Не Преклонившийся

18 апреля, дом Северина, вечер.       Гостиная особняка, обставленная богато и со вкусом, словно стыдясь своего подспудного пафоса, упрямо тонула в полумраке. И ранее вчистую игнорируя всяческие попытки многочисленных торшеров и бра разогнать его извечное назойливое присутствие. Теперь и они были выключены, уступая свою роль уютно потрескивавшему камину.       Похоже, Сити предстоит ещё одна бесконечно тёмная, как будто обвёрнутая гипотетическими огромными мешками для мусора, пыльная и злая ночь, полная того самого… затаившегося в её нефтяной глуши, таинственного зла.       Того самого зла, концы которого пока безуспешно пытался нащупать Бримстоун. Пришедшего в эту обитель грязи всех мастей несколько лет назад, чем скоро заставив громко говорить о себе. Затем всё тише и тише. Теперь же, кажется, иные боялись рассуждать об этом даже шёпотом. Роль преследуемых Бримстоуном вампиров здесь была доподлинно неизвестна и по сей день, однако Северин не собирался сбавлять градус внимания. Сейчас он сидел в глубоком, обитом белой лакированной кожей кресле, покровительски взирая на Рэйн, расположившуюся в этом уютном сумраке напротив него, на небольшом диванчике. Точно специально содействуя вплетению в искусное руно обстановки ещё и ниток исподволь пробивавшегося в нём желания. Ах, эта блаженная полутьма… Она никогда не прочь пошалить таким вот образом. На секунду он даже зажмурился, не желая, чтобы этот миг уходил. Есть только здесь и сейчас. Он вновь вгляделся в изящную рыжеволосую красавицу, сосредоточенно изучавшую документы, пришедшие с поверенными Бримстоуна ещё днём. Сейчас Северин воспринимал Рэйн заодно с этим мраком. Дитя тёмной крови. Воспринимавшаяся в отсветах пламени камина особенно яркой. Она не умела выглядеть плохо. Не была способна. Секундочку. Рэйн? Выглядеть плохо? И чем сильнее тьма тушевала её аристократически-белую кожу — тем дальше он был от подобных мыслей. Не так ли, мистер Северин? Ты ведь умный парень. Впрочем, быть может, сейчас именно та самая тьма и была наиболее желанной, настраивая на нужный этому заданию лад? Нет уж, шутливые попытки играть в развязную романтику следовало отставить, ибо эти дни сказали ему достаточно, чтобы отвлечься, наконец, от идеи ловить наслаждение неформальным общением с подопечной, к чему Северин начинал опасно привыкать, замечая за собой то, что он всё время стремится к чему-то большему.       Похоже, слывшая в бримстоунских стенах бесчувственной стервой, Рэйн никак не разделяла это начинание. Она была… существом узконаправленных интересов. Признанным Обществом, идеальным инструментом. Пускай, при взгляде на неё, в это и верилось с трудом.       Сводки от Общества были неутешительными. Сити буквально погряз в тотальной паранойе от навалившейся за последние годы волны смертей. Даже не так, нет. Пожалуй что, целого Цунами. Как упорно тонул и в текущих под этим животрепещущим покровом, делишках детей её отца. С которыми у Рэйн, приходившейся сводной сестрой основателям этой таинственной организации, чистокровным вампирам по линии отца, Гранд-мастера Кагана — были свои счёты. Кровные. Это Северин помнил особенно хорошо. И когда, наконец, спустя последнее задание в восточной Индии, удалось нащупать концы, ведшие в Сити — она, носившая в себе половину вампирской крови, приходящуюся на половину человеческой по линии матери, более не ждала ни дня. Позволь Бримстоун осуществиться её давним идеям, или же нет — у Рэйн было своё мнение. И оно было для неё основным. Являясь дампиром, тем самым дитя смешения кровей, от отца унаследовавши далёкие от человеческих кондиции, лишённая слабостей простых вампиров… Она просто не имела права обладать слабой волей, дабы простить отцовской крови лежавшую на той вину. Род её матери, стёртый с лица земли Каганом, однажды затребовал быть отмщённым. А если Рэйн что-то замыслила — всяк мог быть уверен, она была той, что способна довести дело до конца. Такие не буксуют на полпути.       