И я замёрзну жарким летним утром
Когда-нибудь найдут гниющий труп мой
(Больно и грустно — Синдром Восьмиклассника)
*** *** ***
— Долбанные! Малолетние! Уроды! — грубый мужской голос скорее напоминал звериный рык, чем человеческую речь. Сам мужчина, обладая такими огромными массивными руками, высоченным ростом и плотным телосложением, тоже скорее напоминал гориллу или орангутанга — дальних предков современных хомосапиенс, нежели их потомка. — Башку! Бы! Снёс! — каждое жёсткое слово, коих уже было сказано немало, сопровождалось ударом рукой, приходившемся на самые разные части тела извивающегося в его руках парнишки. — Подонки! Блять! — Отпус-тите! — едва ли не визгом срывался подросток, бессильно пытаясь вырваться, размахивая свободной рукой в попытке защититься от ударов. — Я боль-ше не бу-ду, про-шу! — Сучёныш! Недо!-ношенный! — продолжает лить ядом тучный высокий мужчина с абсолютно неподходящем его жестокому характеру и внешности именем Теодор. Неуравновешенный и истеричный, он был словно цепная псина, которой стоит только дать повод... — Да выкинь ты его уже отсюда нахер. — флегматично, с некоей толикой меланхолии потирает виски Йоэль. Головная боль от разворачиваемой на его глазах картины только усилилась. И угораздило же его забить смену именно с этим крикливым идиотом, умудряющемся развернуть конфликт на ровном месте, вместо того чтобы просто выгнать мелкого воришку и успокоиться. И угораздило же и самому этому мелкому выблядку позариться на казённую технику также именно в его смену... Хочется домой... И спать. — Ещё раз я тебя тут увижу! — продолжает угрожать Теодор. Но всё же повинуется этому усталому голосу, грубо волоча подростка в сторону двери. Как-никак, а всё же начальник, его надо слушаться... Теодор был из тех людей, которых Йоэль больше всего презирал. Такие будут лебезить и пресмыкаться перед всеми, у кого над ними есть хоть какая-то власть, при этом оставаясь самыми жестокими и кровожадными тиранами по отношению к уже своим подчинённым. Или к своей семье: жене и детям — не повезёт таковым с мужем и отцом, однозначно не повезёт. Или к вот таким вот случайным людям, как этот глупый подросток с нищей окраины, попытавшийся вынести из магазина телефон, упрятав оный в поношенной старой джинсовке. Йоэль понимал всё это. Но совершенно не хотел в оное вникать — не его дело. Не его дело ни весьма мерзотная личность этого увальня, ни судьба поколоченного им подростка. Йоэлю на обоих абсолютно насрать, лишь бы смена поскорее закончилась. Открывая дверь, он учтиво отходит в сторону, давая дорогу Теодору. Выволакивая парнишку едва ли не по полу, тот резко, чуть ли не с размаху намеренно впечатывает того в перила площадки перед порогом, отчего подросток болезненно взвизгивает, моментально падая и хватаясь обеими руками за ребро. Треск вмиг разорвавшейся одежды и громкий крик отозвались новым спазмом боли в висках — чёртова мигрень, поскорее бы этот рабочий день закончился... — Третий, блять, за этот месяц! Уроды малолетние, всем бы бошки поотшибал! — продолжает истерить Тео, удаляясь в глубь магазина и принимаясь расставлять обратно по полкам упавшие приборы и гаджеты, которые парнишка разметал в безуспешной попытке удрать, едва услышав первый грозный крик этого увальня. — Подонки мелкие, вы воруете, а у нас это из зарплаты вычитают, каждый раз! Гниды! Дождь льёт как из ведра, постепенно заглушая крики уходящего всё дальше от выхода Теодора. Напуганный донельзя парнишка истерично