Не Преклонившийся

Через несколько дней.       Вот и настала та самая череда оборотов этого глобуса вокруг себя, когда не то что случилось бы помыслить о чём-то стороннем и позитивном — но даже в туалет без звенящего бреда в голове не сходишь. Или же, скорее, первопричина всему — своеобразный культурный шок, он уж и не ведал. Мыслей было столько, что его голова, казалось, была готова раскрыться по всем имевшимся швам, подобно высокохудожественному чёртовому бутону розы. Хотя в последние дни ему и не хотелось думать о художественном в принципе — новейшие события, кажется, избрали себе за долбаную исключительную цель именно это. А его многочисленные богохульства и наглые плевки в морду всем без разбора… кто этого вполне заслуживал, а кто нет — они были необходимой собранной им суммой. Жаль только, что не в долларовом эквиваленте — вот где он бы почувствовал себя человеком! А пока что Айз чувствовал себя только чужим. Даймен натурально был таков — точно издевательский шлепок чёрной краски на известной картине, оставленный неким безголовым вандалом. Смысла изыскивать иного объяснения не существовало. Или же он точно так же харкнул бы ему в гипотетическую физиономию, посчитав недостаточно для себя хорошим.       Прямо как эта рыжая чертовка, так и не откликнувшаяся ни на какие попытки Айзенграу разговорить её. Пускай и винить её, Рэйн, было не в чем. Именно она, и никто другой — сторонилась его более прочих. Прямо как по заказу, чёрт возьми. Он лучше всего чувствовал это. Но двигали ей явно не безразличие или неудовольствие. Дело было заметно сложнее. Будто бы у неё на то были свои причины. Она… боялась его? Эй, детка, я не Кинг-Конг, чёрт возьми! Но погодите-ка, может хватит уже всех этих убогих и придурочных сложностей с него? Их и без того довольно в этой жизни. Взять хотя бы вот этот грёбаный Сити, где его явно не спешили принимать на работы, на какие в Морнингстар Айленд отрывали с руками. Что это за дерьмо, вот кто объяснит? Судя по всему, на него негласно повесили плашку «реднек». Красивую такую, выполненную гравировкой, можно даже с пинстрайпом по краям. Супер. И если не потенциальные работодатели, то уж точно сосуществовавшие с ним под крышей университета. Его сторонились. Но это значит только то, что и Дайм сторонится всех в ответ, обделённый надобностью протягивать руку тем, кто отдёргивает ту самую руку от него, как от кучи собачьего дерьма. Автографов не нужно. Распишитесь-ка лучше у самих себя на ягодицах, да пожирнее. А уж старина-Дайм ни у кого на поводу ходить не будет. Не стоит даже пытаться просить об этом. Один — значит, один.       А роль интересного собеседника исправно занимал Камаро.       И Сэд, старый обманщик — изредка. Когда навещал Айзенграу в самое паршивое неподходящее время, нашёптывая на ухо советы один другого краше. Иногда он откровенно издевался, предлагая вынуть из шкафа пушку, и выйти на тропу войны. Ты ведь чёртов ковбой, не так ли, Дайм? Более благодатных слушателей точно было не найти. Клиническая картина налицо. Впрочем, Даймену Айзенграу было на это всецело плевать.       Все эти дни он тайком наблюдал за Рэйн. Потому что пока не мог иначе. И чем дальше Дайм этим занимался, тем сильнее ему хотелось отделаться от этой напасти. Вот она — основная часть плана ангелов по твоему божественному укрощению, сластолюбивый придурок. Многое за эти дни ему стало гораздо яснее. От того только заставляло больше мрачнеть. И сейчас, когда последняя на сегодня лекция была окончена, Даймен, сидевший прямо на парадной лестнице университета, был явно не фаворитом в этой гонке. А был ли? Вот, пожалуй, лучший ответ. Сейчас ему только и оставалось, что слушать щебетание птиц, да умиротворяющий шелест листвы, которую трепал приятный весенний ветерок. Тепло сегодня какого-то особенно недоброго солнца согревало его лицо, подставленное под лучи. Дайм, мыча под нос какую-то печальную песенку, с наслаждением прикрыл глаза, мало заботясь о том, как он воспринимается прочими студентами.       