Пламя камина затрепетало чуть сильнее. По гостиной забегали кривые тени.       Небрежно отбросив досье на журнальный столик, красное дерево которого было затейливо обработано резцом в стиле барокко, дампирша, вид которой не предвещал ничего хорошего, принялась задумчивым взглядом изучать пространство где-то позади Северина. Затем, словно не находя себе места, она оглянулась на всё ещё тлевший за зашторенными окнами закат. Насыщенный, своевольный багрянец, вот-вот готовый уступить дорогу ночи. Северин хорошо знал — её тяготит этот вынужденный простой, в какой они ввязались, единожды выслушавши все бзики Ордена, которому внезапно срочно вздумалось увязаться за этой странной, вызывающей парочкой, Айзенграу.       Отчима, и этого приёмыша, наглеца-сынка.       Помня о них, Северин хотел, было, скорчиться от омерзения. Нет, это же надо? И ладно бы, если бы этот Айзенграу-младший просто тихонько бы себе воздыхал по Рэйн на лекциях, ни на что более в своей никчёмной жизни не претендуя, но своей наглостью и глупостью он позволил себе вызывающее поведение относительно него, Северина! Это было возмутительно. Бримстоун настаивал на тотальном отсутствии конфронтации, но этот выскочка словно что-то понимал. Точно знал больше. Он будто бы сознательно искал повод встать против. Провоцировал. Было в том что-то такое, что и позволяло ему вести себя вот так… уверенно. Это читалось в его наглых, отражающих всю его низкую, одержимую такими же гадкими страстями суть, глазах. Светло-серых, почти белых. Иной раз казалось, этот сально улыбающийся ублюдок носил линзы из ближайшего салона оптики. Какие любят таскать эти позёры-готы, норовящие изображать из себя страдальцев от любой религии и культуры. Подумаешь… Дешёвые сопляки, да разве есть у вас хотя бы капля здравой самооценки? Являетесь ли вы для кого-нибудь действительно достойного внимания — особенным? Северин хорошо знал ответ. Ответ, который растягивал его губы в лёгкой, презрительной улыбке. Нет. И никогда не являлись. В отличии от меня. А уж я-то…       Ну а самодовольный глупец-Айзенграу — был как раз из того самого, низкосортного стада, годного только лакать своё пойло и ползать в грязи, как и его сородичи-крысы.       Сколько бы Рэйн не предупреждала об осторожности, видя в этом человеке нечто далёкое от, собственно, человека — этого совершенно не хотелось принимать во внимание.       Он снова нахмурился, в который раз обводя внимательным взглядом по-морски синих глаз гостиную. На сей раз, найдя в себе силы, и выключая-таки надоевшее своими упорными рекламами и промывками извилин радио, что шипело динамиками рядом, развеивая излишнюю тишину, что спешила вставить своё гнетущее слово. Про себя не преминув отметить, что в этой стране пропаганда глупости и потребительства стала достигать каких-то заоблачных высот.       Парой часов ранее Северин пребывал в скверном расположении духа, когда дал слишком много воли памяти. Он не склонен был выказывать эмоции открыто, зная, что Рэйн его не утешит. И не подумает. Был ли хоть один раз, когда она проявила к кому-либо жалость? Даже старожилы упорно молчали, не зная что и сказать на это. Скорее, всё будет, как она любит — хмыкнет, развернётся, и просто уйдёт. Если будет в благом настроении, конечно. Переживания переживаниями, а работа порознь. Прошедшему и видевшему столько человеку было бы позволительно даже плакать. Однако не ему. Он справедливо считал, что причитающиеся ему слёзы будут пролиты на его похоронах, и не ранее. Тогда и станет ясно — сколько он заслужил. Как полагал координатор, это не будет помпезной, тяжеловесной панихидой, полной случайных гостей и лживой скорби. В разное время Северин много думал о собственной смерти, находя утешение лишь в личных способностях и наследственности, а так же, фактически, в военных законах, по которым жил Бримстоун. И вынуждены были жить они сами.       