Не Преклонившийся

Несколько дней спустя, Сити, строящаяся фабрика проекта «Саван». Раннее утро.       Лениво поглядывая из окна лимузина на летевшую мимо безликую мглистую массу города, погруженного в сон, Эфемера не переставала предаваться тяжёлым думам. Кажется, их тайна начинала плавно становиться хрупкой, как кости страдающего остеопорозом. Пора было что-то решать. Приходить к несколько более радикальному варианту выхода из слагающейся ситуации.       Ещё прошлым днём поступили тревожные сведения о прорыве Бримстоуна вплотную к их укреплениям. В этот раз крепко досталось вербующей части «Духовного Наследия» в Сан-Франциско, о чём Милтон Стром был, разумеется, извещён первым. И сейчас, должно быть, уже ломал под собой офисный табурет в приёмном зале их штаба на самой первой, ключевой фабрике. Жалкие останки филиала секты в Сан-Франциско были преследованы настырными поборниками чистоты рода людского едва ли не до самых окраин Сити, где, силами упорных, а главное, превосходно подкованных в военном деле штурмовиков Бримстоуна, были устранены окончательно. Сказать, что такая ситуация пришлась по вкусу абсолютно всем, даже в качестве импровизированного спуска зарвавшегося в последние годы Строма на грешную землю — было бы большой ошибкой. Семья была серьёзно обеспокоена. В город час от часу подтягивались всё новые и новые лица, заинтересованные в поддержке их проекта. Не говоря уж о попавшем в местечковую бримстоунскую опалу Милтоне Строме, а вместе с ним и трясущемся за репутацию Дэрелле Зеренски, которому перенаправлялись миньоны из тренировочных лагерей «Духовного Наследия»: эти готовы были, кажется, глодать гранит — лишь бы скорее вычислить и устранить тех, кто был повинен в случившемся.       Если же подобное начнётся в самом Сити…       Прямая угроза проекту. Они принялись копать всерьёз. Это не было секретом даже для неё, Госпожи Теней, которая предпочитала находиться ото всех как можно дальше, недвусмысленно намекая на то, что дела рода её интересуют действительно мало. Однако же… здесь общее дело близких родственников касалось и её. А это здорово меняло расклады. Когда это Эфемера была настолько безголовой, чтобы упускать собственную выгоду? А когда ставки были так высоки… насколько великим позором было уступить каким-то мешкам с кровью? Такому не бывать.       Тем временем за окнами уже простирался промышленный район, возросший металлическим массивом около пятнадцати лет назад близ гетто, занимая прежние ветхие складские комплексы. В холодно зеленевшей тьме раннего утра, почти неизменно за все эти годы, горели многочисленные фонари и светильники, и каждый раз на свой лад.       Тепло ли, холодно, то медовым оттенком восходящего солнца, то холодной синью ксенона — они смотрели. Бесстрастные глаза, перемежаемые бесчисленными коленами трубопроводов и жилами проводов. Иной раз выглядящие ликом некоей ожившей машины. Что если это так? Жизнь так и норовит зародиться там, где её, частенько, меньше всего ждёшь. Так почему бы не счесть этот холодный взгляд… живым? Живым знамением того самого, незримого творца, что гулял где-то среди них.       И мог ли быть творец, возобладавший в умах живого, строящий эту новую жизнь их руками — единственным?       Свет по-прежнему безмолвствует, безразлично глядя на тебя, как на некий объект важной части их, Творцов, великого исследования. Сырость и пар индустриальных районов, иногда создающие занятных призраков. Напоминающие тяжёлое дыхание. Эфемеру всегда завораживало, как неживое умеет дышать. Умеет жить — вопреки всему. По её мнению, рано или поздно, но всякое живое должно будет уступить дорогу тому, что будет создано им. Ещё вернее, создано тем самым Творцом, держащим созидательный потенциал живого в своих руках. Искусственное, имея возможность дополнять и развивать самое себя бесконечно, будет в состоянии достичь таких высот, на каких одна лишь планета перестанет иметь какое-либо значение. И одно вампирша знала особенно твёрдо — в тот день, когда этот миг настанет, она не пожелает уступить. Своё право она отстоит сполна. Каким бы ни был исход. Но сейчас, она хотела верить, это было от неё далеко. Лишь тоска и холод надо всем тем, что было спутниками её поездки в эти злачные пенаты.       