Не Преклонившийся

Раннее утро следующего дня.       Солнце давно зашло, открывая пути к потайному дну Сити. Дну, что живёт в каждом городе ли, или же, затрагивая нечто большее, в каждой стране. И, будучи наделённым сильным характером, привыкшим к извечной борьбе за существование, это самое потайное дно спешило навёрстывать упущенное долгим, жарким, столь ненавистным днём. Огни автострады споро летели мимо неё, напоминая в своём танце некие снежинки, подхваченные стремительным ветром. Теперь, в миг, когда прятаться не было нужды. Тяжёлый, мощный мотоцикл однородно-чёрного цвета, явно подгоняемый наездницей, легко обходил вялый вечерний поток, не считаясь ни со чьими неприличными жестами ли, криками ли, полнящимися ругательствами, или чем-либо ещё. Бесполезная, жалкая мошкара. Этих созданий она всерьёз не воспринимала никогда. И покуда не нашёлся тот самый краеугольный камень, что заставил бы её иначе взглянуть на человечество, она пребывала вся в своих самодовольных мыслях, носивших на себе тёмный оттенок. Пробирающий нутро, рёв мотора байка только распалял в ней извечную ярость. Чувство, которым она жила.       Полотно асфальта, несущееся внизу, буквально под самыми ногами, воспринималось как одна огромная тёрка. Всего лишь одно неверное движение, оступись, хотя бы чихни неосторожно, и…       Она с аппетитом облизнулась. Перед её внутренним взором пробежала соответствующая картинка. Только представь себе… сытый, выхоленный мешок с кровью. Молодой парень, красивый, пользующийся успехом у противоположного пола, недавно заработавший новую ступень в карьерной лестнице. Подобно ей — сейчас оседлавший мотоцикл, и спешащий вдаль. Быть может, банально на радостях трахать очередную шлюху из своего негласного гарема. Не суть важна.       И вот, он, беспечно и слишком уверенно паря в потоке людского стада, набредает по пути на незаметную, на первый взгляд, кочку, или просто какой-то скользкий участок. Управление теряется. Мотоцикл падает, искря выступающими металлическими частями, напоминая собой абстрактный сварочный аппарат, приваривающий к дороге чужие взгляды. Наш дорогой любитель экстрима, по случаю прогрессирующей вседозволенности одетый только в рубашку, штиблеты да выглаженные перед самой поездкой штаны… Совершает последний в своей карьере рывок. Полёт, если угодно — не глядя на то, как мешки с кровью не умеют летать, кроме как только в глубине своих ущербных идей. Как и всё прочее в его жизни, полёт слишком короткий, чтобы ощутить себя властителем небес. И тогда та самая приснопамятная тёрка принимается с аппетитом его пожирать. Грубый наждак кое-где торчащей каменной крошки вмиг съедает одежду до дыр. Принимаясь за плоть, оставляющую за собой кровавые полосы. Сопровождая чавканьем, снимает скальп, с удовольствием отрывая плоть с лица. Все его чувства… притуплены. Организм всё ещё амортизирует боль, не спеша уступить той теперь уже вправду значимое место в себе. Глупец не может кричать — даже не до конца отдающий себе отчёт в том, что падает, а не едет. А может быть, в его голове по-прежнему сверкает голой промежностью та самая шлюха? Пускай она станет тебе новокаином, пища. Может ли подменное, такое же ненастоящее чувство — обладать милостью к тебе? Кости, с хрустом раскрываясь, спешат показать себя миру через разрывы кожи. Такие белые-белые, как будто покрытые эмалью. Кое-где блестящие тоненькой прожилкой сосудов. Этот хруст… Как музыка. И чем-то напоминает собой хруст крупной сухой ветви. Она бы слушала это сколь угодно долго.       