Не Преклонившийся

      Ощущение удара в плечо. Горячо. Жжение. Что-то тёплое быстро потекло по руке, одежда сразу же начала приставать к коже.       Это кровь?       Северин, спокойно улыбаясь, глядел на ошарашенного Дайма. А вперёд него, ещё более убедительно и спокойно, на Айзенрау-младшего смотрело дуло пистолета. Находясь даже в такой отчаянной ситуации, и чувствуя, как жжение начинает перерастать в пока что ещё слабую и тупую боль, Даймен Айзенграу был болезненно внимателен к деталям. Какой интересный пистолет, а? Трофейный, быть может? Строй из себя эстета, тварь, давай… это ведь 9*19 Парабеллум. Дайм хорошо помнил такой. Когда-то, ещё в Морнингстар Айленд, вместе с другом с прежнего места жительства, на тот момент увлекаясь оружием, они пробовали выискивать подобное старинное железо в продаже. Пока, традиционно для тупых детишек, глядящий в будущее отчим не всыпал ему, как зачинщику этого дерьма, по первое число. Вот оно и пришло к нему. Вновь. А ну, дай-ка рассмотреть, ну не будь же ты таким эгоистом! Видимо, всё, о чём он мечтал когда-то — возвращается к нему. Только как-то странно. Стремясь собой покалечить, а лучше убить.       — Ты что делаешь, ублюдок?.. — от неожиданности, только эти слова и отыскались на языке Дайма.       — Я тебя предупреждал, — холодно бросил Северин.       Прогремел ещё один выстрел. То же самое ощущение. Теперь в ноге. Даймен, окончательно потерявши нить размышлений этого отморозка, вздумавшего поиграть в войнушку, вместе с этим утративши координацию, припал на колено. Сырой асфальт. Кажется, скоро этот дождь превратит его в зеркало. В любом случае, он красив только на фотокарточках. Но как же он груб, бездушен и глух, когда с ним дела имеет твоё собственное тело.       — Мало того, — поигрывая пистолетом, начал неспешно приближаться Северин, нисколько не обращая внимания ни на проливной дождь, ни на возможную полицию рядом, могшую слышать выстрелы, ни на абсолютно ледяную Рэйн поблизости, — Что мне пришлось терпеть твою неучтивость и заносчивость, так ты ещё…       Выстрел во вторую ногу. С близкого расстояния. Ещё один, сукин ты сын. Северин подошёл вплотную, и с размаху пнул упрямо глядящего в ответ Дайма ногой в грудь. Зарычав, теперь Айзенграу уже растянулся на земле.       Из кармана его куртки вывалился телефон. Как раз в это же время, точно в соответствии с грёбаными законами Мерфи, ещё и зазвонивший. На мгновение Даймену стало интересно, кого занесло звонить в такую рань, и уж не отчим ли там обнаружил его пропажу, однако он быстро оборвал себя, зная, что уж кто-кто, а тот-то как раз тревожиться не станет. А стоило бы. Хотя бы на этот раз. Кажется, мистер плохой ковбой-Уайзмен решил обзавестись в эту ночку парочкой свежих охотничьих трофеев. И сейчас Айз был несколько не в том положении, чтобы мочь дать от ворот поворот этому браконьеру. Однако, ожиданиям сбыться было не суждено. " — Я иду в кровать. Я, чёрт вас всех дери, иду спать. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после бип-бип». Грубовато, но, кажется, сработал автоответчик.       — И ты снова молчишь… — раздалось из динамика. За каким таким хреном он только поставил прослушку этого на громкий режим? Чем он думал? — Давненько уж мне не встречалось таких строптивых мальчиков. Куда ты пропал, желанный? У меня к тебе есть важный разговор. Если захочешь — ты всегда сможешь меня найти.       Да это же Эфемера.       Вот так номер, а? Чего-чего, а вот её услышать Даймен никак не ожидал, не говоря уж о явно деланном, столь пьяном ото всяких, там, влюблённостей, интересе. Кого угодно, хоть самого Пресли, приглашающего на небесную вечеринку, где будут парни вроде Бадди Холли или Бо Диддли, готовившегося пустить в дело свою знаменитую гитару. Это было не столь уж и важно, но… Ему вдруг стало странно приятно.       