, словно окаменевшие руки и укладывая их на моё дрожащее от чувств тело. От соприкосновения с чужой, нет, нет, самой родной кожей из груди вырвался всхлип, который стал последней каплей. Этери сильнее сжала меня в объятиях, а я наконец-то отпустила себя, позволив нам наконец-то снова чувствовать. — Кто бы знал, что скрывается за вечно смеющей девчонкой, да, Женя? — тихо говорит она, поглаживая волосы, мягко перебирая прядки руками, сидя на диване. Моя голова покоится на её коленях, а руки сжимают талию, не на секунду не позволяя ей отстраниться. Она мне нужна до такой степени, что мне порой становится страшно от такой привязанности. — И только я знаю, чего всегда стоила эта позитивная маска добродушной медочки, вроде так тебя называют, — она нагнулась к моему лицу, мягко целуя в висок. — Прости меня, — выдыхаю её в живот, чувствуя, как новая волна слез застилает мои глаза, — прости меня за Мишина, за то интервью, Этери, прости меня за все, пожалуйста, прости. Давай поговорим об этом, Этери, — осторожно предлагаю, наблюдая за мимикой женщины. Мы не поднимали эту тему ранее, как-то было не до этого. Мне так нужно избавиться от этой тяжести, от какой-то отчаянности, которая съедает изнутри. — Извиняться умеют все, Жень, — хмыкнула, смотря куда-то в сторону, — важнее меняться и менять своё отношение к подобным вещам, — проговорила более холодно. Этери всегда была такой. Она никогда не отпускала тебя и не прощала. Она учила и продолжает учить. — Ты же понимаешь, что все в нашей жизни, как бы мягко выразиться, постановка, — она сглотнула, — и то, что люди, далекие от шоу-бизнеса, принимают все за чистую монету и бегут сразу же поливать помоями тех, кому сегодня пала возможность быть плохим, только их проблемы, — женщина остановилась, — не сказала бы я тогда про то, что Алина тебя тащила, так начался бы страшный хейт на тебя одну, мол ты бросила тренера, страну, предательница, а так мнения разделились, правда, задели ещё и Алинку, но ничего, — Этери усмехнулась, — черный пиар, это тоже пиар. К тому же, вас двоих смогла затмить разве что Трусова, и то я уверенна, как бы не повернулась олимпиада следующего года, ваша останется священной, — Тутберидзе поймала мой взгляд, саркастически улыбнувшись, — а это Женька деньги и предложения, так что с точки зрения пиар-компании ты должна мне сказать спасибо. — Спасибо, — не своим голосом произношу, сев ровнее на диване. Уткнувшись виском в спинку я прикрыла глаза. Почему с ней всегда так сложно, от чего мне сложно честно признаваться в том, что я испытываю на самом деле. Мне больше всего на свете нужно её понимание. — Перестань себя жалеть, Жень, — продолжает она, поднявшись с дивана, — и давай тут, будем честны, не известно, кто ещё выиграл, ты или Алинка, — она усмехнулась, бросив смущенный взгляд в окно. Я, не открывая глаз, улыбнулась, вспоминая… 2018 год. — Женька, хватит лить слезы, ты же не проиграла в конце концов, второе место, это не проигрыш, даже для фаворита, — Этери мягко вытирает подушечками больших пальцев мои влажные щеки и с такой любовью смотрит на меня, что мне кажется, как моё сердце разрывается окончательно. Я не оправдала её ожидания. Я не первая. Я не единственная. Она меня не любит. И больше никогда не полюбит. — Этери, — делаю паузу, поймав её теплый взгляд, — Георгиевна, — добавляю, облизав пересохшие губы. — Что? — тише интересуется она, наклонив голову слегка вправо, все ещё не выпуская моё заплаканное лицо из ладоней. В полумраке она выглядит такой нежной, что и никогда не поверишь какой она может быть холодной и стальной на льду. — Сделайте так, чтобы вот тут, — на последнем слове, я прижимаю собственную руку к сердцу, — не болело так сильно, — она не разрывает зрительный контакт со мной, — пожалуйста, — одними губами договариваю, но через секунду её теплые уста касаются моих. Мгновение, ставшее для меня чем-то важным и единственно важным. Мне кажется, что весь мир замер, оставляя нас наедине друг с другом. Сердце гулко стучит в груди, а в животе впервые боль с тошнотой сменяются бабочками и приятным тягучим волнением от которого вмиг потеют ладошки. Это сон? Тогда пускай он никогда не заканчивается. Осторожно кладу ладони на лицо Этери, чувствуя её кожу под пальцами. Она