А луна ведь любит глядеться в лужицы твоей крови, не правда ли? А, не столь важно, чья это кровь, но… Она ведь тоже хочет казаться себе красивой. Желает выглядеть хорошо. Как и всякий, обладающий даром сильной руки, держащей власть. И кровь послушно сглаживает её шрамы. Дарит ей немного румянца на щёки…       Ещё пара мгновений — и жалкий раб своих слабостей, покорная единица системы… попадает под колёса ещё одной части системы. Разрывающей его ещё больше. Быть может — лишающей конечностей. Система любит питаться самой собой. Это её основной рацион. Ежедневный. Заведённый веками. Времена меняются. Придурки остаются, не так ли?       Люди. Пища. Ненависть всей её жизни. Столь же кичливые и самонадеянные, сколь беспомощные и слабые. Они вызывали у неё брезгливость. В этом она никогда не пыталась переделать себя. Находя в этом особое удовольствие. А сколькие полегли от её рук — наверное, не стоило бы и поддаваться искушению узнать.       Таковой была она, Феррил. Дочь своего отца. Истеричная и властная, но в ещё большей степени жестокая. Это она была той, второй, что находилась в лимузине в тот день, когда объект их интересов впервые появился в их поле зрения. И она же, следуя наказам отца, была вынуждена тщательно таиться в те самые дни, когда была вынуждена следить за этим проклятым Дайменом Айзенграу. Которого Феррил, кажется, была готова возненавидеть, осенённая пониманием, как её сводная сестрица, выкроив себе роль аспирантки, уже в открытую крутит свои развязные делишки с тем. Являться на люди открыто она не предпочитала по одной простой причине — холодная голубоватая кожа, покрытая будто бы живыми татуировками, бегавшими по всему её телу, складывавшимися, всецело завися от настроения, в самые разные композиции, а также её белые глаза, казалось, совсем лишённые радужек — как и масса других, слишком отличных от человека черт, если, по обыкновению Феррил, не скрывать это одеждой. Всё это было не лучшей рекомендацией к модельному показу в среде мешков с кровью. Сделало бы её слишком заметной. Потому, вместо неё за целями следили, в основном, её многочисленные слуги, которыми, в случае чего, не жалко было пожертвовать. Пожалуй, её редкую, звериную страсть пока что стоило скрывать даже пуще прежнего, раз уж на горизонте образовалась не только их цель, но и непрошенные чужаки.       Густые, хвастающиеся почти девственными охотничьими угодьями, леса окраин Сити. Проклятая окружная дорога. Почему только она вынуждена терпеть эти паршивые людские нормы? Почему, даже чтобы позволить себе ступать под небесами, а не только бороздить подземные чертоги, не боясь внезапной смены ролей в дикой природе — она, Феррил, королевская кровь — должна носить людские одежды? Которые так неудобны, норовят сесть неудобно, сдержать, заточить… Одетая сейчас в облегающую экипировку, вампирша особенно чувствовала, как сковывает её эта материальная условность. Как душит. Где пределы этому издевательству? Ветер развивал её свободные волосы, играясь с локонами. Она устремила презрительный взгляд вдоль трассы, чувствуя, как в ней говорит ярость. Фары встречных машин, что норовят ослепить, заглядись в них чуть дольше дозволенного. Эти пустые, пластиковые глаза, пожалуй, единственные, что несут в себе свет. Отрадно, как почитаемый вами свет целиком и полностью искусственен. Ваш Бог — искусственен. В этом вся ваша природа, мешки с кровью.       Интересно, Солнце — это тоже чей-то лабораторный софит, надзирающий за населившими мир подопытными? Ага, подопытные, населившие клинический Рай, рано или поздно, превращающийся в Ад, деградирующий и развращающийся. Укутанная болезнями и смертью яма, которую освещает эта мерзкая лампа… Или же полный такой же искусственной ненависти глаз? Так ли ваш «Бог» добр к вам, насколько вы этого хотите, или же как учат вас созданные вами же полубредовые учения и бесчисленные апокрифические книжонки? Ваша отсталая раса, предназначенная питать нас — всего лишь его эксперимент. Льготная составляющая. Получившая грант нахально купаться в свете дня, взамен на собственное ничтожество. Но