Вечер плавно заступал в свои права, начиная придавать оттенкам окружающей природы благородное старение. Умирание — прежде всего, здравого смысла. Это Айзенграу-младший знал как никто другой отлично.       Взгляд в сторону — и вот оно, мать их.       Северин и Рэйн вышли из основного здания университета, проходя мимо него, беззаботно сидевшего едва ли ни у них под ногами. Подумать только — как мимо какого-то грязного бездомного. Киньте пару центов, добрые господа, будьте милостивы к тому, к кому сама жизнь так жестока и насмешлива. Так что ли, да? Только не вздумайте почитать меня за чистильщика обуви из южного Бруклина, господа, олицетворявшие собой явно не самого чистого склада, показную успешность. Взгляды скользко пробежали по нему, отчего Даймен слегка поёжился. Внимательные. Изучающие. Оценивающие.       Но этот холодно-бездушный взор рыжей дьяволицы…       Он бы мог молиться на него при более удачном стечении чёртовых обстоятельств — лишь бы она смотрела так только на него одного.       Впервые Айз понял, в этом мире есть что-то, что нельзя повторить. Уникальное и яркое. Но… Сейчас он просто спокойно смотрел в ответ. Без намёка на вызов, какой был адресован этому напыщенному ублюдку, Северину. И с чего бы ты был таким чертовски привлекательным, а, замухрышка-аспирант? Чем заманил себе в липкие от ночных бдений перед сайтами с откровенным содержанием, ручонки — да такую девушку? Не иначе, на таких как ты избранных стоит печать самого небесного старика, а? Скажи мне, дымящемуся сернистыми клубами ребёнку Сатаны… её ты тоже позволил себе посредством твоих денег? Твой взгляд едва ли не победным стаккато гремит об этом… Сколько же в этой лживой синеве чего-то ещё более грязного и несправедливого, чем могут себе позволить даже такие как он, прокажённый засранец и плут с рождения. Дайму отчего-то казалось, словно они смеются над ним. Ведь смех тоже можно выставить многогранно. Совсем не обязательно показывать пальцем и надрывать животы, ведь так? А вот они уже и садятся в самый свежий Кадиллак Эскалейд. Ничего не скрывая. Да и с чего бы таким как ты, шалунишка-Уайзмен, скрывать свой достаток? Любишь же ты бравировать подобными вещами, ох как любишь. Ведь за эти дни он видел и понял для себя более чем достаточно.       И в то же время… Взгляд этой девчушки, Рэйн Люпеску, был с потайным донцем. Уж старину-Дайма просто так не объегорить. Он был… сложно сказать, каким. Наверное, таким, будто бы она хотела о чём-то ему рассказать. Предупредить. Ну спасибо, мать твою. Всю жизнь горел желанием узнать ответы на самые насущные свои вопросы посредством твоего неповторимого взгляда, рыжая.       Внимание его опять переключилось на довольного жизнью аспиранта. Этот твой дорогой внедорожник, на который мне, простому парню, пришлось бы горбатиться не менее пяти грёбаных лет, складывая всё, что только попадает в карман… Каким таким сраным королём ты хочешь себя показать? Тебе мало одной победы? Парадный фрак из дорогого бутика, какой выгодно одеть перед высоким приёмом — вот что это такое. Как взаимовыгодная демонстрация себя в роли успешного самца.       Он хорошо знал, как это бывает.       