Лимузин по-прежнему мерно, бесшумно плыл сквозь город. А она просто наблюдала за простиравшейся там, за затемнёнными окнами, городской пасторалью. Как и много-много лет до этого… Не знававший этих мест, в стремительности раннего утра спеша куда-нибудь по своим делам, мог найти в этом даже толику уюта. Отсутствовавшую для того, кто жил этими местами, успев познать всю их недружелюбную природу. Никогда не стихающий шум мегаполиса и сокрытых внутри этой зоны отчуждения, понятных лишь мизерному числу избранных, механизмов, напоминающих чьи-то пустые желудки в своём урчании и порождаемых ими голодных спазмах… Всё это создавало неповторимую какофонию незнакомой, потаённой стороны Сити.       Сейчас вокруг неё были совсем другие истории, далёкие от высот будущей, гипотетической искусственной жизни. Поломанные судьбы, мелкие драмы, бытовая ненависть. Порочный круг, состоящий из заверенных отбросов общества. Впрочем, обладающий своим очарованием. Наблюдать за этим вонючим зверинцем, живущим по каким-то своим, далёким от совершенства понятиям о плохом и хорошем — было бы одинаково познавательно и весело. Когда бы не так скучно. Да и, как она хорошо видела, не только ей. Физическое бессмертие накладывало свои ограничения, выражающиеся в тотальной тоске и плавно надвигающемся безумии. Но что, как ни продуцируемое глупыми людишками, бесконечное, и не знающее границ дозволенного, шоу — было самым лучшим отдыхом от столь тяжкого бремени?       Уже видя ауры всех тех, кого сегодня стоило бы увидеть на родовом собрании, Эфемера, дождавшись момента, когда лимузин величаво проплывёт в раскрывшиеся врата занятой ими территории, и остановится на предусмотрительно укрытой крышей парковке, неспешно выбралась из салона. Послушник, заведовавший дверью снаружи, при виде не самого хорошего настроения Госпожи Теней, появившейся из кажущегося угольным гротом салона Кадиллака, нервно сглотнул и поспешил вперить глаза то ли в собственные трясущиеся руки, ухватившиеся за хромированную рукоять дверцы, то ли в бетонный пол стоянки. В его незавидном положении, это было наилучшим решением. Борясь с желанием выпить очередного недомерка, какой, кажется, знавал только подобострастие и самоунижение во благо себе, вампирша, отойдя в неосвещённую часть паркинга, бесследно скрылась в тенях. Через считанные мгновения, находясь уже в штабе, и считая шаги до притворённых дверей зала заседаний, откуда доносился возбуждённый гомон её сородичей, Эфемера на секунду задумалась о том, что из себя представляют служки в виде простых людей — даже не обращённых, или полукровок. Какое жалкое зрелище поодиночке, и какие величественные формации способны из себя выстраивать, когда их много. От простого, убогого прислужника, все желания и стремления которого были как на ладони, занимая в точности форм-фактор назойливого комара — и до противостоящих им защитничков рода людского, способных, и уже активно треплющих им нервы и ресурсы. Кажется, жизнь для неё, дочери своего отца, снова начинала облачаться в краски, становившиеся ярче и ярче с каждым проблеском конкуренции.       Из-за дверей громче всех раздавался красивый, хорошо поставленный, средней высоты мужской голос, отличавшийся попросту безобразной степенью самоуверенности и превосходства. Ну конечно же. Дэрелл Зеренски был, как всегда, в своём репертуаре. А уж с того момента, когда на него родом была возложена столь ответственная миссия — степень его важности в собственных глазах выросла в какие-то дальние дали, до каких, наверное, далеко и сказочным бобовым росткам. Этот, помешавшись вконец на деньгах и статусе, уже и вампира-то напоминал довольно слабо, ведя образ жизни, свойственный, скорее, каким-нибудь царственным пашам людского происхождения, нежели чистокровному вампиру. Уже и не заботясь о своей внутриродовой репутации, и попивая кровь исключительно из бокалов на виду у всех своих родственников. Стыд и срам, по мнению Эфемеры, какая могла такое вытворять только для того, чтобы не открыться перед теми, перед кем это было действительно нежелательно. Отсюда же происходили и все её тщательные маскировки внешности.       