однажды, когда Глаз Бога заполучит в дополнение к себе веко, которое будет закрываться по нашему желанию… Когда Бог сможет забыться сном, слыша не только ваши, но и наши молитвы… Тогда Бог ваш станет действительно живым. А раз он такой затейник, и ему ведомо право сильного, ежели надумал он изыскать среди его экспериментов ту форму, что станет доминантой, однажды способной стать равной ему, Творцу, самому… Обгоняя очередную семейную лоханку, Феррил глумливо усмехнулась, наслаждаясь встречными порывами этого холодного, как зимняя стужа, ветра. Пожалуй, этот порядок был идеален для неё. Значит, у нас будет далеко не один шанс не церемониться с людишками.       Где это видано, чтобы сильный играл роль слабого, затаившись под полом, как выводок мышей? Слишком уж долго мы смотрели на этот, изначально наш, мир — через грязное, оплывшее страданием, окно подвалов и катакомб.       Мир. Наш ли? Нет…       Мой!       Вскоре искусственно тёплый, злой свет окружной дороги сменился холодными, рваными, но столь родными ей потёмками заводской окраины. С особенным удовлетворением отмечая, как она почти добралась до места назначения, Феррил вновь вспомнила проект отца. Нечто, до тех пор оберегавшееся в тайне даже между прямыми наследниками крови Гранд-мастера. И поспешила заверить себя — он не имеет права провалиться. Слишком уж многое стоит на кону. Слишком многими жизнями полнокровных было плачено за этот триумф. И по-прежнему активно платится. Ксеркс давеча уже подошёл слишком близко к устойчивому состоянию полученной им материи… Ещё совсем немного времени… Почему же головы людские, в таком случае, должны иметь за собой счёт? Что они есть, как не те самые бумажки, доллары, что возведены ими в культ? А когда они сами текут тебе в руки — не это ли есть повод для того, чтобы их плодотворно растратить? Ивестировать, дорогая, инвестировать… Похоже, именно это определение у нынешних, слишком уж культурных и обманчиво-мирных людишек — чаще прочего на уме? Отец не имел привычки ошибаться. Он знал эту склизкую, подобострастную расу лучше прочих. Знал все её слабости и заковырки. Крутил ими, как вздумается. И, следовательно, прекрасно представлял, куда и как ему необходимо поднажать, чтобы раса эта была бы ещё и благодарна тебе за собственное истребление. Это ли те, кто видят себя бесконечно всесильными? На убой, скот, на убой…       Однако…       Ещё большее количество голов полетит с плеч, как только шедевр их будет закончен. Этот мир утонет в крови. Предвкушая начало того самого, нового мира, какое неотступно преследовало её, Феррил ощущала в себе сладкий пожар и томление, едва ли не физически воплощавшие собой справедливость. Это было сродни мышечной радости. Или хотя бы банальному желанию самца, если угодно. Позвольте же нам начать войну. Позвольте заполучить этот мир — отдать его тем, кто этого наиболее достоин. Уступите нам знамя власти по праву совершенства. Кто, как не мы, есть вершина той самой пищевой цепи, высшее творение природы исконно нашего мира? Сам Творец даровал нам эти возможности. Почему вы смеете упорствовать?       Ни минуты не думая даже заезжать в центр Сити, куда её просил добраться на небольшое совещание Милтон Стром, по такому случаю даже вылезший из своей берлоги, наполненной натуральной вакханалией полоумного маньяка, вампирша знала, где она нужна гораздо больше. Привычное ей укрытие в металлических джунглях промышленной зоны ждало и звало, в том числе, некоторыми успехами проекта. Знаться же с сумасшедшим садистом и насильником даже ей бы не хотелось больше дозволенного. Как и вся её родня, Феррил отлично знала, что Стром был насквозь изъеден безумием. Даже говорить предпочитал сложно и запутанно. Просто не мог как-то иначе, насколько Феррил хорошо виделось. Он воображал себя истинным мессией, чтоб его! Однако, отбрось золочёную рясу освободителя… и от него разило гнилым мясом за милю. Этот мясник не ведал эстетики погибели. Он ведал, как мочь причинить погибель тысячей самых грубых и топорных методов. В одну секунду, быть может. Чуждый наслаждению этим. Просто крушащий плоть и кость, как молот Бригадира. И Феррил это отвращало. Она чувствовала в нём того, кто однажды может особенно помешать ей на пути ко власти.       