В тени пустого и не от людей района, Где крики слышат все соседние кварталы, Откуда запах секса, синты и ментола, На улице, где обнесут тебе карманы...
(Комната — Автостопом по фазе сна)
*** *** ***
Человеческая природа по сути своей весьма предсказуема. Прогресс, подаренный эволюцией, дал этому роду новое оружие и новые навыки, однако вместе с оным и новые вызовы и риски. Если смотреть на всё это в разрезе, получается весьма комичная картина: рукотворная ядерная война, способная разово уничтожить всю планету целиком, десятки новых эпидемий и вирусов, появившихся не без помощи двуногой обезьяны, однако при всём при этом последняя так и не научилась справляться даже с собственной природой. Амбиции уровня покорения соседних планет и нищета огромного процента всего человеческого рода; научный прогресс уровня освоения бозона Хиггса и при всём этом в некоторых странах до сих пор кастрируют геев и запрещают аборты. Человек — существо, которое полетит в космос, всё ещё вытирая собственную задницу газетой Правда. "Неверно расставленные приоритеты" — мыслит Йоэль, докуривая отвратительную ментоловую сигарету, скрываясь от вторые сутки моросящего дождя под козырьком уже закрытого ларька. В этот раз неверно расставил приоритеты уже он сам, выбрав прошлой ночью опцию "выспаться", нежели "по пути с работы запастись продуктами". Теперь же пришлось покидать пределы комнаты, выходя под мерзкую морось снова. Покурить можно было бы и по пути в магазин, однако кое-что заставило его всё-таки постоять около металлической двери чуть дольше. Кормёжка для нищебродов. Маленький растрёпанный пацанёнок, с какой-то собачьей миской в руках, ждущий своей очереди на порцию бесплатной похлёбки. Разумеется, Йоэль узнал его, узнал того, кого пару-тройку дней назад жёстко выпнул из вверенного ему магазина. Затягивается ещё раз. Что-то часто ему на глаза он попадается. Конечно, мир тесен — никто не спорит. Но даже учитывая это, третий раз за этот месяц в городе с населением в 4 его родных страны всё-таки многовато... Оглядывает. Кофта на нём выглядит слишком лёгкой для такой промозглой погоды. Да и на фоне остальных оборванцев он выделяется. Бледный слишком, словно искупался в меле. Ещё и задохлик, одежда на котором выглядит несоразмерно большой. Это видно по тому, как тонкий и пропитавшийся влагой свитшот облепляет его тощее тело. Одно только не ясно — что, блять, он делает в Гарлеме? Почему стоит в этой очереди — гадать не нужно, но вот почему именно в Гарлеме... Вопрос... Впрочем, парниша его тоже узнал. Пару косых взглядов и следующие за ними нервные отвороты головы. Дёрганные движения, попытки спрятаться за спинами впереди стоящих. Трусит. Однозначно трусит, помнит, каких делов натворил в прошлый раз. Йоэль, впрочем, тоже помнит, пытаясь отделаться от вспышки фантомного чувства вины. Не он ведь его тогда так вышвырнул и не он его избил... И в конце концов заставлял воровать его тоже не он. Но почему-то в груди засело какое-то ощущение тяжести от одного только взгляда на всю эту очередь престарелых бомжей и затесавшегося среди них тощего подростка. По сути парнишка тоже ничем особо от них не отличается. Такое же ворьё и грязь без особого будущего, чья жизнь бесславно и бесполезно оборвётся уже через несколько недолгих лет. Такая же заживо гниющая рыбёшка в этом мутном аквариуме. У Йоэля всегда было скептическое отношение к этому контингенту. Многие люди их жалеют, однако Хокка не считает, что это по отношению к ним уместно. Могли бы в конце концов завязать с бухлом на те пособия, что даёт им государство, а то и сами найти себе работу и койку в каком-нибудь хостеле. То, что они вместо этого предпочитают попрошайничать мелочь у церквей и магазинов, а потом эти деньги решительно пропивать — исключительно их проблемы и их выбор, а значит и жалеть их нечего. Не сказать, чтобы Хокка их презирал, ему было на них просто насрать. Однако стоящий в окружении бродяг подросток заставил его вновь вспомнить, за что же ещё он так ненавидит Америку.Вот именно за это.