трясётся и всхлипывает, всё также держась за ребро и часто-часто дыша в слепой попытке унять ноющую боль. Бог его знает, что там — перелом или просто ушиб, лучше уж последнее, чтобы не так долго мучаться. Промокший до нитки за эти несколько секунд, он выглядит максимально жалко, жалко даже для мелкого ворья, которое жалеть не следует в принципе. Но Йоэля же ни разу не жалобит такая картина, даже эти неотрывно глядящие на него голубые глаза, в которых отражается немой вопрос: "за что? за что так жестоко?" — Больше здесь не появляйся. — спокойно срывается с его уст. Следом также спокойно, без малейшего колебания закрывается и пластиковая дверь, стёкла которой заклеены безвкусной аляпистой рекламой, как и все стёкла этого магазина, словно отгораживая маленький мирок дорогой электроники от грязного вороватого Бронкса. Йоэль ненавидел свою работу. Вряд ли этим кого-то можно удивить, но для Хокки это было своеобразной личной трагедией. И ведь действительно, вряд ли кто-то со школьной скамьи мечтает проводить, как они говорят "лучшие годы своей жизни", в замшелом реселлере электроники, пусть и являясь главным на оной точке. Однако жизнь жестока. "Жестока и омерзительна", как проносится в мыслях парня, без раздумий плюхающегося обратно на стул за кассой. — Ненавижу этих уродцев. — продолжает ворчать Теодор. — Америка, понаплодила нищеты, блять. И что вырастет вот из таких вот? Содержать их потом в тюрьмах на наши налоги?! А чёрта-с два, ясно?! — Успокойся. — безучастно продолжает Йоэль, лениво щёлкая по клавиатуре стационарного кассового компьютера, отправляя очередное ни-о-чемное сообщение на стену форума, дабы продолжить переписку, хоть как-то скрашивающую сегодняшний безлюдный день. — Он сюда больше не вернётся. — Да при чём тут он вообще?! — вновь вспыхивает Тео, тут же осаживаясь, стоит ему только уловить этот тяжёлый взгляд Хокки. — Я про то, что из таких вот мелких паскуд ничего путёвого не вырастет. Всё, что они умеют — воровать, а наше государство это вообще не беспокоит. В их годы я работал, и отец мой работал, и мать моя. А такие вот — дети себе подобных — так и будут из поколения в поколение передавать все эти... всю эту преступность... И многое он говорил ещё. Жаловался на политику, президентов, которым нет дела до самой Америки, плохой социум, чёртовых демократов и вырождение нации — типичное ворчание типичного реднека, в которое вслушиваться у Йоэля не было ни желания, ни сил. Вместо того он лишь перевёл взгляд на окно, лениво наблюдая за движениями силуэтов капель дождя по мутному от наклеенной рекламной плёнки стеклу... На пороге за дверью, вероятно, так и продолжал сидеть подросток, замерзая этим холодным октябрьским дождливым днём на промозглой улице. Чёрт его знает, где и как он живёт, да и что заставляет его воровать в принципе. За эти несколько лет здесь Йоэль смог уяснить одно простое правило — это Америка, здесь никому ни до кого нет дела. Страна свободы. Вот правда эта свобода заключается в том, что ты можешь свободно умереть на улице, свободно сесть в тюрьму и бог знает что ещё... И никому до этого не будет никакого дела. Незаменимых людей нет даже в контексте дружбы. Воевать с этим правилом бесполезно — это всё равно что вести бой с ветряными мельницами. Других людей ты не изменишь, а самому распыляться на всех подряд себе же дороже. Под это правило можно только подстроиться, живя только своими проблемами и своей жизнью...Америка изменила его. Очень сильно.