Видел это по мельчайшим движениям. Мимолётным взглядам друг на друга. Жестам. Грёбаному языку тела, в конце концов. По микроскопическим, мать их, порциям этого морального шлака, доставляющего ему дискомфорт. Это не смогло бы укрыться от его намётанного взгляда. Меня не обманешь, паршивый аспирант и его покорная помощница. Этих двоих связывало нечто большее, чем один только университет. А если вдуматься, что есть этот самый университет? Всего лишь одна большая чёртова клетка. Где пленники сцепляются тем сильнее, чем она становится теснее, апеллируя к гипотетическому выпуску. Чистый табель и красивые рекомендации многого стоят. Или же, как в последний раз в жизни, бросаются напропалую друг дружке в постель, полную клещей — самый верный способ достичь желаемого. Свидетелем чего сейчас, как упрямо думалось Даймену, он и был.       Вздох получился отчего-то даже излишне горестным.       Ты — медленный сукин сын, Дайм, и соображаешь ты чертовски туго. Ты же помнишь, как тяжко крутится коленчатый вал, стоит только доверить его точить какому-нибудь криворукому мексу из говёной провинции? Вот оно, брат. Точно так же тяжко шевелятся и твои извилины. Пока ты будешь, наконец, готов сделать вывод — тебя успеет трижды раскатать в папиросную бумагу чёртов асфальтовый каток.       На некоторое время он отвлёкся, разглядывая свои подрагивавшие руки. Почему они, такие крепкие и умелые, сейчас выглядели будто бы свалянное из соплей желе? Какого такого Дьявола? Что изменилось теперь? Чутьё особенно обострилось. Казалось бы, Дайм сейчас мог улавливать не только движение воздушных масс, завивающихся в мелкие вихри, когда кто-то стучал себе подмётками по лестнице мимо, но и отголоски мыслей и чувств этих людей. Такие же прохладные и безучастные к нему, как и ко всему вокруг, кроме себя любимых. И пустота эта рефлексировала в его побелевшем взгляде. Вопреки всему, так Айзенграу-младшему было даже комфортно. Со всеми этими сновавшими мимо ребятами ему было не по пути. И если однажды ему и придётся делить с таковыми одну дорогу — пожалуй, ему бы стоило запастись парой комплектов старых-добрых резиновых сапог. Эти «дети божьи» ныряют в такое отборное дерьмо — не каждой выпестованной Дьяволом куколке под силу. Их происхождение играет роль спасательного круга, как бы те ни тонули.       Ну а ты… А кто ты? Дайм поскреб затылок, глядя на этих двоих. Вернее, на Северина, упорно копавшегося в багажнике Кадиллака. Ну, попробуй объяснить себе, старина. Ужели у тебя есть даже некое подобие самоопределения, засранец-Дайм? В лучшем случае сойдёшь за просранного демона, алчущего опять кого-то осчастливить парочкой отборнейших тумаков в переулке, чтобы затем выдрать сердце.       Да и на кого здесь можно охотиться-то? На вот этих существ, мнящих себя особо яркими вшивыми индивидуальностями? На мелюзгу вроде менеджера, у которого перед внутренним взором давно нет никаких высоких идей, а только покупка коляски подешевле для готовящейся к вылуплению личинки от едва ли не ненавистной жены? На очередную потаскуху, от хмельного звона в голове, в которую недавно долбил не только алкоголь и колёса, не способную разобрать и дороги до своей ветхой лачуги? Умоляю, шут гороховый. Местное население вкрутит по первое число даже демону. Пропишет по втулке, так сказать. За ними не заржавеет.       И ровно в тот момент, когда двери Кадиллака Северина синхронно хлопнули, на плечо Даймена Айзенграу легла чья-то рука.       Нет, он не обомлел и не вздрогнул. Порой, он находил отвратительной эту свою черту — становиться бесчувственным эгоистом, как только дело доходило до вопросов справедливости этого мира к нему. Недалеко Дайм ушёл от этого и сейчас, ещё больше подогретый жадно гложущими его тоской и даже вполне натуральной завистью. Не особо-то и спеша узнать, кто там соизволил подвалить сзади, как какой-то ледокол к беззащитной льдине, Айзенграу медленно обернулся. И в ту же секунду он отчасти удовлетворил хотя бы некоторые свои амбиции, в частности — нужду в красивой