живая. Она тут. Она со мной. Не с ней. И сейчас Тутберидзе меня любит. Мне впервые после оглашения результатов не больно. Мой сломанный мир вдруг озаряет новое чувство, чуждое ранее, влюбленность… 2021 год. — Почему ты тогда меня поцеловала? — вдруг спрашиваю, поднимаясь с дивана и медленно подходя к женщине. — Потому что хотела показать тебе, что чувствую и как люблю. В твоих глазах читалась такая ревность к Алинке, что мне порой было страшно, — она улыбнулась уголками губ, — как бы там оно не было, для меня это был также проигрыш, хотя и безоговорочная победа одновременно, — обняв меня одной рукой, Этери прижалась к макушке губами, — Жень, ты хотела победить несколько ради самой медали, сколько ради того, чтобы быть лучшей, что-то кому-то доказать, в том числе и мне, но так жить нельзя, — она присаживается на стул, взяв мои ладони в свои, — нельзя всю жизнь кому-то и что-то доказывать, иначе вся жизнь пройдет в бегах, — сделала паузу, — вы выходите на лёд как в последний раз, без удовольствия и легкости, разве что Щербакова, но она геройничает со здоровьем, а надо наслаждаться и выполнять максимум, — женщина прижалась к моему животу, сжав руками. — Что мне делать? — тихо спросила я, поглаживая блондинистую голову, путаясь в кудряшках. — Жить, Жень, — в тон ответила Этери, мягко потянув меня на себя, усаживая на колени. — А ты? — зачем-то спросила я, взглянув в карие глаза. — А мы будем и дальше побеждать, — спокойно отозвалась, — а с тобой мы будем что-то решать, касаемо нас, — Этери неоднозначно нахмурилась, — тема с Мишиным ещё не закрыта, Жень. От последнего предложения внутри все опустилось. — Но сейчас не об этом, — продолжила, — как ты смотришь на то, чтобы комментировать соревнования? Что? Она шутит? Нахмурившись, я задумчиво посмотрела на свои сцепленные пальцы, а затем недоверчиво покосилась на Тутберидзе. — Ты шутишь? — прищурившись, уточнила я. — Нет, — серьезно ответила она, — Позвонили и поинтересовались, кто по моему мнению сможет справиться с такой должностью, и мне показалось, что тебе будет это интересно, ты красиво говоришь, знаешь все детали о фигурном катании, биографии, поэтому тебе будет легко справиться, — уходя на кухню рассказывала Этери, — куда, когда, к кому подойти все напишу и кину в телеграмме, если ты не против насчет этого предложения. — Нет, конечно, нет, — опомнилась я, зайдя на кухню, — спасибо, Тери, — тихо добавила, протянув к неё руки. Этери Георгиевна улыбнулась, но проигнорировала мои объятия, продолжая что-то готовить на кухне. Неоднозначно оглядев её я прошла вглубь, бросая взгляд на улицу. — Это было, кстати, до твоего отъезда к Мишину, — вдруг сказала женщина, когда я села на стул, облокотившись на стену затылком. — А сейчас ты передумала?! — возмутилась, — Этери, это несерьезно. — Нет, не передумала, мне все равно, — равнодушно ответила, повернувшись ко мне через плечо, — задали вопрос — я ответила, все. — Жалеешь? — зачем поинтересовалась я, не пытаясь даже срыть своего внезапного раздражения. — Нет, я не о чем не жалею, знаешь же, — спокойно отозвалась, ухмыляясь. — Ну-ну, — по-детски ответила, замечая как ты бегло глянув, закатила глаза. — Что насчет куриных котлет? — повернувшись, с легкой улыбкой поинтересовалась Этери, но я за эти десять минут молчания успела себя накрутить и разозлиться. — Не голодна, — сказала как отрезала, сложив руки на груди. — Жень, заканчивай истерики, — накладывая прокомментировала моё поведение женщина, — тебе напомнить почему ты уехала? — Вот опять, — взорвалась я, — ты всегда так делаешь, вроде все хорошо, но постоянно за что-то упрекаешь, ловишь на чем-то подозреваешь, Этери, это невозможно! — кричу, чувствуя как к горлу подкатывает ком. — Сядь и поешь, Жень, — поставив две тарелки на стол, говоришь, — а то ты какая-то нервная, — смеясь говоришь. Этот смех становится причиной моих слез. — Ты серьезно, блять? — не выдерживаю, горько интересуясь, так и оставшись стоять около стола, пока женщина начинает прием пищи. По моему лицу скатываются слезы обиды за такое насмешливое отношение ко мне. Этери ест не поднимая на меня взгляда. Прикусываю от обиды нижнюю губу, чтобы хоть как-то заглушить физической болью душевную. — Прекрасно, — обреченно подмечаю, выходя из кухни.