Он не тяготел к излишним копаниям в своих мыслях. Ведь мысли эти подчас совершенно его не радовали. Северин находил удивительным иногда перемещать ненависть к себе на Рэйн — его единственную опору в этом мире безумия. Сколько раз он нащупывал момент касания его души этой отравы, когда начинал сожалеть…       Что одна из её сводных сестёр не сделала тогда, эти восемь лет назад.       Вернее, чего не успела сделать. Того, от чего его и спасла тогда дампирша. А ведь он мог стать подобным своей мимолётной привязанности. И мимолётной ли? Вот здесь-то он и терялся с головой, не в силах забыть. Северин постоянно, от этого всякий раз так же болезненно ловя себя на невозможности возврата, вновь и вновь перемалывал в себе возможную линию, что позволила бы ему быть другим. Часто понимая, что сейчас он, если бы ещё не был мёртв от рук Общества, был бы, возможно, по-настоящему счастлив. Вот так, однажды убоявшись и не вкусивши чего-то того, что было тебе взаправду любопытно — и до конца дней своих будешь сожалеть о той самой, упущенной возможности.       Однако, задумчивому координатору было об этом уже не узнать. Наконец, удалось переключить свой разум на должную волну. Согласовав свои чувства с душой, отчаянно требовавшей внимания к себе от совсем распоясавшегося на фоне своих личных проблем функционера от Ордена. И выразилось это в необходимости обговорить всё предстоящее с Рэйн. Которую Северин продолжал опекать заметно больше, нежели любого другого члена приютившего его Общества. Сказывались старые привычки. В кругах Бримстоуна давно ходили байки, что Северин испытывает какое-то нездоровое влечение ко вверенной ему подопечной дампирше, агенту Кровавой Рэйн. Было что-то подобное, без сомнения. Хм, пожалуй, его соратники не приняли бы такое без скабрезностей. Да и, действительно, на его месте было бы крайне странно курочкой скакать вокруг, например, подписанных на грядущее дело бойцов группы «Кальтверк», спецназа Общества. Какие даже в лишённом всякой специфической экипировки обличии были куда опаснее Северина. Эти дважды не предупреждали, и, похоже, давно забыли, каково это — давать шансы.       — Что бы там ни было — эти подонки пока не знают, на что напоролись, — отвлекаясь от своих размышлений, с расстановкой проговорила Рэйн, уже настроившись на скорую бойню, — Как бы эта мразь ни пыталась, но в этот раз они лишатся важной части своей империи. Я уже говорила однажды — кровь будет преследовать кровь.       В её словах слышался отстранённый боевой настрой. Изысканный. Такой, какой он и любил в ней. Потому что, если Рэйн что-то говорила вот так, с этой особенной уверенностью — любые сомнения в этом можно было со спокойной душой выбросить в сточную канаву.       — Не горячись, Рэйн. Мы ещё не так много знаем о предстоящем, — Северин, старательно призывая успокаивающие интонации, потянулся за небрежно отброшенной подопечной папкой с разведданными.       — Этот городишко явно не из простых, — продолжила мысль Рэйн, — Будь я проклята, если здешняя чрезвычайно высокая смертность никак не связана с моей паршивой роднёй. Чёртова клизма в заднице, а не город. Да ещё и все эти экивоки Бримстоуна… И почему только я должна их слушаться? Или этого хочется тебе, Северин?       — Сити в народе зовут «городом самоубийства», — координатор развернул одну из распечаток, просматривая какой-то план местности, — Закономерно, что он является буквально туристической Меккой для разного рода отбросов жизни. Например, представителей различных субкультур типа готов или панков, не говоря уж о наркоманах, проститутках, и прочих злачных господах. Если, конечно, о последних можно говорить, как о тех самых субкультурах. В одном только университете больных депрессивными заламываниями ручонок готов сколько — кажется, они составляют там основной рацион. Им просто нравится мысль страдать прилюдно, мечтая, как их богатую душевную организацию уж теперь-то точно оценят по достоинству.       — За эти дни я и сам стал думать, — чуть промолчав, добавил он, — Я точно начинаю отставать от жизни. Либо чего-то не понимаю…       Рэйн, с живым интересом глядя поверх его головы, многозначительно хмыкнула.       — Однако, к сожалению, я знаю немножко больше, нежели эти позёрствующие бездельники — добавил Северин, — Вся эта канитель, пособиравшая тысячи конспирологов и религиозных фанатиков со всех Соединённых Штатов, началась несколько лет тому назад. Порядка трёх, если мне память не изменяет.       — Вот как? — бровь дампирши изящно приподнялась, — Стало быть, ты продолжишь насиловать мне извилины, вместо того, чтобы заняться стоящим делом?       — А как же, это ведь моё любимое занятие, мисс, — улыбнулся Северин, — Тот самый неизвестный убийца, перемещающийся по Сити, явно очень и очень давно распрощался со своей головой. В том, что это дело чьих-то рук, но, например, не массовая истерия — и последнему бримстоунскому охламону понятно. Здесь царит… скажем так, некая ритуализация. Это имеет лишь вид случайности. На деле, таковой не являясь. Очень может быть, этот некто обладает серьёзными ментальными способностями, но это только предположение. Полиция, закономерно, не обладает ни малейшими наводками, всё глухо. Прямо-таки обидно становится. Кто-то, своими деяниями изображая из себя интерпретацию мессии судного дня, старательно, надёжно прячет концы в воду. Либо предвидя абсолютно все детали наперёд, либо занимаясь этим дистанционно. Во втором случае — он может быть где угодно на момент, когда очередной человек обучается смерти на «отлично». Если это так — он может скрываться неопределённо долго, пока не изведёт ко всем чертям хоть всё население земного шара. Это никак не человеческий уровень. А значит, дело не настолько чисто, чтобы Бримстоун остался в стороне.       С потусторонними убийцами самого разного достоинства Рэйн доводилось встречаться множество раз, благодаря чему, полная желания выглядеть всезнающим, речь Северина нисколько её не затронула. Убийство — разменная монета. Убийца — одноразовый делец. Что такое убийство? Если вдуматься на секундочку — лишь один миг в череде будничной действительности, не всегда отличающийся от неё. Капля в море. Чужими глазами — ничего не значащий, и не несущий в себе, секундный проблеск насилия. Ведь насилие над тобой, и насилие над кем-то посторонним — диаметрально расположенные полюса. Первое — страдание, второе — удовольствие, как бы ни пытались убедить в обратном многочисленные поборники справедливости. Тем самым, повторявшийся множество лет до, и будущий повторяться бесконечно после — акт возвращения в грязь. Отличия от смерти естественным образом? Вне сомнений, всего лишь механика. Нас уничтожает многое, но лишь малая часть делает это естественными путями. И в этом пункте — кроется не всегда осуждаемая суть убийства, как и всякого несмышлёного, состоящего из милых малых частностей, пасынка централизованного насилия расы над самой собой. По мнению Рэйн, большего мазохиста, чем сам род людской — найти было бы действительно нетривиальной задачкой. Так что… Не столь важно, чьих рук это дело. Важен исход. А исход одинаков для каждого.       — И здесь у меня есть некоторые намётки, — торжественно возвестил Северин, подавшись в кресле вперёд, в направлении уныло слушавшей его Рэйн, — Так как, вероятнее всего, в деле замешан никто иной, как один из твоих сводных братьев. Милтон Стром. Ты конечно же слышала о нём? Каждый раз, как суточное число жертв действительно велико — он неизменно замечается нашей агентурой в черте Сити. Буквально кружит здесь. Слишком уж систематично, чтобы быть простой случайностью. А вот в последние месяцы он как раз проводит почти всё время в Сити. Хм. Редкостная удача.       Настал черёд Рэйн нахмуриться. Об этом полоумном дьяволопоклоннике она была наслышана даже больше, чем ей того бы хотелось.       Больной на всю голову фанатик, давно утративший связь с реальностью. Промышлявший глубоким поклонением тьме, не брезговавший ради этого самыми жестокими и многочисленными расправами, всякий раз носившими чётко прослеживающийся, жертвенный характер. До сих пор не устранённый Бримстоуном по причине какой-то абсолютно сумасшедшей удачи, каковая представлялась полнейшим абсурдом даже ей.       Пятнадцать одинаково провальных попыток его устранения, в том числе и жёстко тренированными, бесшумными и смертоносными одиночками из числа её сородичей… Это был показатель.       Как будто бы этот сукин сын видел все их действия на несколько шагов вперёд! Без сомнения, дампирша была далека от состояния, чтобы верить в бредни о том, что, якобы, её сводный братец по-настоящему одержим Дьяволом, который и подвизался шептать ему на ушко смачные подробности объявленной охоты по его голову едва ли не в каждой стране. Однако же, что-то в этом крылось эдакое. Явно нечистое. А предвидеть то, что планировалось такой мощной тайной организацией, как Бримстоун… Да будь ты хоть одержим самыми могущественными демонами, или пари на крыльях ангелов, но тебе ни за что не догадаться. Ранее того срока, как твоя голова вприпрыжку покатится по полу, естественно. А здесь… творилась какая-то чертовщина. Этот сумасшедший читал планы их Общества, как открытую книгу — иного определения у Рэйн не было. Или же всё объяснялось гораздо проще, чем все могли бы подумать. Ибо Рэйн отлично знала, что Милтон Стром занимает высшее место в иерархии своей доморощенной секты, носящей имечко «Духовное Наследие», занимая в ней сан Тёмного Адепта. Магистра тёмного искусства, чёрт бы его драл. Похоже, его сектанты вполне могли быть засланцами и в Орден, исправно снабжая секту всей необходимой информацией из первых уст. Оставалось лишь выяснить — так ли это…       Она скрипнула клыками. Мерзкая, выжившая из ума тварь, приносившая в жертву своим неизвестным богам сотни, если ни тысячи людей — это было выше её понимания. И чем раньше эта убогая мерзость сляжет, распоротая от полы до полы, тем будет лучше. На фоне этого всяческие зачаточные заигрывания Бримстоуна с этим странным парнем, Дайменом Айзенграу — выглядели невинной детской забавой. По поводу него у дампирши имелись определённые мысли, но сейчас, когда дело касалось застарелой кровной вражды, они отступали далеко и надолго.       — Вот, послушай-ка. Эта запись была извлечена с места очередного жертвоприношения, буквально пару недель тому назад. Они добрались до наших, — Северин, в чьих глазах явно проглядывались недобрые искры, щёлкнул клавишей диктофона.       Какое-то время из динамика слышались звуки борьбы, вскрики, и некая возня. Но вскоре их одной левой придушил хорошо различимый хруст взрезаемой плоти. Кому-то там, подумалось Рэйн, явно крепко перепало. Правда, ожиданиям дампирши, надеявшейся на то, что этим кем-то был бы Милтон Стром, сбыться было явно не суждено.       — Твоё словоблудие, святоша, не красит тебя, — кто-то очень знакомый Рэйн зашёлся злым, сырым кашлем, какой не предвещал ничего хорошего, — Двойные стандарты? Говоря о пустой болтовне — ты пропагандируешь её же от своего лица. Противоречишь сам себе. После этого ты считаешь себя достойным битвы? Выходи и сражайся, пустоголовое чучело.       