***
"Портящиеся продукты — в холодильник, не портящиеся — к себе в комод. Яйца и соусы могут прожить в комнатной температуре, а вот полуфабрикаты и сыро-колбасы точно нет, как и овощам для сохранности нужна низкая температура..." Монотонные движения рук, переставление одних и тех же продуктов с полки на полку. А в мыслях всё одно... Йоэль, вероятно, до конца дня от этого не отделается как бы ни старался, доколе не выйдет на улицу ещё раз, уже за другой вещью... Сейчас же отчего-то активировавшийся разум всё продолжает и продолжает прокручивать в голове эту сцену. Бабулька какая-то с проблемными ногами еле тащит тарелку какой-то похлёбки. И тот самый парнишка, который без раздумий выходит из очереди и подходит к ней, забирая из трясущихся рук еду и отставляя её на ближайший стол, следом же помогая и ей самой до него добраться, попутно о чём-то с ней беседуя и едва заметно улыбаясь. Йоэль так и встал как вкопанный, за всей этой картиной наблюдая. Заморозка. Все его эмоции вне этих состояний всегда находятся в заморозке. Вернее было бы сказать, что он почти ничего не чувствует, а то, что умудряется пробиться сквозь пелену апатии, чувствуется слабо. Однако сама эта картина его сегодня... тронула?.. Странное чувство. Непривычное, да, давно он уже отвык что-то чувствовать. А вот парнишка же явно был эмоциональнее него, ибо испуг и смущение от пересечения их взглядов скрыть не смог. Хотя явно пытался. Пытался, тут же обрывая зрительный контакт и отворачиваясь; пытался, с грацией уличной кошки вклиниваясь обратно в очередь и вскоре забирая свою порцию еды; пытался, стараясь отойти в пределах этого грязного закоулка в самый дальний угол, подальше от Йоэля; пытался, неуклюже спотыкаясь на выбоине в развороченном асфальте и едва всё не роняя; пытался, вновь оборачиваясь на Йоэля и понимая, что последний это видел... Странный мальчишка. Хотя может оттого странный, что Йоэль просто слишком на нём зациклился сегодня. Вырывает он его из пространных размышлений и рутинных занятий, оттого и отпечатывается в памяти — дурная сущность человеческой природы. Это как те люди, что зацикливаются на одном числе, а потом начинают везде его видеть. Так и до психушки недалеко. Впрочем, довольно с Йоэля этого. Сегодня его единственный выходной за последние пять рабочих дней, и впереди ещё столько же, не будет он его тратить на такие глупые размышления, тем более когда планы на сегодня совершенно другие.*** *** ***
— Алекс Весильсон, к директору! — противно звонкий, писклявый голос завуча школы вывел упомянутого из состояния отрешённости. У Алекса вполне мог бы сформироваться полноценный триггер на этот звук, ибо каждый раз, когда она в зоне досягаемости открывает рот, то обращается непосредственно к нему, и, как правило, это обращение не несёт в себе ничего хорошего. Так случилось и в этот раз. — Пизда те, зефирка, — ехидничает сидящий позади него Грэг, смело толкая едва поднявшегося парнишку в спину, отчего последний чуть не раскладывается на парте, чем вызывает очередной смешок этого тупоголового амбала. Гневно закатив глаза, Алекс глубоко вздыхает, решая на подобное отвечать холодным игнорированием. — А кому-то щас вка-а-атят! — пропевает Британи, смеривая брюнета полным нездорового азарта взглядом. — Может его выгонят уже наконец? — Да не, без убогих скучно, — раздаётся ей в ответ ещё откуда-то сбоку. — Поэтому ты всё ещё здесь? — меланхолично парирует Алекс, неспешно собирая с парты все скудные школьные принадлежности. — Чё сказал?! — вспыхивает тот парень, чем вызывает новую волну гомона и оскорблений, летящих в сторону потрёпанного зефирки. Последний, к слову, совершенно не вслушивается и даже не пытается выцепить из общего шума ни одного голоса. Какое ему дело до них? Что нового они ему скажут? Тем более, он уже заранее знает, что его ждёт через пару минут у директора, и что вероятнее всего произойдёт с ним после. А также, кто именно скорее всего и является всему этому виной. Тем временем школьники будто бы забыли об уроке, равно как и