Впрочем, дорогой братец Зеренски беспокоил её равносильно тем самым служкам. Разве что очень изредка. И только тем, чтобы беспечный и эпатажный мсье Зеренски исправно двигался к намеченной их организацией цели. Остальное было не столь уж и важно.       — Вы хоть понимаете, — активно распалялся Зеренски за дверьми, — Что это тот же самый неизвестный, поганый дампир, что недавно прошёлся по головам Делинды и её миньонов?! Всё, абсолютно всё на это указывает! Кто ещё осмелится это оспаривать?!       — Не напрягайся так, дорогой брат Зеренски, — Эфемера мерно вплыла в зал, и тьма за ней, казалось, сгущалась, напоминая не то что дым, но более тяжёлую воду. — Тебя, даже если принять во внимание твою «обожаемую» сестру, произошедшее касается менее всего.       Она сурово оглядела погружённую в предрассветный сумрак, кое-где нарушаемый редкими свечами, средних размеров залу. При её взгляде, подконтрольные дампиры из личной охраны полнокровных господ, кажется, готовы были вжаться в стены. Прекрасная выучка. Похвально для грязного рода вашего. Наиболее тактичные поспешили обеспечить восстановление комфорта встречи, оказавшись у распахнутых настежь, покрытых вычурной резьбой входных дверей, и немедленно те затворивши.       Зеренски, высокий и статный, холёный брюнет с тонкими чертами лица, аккуратной бородкой и такими колкими, сталисто-голубыми глазами, явно присмирел. Однако же, не забыв, по обыкновению, вздёрнуть нос и подхватить початый фужер с кровью со стола, по какому минуту назад колотил кулаком так, как будто, озарясь великим усердием, вколачивал гвозди в крышку гроба так разозлившего его неизвестного дампира. Манерно оправив и без того идеально лежащие, зачёсанные назад тёмные волосы, и перехвативши свою трость с крупным осколком «Вечерней Звезды», каким был инкрустирован её золотой набалдашник; одетый, как всегда, во всё самое дорогое и шикарное, на сей раз имевшее вид аккуратного костюма-тройки — вампир прогулочным шагом направился по левую сторону длинного стола заседаний навстречу Эфемере. Светский лев и любимец женщин, что ещё добавить. Когда бы хоть одну и ту же тупую, мало что понимающую клушу видели с ним дольше, нежели один-единственный вечер… По душе молодая девичья кровь, а, Дэрелл? Любишь чувствовать себя продавцом запретных плодов, не так ли? Что за душка… Эфемера хотела бы сально ухмыльнуться, если бы только не была так раздражена обществом Зеренски.       — Тебя-то мы и ждали, сестра Эфемера, — надменно протянул он, не забыв смахнуть невидимую пылинку с ворота пиджака. — Негоже заставлять нас ждать, тем более, на пороге войны. Ты должна относиться ответственнее к делам рода. Сегодня — брат Стром с оплотом в Сан-Франциско, а завтра — все мы под покровом этого чумного, полного грязных сословий, Сити!       — И что же ты сделал лично, чтобы этого избежать? — с интересом глянула на него Эфемера, удобно устроившись в кресле у стола, какое мигом подали везде и всюду сопровождавшие её слуги родом из Легиона Теней. Впрочем, ещё больше в этом взгляде было чёрной издёвки.       — Мои люди прочёсывают город на предмет хотя бы крупицы истины, но, как ты и сама понимаешь, ориентировок у нас маловато, — Зеренски беспокойно расхаживал вокруг стола. — Сработано весьма чисто. В произошедшем инциденте не выжил никто. В том числе, бесследно пропал и наш ставленник, один из самых высоких кардиналов «Духовного Наследия», Джед Панэ. Вполне может статься, что был взят в плен. То есть, судя по всему, устранены все, кто хоть что-то видел и слышал. Как всегда. Понимаешь? Я должен. Нет, обязан знать происхождение и имя этого чёртового дампира, которого они сумели пригреть! И акта этого… пренебрежения нашим родом… этого неуважения… я ему никогда не прощу! Никогда! Это не сойдёт проклятому дампиру с рук!       