Три истории о ревности Сен-Жюста и одна история о том, как ревновали его

Поздний вечер в миссии проходит как обычно: Сен-Жюст пишет кое-какие заметки и разбирает рабочую корреспонденцию, Леба тоже пишет. Жене. Опять. Интересно, сколько можно? Ладно, Сен-Жюст немного несправедлив. Иные вечера они проводят в седле, или разбирая прошения и донесения в армии, или в подготовке к бою… Но такие — сравнительно тихие ночи в Страсбурге — всегда одинаковы. Филипп пишет Бабет. — О чем ты сегодня рассказываешь своей дражайшей супруге, что не поведал ей третьего дня? — безразлично спрашивает Сен-Жюст, откладывая в сторону очередное прошение офицера о поблажках, больше похожих на привилегии. — О зловещем величии собора, — мечтательно улыбается Филипп. — Разве он не намозолил тебе глаза в предыдущую поездку и разве ты не успел рассказать о нем раньше? — Прежде, друг мой, мне как-то не доводилось любоваться им на закате без гильотины рядом. Сен-Жюст невольно улыбается: — Для тебя гильотина недостаточно зловещая? — В твоих руках это практичный инструмент, простой как вот этот табурет. Никакой романтики. О нет, Антуан, мне нужен был только сам собор, с его кружевом лепнины и кровавым отсветом рассыпавшихся в прах веков… — Какая поэзия. — Ну прости, не всем сочинять о задницах! — смеется Филипп. — А тебе разве нечего написать Анриетте? Разве не хотел бы ты рассказать ей о прогулках по набережным и мостам? — Как будто у меня есть время на прогулки. Кто-то из нас двоих должен работать, — ворчит Сен-Жюст. Только фантазия невольно уносит его прочь из казенной квартиры — на те самые набережные. Да, сейчас, в холодную пору, они серые и унылые, но что будет летом? Он представил себе пенные шапки роз и рододендронов, теплую ручку Анриетты в своей руке, шепот воды под мостом, нежный шепот у самого уха… — Ну так работай, что тебе за дело до моих писем жене? — немного обиженно отвечает Филипп. — Логично. Тебе же нет дела до твоего друга, какое ему дело до тебя? — с куда большей обидой произносит Сен-Жюст и подходит к окну. Распахивает ставни. Темно, тихо. Только дождь шелестит по мостовой. Филипп резко встает, буквально подлетает к нему. — В смысле мне нет до тебя дела? Да что за очередная муха тебя покусала, Антуан! Сен-Жюсту и досадно, и стыдно из-за своей откровенности, но идти на попятную сил у него нет. Он сутками закован в броню комиссара, Анриетта ему невеста, и ему достанутся при встрече лишь самые невинные прикосновения, ему двадцать шесть, очень холодно и одиноко. — Ты каждую свободную минуту пишешь Бабет, а мне по вечерам хоть волком вой. — Антуан, — Филипп разворачивает его за плечи к себе, и в глазах его видны смешинки вперемешку со звездами. — Ты что, ревнуешь меня к моей жене, которая ждет моего ребенка? После такой формулировки Сен-Жюсту приличествует провалиться сквозь землю, но он только опускает голову и нервно прикусывает губу. Леба обнимает его: — Вот он эгоизм женатого счастливца! Не сердись, мой милый. Я всегда найду на тебя несколько минут, особенно если ты будешь грубить хотя бы вдвое меньше обычного! Сен-Жюсту все еще стыдно, и он невнятно отшучивается, спрятав лицо на плече друга: — Вдвое? И это меня упрекают за непомерные требования в девять миллионов!