*** *** ***
— Ну давай же... — всхлипывает парнишка, то и дело тыча тонкими белыми промёрзшими пальчиками на кнопку звёздочки, потом на решётку и красную кнопку сброса звонка. — Ну же, ну, пожалуйста..! — только вот бестолку. Разбитый и залитый водой гаджет окончательно превратился в кирпич. — Чёрт! Ну чёрт! — психует Алекс, резко откидывая телефон на пол и тут же зажимая себе рукой рот в попытке сдержать болезненный крик. Слишком резкое движение. Напряг руку и мышцы пресса. Боль передалась в ребро, кожа над которым уже была практически чёрной. — Боже блять... — гневным шипением произносится сквозь зубы. — За что же мне всё это-то Господиии... Хотелось выть. Ничего больше не хотелось, только выть. Хотя, может, ещё немного покушать. И замотаться в одеяло по самую чёрную макушку и не вылазить из него до завтра. Но ради этого надо сначала сходить в душ и стереть с себя остатки грязи, которые не смыл мутный Нью-Йоркский дождь. А это уже непосильная задача покуда твоё тело скорее напоминает отбивную, нежели мешок с костями и нервами, наделённый сознанием. Так еще и Бёрт сегодня дома. И судя по всему, снова пьян. Алексу бы следовало уйти. Снова, как он уходил всегда в такие моменты. Это он и планировал, ещё загодя выведав у матери, что тот ближайшие несколько дней проведёт здесь. Но жизнь внесла свои коррективы. Сегодня он просто не в состоянии. — Дерьмовый выдался денёк... — хрипло срывается с его губ вслед за глухим грудным кашлем. Хоть и закалённый, но всё-таки заболел — оно и не удивительно при его-то образе жизни. А денёк действительно выдался максимально неудачный. Решив плюнуть на всё, и в первую очередь на душ, дабы лишний раз не попадаться ЕМУ на глаза, Алекс потянулся стягивать с себя промокшие грязные шмотки. А заодно и посмотреть, насколько всё плохо.И оказалось ужасно.
"— Слыш, зефирка, ты когда деньги вернёшь?" — первая фраза и первый ощутимый толчок в спину. Рыпаться бесполезно, эти псины его уже окружили. "— Я их не брал." — старается быть спокойнее, лишний раз провоцировать их — себе дороже... "— Пизди больше, слыш!" — нет, Алекс их не боялся. Какие бы угрожающие рожи они не строили и как громко бы не орали. — "Деньги верни я сказал!" "— Че не ясно-то? Не брал я их, говорю, дай пройти." — и это спокойствие их только сильнее раздражает. Но не будут ведь они бить его прямо около кабинета, из которого в любой момент может выйти учитель... Не будут ведь..? "— Слыш, ты чё?!" — и тяжёлая рука этого парня моментально перехватывает его локоть и рывком разворачивает к себе лицом. — "Деньги гони обратно, уёбок, или тебе уши прочистить!" "— Да не брал я их!!!" — смело и довольно угрожающе выкрикивает в ответ Алекс. — "Отъебись я сказал!" Дальше он слабо помнит. Помнит резкий удар под дых, моментально заставивший его согнуться пополам. Помнит ещё какие-то крики и угрозы. Помнит, как чьи-то сильные руки схватили и поволокли его по коридору в сторону дальних туалетов. Помнит захлопнувшуюся белую дверь оного. А дальше словно пелена какая-то... Больно было. Помнит эту муку, настолько привычную болезненную муку... и шум в голове, гомон голосов и их отражений от кафельных стен, звуки ударов... Всё это смешивалось в помутнённом уставшем сознании, что реагировать уже не было сил. Ни реагировать, ни защищаться... То ли систематическое недоедание так сказывалось, то ли очередная бессонная ночь, проведённая на улице... Не знает... "— Помойся, паскуда блять!" — как в завершение порции очередных издевательств раздаётся вслед за тем, как Алекса окатывает ледяной водой из ведра, которым уборщица обычно моет полы. "— БЛЯТЬ!" — от неожиданности на вдохе кричит парнишка, моментально вскакивая и хватаясь руками за плечи. "держаться" — твердит разум. — "держаться, только держаться". "— Визжишь как свинка!" — и общий гогот словно лай стаи диких псин прорезается до его слуха. И очередной толчок. И он снова натыкается спиной на стену позади и сползает по