композиции перед толкущимися вокруг студентами. Это была мисс Эффи Шэдовитц. Всё под тем же излюбленным кружевным зонтом, на сей раз в длинном платье и старомодном корсете — невеста Дракулы, хоть картины пиши. Безупречна и ярка, как всегда. И этот твой жест… ну прямо посвящение в рыцари. На его строгое лицо, было, попросилась победная ухмылка. Чёрт тебя принёс прямо в моё распоряжение, знойная аспирантка… А вот придурок-Уайзмен пускай напоследок хотя бы глазёнки поперит — не всё такому постылому купаться в лучах своей картонной славы. Вот только… в каком холодильнике ты ждала этого грёбаного момента? Как там поётся? Умри, умри, моя дорогая? Да, кажется, так. В таком случае — сколько лет ты чертовски мертва, дорогая? Даже через кожаную куртку он ощущал едва ли не ледяную стужу её прикосновения.       Нет, лишь показалось… Почему только все его чувства внезапно словно взбесились? Эта королева — такой сильный раздражитель, что ли? О, нет, засранец, только не думай об очевидных вещах, когда любой плохой парень представляет себе шаловливые ручонки распущенной красотки. Те, что путешествуют там, где им вздумается. Мисс Шэдовитц рисковала… ох как рисковала упасть в его мечтах.       — Тебя не так-то просто выловить, Даймен Айзенграу, — тихим, вкрадчивым голосом произнесла аспирантка, подойдя совсем вплотную. Кажется, Дайм уловил прикосновение её стройной ноги к своей спине. Не иначе, примеряется. Эх, ещё чуть-чуть, и она вовсе усядется ему на широкие плечи, а потом и кнут достанет. — Никак не можешь успокоиться по поводу этой… хм… рыжей дуры?       Странный голос. Как будто чуть слышно отдающийся эхом. Опять. Вот надо тебе вечно лезть не в своё дело, чёртова готическая ты кукла? Под зонтиком спокойно не сидится? Нравится наслаждаться своими или, что ещё более предсказуемо, чужими неудачами? Что ты пытаешься мне тут показать, черти тебя дери? Почему только вы, бабы, лезете туда, где вас не ждут, и куда не просят? Ну да. Конечно. Долбаным Нострадамусом не будь — всё как на духу. У тебя на уме уже крутится прицепить засранца-Айзенграу к старорежимной койке миленькими пуховыми наручниками, и извлечь парочку значимых чёртовых игрушек из шкафчика? Готов спорить на свой Камаро — а ещё у тебя там хранится альбом с подробнейше оформленными истязаниями прежних твоих жертв. В такой забавной, чёрной кожаной оплётке, изображающей какой-нибудь Некрономикон, весь в звёздочках и черепах. Вот только на Абдула Аль-Хазреда ты не тянешь. А уж в книге опущенных… ой, проклятье, мёртвых — там наверняка такой паноптикум собрать можно, что и за месяц не отмоешься. Там и накачанные любители стероидов, и сопливые клерки, трясущиеся над месячной зарплатой, и горячие длинногривые стриптизёры из ближайшей стрип-клоаки, и ещё горка всяких извращенцев обоих полов. Не так ли, мисс Тьма? Прости-прощай, но не видать тебе моих трусов на люстре.       — И вам не хворать, мисс Шэдовитц, — сдержанности и спокойствию Даймена смогли бы позавидовать иные психиатры.       Извини, но на главное украшение любого мужчины у меня нет ни малейших долбаных возможностей. Принимай как есть, или отчаливай со своим чёртовым абордажем. Мой подгнивший, но непотопляемый корабль — мои ненаглядные детишки-правила. И гласят они: никакого доминирования с кожаными шмотками и хлыстами. А иначе же я сам оттяну тебя по твоей аппетитной заднице той самой грёбаной плёткой. Для таких целей — потрачусь даже из сбережений.       — Чего же ты так стесняешься, дорогой? — нет, здесь Даймен уж и слов подобрать не мог. С порога — и сразу в карьер. Да она пытается взять его в оборот почище, нежели этот проныра-Северин Уайзмен — эту ненаглядную Рэйн Люпеску! Вот, значит, какие чёртовы роли диктует его обитателям этот Сити? Сказать, что Айзенграу-младший был в шоке — значит, просто промолчать.       