Отстраняясь от довольно душных речей Дэрелла Зеренски, Эфемера поискала глазами того, кого хотела видеть, пожалуй, более прочих.       Милтон Стром, не производя ровным счётом никакого шума, был обнаружен у восточной стены зала заседаний, занятой окнами. Стоя совершенно неподвижно, сложа руки за спиной, он явно любовался плавно надвигающимся рассветом. Складывалось полное ощущение, что дела рода его волнуют в ещё меньшей степени, чем её, Эфемеру, саму. И уж тем более, у него нет вообще ни крупицы интереса к тому, что случилось в Сан-Франциско. Весь его вид говорил точно бы о каком-то крупном… ожидании.       — Тебе и ответить-то нечего, сестра? Какой тогда смысл в твоих полных неуважения и насмешки, бессмысленных выступлениях? — заметив полнейшую незаинтересованность его персоной Эфемеры, резво возник перед ней Зеренски.       — Толку от тебя… как и всегда, дорогой мой брат Зеренски. Давай-ка лучше тихо и мирно послушаем, что скажет нам уважаемый брат Стром, — вампирша вдруг поймала себя на мысли, что, вслед за главой «Духовного Наследия», созерцает медленно нарождавшуюся зарю.       — То, что вы нижайше называете войной, — спокойно, без тени лишних эмоций отозвался Стром, нарушив недолгое и недоброе молчание, — На подлинном деле имеет под собой гораздо более глубокую подоплёку, нежели вы рискуете предполагать, дети нового времени.       Представляющий собой высокого, могучего телосложением темнокожего мужчину, какому, должно быть, было бы уместнее красоваться на ринге крупного боксёрского поединка в тяжёлом весе, Милтон Стром всё так же медленно и расслабленно повернулся к окнам спиной, направляя взгляд, сокрытый солнцезащитными очками, на своих сородичей. Тяжёлые, суровые черты его лица внушали потаённую угрозу. Одет он был в чёрный кожаный плащ, смахивающий, скорее, на торжественную мантию для каких-то тёмных ритуалов, кое-где украшенный полированной сталью и цепями. Половину его головы, выбритой налысо, покрывали сложные татуировки в виде каких-то ритуальных текстов, явно подчёркнутых давно забытыми языками.       — Вам ведь известна суть случившегося однажды, на пике отцовских амбиций, в Гауштадте? — усмехнулся он. — Что есть ваш выбор здесь — досадная случайность, или же частица высокой закономерности? Как вы себе представляете тех, кто в силах какой-то смертный миг носить в себе Знамение истинного Творца, нагло присвоенное ими? И как — тех, кто изначально порождён волею сиих Знамений?       Отчего-то Эфемера поёжилась, пытаясь сообразить, о чём только что завернул Стром. Да… судя по всему, в последнее время он стал особенно повёрнутым на своей религии. Вдавшись даже в аспекты разговорных особенностей этих полоумных Тёмных Адептов от дьяволопоклоннического течения, какие старательно культивировали своё темное мастерство на протяжении многих столетий. Их коммуна была, пожалуй, ещё теснее, нежели любой вампирский ковен. Это Эфемера помнила особенно хорошо, глядя на эту фанатичную сталь, принявшую вид её собрата.       Стром частенько норовил разговаривать вот так. Не очень понятно даже для своих сородичей. Словно бы в насмешку над теми.       Неужто же он познал какие-то особенные глубины своего верования, что теперь прочие стали для него не более чем глупыми пешками, чьими судьбами он, как самопровозглашенный кукловод, надеялся вертеть так, как ему вздумается? Общаться даже с отцом отстранённо, несколько надменно, щедро сбавляя речь головоломными формулировками и невесть откуда подчерпнутыми знаниями, иногда как-то странно, то ли снисходительно, то ли презрительно посмеиваясь — в этом был весь он.       Да что там… в такие моменты сам отец выглядел… жалким.       