Заметив это, Северин, точно с досады, раздавил несчастный телефон ногой. Сейчас его лицо полыхало уже настоящим бешенством. Раздался неприятный уху хруст, заставивший Дайма поёжиться.       Плакали мои откровенные разговорчики. Ну да ничего. Они тебе ещё приснятся. Как только я заставлю тебя собрать и склеить этот грёбаный телефон заново, в качестве аргумента используя твою морду, а каменную мостовую — в роли проверенной временем тёрки. Айзенграу гневно уставился на обидчика.       — О, да ты сама оригинальность… — намеренно устало протянул Уайзмен, играясь с предохранителем. — Так вот, значит, с кем там водит шашни эта бесстыжая мразь-Эфемера. Почему-то ни капли не удивлён.       — Уж получше вас обеих, — выплюнул Дайм.       Северин иронично усмехнулся. Весь его вид напоминал, словно он выступает перед аудиторией с каким-то особенно бредовым докладом. Например, на тему «Почему грёбаный Волан Де Морт моет голову моим шампунем», или что-то около того.       Однако, отчего-то-то Даймену на мгновение показалось, что именно незримое присутствие Эфемеры в этой истории придало его противнику особо лютый заряд ярости.       — Ты жалок. — Хмыкнул тот, прогуливаясь вокруг обездвиженной жертвы. — Воистину. Взгляни на себя. Ты, требующий похода к косметологу. Который за тебя не возьмётся, так как у тебя нет денег. Твоя одежда — ты ведь разжился ей в секонд-хенде у какого-нибудь Барни Бигелоу за пару баксов, а теперь выделываешь из себя неотразимого мачо? Как это патетично… Твое ведро с болтами…       Прервавшись на этом моменте, Северин парой выстрелов пробил колёса Камаро с водительской стороны. И это, пожалуй, отозвалось в Дайме ещё более злой болью. Он аж сморщился от негодования. Уголки губ болезненно поползли вверх. Моя почти новая резина. Мой, чёрт возьми, хоть и хреновый, но «Купер Кобра». Платить за неё тоже ты будешь?       — Ты и подобные тебе — волки, которых, по досадной случайности, не до конца извели мои предки, — продолжал шоу одного актёра Северин, сложив руки на груди, и глядя на поверженного Айзенграу сверху вниз. — Ваше время давно прошло. Вот только вы этого не хотите понимать. Вас таких, в этом городе, всё ещё слишком много. Тут для вас чем-то душистым промазано, смею предположить. Вот потому, вероятно, такие как ты, отбросы так спешат сюда стечься. Знаешь… Это унижает меня. Мне больно смотреть на подобную тебе мразь. Больно до того, что, порой, хочется вершить самосуд денно и нощно. Но ничего. На то я и оказался на твоём пути — чтобы подвергнуть тебя, скажем так, небольшой дрессировке. И, похоже, деваться тебе некуда.       Всё это время Рэйн смотрела то на Северина, то на Даймена. На её прелестном личике, казалось, не дрогнул ни единый мускул. Похоже что, одинаково она смотрела как на фантик из-под батончика Марс, так и на чью-то свершавшуюся перед её ледяными глазами судьбу. Что же эта сраная жизнь сделала с тобой, девчонка? Как же она сумела так тебя покоробить? Каким бы безумием не являлось его желание выведать её мысли по поводу происходящего здесь и сейчас — Дайм мог только смотреть на неё. Пытаясь взглядом сообщить ей всё то, что он успел обобщить и рассказать самому себе. Он пытался обвинить себя вперёд того, насколько бы хотел видеть вину этих двоих. Ведь в его силах было избежать этого дерьма, вылезая из него вовремя, покуда оно не успело бы натечь в самые ботинки. Но теперь… Теперь, чёрт возьми, он полз по жизни через то самое дерьмо, которое успело, похоже, наверстать не только его многострадальную обувь. Ты ведь подписал абонемент на целебные грязевые ванны, а, приятель? Жаль только, не успел уточнить один деликатный вопрос — их состав, и отсутствие у тебя на таковой долбаной аллергии.       