оной вниз. Прострация. Далее Алекс снова помнит слабо. Он не знает, что они ещё ему говорили, как измывались над его столь жалким видом, даже как и когда они ушли, оставив его наконец одного. Помнит только, что когда пришёл в себя, в туалете уже никого не было. Может сознание терял, может выпал из реальности, будучи в плену апатии... Телефон разбитый лежал в кармане. Кто-то из них скорее всего по нему и ударил своим массивным чёрным сапогом на толстой подошве. Теперь на этом месте на коже также красуется гематома. Большая, тёмно-синяя... Аккурат на бедре, на самом болезненном месте. Его ноги и без того похожи на сплошной синяк — падения с рамп и при исполнении трюков, чужие удары и собственная неуклюжесть. Белая словно снег кожа раз за разом живописно свидетельствовала об этом. Теперь в коллекцию добавилось ещё несколько — просто замечательный день. А ребро всё также болит. Также, как и часом ранее, ничуть не меньше. Алекс не знает, что заставило его пойти в тот магазин... Само собой как-то получилось, словно на автопилоте. Словно там, в туалете, когда нашёл в себе силы встать, всё ещё был "не в теле". Словно когда уходил из школы, пропуская оставшиеся уроки, за что впоследствии гарантированно получит нехилый нагоняй, тоже не до конца отдавал себе отчёт в своих же движениях, действуя по алгоритму, по наитию... Окончательно же в себя он пришёл уже когда уже его схватили за руку. А потом вышвырнули на улицу, словно щенка. Впрочем, щенком он и был. Мелким, глупым щенком, и на кой чёрт он только решил своровать телефон... Глядя на эту гематому, окрасившую его рёбра и сильно сковывающую все движения, в голове появляется только одна мысль: "легко отделался". И ведь действительно, что было бы, реши тот бугай вызвать полицию... Представлять не хочется... Смотреть на тело тоже больше не хочется. Нехорошо оно всё, очень нехорошо, особенно когда начинаешь часто об этом думать. Алекс и старался не думать — верный путь к петле вот так вот бесконечно анализировать свою жизнь. Он знал, что она у него хуже, чем могла бы быть, значительно хуже. Чем родись он не в этом месте. И не этим человеком. Но судьба такова. Не то чтобы он совсем не рефлексировал, просто старался не тонуть в этом, дабы не подвергать свою и без того явно травмированную психику ещё большим страданиям. Не нужно оно ему. Как и он сам. Никому не нужен. А пока нужно только замотаться во что-нибудь тёплое. Тёплое и желательно мягкое. Этим и становится привычное одеяло, в этот раз как-то по-особенному нежно обволакивающее его настрадавшееся за неполный день тело. И провалиться в сон. Желательно до самого завтрашнего утра.* *** *
Сначала он подумал, что послышалось. — АЛЕКС! А потом оказалось, что нет. — АААЛЕЕЕЕКС, ПАСКУДА ТАКАЯ!!! — и он моментально вскакивает с кровати, уже слыша приближающиеся тяжёлые шаги в сторону его чердачной лестницы. Чёрные скинни даже не застёгивает, уже влезая руками в рукава старого тёмно-красного свитшота прямиком из 80-х. Такой же поношенный портфель со всем самым необходимым загодя лежит около двери, в которую уже раздаётся стук, способный запросто вынести её с петель. — АЛЕКС БЛЯТЬ!!! — и он замер, пока напуганное сердце гулко-гулко отбивало рваный ритм. — СУЧЁНЫШ МАЛЕНЬКИЙ!!! ЖИВО ОТКРЫЛ!!! — последнее прозвучало словно лай сторожевой псины, заставив парнишку буквально подпрыгнуть на месте. Страх окутывает сознание словно туманом, мороком, который парализует всё тело. Алекс не может двинуться с места, так и наблюдая за этими ритмичными ударами по хлипкой прогнившей старой деревяшке, непрерывно переводя взгляд то на заветный рюкзак, то на держащийся на честном слове шпингалет. И последний ожидаемо не выдерживает. — УУУУУ ВОРЬЁ!!! — первое же, с чем врывается этот здоровый пьяный мужчина в его комнату. — ВОРЬЁ БЕССТЫЖЕЕ, ПРИБЬЮ ПАСКУДУ!!! — ОТВАЛИ!!! — вопит парнишка, шкерясь от него как от прокажённого, выставляя и без того побитые локти в защиту от