Часто бывавшая свидетельницей их разговорам, вампирша любила лишний раз посмаковать про себя эти впечатления. Верховный лорд… казался песчинкой в тени огромной скалы. Даже она, частенько любящая про себя сравнить собственные силы со своим отцом, и с той же степенью частоты приходившая к высокомерным выводам о том, что может быть даже сильнее того… Эфемера просто не осмеливалась ставить себя подобным образом.       — Что вы слышали о таковых? — выдержав небольшую паузу, повторил он. Опять эта лёгкая, едва заметная, кривая ухмылка… Он явно развлекался, все свои вопросы задавая только потому, что хорошо знал ответы на них. Почему-то Эфемере показалось, что темнокожий вампир откровенно сдерживается, чтобы не расхохотаться им всем в лица.       Окружённый молчанием, Милтон Стром, ни на секунду не позволяя себе какие-либо проявления спешки, беззвучно прошёл к столу, и грузно опустился в кресло.       — Мать твою, я больше не могу это слушать! — внезапно возвысила голос до того угрюмо-молчаливая, привалившаяся к столу Феррил, отчаянно всплеснув жутковатыми когтями, посредством которых пара находившихся рядом с ней стульев тотчас же развалилась в жалкие куски. — Не отвечай, ибо вижу, что нет! Сколько ещё будет продолжаться это беззубое, сраное жевание отходов грёбаной скотобойни?! Какого такого лешего я должна сидеть без дела, вынужденная оставаться в ваших рамках, бездарные, гнилые овощи?! А теперь ты опять промывать мозги этим дерьмом ринулся, Стром?!       Вопреки всему, Эфемере стало откровенно стыдно. Почему некоторые упорно тянут всё происходящее в сторону яслей — ей, в слагающейся в Сити ситуации, было абсолютно непонятно. Несомненно, для кого-то одни и те же ошибки так и будут повторяться. Но… только не для Эфемеры, о нет…       — Древние дьяволопоклоннические сказания нам тут вообще ни к чему. Какое отношение всё это имеет к проекту отца, и как в этом должны быть заинтересованы мы? Вам стоило бы побольше времени уделять собственному образованию и идти с миром в ногу, Стром. Что за бред вы безотрывно несёте? — подал голос ещё один сводный брат Госпожи Теней, носивший имя Ксеркс. Болезненно худой, согбенный и хромой, выглядевший неким семидесятилетним, лысым как бильярдный шар стариком, чьё лицо было словно бы сложено из самых разных лоскутов кожи и покрыто шрамами. Этот был повёрнут на совершенно обратном каким-либо религиям. На беспросветной науке, какой посвятил всё своё время. Одетый в старомодные, богатые на кружева и оборки одежды, увенчанные заляпанным то ли маслом, то ли кровью фартуком, он живо производил впечатление гостя из далёкого прошлого, недавно выползшего из развалившегося от времени склепа.       Эфемера отчётливо видела это постоянное подтрунивание Строма надо всеми вокруг, и далеко не один раз. Почему только он всё время веселился, как только дело доходило до общения с кем-либо из семьи? И в этот момент, её это начинало ощутимо раздражать. Хотелось… показать ему его место, прямо здесь. Возможно, зал оказался бы покрыт кровавой кашей, но… порядок тоже требует жертв. Только вот ещё больше ей не нравилась какая-то карикатурная несерьёзность тех, кто здесь собрался. Вернее, откровенно вампиршу оскорбляла. У неё было полное ощущение, что в следующую минуту они совершенно преспокойно могут пуститься водить хороводы или потянутся играть в поло на заднем дворе.       — Хотела бы и я, — позволила она прорваться мыслям вслух, дабы позлить этих ханжей, — Чтобы это было бредом, дорогой наш учёный братец…       — Слабы ваши знания, утерявшие связующие звенья с тем, что предваряло становление Каганов Замещающими Царствование, — как ни в чём не бывало продолжил Милтон Стром — с откровенной иронией как в словах, так и в облике. — Вы имеете дело совсем не с тем, что привыкли видеть сквозь прожитое вами. «Бремя Хоразина», как именовали их люди, однажды впервые способные стать зрителями тому чуду. Не Преклонившиеся — пред Созидающим Ангелов. Настоящие. Не те ничтожества бесчестные, присвоившие или укравшие любое из Знамений, затем вкусившие частицы силы Творца. Но… Рождённые его желанием жизни для каждой своей частицы, что неуничтожима силами Врага его. Те, для кого простая смертная плоть, обманом захватившая и затаившая в себе пусть даже сотни Знамений, желая быть и чувствуя себя на Пути, равном Богам — бессмысленное ничто, равное всего лишь с прочими смертными. Это кровь их. И кровь эта, воссоединившись вновь, ставшая единым целым, вскоре пребудет над падшим городом, лишённым ярма — что предписан был ей в жертву. Но востребует она гораздо большее, чем одни лишь подношения, облечённые волею лживого Света. Она испросит обратно то, что отняли у неё множество тысячелетий назад.       — Свои чувства. Своё Сердце, — на секунду замерши, медленно, с расстановкой проговорил Стром.       В воцарившемся замогильном молчании зала было слышно тиканье старомодных напольных часов, по чьей-то прихоти поставленных в противоположном от дверей конце зала. Более прочего Эфемеру удивила даже не эта густая и вязкая религиозная белиберда, какой её братец упорно пудрил тут всем мозги, а сама улыбка Строма. Удивительно… незнакомая. С толикой обречённости. Тёплое, будто бы старческое, приятие неизбежности. Так улыбаются особо старые людские особи — уже в состоянии своими органами осязания определить, когда отдадут концы. Хочешь выразить это бессловестно, братец? Неужто ты сам так слепо, усердно веришь в то, что говоришь? Делишься со своей семьёй чем-то особенно сокровенным, может быть?       Или… ты вновь сдерживаешься, чтобы не разразиться победным хохотом? Что с тобой стало?       — А, не важно, — легкомысленно отмахнулся от услышанного Зеренски, нетерпеливо постучав тростью о пол. — Сегодня же концентрация наших слуг в Сити будет многократно повышена. По состоянию на полдень грядущего дня, она должна достичь нескольких тысяч. И они прекрасно впишутся к бригадам охотников, занятым на проекте. Для этих целей уже сейчас в город съезжаются послушники с ближайших штатов. Пока есть время — я обязуюсь самолично контролировать этот процесс. В чём я беспрекословно уверен — мимо такого количества никто не пройдёт незамеченным. В том числе и этот проклятый дампир! Я найду его! Осеннему приёму ничто не должно помешать даже в мыслях, иначе я самолично отпущу все несогласные головы в высокий полёт! Эти трусливые и мерзкие человеческие отбросы должны выказать нам своё уважение и страх. В конце концов, им осталось стаптывать башмаки не так уж и долго…       — Запрашиваю разрешения присоединить и свои силы, — скрипучим, старческим голосом прибавил Ксеркс, с различимым неодобрением поглядывая на Строма, по-прежнему не подающего никаких признаков волнения или интереса к происходящему. — Ибо лишними, как мной рассчитано, они не становятся. Потребуется какое-то время для перебазирования, но несколько дней для этого будут достаточными. В ближайшее время, нижайше благодаря, разумеется, науке, у нас намечается некий успех в том, что замыслил отец. И несколько небольших дополнений от меня лично. Уверен, верховному лорду понравится.       — Превосходно! Этого-то я и ждала! Собранные под моим командованием… эти грязные собаки покажут всё, на что они способны, или же подохнут так, как того заслуживают! Мы выжмем из блядского Бримстоуна все соки, и превратим их в помои. Ни одна трусливая, мерзкая скотина не посмеет уйти без боя, иначе же судьба освежёванных и разделанных заживо покажется ей избавлением! — истерично отозвалась Феррил.       Что назревает в Сити — Эфемера для себя прикинула только после заседания, когда та, без интересов задерживаться среди неугомонных сородичей, опять пламенно заспоривших о районах влияния каждой взятой отдельно группировки применительно к Сити, прошествовала прочь из штаба — прямиком за потерявшим ко встрече всякий интерес Стромом. Тот медленно, будто бы наслаждаясь каждым шагом, пропутешествовал до самой стоянки. Не оборачиваясь, и не меняя темп. Походка его казалась… искусственной, что ли? Похоже, сводный брат был нисколько не задет реакцией родни, и, как ни в чём не бывало, улыбался самому себе, и никому одновременно. В никуда. Создавалось странное впечатление того, точно бы Стром приветствовал этой голодной, гибельной улыбкой всё живое.       