Сейчас он ощущал словно фантомную щекотку. Как будто его шкура взаправду начинала тлеть под одеждой. Боль от полученных ранений бесследно пропадала. Так, словно его плоть… пожирает поразивший её металл. Что за чёрт? Что за чесотка? Нет, он сегодня мылся. Точно мылся? Точно. Не врёшь? Нет, скотина, думай лучше о том, как бы свинтить отсюда.       Моя подневольная до недавнего времени спутница, а ты ведь, кажется, так легко ему потакаешь. Если не поддакиваешь. А я ещё, может быть, хотел бы видеть рассветный океан вместе с тобой, или, к примеру, первый…       Ох. Нога Северина пришлась точно в солнечное сплетение.       Сохраняя достаточную ясность мысли, даже несмотря на все попытки Северина выбить из него, кажется, всю эту дурь сторицей, Айзенграу-младший не отрывал взгляд от Рэйн. Окружение смазалось, словно затянулось кровавой, малопрозрачной пеленой. Сейчас на него накатило саркастичное безразличие к происходящему. Представь, что ты изодранная чёртова боксёрская груша, которой дают под конец хорошенько просраться перед тем, как выбросят на помойку, где тебе самое и место. Но… не смотри так на меня. Не смотри, иначе ослепнешь. Ты становишься слишком похожа на эту чёртову Кейт Бекинсэйл. Хм. А ведь она хороша, чертовка. Вся из себя такая аппетитная, чувственная. А этот её прищур, фирменная хмурость… Ууу…       — Не тронь его, Северин. — это были первые слова Рэйн с того самого момента, когда Северин принялся изощряться с пистолетом против и слова плохого не сказавшего Даймена Айзенграу.       Как мило. А главное, насколько своевременно и прозорливо-то, а? Через пелену безразличия, Даймен нашёл в себе силы на ещё одну улыбку. Губы, искривившиеся в ужасном той подобии, были показательным жестом. Забота так и плещет на меня святым елеем.       — Отойди, Рэйн, — небрежно отмахнулся Северин. — Не мешай. Этот опущенный рокабилли-мэн сам во всём виноват.       Чеканит слова чётко, прижимисто. Холоден тоном. Эдакий «хороший мальчик», обязательный, строгий, и слишком, чертовски эгоистичный и амбициозный, чтобы посвящать себя кому-либо одному. До чего же ты отвратителен. Ты же лжёшь ей, играешься. Дерьмо собачье.       Сколько таких Дайм переколотил в своё время. Скольким подправил их элитистские замашки в соответствии со своим миропониманием. Но этот оказался умнее. И подлее. А подлость… она такая, дружок. Она решает.       Она приходит без спроса. Без стука в дверь. В тот самый момент, когда ты её не ждёшь. Как ремень отца, знатно оттягивающий твою задницу, как только твой гениальный в детскую пору, на деле, просто до дебилизма наивный план с тайным прогулом обрыднувшей школы, стоит только дождаться ухода старика на работу — летит ко всем чертям с первым скрипом двери в комнату.       — Думаешь, я не знаю, что ты тогда, той погожей майской ночкой, побывал у меня в гостях? А? — Северин был вне себя, сопровождая свою речь елейной улыбкой. — Думал, я не узнаю? Не погляжу записи с камер? Тебе никогда не говорили, что наносить визит без предупреждения бывает не просто невежливо, но и откровенно чревато последствиями? Признаться, я ожидал большего. Как всегда, одни разочарования…       Ещё один удар под дых.       — Маленькие людские слабости… — мрачно улыбнулся Уайзмен, скосившись куда-то в сторону своего обширного имения, — Никогда и никого ещё не доводили до добра, глупый мальчишка. Знал бы ты, что связывало меня и Эфемеру в ту давнюю пору… поостерёгся бы пытаться гулять там, где ты и подобные тебе и срать-то боятся.       По личику Рэйн пробежала тень натурального отвращения.       — Мне было бы поистине отрадно увидеть, — с усилием прошипел Айзенграу, превозмогая странное жжение, нарастающее в теле, — Как папаша-Люцифер сделает тебе забористый коктейль по своему фирменному рецепту, и насильно зальёт тебе его в глотку. Хочешь просвещу, пока твои кишки ещё на месте? Тащи свой бокал, мистер Северин.       Ещё один выстрел. Опять. Который уже по счёту, четвёртый? Пришёлся на правую руку. Айзенграу застонал, корчась от воистину горькой досады. Сучонок, что ж ты делаешь-то, а? Грёбаный садист. Что ж не в яйца-то? Глядишь, и одной головной болью у тебя будет меньше.       — Ты говна кусок. Я доберусь до тебя. Запомни это. — Даймен, прохрипев это, был сама решительность. Как никогда ранее. В груди клокотало. Бурлило. Рычало. Самое время представить себя велоцераптором, приятель.       — Да кто ж тебе позволит-то, дырка от задницы? — Легко и просто рассмеялся Северин, беззаботно покручивая Парабеллумом. — Смекаешь? Ты ведь одной ногой щупаешь пальцами климат в могиле.       » — Ты не понял, Биллибой. Ты совсем ничего не понял…» — Мысли в голове сформировались удивительно ясно, уже метя себе цель, чьё будущее было готово никак не считаться с принципами самого Даймена Айзенграу. Быть может, его мыслями управлял кто-то другой? " — Но я помогу тебе, будь уверен. Прострели мне хоть все конечности, оторви мне промокшую под этим грёбаным дождём задницу, да хоть сожри меня с дерьмом — это лишь замедлит меня. Но не остановит».       Он попытался, было, приподняться, но в этот миг Северин, неизменно сверкая шикарной улыбкой, с готовностью наступил ему на запястье. И тут же странное видение настигло Дайма, стоило ему только глянуть краем глаза на свою руку. Видение, заставившее его крепко задуматься. Испугавшее. Вдохновившее.       Рука… Она точно изменила очертания.       Почернела, надулась небывалыми, вне людских пределов, узлами мышц. Рукав куртки как будто бы исчез в небытие, являя лишь эту чёрную, словно покрытую мелкими, но острыми шипами, бугристую шкуру. Напоминавшая грубую металлическую отливку, эта шкура играла гуляющими по ней шипами и лезвиями. И эти огромные, такие же чёрные когти. Гигантская когтистая лапа. И было в ней столько сил, что, казалось, просто двинься — и мистер Уайзмен чартерным рейсом отправится в заросли в овраге, бывшем с другой стороны расположенной рядом дороги. Только пожелай. Направь свой гнев. Устреми к этому своё сердце.       Сердце…       Попроси нас… Просто попроси нас… выйти… Мы дадим тебе всё, чего ты лишь испросишь… Наградим тем, о чём ты не смел мечтать, слепо живя смертной иллюзией… Порождение Чувств, Знамение именем Дитя Стали…       Наваждение схлынуло так же резко, как и появилось, пара секунд славы прошли никем незамеченными, и вот, перед его глазами была только исцарапанная, вымокшая в дожде, но его собственная чёртова грёбаная рука, придавленная лакированным ботинком к асфальту. Мириады капелек на этом лаке. И в каждой — отблески ламп накаливания… Многоглазое чудовище? Сонм чужих миров? В таком случае, есть ли хоть в одном из них его, Айза, потерянные счастье и удача? Неровности дорожного покрытия больно впивались в кожу. Кажется, он опять хочет выстрелить в него. Это живёт у него во взгляде. Взгляд, какой бывает у единичной особи мелкого хищника — среди нападающей на одинокую жертву целой стаи таких же. Давай же. Покажи, сколько ещё пуль у тебя в обойме, мерзавец. Сделай во мне ещё пару дырок, а то мне, знаешь ли, всё мало. Глядишь, и эту шкуру кто-нибудь будет потом использовать в качестве сита, или же, на худой конец, хотя бы в роли рыболовной сети.       Ну же, трус, каков твой следующий шаг?       Тут случилось нечто поистине невероятное. По крайней мере, будь Айз в здравом уме и крепкой памяти, а не валяйся под забором, будучи простреленным в кучке мест, как больная бешенством шавка, подлежащая охоте с жирной подписью живодёрни — такое он вообразить бы не смог.       