Щёлкнув клавишей паузы, Северин внимательно поглядел на, казалось, совершенно окаменевшую Рэйн.       — Узнаёшь? — его глаза ещё больше потемнели.       — Будь ты проклят, выродок… — только и прошептала она. Её взгляд, померкнув, опустился на раскрытые ладони. Сжавшиеся теперь в кулаки.       Конечно же, она прекрасно знала, кто только что прозвучал на записи. Чей это был голос. В былые дни красивый, бархатистый и нежный. Сейчас же сведённый судорогой боли. Она знала его обладателя. Лично. Это был один из дампиров, воспитанных Бримстоуном. Ламия — так её звали. Высокая жгучая брюнетка с почти белыми, такими яркими, холодными глазами. Ведшая себя часто надменно, эгоистично. Любившая насмехаться над врагом, а частенько — и над соратниками. Однако известная ордену, как преданная делу и справедливая. Так вот, значит, какая у тебя судьба… Рэйн вновь подняла взгляд, полный неприкрытой ненависти.       — Всему своё время, самобеглая марионетка общества покрытия преступлений расы людской. — после паузы, из динамика, наконец, послышался сильный, низкий голос, обладателю которого стоило бы, при лучших обстоятельствах, выступать в оперном театре — настолько он был мощный и глубокий, — Только вот сражение для тебя навеки окончено, смирись с этим фактом. Твоя рана не оставляет тебе шансов, полукровка. А что касается двойных стандартов — эта тема подымалась много раз, свойственная, скорее, вашему Бримстоуну. Стремящемуся к вырубке всякого, кто отличен от кучки маразматиков у его руля своей природой и взглядами, но имеет прав на существование не меньше. Вы не обладаете самокритичностью, именуя своё дело святым, непогрешимым, покрывая ваш террор за маской макиавеллианства. Продвигая идеи вроде «цель оправдывает средства», а если цель — безопасность человечества, то и средства будут выбраны такие, что вырежут любое сопротивление и дерущуюся за выживание, стороннюю жизнь. В итоге, даже то самое человеческое сопротивление, когда идеи ваши дойдут до поисков врага среди своих же. Люди… Они просто не могут существовать без антагониста. Без войны, если угодно. Фашистские заповеди с негласным провозглашением человечества высшей расой, и безжалостным уничтожением всех прочих, причём независимо от того — чистокровные ли вампиры, их полу-человеческие дети от смешения крови, оборотни ли, демоны ли — входящие в состав и самого вашего неблагородного Ордена, помогающие в любых начинаниях от своих собственных желаний — заранее подписаны на будущую погибель. Да-да, вы все. Вот они, ваши двойные стандарты. Секта давно следит за вашими перипетиями в устройстве и организации. Дольше, чем вам думается. Наши люди есть везде, и нам известно всё. Глупцы, не знающие и близко, о чём пытающиеся рассуждать…       Рэйн, с угрюмым видом слушая эти проповеди, тихонько вздохнула. Вот и прямое подтверждение её собственных мыслей. Как и всё на этом свете — жизнь удивительно предсказуема. Не стала туманнее и теперь.       — Только лишь самые достойные, сильные и верные своему хозяину имеют право ступить на этот путь, бытующий сродни творцу. — Из динамиков продолжалось неизменно гордое светопреставление Тёмного Адепта, — Когда наша игра становится сродни божественной. Этот великий дар позволяет отринуть всё человеческое, существуя только истинными разумом и силой. Вы в своем убогом Бримстоуне никогда не понимали очевидности преимущества этой жизни над любыми вашими непристающими потугами сделать человека сильнее и умнее, окружая себя и предметы вашей защиты тепличной безопасностью. Оставить в любых условиях человека тем самым человеком. Только вот в теплицах растёт то, что не способно противостоять внешнему миру. По-прежнему без сил изменить что-либо, когда однажды этот зыбкий, хрупкий кокон вокруг вас окажется разрушен.       — Ого. Бедняжка, — саркастично подметила Рэйн, поудобнее устраиваясь на диванчике — Наверное, ночами не спал — выдумывал эту речёвку. Не хочу заниматься воссозданием атмосферы яслей, но, по-моему, деяниям этой паршивой секты не требуется даже расшифровка, Северин. Эти костюмированные мальчики прикрываются своей абсурдистской бредятиной, как одеялом, полным клопов — лишь бы эта их убогая «правда» сошла за правду для них самих. Это смешно. Исходя из моих многочисленных встреч с подобными Строму, я теперь понимаю — они нисколько не изменились. И у таких нет будущего.       — Рассуждения же о будущем того, что являет теперь собой «Духовное Наследие» и его братья, которые живут в каждом государстве, на каждом континенте, в любом городе, куда ты можешь пытаться сбежать — лишены смысла, — хитрый тон Милтона Строма на записи погибшего агента не сбавлял оборотов, точно подстраиваясь под рассуждения самой Рэйн. — Ибо где бы вы не пытались скрыться, но мы найдём вас везде. И если даже не мы… то подобных нам Тёмных Адептов уже много, и их число неуклонно увеличивается. Но ныне… Глупцы, вы бросили вызов тому, что и станет вашим судом. Последним, что закончится только одним. Вашей смертью.       На том запись резко обрывалась.       — Твои слова — да твоему господину в уши, червь, — развратно улыбаясь, довольно молвила дампирша, не упуская возможности откомментировать пылкие высказывания Тёмного Адепта, при этом искренне сожалея, что тот не может её слышать. Вернее, пока не может, — Пытаешься запугать своими тщедушными силёнками? Скоро мы и выясним — чего ты стоишь как боец, препоганый. Твоя ненависть выдаёт лишь твою слабость, не более того.       Снова пробежавшись глазами по богатому убранству гостиной, которая, по правде говоря, вызывала у Рэйн даже некоторое отторжение своей излишней помпезностью, прущей, буквально, из каждого закутка, она вновь уставилась на этот превосходный, большой гобелен, располагавшийся на стене прямиком за креслом Северина. Эта вещь привлекала её внимание больше прочего, явно исполненная настоящими мастерами своего дела. Его можно было бы назвать… совершенным. Не все эти статуи римского покроя, не многочисленные картины, и не кучу резного дерева. А именно вот этот, раскидистый, тёмно-зелёный сад дивной красоты, что был изображён на гобелене. В самом центре этого цветущего сада виднелся взаправду старинный дом, носивший на себе следы заброшенности.       Но только сама цветопередача, сочетания тонов, палитра… навевали некий потусторонний холод.       Им были полны и эти тёмные, почти чёрные розы, усеивавшие собой подступы к дому, и словно прорезанная почерневшими сосудами листва деревьев. Как бесконечно холодны талантливо выделенные лучи холодного солнца, легко сходящие за злые стальные пики, бликующие на солнце настоящем. Точно бы вся эта инкапсулированная, замершая реальность цвела и воздавала хвалы своему создателю, обнимаемая безмерным льдом и одиночеством. Как будто та самая предрассветная дымка, голубоватая и призрачная. Пронзаемая первыми лучиками солнца — теми, что не в силах унять собой празднество этой молчаливой погибели. Этот сад был не из тех, где ты мог безнаказанно прогуляться, посидеть в теньке, или же, например, предаваться страстным любовным утехам со своим суженым. Этот брошенный дом словно дышит своей жизнью, и надзирает за порядком. Он… живой. Стоит только пойти против истины его давнего умиротворения — и тебе несдобровать. Да и брошенный ли он?.. Разве умиротворение читается в нём, разве этот самый покой?.. Она любила вглядываться в это произведение — каждый раз, когда могла погостить в своеобразном родовом имении Северина, ежели только этот особняк можно было назвать таковым. И каждый раз находила в этом гобелене какие-то новые детали. Их было слишком много — вплоть до того, что картина начинала жить своей жизнью, необъяснимо, заметно меняясь в мелочах.       