Так, словно, пробывши лишь трупом многие десятки или даже сотни лет, сейчас жаждал… жить.       Всю дорогу держась следом за ним, в густых тенях погружённых во мрак коридоров штаба, незаметная ни для мечущихся вокруг миньонов, ни для полукровок из ближней прислуги, чаще всего караулом стоящей перед дверьми, куда вход был положен только высокородным господам, Эфемера находила это впечатление самым верным из прочих. Завидев темнокожего вампира, или же просто заслышав его тяжёлые шаги — все эти жалкие создания либо стремились скрыться прочь с его дороги, юркая в какой-нибудь незапертый кабинет, или же резко меняя направление движения, а дампиры, хоть и имели смелость оскалить клыки ему в спину, но в лицо… лишь трусливо жались ближе к стенам. Даже здесь Стром имел тяжёлую и горькую репутацию лишённого и отдалённо похожего на людские и вампирские качества, абсолютно конченного мучителя, которому и на глаза попадаться было, зачастую, подобно приговору. И с этим мнением считались абсолютно все. Даже те, кто приходился ему сводными братьями и сёстрами. Вне всякого сомнения, многие из них давненько обдумывали планы по укрощению и устранению такого, по их мнению, клейма на роду Каганов, но пока что все подпольные интрижки с дампирскими наймитами и прочей миньонской шушерой… окончились только очередными вариациями его судебных процессов, что Милтон Стром так обожал.       Будто бы этот её сводный братец был в высшей мере неуязвим, не боясь абсолютно ничего и никого.       Он был воистину странным. Как никто другой из вампирского племени, кого Эфемере доводилось знавать. Иногда ей взаправду казалось, словно и свет солнца не страшен ему. Но особенно хорошо Эфемера помнила его слова, какие Милтон Стром в своей обычной манере, однажды, бросил, как нечто абсолютно маловажное и мелкое: Говоря об идеях живых и их последствиях… вы вольны решать, кому продать себя. Это всецело ваше право. Одно из немногих, благодаря которому купившие вас, с вас же не затребуют чеки. Однако… сполна спросят другие. Те, от кого вы ушли. Чьи чаяния предали. Живое… не способно всесторонне оценивать свои поступки.       — Тебе совершенно нет дела до того, что творится в твоих же собственных рядах, Стром? — особо не пряча недовольства, процедила затаившаяся в тенях парковки вампирша, искоса глядя тому в спину.       — Человек будет в состоянии уладить все исконно свои проблемы и без вмешательства Творца… — гигант остановился на полпути до автомобиля, однако остался стоять спиной к ней; голос его был тяжёлым, и активно рисовал в воображении Госпожи Теней его недобрую улыбку. — Но лишь до той поры, покуда последний элемент мозаики не поймёт своего предназначения… Нет ничего такого, что могло бы вас удерживать. У вас ведь множество важных именно для вас планов на сегодня, госпожа Эфемера.       Она застыла. Сукин сын. Он будто бы видит насквозь.       — Это не повод в них вмешиваться, — раздражённо вставила Эфемера, выплывая из тени поближе к пятнам света от ламп. — Лучше подбери всех своих отморозков, и помоги пустить их в общее дело. Позволь им действовать во благо рода, а не только заниматься устройством у себя на фермах бесконтрольных рассадников гниющих останков.       Темнокожий вампир гулко усмехнулся.       — Что вы, мистрис. И в мыслях не имел, — Стром оставался незыблем несмотря ни на что. — Имейте честь и смелость провести этот день так, как считаете для себя единственно возможным. Так, чтобы ни о чём, впоследствии, не сожалеть…       Ты? Говорящий о сожалении? Оценивающе глядя в широкую спину сводного брата, Эфемера переживала что-то вроде резкого отвращения к собеседнику. Насколько же хорошо понимает в сожалении взаправду сумасшедший душитель и изувер, подобный тебе, Стром? Носить подобные титулы даже среди вампиров… ты талантливый сукин сын, она-то могла быть уверена.       