Её пальцы ощутимо впились в его плечо. Необыкновенно сильные пальцы. Вопреки всему чувствуя откровенное удивление, Даймен краем глаза наблюдал за этими чёрными коготками, которые, казалось, сейчас же готовы разодрать его плечо так же смачно, как разделывают тушку на скотобойне. И это, внезапно, разозлило Дайма ещё сильнее. Хм, а кто ты, вообще, такая, чтобы так себя вести с ним? Какие твои права на него? Он с недоверчивым видом уставился на продолжавшую глядеть на него через чёрное стекло мисс Шэдовитц. Глядеть сверху вниз. Ты не стесняешься доминировать уже здесь, сучка? А по зубкам ли тебе такой, как он? Пытаешься общаться с засранцем с позиции альфы — станешь омегой. Какой бы ты там аспиранткой не была. Стол, или же капот — будут одинаково ждать тебя.       — Ответь мне на один вопрос, — с ленцой в голосе буркнул Даймен.       — Ну же, давай, — «Ты говоришь так, словно хочешь меня сожрать» — живо подумалось Дайму, ни в какую не собиравшемуся проигрывать этой занозе.       — Почему ты постоянно носишь эти дурацкие очки? — с расстановкой проговорил Айзенграу, на корню обрывая все возможные ответные выпады. Не пытайся форсировать события. Не настолько ты мне и нравишься, чтобы я прямо на лестнице университета погнал бы бегать по твоему точёному стану своими клешнями, куколка. И залогом нашего дальнейшего сближения будет удаление с твоего милого личика вот этих вот, пройденных дешёвой мексиканской автомобильной краской чёрного цвета, чёртовых грёбаных очков.       А вдруг из-под них на тебя выглянут те самые зелёные глаза, чёртова задница? Что будешь делать тогда, а? Думаешь, обиды забудутся, приятель?       Аспирантка так и не нашлась с ответом, с оттенком заинтересованного удивления поглядывая на него. А он только свирепел всё больше. Брови сдвинулись к переносице, глаза совсем побелели, благодаря чему Айзенграу со стороны воспринимался эдаким волком, наметившим напасть на добровольно стремившуюся принести себя в жертву аспирантку. С диковатым видом он вгляделся в её лицо так, словно хотел переиграть её в искусстве приноса с собой ещё и того самого холода. Оу, кажется, мечущиеся вокруг студенты уже решили, что мистер «Шаловливые ручонки» Айзенграу собрался осчастливить парочкой-другой тумаков новую жертву? Хм, и действительно. Толпа вокруг начинала собираться уже нешуточная. Шепчутся и посмеиваются — для себя-то они уже всё решили. Кое-кто уже устроился у колоннады на самом крыльце, с нетерпением крутя в руках телефоны, снабжённые камерами. Хм. Извините, малышня, но ситуацию вы оценили неверно. Окинув печальным взглядом определённую многими за поле боя, полную студентами лестницу университета, Дайм нагло усмехнулся.       — Да ты и сама не знаешь ответ. Не так ли? — с едкой интонацией добавил он, ставя точку в разговоре.       Если бы только Рэйн была бы единственной причиной, по которой он злился. Так нет же. Сейчас ему вспоминалась та самая дура, Энни Кальман. Как красиво… Как затейливо… Как же мерзко она разыграла его. Назначивши ему некое свидание, она явно не могла быть чиста на руку, оказавшись дешёвой шлюшкой. Свидание, на которое он согласился исключительно только для того, чтобы чем-то для себя заменить всю эту чертовщину с появлением Рэйн. Забить в себе пустоту. А теперь Дайм очень об этом жалел, порой находя себя слишком уж доверчивым и расторопным. Нет чтобы просто посидеть, потянуть пиво, заказать стейк, разговориться на какие-нибудь чёртовы сближающие темы, и, быть может, отойти от этой сраной, надуманной, самостийной философии, какой Кальман исколотила ему голову почище, чем чёртов копёр для забивки свай. Но, чёрт возьми, нет! Кальман