совершенно не замечали пытающуюся их угомонить биологичку. Подумать только, сколько воя и шума способно сделать всего 5 слов, выстроенных в короткое предложение. Ещё бы, тут расправа над убогим намечается, а последний вместо благоговейного страха решил показать зубы, пусть и ненадолго. — Весильсон, покинь уже класс! — выкрикивает окончательно отчаявшаяся успокоить подростков биологичка. Ещё бы она не крикнула, ведь это же так очевидно — устранить объект шума, а потом уже и все остальные заткнутся. Будто бы Алекс был всему этому виной, ей богу. Слова летят в спину уже выходящего за дверь парнишки. Оттого последний импульсивно только сильнее хлопает за собой дверью, вслед за чем слышит слегка приглушённое, — Ненормальный! — в её же исполнении. Цокает языком. "Ненормальный", как же... Какая-то старая кашёлка ещё и будет судить его за отклонение от нормы, будто бы она хотя бы что-то о нём знает. Зол? Скорее рассержен. Рассержен, раздосадован и устал. И Алекс бы проклял этот день, но таким у него был примерно каждый. Одинаковая степень дерьмовости в разных сферах его никчёмной жизни — ни дня без какой-то хуйни. Стены пустых коридоров школы отражали каждый шаг его кед. Кабинет директора находится на другом этаже — можно немного прогуляться, наслаждаясь тишиной и теплом помещения — от занятий его сегодня явно отстранят. Сегодня, может и на завтра, может и до конца недели, может и вообще окончательно выгонят за то, что в том кабинете он бывает чаще, чем на уроках. В последнее время Кит совсем с катушек слетел и вызывает его при первой же удобной возможности. — Весильсон! — "вспомнишь солнце — вот и лучик". — Мистер Мак-Китней, а я как раз к вам, — пытается натянуть на лицо маску бодрости, сегодня ведь перед школой даже позавтракал...***
— Алекс, — устало начинает тучный высокий мужчина, скрестив свои напоминающие сардельки пальцы на уровне подбородка. Заплывшее морщинистое лицо отражало годы тяжёлой, да и порядком уже поднадоевшей работы, прошедшие в бесконечном стрессе. Его старинная ирландская фамилия крупными буквами пестрела на десятках грамот и благодарностей, развешенных вдоль окрашенных в благородный тёмно-синий стен — Кит часто любил бряцать всюду своими заслугами и козырять опытом, наработанным с годами стажа. Чёртово самолюбие, появившееся на почве наград за скользкость и мерзость самой натуры, Алекс ненавидел этого престарелого мулата ничуть не меньше, чем саму систему, поощряющую подобных людей. Впрочем, прикрепилась к нему как нельзя подходящая отфамильная кличка "Кит". Именно китом он и был — не только по комплекции, но ещё и по внутреннему её содержанию — мерзкая, скользкая и огромная рыбина. — Ты, вероятно, уже знаешь всё, что я хочу тебе сказать. — Понятия не имею, о чём вы. — действительно не имеет, что случилось на этот раз. С вероятностью 75% это может быть всё что угодно. В чём его обвинят? Разбил стекло на 3 этаже? Разбросал еду в столовой? Сорвал химию позавчера? Испортил карту на географии? Выкинул из окна какие-то учебники? Не только то, что творит его класс, но и вообще всё, что происходит в школе, неизменно вешается на Весильсона вне зависимости от того, где он был и что делал в это время, даже был ли в школе вообще. Удобный, чёрт возьми, козёл отпущения нарисовался, аж тошнит. — Не строй из себя идиота, Алекс. Возвращай деньги Джереми и мы закрываем эту тему, — ах точно, деньги. Оставшиеся 25% в итоге и выиграли эту лотерею. — Я их не брал. — и всё снова повторяется как день сурка. Он снова сидит и оправдывается перед никогда ему не верящим Китом за то, чего не делал. В прошлую пятницу ему пришлось доказывать, что около разбитого окна он оказался уже после того, как его непосредственно разбили. Неделю назад, что с маркерами и расписанной физкультурной раздевалкой его подставил Грэг... — Весильсон, не заставляй меня снова. читать. тебе. морали. — сквозь зубы выплёвывает слова, словно изо всех сил старается не сорваться. Кит никогда не скрывал своей невесть откуда взявшейся стойкой неприязни по