Солнце. Медленно восходящее на горизонте, оно вскоре рисковало попасть первыми несмелыми лучами и сюда. Розовато-кровавое тление зари, какое-то особенно яркое и чистое сегодня… Эфемере сейчас отчего-то казалось, вампиры были слишком медлительны, чтобы предусмотреть абсолютно все возможные перипетии этого мира, который, похоже, имел за пазухой гораздо больше, чем показывал.       Более не заинтересованный задерживаться, Милтон Стром спокойно дошёл до личного авто, и, спустя минуту, самый обычный двухдверный Шевроле Импала образца 1967 года, тускло поблёскивая затёртой чёрной краской, покатил к воротам.       Созерцая такие перемены в, вроде бы, знакомом от макушки до пят сородиче, Эфемера могла лишь подивиться, сколько всего странного случилось с членом её обширной семьи за эти несколько лет. Он, казалось, был нисколько не похож на того Милтона Строма, которого она знала ещё несколько лет назад. После того… странного случая в здании «Ллевелин корп.»… её сводный брат то ли пересмотрел многие свои установки или ценности, то ли просто слетел с катушек окончательно. Второе казалось Эфемере ближе к истине. Прежний Стром был очень уж схож своим желанием окружать себя роскошью и богатствами в той же степени, что и Зеренски. Был нетерпим к чужому мнению, скоропалителен в выводах и честолюбив, в ту пору склонный к подобным тому же Ксерксу решениям, уважая и боготворя отца. И… до той самой «отправной точки» он не был так помешан на том, чем занимался на своей вотчине. После же всего случившегося — он потерял себя в созерцании… мучений. Не столь важно, чьих — для Милтона Строма не было абсолютно никакой разницы между представителями самых разных рас.       Он… не помнил о крови. Мог голодать месяцами, завороженный истязаниями умолявших о смерти — людей ли, полукровок, или даже его собственных сородичей.       В такие моменты Стром словно расцветал. Его глаза горели, когда он наблюдал медленный переход ранее живого в мёртвое. Эта тонкая грань была для него, по рассказам рядовых сектантов, приходивших в ужас от упоминания одного лишь имени своего хозяина, точно наркотиком, забрасывавшим Строма в кровавый экстаз.       Каким-то неведомым образом… её сводный брат умел растягивать страдания тех, кто, скажем так, приглянулся ему особенно. Взять в пример людское отродье — практически полностью обескровленный, четвертованный, лишённый хотя бы одной кости, что была бы не сломана, или не разбита в осколки… но его пленник влачил существование в стане живых ровно столько, сколько Стром того хотел. Этой способности Милтона Строма пока никто так и не нашёл объяснения. Эфемера была склонна расценивать это за проявление некоего тёмного искусства, но… какого чёрта? Что заставило этого, в недавнем прошлом простого кровососущего лицедея, так продвинуться вперёд на ниве его тёмной веры? Среди прислуги бегали опасливые шепотки о том, что даже в его личных пенатах перебывало уже порядка нескольких тысяч, каких тот судил и уничтожал лично. Или, быть может, ей стоило бы догадаться, что список осуждённым Милтоном Стромом шёл уже за первым десятком тысяч?       Он… обожал украшать своё жилище… останками. Это была его больная страсть. Стром знал каждого осуждённого по имени. По донесениям шпионов госпожи Эфемеры — вне зависимости от времени суток, и когда, конечно же, присутствовал в своём логове — он любил прогуливаться по завешанным останками коридорам и залам, разговаривая со всеми ними…       Разными голосами.       Долгие часы беседуя. С каждым из них. По отдельности.       Прежний её брат, говорите? Эфемера по-прежнему глядела вслед уже пропавшему из виду автомобилю. Куда же он делся теперь? Не утонул ли в том, чего столь яро желал?