не была бы самой собой, если бы не превратила эту встречу в какое-то публичное представление на тему «почему я лучше тебя». Чем, любопытно, ты лучше меня, глупая позёрка, не выползшая из душной, попахивающей дерьмецом, норки переходного возраста? Тем, что у мистера Айзенграу нет титек? Или, может быть, потому, что ему сложнее избавиться от лишней волосатости? В результате Даймен был вынужден сидеть, наливаться пивом, и выслушивать все её заунывные откровения, надеясь поскорее свалить от этой непрошибаемо тупой госпожи. Но Кальман, опять же, не была бы чёртовой самой собой, если бы не отклячивала фортеля и в конце, до которого Дайм еле дожил, всерьёз желая попасть под колёса магистрального тягача — только бы избавиться от такой обузы.       Он ощущал всеми своими фибрами души, как старательно подвергается насмешкам. Особенно ясно чувствуя свою, в общем-то, полнейшую ненужность, желание утвердиться с её стороны, и откровенные попытки назвать его дураком. Айзенграу стало яснее Солнца с позиции Меркурия — он ей нужен исключительно как тампон её бескрайнего эмоционирования. Личная кукла. Средство самоутверждения. Ну, а под самый конец этого фарса в местном баре, к ним нагрянул какой-то неопрятный тощий патлач, один из многочисленных дружков этой шлюхи, с которым та демонстративно начала грязно лизаться. Не хватало только торжественного оркестра в поддержку. Всё тёмное чешское пиво враз запросилось обратно в стакан. Ну или же, на худой конец, хотя бы под стол. Это же настоящие рептилии, чёрт бы их побрал. Там, где показуха распространяется даже на чувства — те самые чувства давно вымерли.       Сейчас полученная обида душила его. Пары, создаваемые с уродливыми или убогими представителями любого пола — показательны. Женского ли, мужского — не велика, в сущности, грёбаная разница. Насколько бы ты не была чертовски красивой, но, единожды повернувшись к миру вот такой вот сторонкой — значит, твой разум подобен тому самому убожеству, что выбрала ты. Или же, если убожество активно похрустывает баками в карманах — степень твоей продуманности, за которой стоит расчёт, ненависть и превозмогание себя. Не льстите себе, ибо вы не первые, и не последние.       Пытаясь найти в себе силы на то, чтобы просто встать с крыльца, он припомнил всё. И сказал себе: как же утомляют его они, чёртовы посредственности. И только они. Все те, кто собрался вокруг их небольшого дуэта с не менее нахально улыбающейся аспиранткой, но, в частности, опять именно вокруг него, Даймена Айзенграу, самого. Ибо здесь он особенно ярко чувствовал себя в той самой клетке. И эта неожиданная сила, бывшая в этих аккуратных, пепельных пальчиках… незнакомая Дайму, от того претендующая на роль замка, что венчает собой его клетку.       И снова пестревшие щербинами ступеньки перед ним. Лучше, чем неоткровенные аспирантки. Честнее. Бетон имеет самый правдивый и проникновенный взгляд. Чего он никогда не сторонился — так это глядеть в ответ. Фальшивые, двуликие улыбки. Глаза, наполненные яркостью мнимой откровенности, сходящей, скорее, за яркость заплывшей фотоплёнки из ближайшего подвала. Крашенные во все цвета волосы, приводящие к облысению… не иначе, как обладающие собственной волей и гордостью, дозволяющей им вылезать с голов этих дурней. Татуировки радужными пятнами, изображающие грёбаные наркотические приходы наяву. Этого Даймен не понимал. Что вы хотите сказать всем этим? Чёрт возьми, что, дери ваши задницы? То, какие вы уникальные и неповторимые, мать вашу?       Ха.       Глупые идеалы таких же глупых людей, призванные вырвать твою, якобы, безумно особенную персону изо стада потребителей. Призванные. Да только улетучивающиеся ровно на том месте, когда ты уже готов сделать это, прыгнуть в непознанные дали мифической «непохожести». Да, ребятишки. Общество потребителей — оно такое. Сильнее, чем вам кажется. На каждого из вас приходится ещё с десяток копий.       