А иной раз, ей отчётливо казалось — из окон того самого дома на неё кто-то смотрит.       Пронзительно. Пристально. Не сказать если — фанатично. Как будто разом добрый и справедливый, насколько сам желающий стать тем самым холодным солнцем, и одновременно — настолько же беспримерно злой и бессердечный. Бросивший ниц любую человечность в лице своём. Теперь предлагающий сделать то же самое и Рэйн — как будто она и так не затаила от прочих полное её отсутствие. Или же это только казалось ей… зовущий гулять рядом с ним. Там. В этой тёмной, вечнозелёной глуши. Заверяющий, умоляющий, внушающий что этот абсолютный холод уйдёт прочь — стоит только ей взять его ладонь в свои руки… Тот, чьё отражение пожелало жизни той реальности… Впрочем, эти секундные помутнения так же быстро уходили прочь, как и появлялись.       Ну а свой выбор она уже сделала. В тайне ото всех. Или ей только хотелось так думать?       Эта незнакомая, и столь родная теплота сквозь злое оледенение души, создаваемое этим садом… Почему же она заставляла Рэйн сомневаться в себе — как ничто другое на белом свете?       Зачем ты стремишься сделать это со мной?..       Так и сейчас… Рэйн тряхнула головой, пытаясь отделаться от эффекта присутствия рядом кого-то третьего. К своему удовлетворению, осознавая, что фантомный холод бесследно исчез.       — Общество опасается, что дело мы имеем не столько с вампирами, сколько с простыми религиозными фанатиками, не знающими берегов. Или же, что ещё более скверно, со всеми разом. Удручающая тенденция для нынешнего состояния Соединённых Штатов. И, если даже не Милтон Стром кроет в себе корень того самого зла, то он просто обязан что-то об этом знать. Определённо. Он выведет нас на верный путь, — прервал её внутренний монолог Северин, сложив руки на груди.       — Северин, — наконец обернулась на него дампирша, — Рядом с нами обретается целое осиное гнездо. И я догадываюсь, чьё. Ежели же тут ещё и безнаказанно творит свои зверства какой-то обычный психопат — как только выведаем всё необходимое, тут же оставим это дело полиции. Это может существенно осложнить конкретно нашу задачу, а главное — попусту рассеять внимание. Задержать меня. Я не планирую отвлекаться на стороннюю занятость. Слишком долго я ждала этого.       Синие глаза с вызовом впились в Рэйн.       — Ты же понял, кем была эта мадам «чёрные очки»? Тогда, в первый же наш университетский день, — она не разрывала зрительного контакта. Не отпускала. Словно хотела знать из первых рук. Как и тогда, восемь лет назад.       Северина ощутимо передёрнуло. Он не хотел бы вспоминать. Да только не мог сбежать от себя. Впрочем, всколыхнувшийся в крови адреналин делал своё дело. Ещё на подходах к проблеме Сити, он жаждал скорейшего разрешения своих сомнений. От этого, могло такое статься, зависело его собственное будущее.       На секунду перед ним вновь была она. Госпожа теней. Властная и жестокая. Презирающая людские слабости и надежды. Не терпящая посредственностей.       И… такая…       Пытаясь сбежать от этих настойчивых образов, он встал с кресла, вновь начиная мерить гостиную шагами.       — Мне ясно, что директивы у неё могут быть схожи с Бримстоуном, — задумалась Рэйн, — Этот мистер Айзенграу… может быть точно так же нужен им. Что-то эти ублюдки затевают. Только вот что? Общество по этому поводу всё ещё молчит?       — Вряд ли они знают что-то кроме того, что выдали нам на руки. Или же не хотят сболтнуть лишнего. За вампиров не поручусь, — излишне бодро отозвался Северин, враз выдав все свои переживания партнёру, — Как только штатным осведомителям открывается что-то новое по проблематике этих мест, меня они спешат оповестить в первую очередь. Наберёмся терпения.