отношению к Алексу. От этого действительно каждый раз не по себе словно в первый, ведь подобное очень опасно в первую очередь для самого Алекса... — То, что ты вор, мы знаем оба, прекращай мне сидеть вот так вот тут и нагло врать, иначе я прямо сейчас вызываю копов и пусть они тут с тобой разбираются. "копов. только не копов" — Мистер Мак-Китней... — словно ещё больше побледнел парнишка. Пресловутый инстинкт "бей-беги" вновь начинает завладевать его сознанием. И знал бы кто, как же он уже устал бежать... — Довольно! — внезапно вскакивает с места этот тучный мужчина, обрывая дрожащий голос парнишки на полуслове. — Господи, — выйдя из-за стола, он начал ходить по кабинету. — 12 лет, 12, Алекс, и за всю мою практику я ещё ни разу не встречал такой ходячей головной боли как ты. — Я ничего не делал. — холодно срывается с его уст, подстать похолодевшему нутру. — Ах ничего не делал, да? — что только сильнее распаляет уже немало разозлённого мужчину. — Мне снова нужно всё это с тобой повторять, да? Видимо да, так просто мы не понимаем! Сколько раз! Сколько уже через это проходили, и всё ещё не дошло... — гневно причитал Кит, продолжая словно огромная рыбина проплывать от одного угла кабинета к другому. — Уже который год, который год, Весильсон, ты мне нервы трепешь. Знаешь, я уже давно потерял всякую надежду сделать из тебя человека, уже давно закрываю глаза на всё что ты творишь ВНЕ школы, так тебе ведь мало, ты другим ВРЕДИТЬ НАЧАЛ! — срываясь в конце на крик, он словно припечатал мальчишку к стулу. — Но... — Никаких "но", Весильсон, я положу конец твоему беспределу, чего бы мне это ни стоило. Ты не ходишь на уроки, Весильсон, и срываешь те, на которых появляешься. Ты хамишь учителям, на тебя много жалоб, да и твой табель отвратителен, ты портишь всю статистику школы, которая таким трудом зарабатывается остальными учениками. Я уж молчу, что от тебя постоянно воняет сигаретами, да и то, что вчера ночью после комендантского часа тебя видели на севере Бронкса, а живёшь ты на юге. Так сегодня я ещё и узнаю, что ты у нас, оказывается, снова взялся за старое! Снова, Алекс! — опасно близко приближается он к парнишке. — Клянусь богом, Весильсон, если ты к началу аттестации не вернёшь украденные тобОй, ТОБОЙ И МЫ ОБА ЭТО ЗНАЕМ, деньги Джереми, я найду на тебя ТАКУЮ управу... — Вы уже позвонили моему отчиму! — истерично всхлипывает парнишка. — А я ничего не делал! Ничего, ясно?! Что вам ещё от меня нужно?! И в этот же миг он снова пожалел о своём гоноре. Засунуть бы его в задницу, характер свой, хоть раз... Цепкий взгляд вмиг улавливает: трясущиеся руки, напряжённая поза, закрытые глаза... У Алекса перманентно срабатывает триггер, красная сирена воет в голове об опасности, сознание во всех красках рисует то, как этот взбешённый мужчина замахивается и со всей силой бьёт его прямо по лицу, как вцепится после в волосы и приложит головой о стол, как швырнёт на пол и забьёт его, бессильно закрывающего руками лицо, до полусмерти, до кровавых пятен, до чёрных синяков... И Алекс инстинктивно отскакивает, быстрее, чем успевает подумать, чем успевает угомонить своё больное сознание... "бей-беги, бей-беги, бей-беги", вслед за чем напряжённо замирает. Открыв глаза на шум и увидев вскочившего перепуганного парнишку, Кит глубоко вздыхает и возвращает самообладание. — Пшёл вон, Весильсон. И чтоб неделю глаза мои тебя здесь не видели... — Ч-что... — и Алекс действительно не понимает. Участившееся ранее сердце продолжает гонять по организму кровь, отдаваясь пульсацией в косматой чёрной голове. — Ты отстранён.***