Рэйн, наконец, подавшая признаки активности, вмиг подлетела к нему, отпихнула в сторону Северина, и загородила Даймена от своего приятеля, кажется, и впрямь пожелавшего расправиться с ним раз и навсегда. Она вновь выпустила в боевое положение свои проверенные клинки, что успела одеть. Айзенграу первый раз в жизни видел такие. Длинные, изящные, чуть изогнутые. Напоминавшие собой некий портативный вариант косы, что ли. Словно сама смерть застыла в них, исполняя свой извечный танец. И… Кажется, на краешке одного из них Дайм оценил некие тёмные разводы. Это ведь кровь, не так ли? Ты никогда не была простой, мисс Рэйн. Не из них… тех, кто просиживает задницы в известном режиме работы — дома — работы. Ты птица иного полёта. Твои стальные когти, холодные и собранные манеры, тренированное тело, и эти безжалостные глаза, видевшие слишком уж многое… говорят лучше тебя самой. Он ведь уже рассказывал… старика-Айза не обманешь. Дайм откинул голову, уставившись в ночные небеса, и чувствуя затылком неприятно впивающиеся в кожу, такие холодные камни. Он слабо улыбнулся, чувствуя явственный, солоноватый привкус во рту. Будто бы и сам наглотался крови.       — У тебя плохо со слухом? Я сказала, не тронь его, ты, скотина. — Во вкрадчивом, тихом, но блеснувшем настоящей сталью во тьме утра, голосе рыжей прослеживалась неподдельная уверенность.       Не будь дураком, Дайм быстро смекнул, что ничем хорошим для поганца-Северина дальнейшее наступление не окончится. Блицкриг проигран. Это позволило Дайму ещё раз с усилием вдохнуть полной грудью, дабы только не оглашать этими позорными стонами округу. Заткнись, засранец. Просто заткнись, мать твою. Закрой свою пасть, и наслаждайся этим, чёрт его дери, сладким чувством. Даже твои союзники, кажется, оборачиваются против тебя, горе-диктатор…       Глаза Северина, Айзенграу мог бы поклясться, были полны молчаливого презрения. Как к нему самому, так и к Рэйн. Без лишних слов, этот парень, демонстрируя прямо-таки вселенское безразличие к девушке и огороженной ей жертве, убрал пистолет за пазуху плаща, и медленно удалился прочь, скрывшись за воротами особняка.       Айзенграу не ждал уже ничего. Ровным счётом ничего. Провести ночь здесь, под дождём, и, наконец, со спокойной душой помереть под первыми лучами солнца? Пожалуй, эти идеи превалировали в его сознании вперёд прочего, и он, скорее, ожидал увидеть здесь и сейчас, как эта девчушка уйдёт вслед за своим отмороженным другом. Но нет. Как ни странно, Рэйн, разжившись откуда-то средствами первой медицинской помощи, какое-то время пыталась как-то остановить ему кровь. И, судя по её профессионализму в наложении повязок, в этом у неё было опыта побольше, чем у какого-нибудь завалящего фельдшера. Только вот во взгляде её, наконец-то, промелькнула какая-то… жалость? Нет. Это не жалость. Это печаль и стыд. Чувство вины за своего дражайшего, будь он проклят, мистера Северина. Он хотел бы верить вам, мисс Рэйн, но кажется, рычажок, которым управляется его вера в кого бы то ни было, совсем недавно был окончательно сломан. Чёрт возьми, Айз, а ведь и ты местами сделан в Китае, не правда ли?       — Дайм…       Он повернулся к ней, обдав холодным взглядом. Ничего более холодного она не видала за всю свою жизнь. Взгляд зверя. Сильного, одинокого зверя. В котором более не было ни частицы боли. Как и тех самых чувств, проблески которых она видела ранее. Покорность судьбе, скажете вы? А вот нет. Этот был из когорты тех, кто покорялся чему-либо в этом мире в последнюю очередь. Это дампирша определила ещё достаточно давно. Пожалуй, с того самого момента, как только увидала этого… хм, человека. Ну, пусть будет так. В любых ситуациях, даже таких как эта — такие ребята не принимали поражения. Когда всё оказывается против них — такой сорт предпочтёт трансформировать себя в нечто новое, только бы не быть адаптированным собственной слабостью ко злой реальности и жизни по чужой указке. Сосуществовать с нанесённым им смертельным оскорблением такие не станут, а отплатят. Обязательно отплатят. Об этом дампирша знала слишком хорошо, чтобы ошибаться.       