На глаза Дайму попался выплывший в первые ряды, какой-то потный, толстый парень едва ли не в строительном комбинезоне, сверкающий небрежно сдвинутой вбок бейсболкой — обеспокоенно переводивший глаза с него на мисс Шедовитц. Вернее, сверлящий приставшую к нему девушку-гота своими поросячьими глазёнками, как пришибленный. Айз особенно ярко оценил затаённое в них тяжёлое страдание, что заставило его скабрезно ухмыльнуться в ответ. Ой ты господи, прости меня, грешного. Защитничек выискался, поглядите-ка! Такие как ты любят ночами воздыхать по несбыточным грёзам, втайне ненавидя тех, кого эти самые грёзы хоть пальцем касаются наяву. Просто потому, что вы не в состоянии повлиять на это, однако признавая за идеал лишь собственную волю и желания, но не чужие. Ты, жиртрест, не простишь ей того, что видишь сейчас, правда? Тебя жалит как шершень эта её рука, что лежит на моём, но только не на твоём плече. Ты готов перерезать мне, да и мисс Шедовитц, глотки — за то, что она едва ли не прижимается ко мне. Но стоит такой просто поманить тебя пальчиком… В этот миг такие как ты, толстяк, готовы были бы перевернуть весь мир вверх грязными панталонами, но… Ты ведь чертовски слаб, как и все, кто толпятся вокруг тебя, приятель. В вас нет ни грамма достоинства за душой. Ни единого вшивого грамма — не хватит даже донышко рюмки покрыть. В тараканах крови больше. Нет реальности. Нет и понимания жизни, что могло бы притаиться за любым чёртовым углом на вашем пути — будь вы осмотрительнее. В вас библейскими знамениями горит чёртово грёбаное лицемерие.       Что вы можете — ты, толстый упырь, и тебе подобные кругом? Ну вот что? Рисовать корявенькие рисунки с вашими мыслительными поллюциями? Писать сопливые и полные рукоблудства слова о вашей несбыточной мечте — как та, внезапно, в один прекрасный день становится сбыточной? Красоваться перед зеркалом с кредитным телефоном родом из Китая? Фланировать по улицам в надежде на романтику встреч с подобными вам, а по ночам сидеть на подоконниках ваших занюханных хибар, сообщая бездушным небесам, как вы опять влюблены в очередного долбаного мудака любого пола? Обсуждать друг с другом очередную группу-однодневку, из творческого промысла в состоянии только нажраться в доску на их концерте в каком-нибудь местном разобранном наполовину клубе? Это доставляет вам удовольствие? Это, чёрт возьми? Валяться среди таких же дохлых крыс, как и вы, чтобы потом, в обоссаном состоянии, быть вытолканными взашей из этого самого клуба уже под утро — местными вышибалами, у которых и то ума больше?! Ну же! Почему-то сейчас Даймен особенно ярко ощущал в себе едва ли не животную ярость, едва сдерживаясь, чтобы не проорать всё это в лица толпившемуся вокруг стаду овец.       Это вся ваша романтика? Это — то, ради чего вы проссываете ваши скользкие, как рыбина в воде, жизни?       Сколь бы такие как вы ни уповали на ваши, якобы, творческие составляющие, на деле же лишь высохшие шкурки от таковых — это всё равно, чтобы я, чёртова задница без лишнего гроша в кармане — кичился бы богатенькими родственничками с собственными замками на солнечных Гавайях. Или, например, танцевал балет. За каким таким Дьяволом вас только тянет ко мне?       Ах да, Дайм, старина… Не кипятись. Ну что же ты так недальновидно? Как ты мог выпустить из внимания этот аспект, старый ты осёл? Не иначе, твоё внимание к этому грёбаному возрасту напоминает днище двадцатилетнего ведра с болтами, простоявшего всё то время в глубокой луже. Старина-Фрэд Флинтстоун был бы доволен. Ну конечно же. Мухи-то у нас куда летят? Правильно. Ты удивительно догадлив, приятель. Хорош гулять по мне своими грязными мелкими ножками и глазёнками, иначе скоро мне будет не зазорно их вам оторвать.       