очередных ударов. "держаться" — НАША СЕМЬЯ НИКОГДА НЕ ВОРОВАЛА, ТЫ, УРОД!!! — всё также продолжает на него замахиваться Бёрт, глаза которого стали красными-красными то ли от выпивки, то ли от гнева, который всецело обуял помутнённый выпивкой же разум. — Я НЕ ВОР!!! — и парнишка отбивается, успешно отбивается, пытаясь постепенно прорваться к двери. Пока один из ударов не приходится как раз на многострадальное раненое ребро. И этот протяжный вопль услышали, наверное, даже на соседней улице. Перед глазами моментально потемнело, в ушах ужасный звон. Алекс уже и не слышал, что этот урод не останавливался орать, рефлекторно выставляя руки и кое-как продолжая защищаться. "держаться" — Бёрт, Бёрт, остановись. — хватает его за руку внезапно прибежавшая мать. — Бёрт, пожалуйста, я сама с ним разберусь... Бёрт! — ВОРЬЁ ПРОКЛЯТОЕ! ПОЗОРИЩЕ! — продолжает лить ядом этот мужчина. Сознание же также постепенно возвращается к Алексу, по мере того, как злосчастный гул начал затихать. — МОИМ РОДИТЕЛЯМ НИКОГДА НЕ ЗВОНИЛИ ИЗ ШКОЛЫ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ВОРОВАЛ!!! — Бёрт! Бёрт, прошу тебя, пожалуйста, хватит! — пытается оттащить того в сторону двери мать. — Бёрт, достаточно, прекрати! Как вмиг и сама получает хлёсткую пощёчину. И глаза Алекса вновь напугано округлились. Казалось, будто внутри что-то резко оборвалось. "— Какого хера ты его терпишь?" "— Ты знаешь, когда он напьётся..." — горестно говорила женщина, осматривая в зеркале уже наливающийся тёмным синяк прямиком вокруг глаза. "— Я не это спросил." — резко прерывает её подросток, сжимая в кулаки руки. — "Я спросил, почему ты терпишь." — и взгляд женщины пересекается с его разъярёнными синими сапфирами в отражении мутного стекла. "— Тебе нужно где-то жить. И мне нужно." — отчасти она была права. Аренду жилья они не потянут даже если и сам Алекс на работу выйдет, и понимают это оба... Это заставляет его отвести взгляд и поумерить свой пыл, стараясь не прислушиваться к крикам его и его друзей из гостиной, вместо того лишь злостно цокая языком. — "Чё зенки вылупил? Это жизнь, Алекс, никто никому тут ничего не должен." — СЛЫШ, ПАСКУДА, СТОЯТЬ!!! — доносится уже ему в спину. — КУДА ПОШЁЛ?! "бежать" — красным сигналом бьётся в его голове, пока Алекс со скоростью света слетает со злосчастной лестницы и несётся по коридору. — СТОЯТЬ, КОМУ ГОВОРЮ, ПРИБЬЮ!!! Несётся мимо что-то там улюлюкающих так называемых "друзей семьи", под громкую безвкусную музыку из залитых пивом трескающих колонок, сидящих на прожжённом сигаретами грязном диване вокруг обшарпанного старого стола, заставленного бутылками и рюмками, стопками и засыпанного пеплом. — АЛЕКС!!! Вылетает за дверь как пробка из бутылки шампанского, стараясь не поскользнуться на мокрой бетонной дорожке, ведущей от самого дома к тротуару. "— А бухаешь ты с ним тоже из-за нужды?" Бежать так быстро, насколько хватит лёгких. "— Я не поняла, какого хуя ты сейчас дерзишь, ты, опёздал? Давно взрослым себя почувствовал? Так вали отсюда." Бежать так далеко, насколько унесут ноги. "— Ты просто такая же как он!" — в сердцах вскрикивает парнишка, вновь поднимая взгляд к замызганному зеркалу, демонстрируя пожелтевший синяк, красующийся уже на его скуле. — "Такая же! Не строй из себя жертву!" Бежать так долго, насколько позволят силы. "— И неча щас мне это предъявлять. Сам виноват, что спровоцировал его вчера. Вот и огрёб. Заслуженно. Я не обязана вступаться перед ним за каждую твою глупость." — холодно срывается с её уст, пока пальчики промакивающими движениями наносят тональный крем. — "Нужно быть умнее. В твоём-то возрасте уж точно пора бы, поверь." Бежать. "— Сама-то в моём возрасте меня родила от того что умной была, да?" Главное бежать. "— Да лучше б не родила. И жизнь моя полегче б была..." Больно стягивающие кожу мокрые дорожки на щеках — от встречного ветра. Точно от него. Точно от него, точно. Точноотнего...Алекс ненавидит эту жизнь.