Налив стакан дорогого, некогда подаренного директором соседней школы коньяка, Мак-Китней откидывается на удобном кожаном кресле и тяжело вздыхает. Опять этот Весильсон. Снова. Ходячая катастрофа — не иначе. Разные тяжёлые подростки были за его директорскую карьеру. 12 лет стажа всё-таки не шутки, а 12 выпущенных старших классов с самым разным контингентом учеников. И только Алекс этот... Такой вот своеобразный фрукт, на которого он ни управу найти не может, ни вышвырнуть из школы совесть не позволяет. То, что парень не в порядке, было не видно только слепому. Но и нести ответственность за его выходки Мак-Китней не горел желанием, за это всё-таки надбавку и премию не дадут, да и работа эта не его, а его родителей. До выпуска он его, так уж и быть, доведёт, а дальше будь с ним что будет, пусть он хоть помрёт на следующий же день. Главное, что это будет уже не на его совести...*** *** ***
— О-о-о, какие люди в Голливуде! — расплывается улыбкой Чейз, натирая только что вымытые стаканы и опуская их за задворки бара. Вторник, клиентов сегодня почти что нет, у стойки разве что пара до рези в глазах стереотипных пожилых реднеков в клетчатых рубашках и кепках попивают дешёвый лагер, смакуя такие же недорогие сигареты. Мельком взглянув на них и убедившись, что вершина американского общества сейчас вовлечена в разговор между собой, Чейз жестом подозвал Йоэля ближе. — Пить чё будешь? — Не в этот раз. Мне как обычно, — не особо церемонится Хокка, опираясь локтями в поцарапанное лакированное дерево и подпирая подбородок. Не очень-то и хотелось второй раз за сутки выходить на улицу, особенно в такой мерзейший октябрь, но ничего не поделать. Если не сегодня, то завтра он дневную смену уже не вывезет. — Как скажешь, только дай я пока другого клиентика обслужу, я мигом, — и Чейз снова кому-то кивает, подзывая к бару и наливая в высокий стакан большую порцию лагера. Йоэль же, устремляя взгляд на барные краны, мысленно снова отходит куда-то в прострацию. Промозглый вечер с дождём — самая его нелюбимая погода, и, по иронии судьбы, самая часта в этом помойном городе. Ещё помойнее держать в голове то, что ему ещё и предстоит долгий путь обратно в Гарлем. И снова не на метро — деньги надо экономить... Однако, промозглость, серость и грязь, которую ему вновь предстоит созерцать уже очень скоро вновь — далеко не единственное, что мучает его голову в этот вечер, это скорее контекст. — Держи, — как резко перед его лицом плюхается картонная тара, в которых обычно выдают еду на вынос. Не то чтобы Чейз боялся камер или посетителей, просто таковой была его давняя традиция. Открыв и чуть помахав рукой, Йоэль увидел ожидаемый увесистый чёрный зип-лок, засыпанный сверху картошкой фри. Проверив же весь вес тары, Хокка не ощутил изменений и кивнул, поднимая взгляд обратно на Чейза. — Расценки не изменились, — не снимая улыбки тихо молвит тот, ожидая, пока блондин положит на стол несколько смятых купюр. Бегло пересчитав последние и положив их в карман, Чейз снова поднял голову и смерил чуть прищуренным взглядом не сдвинувшегося с места Хокку. — Будешь всё-таки? — кивая на краны и лежащую подле них меловую доску с росписями о содержимом. — Нет, — резко махнув головой, отгоняя наваждение, Хокка потянулся за картофелиной и спешно засунул её в рот. — Пацан тут какой-то, видел его ща, — перед глазами вновь мелькает образ знакомой тёмной шевелюры, скрывающейся в спешно натянутом капюшоне. Едва завидев приближение блондина тот, словно током ударенный, сорвался со ступенек входа в бар и быстрым шагом направился прочь от освещающих ночную тьму окон бара и развешанных на соседних деревьях гирлянд золотой подсветки, постепенно теряясь в той темноте и промозглой сырости. — Мелкий, бледный такой... — А, да, прибился один тут. — беззаботно отвечает Чейз. — Давно уже, месяцев 7-8, наверное... Я ему скармливаю то, что гости не доедают за собой. А че он? — Да ниче... — хмурится Хокка, продолжая механически поедать картошку. "прибился", "скармливаю", Чейз словно о собачонке какой-то говорит, а не о человеке. Нет, безусловно, Йоэль себе тоже иногда мыслит негативно окрашенные слова, но только про тех, кого хотя бы знает, тем более не позвояя себе так выражаться при других. А подобное... Не нравится это Хокке, как-то подсознательно отталкивает. — Давно, говоришь? — Ну да. — разводит руками тот. — Захаживает раз-два в неделю. Сегодня чёт припёрся, обычно по пятницам бывает. А так да, давно... — Не замечал...