Отдельные представители толпы не преминули картинно ахнуть. Тот самый толстяк даже отшатнулся, как будто бы ждал, что ему сейчас крепко прилетит первым же рейсом. Даймен медленно, полным сил жестом встал с лестницы, чувствуя, как раздражение уходит прочь, оставляя на своём месте спокойствие и холод. Рука аспирантки, ранее так и покоившаяся у него на плече, здорово пообмякшая при недобром взгляде на её хозяйку, теперь вовсе безвольно упала. Вот и прекрасно. Так уж ему гораздо больше по вкусу. Никакого намёка на сломленность или что-то в том же роде. Ты ведь знаешь, старик, насколько они любят пытаться использовать всякий намёк на слабость? Наблюдай. И не отступай. Не оборачиваясь, Дайм, вокруг которого уже расступались явно разочарованные студенты, медленно побрёл прочь, к стоянке.       Поглядывая ему вслед, Эфемера почему-то никак не могла найти точку опоры, чтобы взять себя в руки.       Это… создание… оно…       Вампиршу так и не отпускал тот его взгляд. Всего один-единственный момент… когда эти почти белые глаза внезапно резко помрачнели и налились тьмой, оставив на месте зрачков лишь казавшиеся мёртвыми, кровавые бельма, в которых тлела неугасимая жажда… поживы. Ненасытность. Безнадёга и безумие, какие бродят среди разорённых войной городов, облачённые в кровяную коросту и голод, пепел и чуму. Бесконечные ряды распятых. Ветви, заполненные висельниками. Полыхающие деревни. Десятки тысяч, насилующие, причиняющие боль и увечья. Сильные, пожирающие слабых. Кровь, ставшая одним целым с гноем, грязью и червями. Круговорот, колесо сотен лет войн и кратких дней покоя. Когда её внезапно обнял поистине злой ветер, принёсший с собой яркую, смертельную стужу. Эта странная, абсурдная в такое время года ледяная пыль, ослепительно игравшая солнечными бликами. Она танцевала в лучах ненавистного ей солнца стеклянным вихрем, готовым вот-вот сорваться, оставляя на месте тех, кто ещё осмелился быть жив, лишь только жалкое кровавое пюре. Мёртвая тишина вокруг, которая не была тишиной — полнившаяся тысячами тихих голосов, что разговаривали друг с другом на только им одним известных языках. Таких же мёртвых, каким стал целый мир, утонувший в крови и пепле в эту секунду. На один лишь миг — однако давший Эфемере ощутить настоящий ужас. Чувство, практически не знакомое ей до этого момента.       И только теперь, когда ослепляющее наваждение схлынуло, распалившее и раздразнившее её — Эфемера отчего-то ощущала немое восхищение этим созданием.       Что же… Если ты так, Даймен Айзенграу… Не пора ли нам повысить ставки? Невозмутимая вампирша едва заметно, хищно улыбнулась, способная утаить от любого, чего эта улыбка ей сейчас стоит. Но, покуда её окружали безродные мешки с кровью, лучше прочих умевшие возвращать ей душевный покой — за свои планы Эфемера была вполне спокойна.       Не ощущая в себе ничего неправильного, насвистывая что-то жизнерадостное, и по привычке покручивая ключами от Камаро, Айз хмыкнул. Непреодолимое влечение красивой пары людей друг к другу? Ну что за вздор-то, мать вашу? Эгоцентричные героини, умницы и красавицы, помноженные на бесконечную самодостаточность, вокруг которых крутятся притянутые за уши, ущербные посредственности. По какой-то любопытной инерции, задаваемой судьбой и природой — зовущиеся мужчинами. Не городите мне тут чушь. Свою засахаренную лапшу оставьте тупым подросткам, ещё не выросшим из создания паяльных ламп задницей и творчества Бибера.       Под голодный взрык V8, Шеви Камаро со свистом испарился с университетской парковки.