*** *** ***
Занюхивая последнюю на этот вечер дорожку волшебного порошка, Йоэль блаженно откидывается на кровать, устремляя взгляд к потолку, слово заворожённо наблюдая за витиеватой игрой теней от проезжающих мимо машин и трамваев. Мигрень отступила, будто бы амф был лекарством. Впрочем, если и не от болезней, то от упадочных настроений он точно спасал. В очередной раз потянувшись к тетради, Йоэль вновь уверенно и кривым почерком стал записывать первые приходящие на ум строчки и фразы на обоих языках одновременно. Кто знает, может вскоре он таки сможет довести их до чего-нибудь гениального. А может они так и останутся пылиться на белых клетчатых листах, али вовсе сгорят в пепельнице вместе с хабариками от дешёвых сигарет и его мечтами на нормальную жизнь. Иронично, что последнюю он сам и гробил. Медленно и планомерно, пока не обнаружил себя в этой самой точке. Так кем же был Йоэль? Не знает... Долго думал на эту тему, да так и не смог толком понять свою собственную природу. Все люди вокруг были более определёнными. Та же Меган из соседней комнаты — типичная белка, не смотря на то, что также живёт в этом гадюшнике. Смысл жизни видит в заботе о детях, и делает всё для того, чтобы вывести их в люди — то самое колесо, в беге в котором она не замечает, куда катится и её собственная жизнь. И ни о чём более глубоком, философском и экзистенциальном не задумывается... Это ни хорошо и ни плохо, это просто данность. Теодор же был крысой. Самой что ни на есть настоящей, добротной жирной крысой. Живёт пока живётся, никуда дальше не стремится и ничего от жизни дельного далее и не ждёт. Его существование также бесцельно, как и существование Йоэля, вот только он сам этого скорее всего даже не понимает. Оттого и крыса, копающаяся в этой помойке. Примитивная крыса. А кто же Йоэль..? Не знает... Если бы он мог передать словами хотя бы чуточку того что он чувствовал... Если бы слова для этого существовали в принципе. Пытаться описать уровень этого морального упадка бесполезно, если причина его появления гораздо глубже, чем банальные неудовлетворённые потребности. Поэтому нет, Йоэль не крыса. Но и не белка также, ведь заставить себя искать цель в этой жизни не видится ему возможным в принципе. Ведь ничто здесь абсолютно не несёт никакого смысла, ничто не способно подарить ему ни радость, ни хотя бы чувство удовлетворения. Лишь ненависть. И боль. Порождающую агрессию и ещё большую ненависть уже к себе. Йоэлю жаль, что он стал таким. Возможно, перед его глазами так и будет ещё очень долгое время стоять этот образ, словно ставший квинтэссенцией его моральной деградации, образ этого грубо выкинутого сегодня из здания парнишки. Ведь это его же он видел где-то с неделю назад, поколоченного толпой гоповатых школьников той холодной ночью в свете оранжевых фонарей, Йоэль почему-то сразу это почувствовал, хоть тогда и не запомнил лица. Люди все мёртвые вокруг, они порядком ему уже надоели. Они оскотинили его нутро, изувечили душу и вывернули наизнанку все моральные принципы. Добро и зло окончательно поменялись местами, хороня под обломками давно рухнувших надежд и самого Йоэля. Он не знает, зачем он до сих пор живёт. Знает только то, что он неправильный какой-то. Неправильный в свете такой жизни. И любые попытки исправиться будут фаталистичны. Йоэлю действительно жаль, что он стал таким.