Северин, больной ублюдок… Какого чёрта ты сотворил с ним… Психолог из тебя всегда был никудышный. Конечно, она соображала, что сделал он это всё, чтобы дать надёжный от ворот поворот этому парню, которому она, кажется, даже могла нравиться. Только вот достигнутый эффект был, налицо, совсем обратным. Здесь Рэйн видела — эти пули не остановили Даймена Айзенграу. Напротив. Кажется, они его только раззадорили ещё больше. Его ненависть, злоба, ярость… Всё это нарастало в нём лавинобразно. Это они говорили его устами несколько минут назад. Данное трио слов на ветер не бросает, не так ли, мисс Рэйн? Чем это грозилось обернуться в будущем — почему-то рыжеволосая дампирша думать совсем не хотела. Тот момент, когда всё можно было обернуть вспять, как-то загладить разночтения, был утерян безвозвратно.       — Я не хотела. Прости…       Её мучила вина. Этим уже ничего не исправить. Северин уже испортил абсолютно всё, что только мог. Сейчас Рэйн, с особой, непривычно щемящей тоской, поймала себя на полубезумной мысли о том, что садиться в Камаро не стоило ни под каким предлогом. Поганые мысли… Чем больше ты об этом думаешь — тем ярче кажется тебе возможность вернуться в прошлое, и уверенными шагами отправиться по другой дороге. Но, следующий миг… и ты находишь себя в настоящем, уже свершившемся. Находишь себя настоящим сентиментальным болваном.       Не от этого ли ты только сегодня имела смелость отказаться — стоя лицом к лицу с Мёртвым Богом, пришедшим в чужую плоть?       — Не стоит винить себя, мисс Рэйн. — Изменился и его голос. — Отчего-то я знал, что так будет. Просто знал. Быть может, когда-нибудь я и смог бы примириться со своими ошибками. Лишь только не теперь. Оставьте меня, я вас прошу. Пусть это будет моим заверением для вас — в том, что вы ни в чём не виноваты передо мной. Вспомните смысл одной очень хорошей песни Twisted Sister.* Вы прилагаете все силы, чтобы не видеть зла. Не слышать зла. Не думаете о зле. Избегаете давать злу голос. Даже не вспоминаете о нём. Как вам кажется, не играете со злом. Не желаете причинить его мне, либо моим родным и близким. Только, не ведая завтрашнего дня, делаете всё наоборот, лишь низко и недальновидно застилая себе очи типичным фарисейством. Не держите эту маску на лице — уходите прочь такой, какая вы есть.       — Это… делает… нас… свободными… от вас. — Рэйн уловила его последние слова, адресованные, скорее, самому себе, или же тьме ночи вокруг них.       Она щёлкнула крышкой мобильного телефона, набрала номер, бросила пару коротких фраз. Затем встала с асфальта.       — Скорая уже в пути.       Не произнося больше ни слова, и, как на зло, сверкнув напоследок этими яркими зелёными глазами, рыжая девушка ушла прочь. Вслед за его мучителем. Оставляя Даймена, вполне этого ожидавшего, лежать под дождём.       Одного.       Боль куда-то бесследно пропала, уступая место холодному спокойствию и отрешённости. Чувству, какое появляется в любом уличном, чёрт возьми, романтике, когда тот соображает со всей ясностью, что никому на белом свете и даром не сдался. Это и есть всё то… чего я, мистер Даймен Айзенграу, достоин? Что ж. Закономерно, братец, закономерно.       И я принимаю это.       