Территория огромного сталеплавильного комбината, одного из принадлежавших концерну «Dehesto Chemicals», раскинулась перед ней во всей своей красе, мелькая скудными источниками освещения, подсвеченным ими паром и непременным, таким привычным грохотом индустриальных шумов. Работа здесь не преставала ни на минуту — отцу день ото дня требовалось всё больше ресурсов для строительства своего проекта. Порой этот грохот начинал отдалённо напоминать Феррил колокольный перезвон, откровенно тошнотворный для неё. Впрочем, когда такие вещи были бы помехой чистокровному вампиру? Вот она подъезжает к воротам, и, спустя несколько секунд, высокие стальные створки раскрываются пред ней, дабы запустить госпожу на её законную вотчину.       Многочисленные миньоны; обряженная в заляпанное всем, чем только можно, грязное шмотьё, прислуга — уже спешили рассыпаться в приветствиях, едва ли не метя такими же грязными волосами старый, кое-где зияющий пробоинами асфальт. Люди. Опять они. Феррил, понятно, это всё ужасно раздражало, и моменты, когда перед ней все лебезят — вызывали в той неукротимое желание стереть их в порошок. Высокая, поджарая вампирша практически не фиксируемым движением слетела с мотоцикла, не обращая ни на кого внимания. В её глазах, собственное величие было едва ли не оскорбляемым, когда миньоны из числа людей пытались кланяться в ноги этой брутальной красавице, выглядевшей неким особо опасным хищником.       Ибо та едва ли не с рождения таила в себе начинания болезненного, сделавшего бы и Милтону Строму честь, тёмного мессианства. И нисколько не собиралась уступать кому-либо. Таиться в чём-либо. По крайней мере, на своей территории.       Стоит избавиться от этой пустой одежды. И чем скорее, тем лучше.       Не терпящим возражений и остановок шагом достигнув своих богато обставленных в викторианском стиле покоев, располагавшихся под основным административным зданием, Феррил, не думая чему-либо удивляться, и по пути, наконец, посбросившая с себя всё это сковывающее стать хищника тряпьё, встретила там сводную сестру, которая на пару с ней была подписана на операцию с Айзенграу. Ту самую лже-аспирантку, обозвавшуюся уже бывшим у многих на слуху, вычурным имечком «Эффи Шэдовитц», на деле же, носившую гораздо более подобающее имя. Вынужденная скрывать всю свою сущность от дневного наблюдателя не только плотными одеждами и большим зонтом, сейчас та самая Эфемера довольно развратным манером лежала на одной из больших двуспальных кроватей с балдахином, глядя на вновь пришедшую. При этом попивая из бокала привычную и единственно той потребную ей кровь. Восприятие Феррил обожгло неутолимой жаждой. Этот запах щекотал её чувствительный нос, как будто нарочно выводя её из себя. Ещё больше распаляя ярость. Она поистине голодно уставилась на эту вечно дразнившуюся, бессовестную стерву, свою сводную сестру. Со стороны могло бы показаться, что намечается нечто интимное.       — Я ожидала тебя. — Эхо могло бы и промолчать. Ибо один только запах её тени был безошибочно распознан Феррил ещё на подходах к тому самому административному зданию.       — Какого чёрта ты устраиваешь самоуправство на моей территории, Эфемера? — безапелляционно вставила свой комментарий к происходящему в её покоях голубокожая татуированная вампирша.       — Обижаешь, сестрица… а разве требуются веские поводы отметить успех так, как нам единственно известно? — вновь ласковое эхо разлилось вокруг, дополняя лёгкую улыбку Эфемеры.       Забрызганные кровью предметы интерьера говорили с куда большим красноречием. Комната провоняла бойней. Сейчас же Феррил заметила тела нескольких выпитых миньонов, валявшиеся тут и там. Двое были практически непригоды к идентификации, так как головы их были превращены в однородное, уже успевшее потемнеть, месиво. Какая-то размалёванная девица уставилась куда-то в потолок удивлённым, навсегда застывшим взглядом — из её груди торчал хорошо знакомый Феррил, напоминающий грубо обкусанную железяку, воронёный клинок — один из тех, какими пользуется личная гвардия этой капризной, избалованной девчонки. Оглядывая поле боя, Феррил властно рассмеялась. Эта сука умела поднять настроение, в этом ей отказать было сложно. Ещё один панк картинно висел на высоком тяжёлом троне, проколотый изгвазданными в крови, высокими пиками его спинки. Его кровь залила всё сидение, с тихим, будоражащим восприятие звуком капая на пол. Несколько завёрнутых, по обыкновению, в колючую проволоку и латекс уродов, распластавшихся поблизости от Эфемеры, были буквально разделаны по кускам. У парочки явно недоставало конечностей. Ах да, вот же одна. Как раз на том самом сидении трона. Рука в чёрном латексе, испачканные в крови пальцы какой сведены посмертной судорогой. Один уткнулся в стену напрочь раскроенным черепом, содержимое которого медленно сползало по стенке. В разрушенных тканях хорошо были видны осколки кости. Другому не посчастливилось попасть, судя по всему, под клинок своей госпожи — две аккуратные половинки ещё одного парня можно было показывать в ином морге в качестве пособия по вскрытию.       Эфемера была… весьма увлекающейся особой.       Наверняка кто-то опять осмелился быть неучтив со своей госпожой. Например, откровенно глядел туда, куда не надо бы… Вот и ещё одни представители убогого просроченного корма, прельстившиеся Тёмным Даром, взамен же получившие только последнее касание клыками шей, и прощальные фонтаны из недопитого. Или вовсе разметеленные в крошево. Напоследок, в качестве автографа, так сказать — выглядевшего каждый раз росчерком на стенах. Как говорится, получите и распишитесь, сирый мусор. До чего же людишки слабы, веря даже в очевидный обман, но безропотно готовые сложить ради пары-тройки секунд «перехода в новую жизнь» свои бездарные головы — она не уставала удивляться, попутно теша своё самолюбие. Кажется, предстояла небольшая уборка помещения. Вампирша довольно кивнула.       — Скоро… Совсем скоро он должен начать проявлять свою силу, — прошелестела Эфемера, ставя украшенный стрельчатыми узорами кубок на забрызганный кровью столик рядом с кроватью, — Мы будем щедро вознаграждены за служение. Сегодняшний день поставил под ролью Бримстоуна в нашей судьбе жирную точку. К тому моменту, когда отсчёт, затеянный отцом, подойдёт к концу, сестра… всё будет в наших руках.       — Ты, наконец, осведомлена о проблеме? — Феррил не выглядела хоть сколько-то реально заинтригованной. Пожалуй, не была таковой и на самом деле. Эфемера прекрасно знала, что сводная сестра предпочитает, как и всегда, хранить в тайне свои личные мотивы, кое-как, тоже весьма условно, изображая скудный интерес к делам рода.       — Похоже, все мои подозрения оправдались, — возбуждённый шёпот Эфемеры сейчас больше сходил за змеиное шипение. Феррил хорошо знала этот тон. Когда её сводная сестра говорила вот так резко, страстно — это значило только то, что она не на шутку увлечена. А если она увлечена, то… за объект увлечения можно было быть абсолютно спокойной. Ибо ничем хорошим или добрым для того объекта это не закончится. — Даймен Айзенграу… ничего не знает. Без понятия о том, что собой представляет. Пока он чувствует и знает лишь жалкую пылинку от своих истинных способностей. И абсолютно не умеет врать. О, да, сестрица… Я вся в нетерпении. Мы имеем дело с одним из них. Мой дорогой братик-фанатик Стром много беседовал со мной на эту тему. О тех, кто зовётся…       — Довольно. — Никак не заинтересованная в малозначимых, по её мнению, глупостях или слабостях, грубым тоном, едва ли не криком оборвала её Феррил, уже стоя в дверях, и глядя в пол-оборота на купавшуюся в тенях сводную сестру. — Меня тошнит от того, насколько же ты любишь играть в человека, Эфемера. Настолько безобразно, что зачастую перестаёшь отличаться от грёбаного мешка с кровью. Но… ты знаешь меня. Всё, что я люблю в таком виде, как человек… это видеть, как каждый из них становится самим собой. Я ненавижу… маски. Ксеркс уже заждался нас в лабораториях. У этого старого пердуна, кажется, наконец-то что-то получилось. Понимаешь, что это значит? Вот именно поэтому я здесь, чёрт возьми! Не смей задерживать меня!       Голубая кожей вампирша равнодушно отвернулась от содеянного Эфемерой, и двинулась прочь, желая видеть лишь сводного брата — Ксеркса, главного учёного. А заодно чувствуя, как та самая Эфемера, паря в тенях, неслышно двигается следом. Этого нельзя было бы не почувствовать. От тебя ведь в каждую секунду можно ждать подлости, не так ли, сестрёнка? Я же каждой клеткой чувствую твой оценивающий, примеряющийся взгляд. Никакой тенью его не скрыть, ты знаешь? Через некоторое время сёстры уже путешествовали сквозь погружённую в красноватые потёмки сеть коридоров лабораторного комплекса, располагавшегося ещё глубже под землёй. Феррил была далека от того, чтобы как-то чересчур интересоваться устройством и размерами этой подпольной ставки, но знала, что площадь этих коммуникаций заметно превышает периметр самого комбината, и активно соединяется с коммуникациями уже городскими. Тут и там свешивались связки кабелей и труб, порой действительно мешая продвижению вперёд. Слабые светильники едва разгоняли царивший вокруг тяжёлый, сырой сумрак. На полах были в большом количестве набросаны провода, ведшие от одного напичканного равнодушно гудевшей электроникой ящика к другому. Безжизненная игра перемаргивавшихся ламп. Гомон людских прислужников, мат, раздававшиеся там-сям пошлые шутки и пьяный смех. Здесь было промозгло, сыро, и разило строительным мусором, немытыми телами и тёмными желаниями. Слишком много человечины — миньонская стража по углам, склоняясь едва ли не до самого полу в приветственных жестах перед путешествовавшими по исследовательскому корпусу царственными особами, была абсолютно неизменна. Привычна. И так же омерзительно ничтожна. Ничем не лучше плесени, которая, являясь следствием неизбывной сырости, иногда была заметна на стенах.       Здесь пахнет… устремлённостью.       Феррил, медленной но уверенной походкой приближаясь к слегка приоткрытым, тяжёлым стальным дверям в лабораторию Ксеркса, неровные полоски света из-за которых в какой-то мере разгоняли её тоску, уверенно оглядывала свои владения, смерив гневным взглядом людей — по заведённой привычке, едва ещё не метущих пол волосами. Хорошо, хорошо, послушные шавки. Вы ведаете, каково это — выслуживаться. Вам хорошо известна цена Тёмного Дара, и то, как каждая ваша остаточная смелость веселит нас. Да, так и есть. Здесь смердит вашей устремлённостью, человечина — к нашей великой цели уничтожения вашего вида. Это одна из ваших масок, что сейчас, передо мной, падает ниц. Та, что открывает заложенную в вас самой природой жажду саморазрушения. Или же ваше служение — такая же самая маска? Найдись кто-либо сильнее — вы ведь тут же переметнётесь к нему, не так ли, отребье? Вглядываясь в эти одинаково некрасивые и грязные лица, Феррил буквально видела это, написанное на них самой природой. Инстинктами. Как много вокруг вопросов без видимого решения, дорогая. Или так казалось ей, Феррил, проведшей уже невесть сколько под бетонным надгробием этого проклятого Сити?       Запертая под городом без ярма…       Буквально в последнюю секунду что-то заставило Феррил сбить шаг, замеревши у самых дверей, и пропуская вперёд себя Эфемеру, которая, вынырнув из обширной тени, занимавшей провал в стене слева, уже медленно вплывала в лабораторию. Голубокожая напряжённо пригляделась к окружению, однако, всё было спокойно. Обманчиво. Дьявол, наследную королеву, Феррил, не проведёшь. Она уловила… Что-то. Но что?       Ей показалось, или это было похоже на… шелест крыльев?       Готовая за мгновения оттяпать голову любому незваному гостю, Феррил яростно заозиралась, активно просеивая округу доступными ей спектрами зрения. Но все её усилия оказались тщетными. Их окружали всё те же, готовые целовать ей ступни миньоны, кое-где, на окраинах завода, осязались ауры более крупных существ, явно принадлежавшие Брутам и Бригадирам. Она покосилась на находившегося ближе всех к ней, сопливого новобранца, кажется, не успевшего разменять и ничтожных двух десятков лет возраста. Ещё совсем зелёный и безголовый, тощий белобрысый самец, одетый в армейские брюки и замызганную тигровую шкуру, но уже нашедший в себе силы быть самим собой. Трясущийся как осиновый лист, и пронзительно разящий исходящим от него, едким ароматом страха и подчинения. Почему-то Феррил была готова расплыться в кровожадной ухмылке. Молодчина, мой мальчик. Таким и должен быть как ты, так и все прочие твои сородичи. Ничего незнакомого. Ничего, могущего оспорить её место.       И…       Снова показалось? Тогда почему же её чувства так смешаны, буквально кричат об опасности? По голубой коже бегали сладкие мурашки. Как перед крупной битвой. Ей даже нравилось это. Ведь битва тянет за собой отсутствие надобности сдерживаться… Чёрт бы побрал весь этот могильник ненавистного ей скота, которым Феррил была вынуждена окружать себя. Голубокожая вампирша, оскалив клыки в подобии улыбки, замерла в стойке, напоминающей боевую. Длинные когти сверкнули в отражении лихорадочно блестевших миньонских глаз, готовые сию секунду продолжить начатое в её покоях Эфемерой. Она была готова закричать в неспокойные сумерки коридора. Это бесконечно опостылевшее ей, Феррил, ограничение! Хм… лишь до поры-до времени, дорогая. Однажды всё это закончится. В тот миг, когда легенда одного лишь твоего имени будет пленять умы, заставляя их бояться. Всех и каждого. Смятых и изуродованных, брошенных на колени — дабы служить, или лежать среди гниющих трупов.       Но… где-то на самом краю восприятия, рядом, в стороне… Я видела. Могла бы поклясться, чёрт возьми!       Эти… ярко-голубые глаза.       Чувствуя лавинообразно нарастающее в ней разрушительное бешенство, Феррил ещё раз пристально оглядела окутанный замогильной тишиной коридор; корчившихся на коленях миньонов, при виде явно пребывавшей в дурном расположении духа госпожи боявшихся и думать поднять головы; тут и там сверкающие лампы и индикаторы на управляющих терминалах — вслед чего решительно направилась в сторону зала, где её ждали. Более откладывать вожделенное созерцание медленно рождающегося в подземных застенках триумфа — вампирша просто не смогла бы себе простить.       А те самые ярко-голубые, ледяные глаза по-прежнему смотрели им в спины. Любя и прощая внешне. Глубоко презирая и ненавидя внутренне.       — Значит, всё это ради них? Быть подобными им? — Бестелесный шёпот был полон мёртвыми, от того ещё более разрушительными мечтами, сейчас казавшимися такими живыми и тёплыми. Наивными и чистыми, яркими, как смех ребёнка. — Существовать стезёй, презирающей теплоту Творящего День… Грязью и немощью, дышащей собственной ложью… Ради них ты не желаешь упокоиться, бывший когда-то отцом нам?