Нет. И всё же, я не убийца. Не такой, как эти двое. Я не желаю им быть. Ни одной секунды, прожитой под этим солнцем. Убить кого-то — значит, перешагнуть невидимую черту, после которой ты перестаёшь быть человеком. Тебе ведь придётся искать новое место в этом мирке, не так ли, засранец? Только сделай это…       Сделай…       И зачем он только протараторил в лицо этой девчушке всю эту чушь? Ты готов бросать понты даже перед ликом злой тётушки-кровопотери и сидящей за ней в кресле-каталке, полусгнившей паралитичке-смерти? Откуда только в твоей пустой, как коробка из-под бургеров в урне, башке берутся подобные речи? Кто двигает твоими губами? Ты или кто-то ещё? Я тебя спрашиваю, грёбаный ты посетитель гей-бара!       Так и не найдя ответов на мучившие его вопросы, Дайм отчего-то нащупал второй, показавшейся более-менее здоровой рукой, ту самую бутылочку, которую ему выдала ещё прошлым днём Эфемера. Поднеся сосуд к губам, и с большим трудом вытянув резиновую пробку зубами, он одним махом выпил выданный фиктивной подружкой препарат. Правильно, забулдыга. А чего тянуть-то? Тем более теперь. Не сегодня, так завтра ты заделаешься, чёрт возьми, настоящим инвалидом. Да-да, не спеши одевать свои любимые розовые очки. Тебя издырявили, как крупно нашкодившего драг-дилера. И, кажется, ты до сих пор истекаешь кровью. Не скакать тебе на своих двух корягах, Айзенграу, ох не скакать… Если только не откинешь свои стоптанные копыта прямо тут. Ещё разобраться, какой из вариантов обойдётся с тобой бережнее, засранец. Как бы отчиму твоему не пришлось бы потом подмывать твою чёртову задницу, приятель. Скромная работа с ребятами, не вылезающими из колясок. Чтение лекций о преодолении ограничений, чёрт возьми! И воскресные прогулки в инвалидной каталке по жилому сектору. Такие неспешные и тихие… Мимо бегают и улыбаются детишки. Такие милые и радостные — у них ведь вся жизнь впереди. Показывают пальцами. О чём-то шепчутся, озорно поглядывая на него. Этот неповторимый ветерок, ласкающий твои бесчувственные ноги, обряженные в шорты с флагом конфедерации на заднице. Ты знаешь, что он, этот проказник, движущий воздушными массами — есть. Его не может не быть. Но ты, чёрт возьми, ничего не чувствуешь. Ни единой грёбаной секунды. Хоть бейсбольной битой по ногам стучи, или вбивай рядами гвозди. Можно будет попрактиковаться в радикальном бодмоде, раз уж такая незадача. Ну, или же, например, самолично забить дохлую плоть одной другой страшнее наколками. Ах да. И самое страшное. Никакого пива. Иначе придётся одевать подгузник, мать его. Ну как, нравится? А, чёрт, лишь бы волю болезного на всю голову уважили, да дали бы прикрутить к коляске катки от осиротевшего Камаро — чтобы, так сказать, связь со старым другом держать… А уж он-то сумеет. Если уж хотите спросить про старину-Айзенграу — спросите, умеет ли он сращивать самые разные железяки между собой.       Но… Что это?       Словно зубам тесно во рту. А что, не так? Видимо, захотели напоследок разойтись по сиротским приютам обочины. Да только виноват ли я, что этот засранец-Уайзмен — такой слабак?       Даймен, не слыша и не ощущая более ничего, подставил лицо дождю. Может быть, всё и так. Или он лишь сделал вид, что внимает ему. Поминутно он, кажется, терял сознание, постепенно проваливаясь в сумерки гаснущего восприятия. Что такое дождь? Дождь — моча ангелов. Мочащихся на него, проклятого Даймена Айзенграу, которого все боги давно позабыли. Нужно лишь дождаться, как ещё один златокрылый херувим двинет рукояткой унитаза.       Писать на лицо. А что. Даже романтично.       Кажется, на глазах стояли слёзы. Но разве могло это быть правдой? Никогда бы не подумал. И… надо же. Этот дождь и на вкус как моча. Или это всё та же ампула с этой чудо-микстурой? Может быть, это такой способ, несомненно, по-доброму пошутить надо мной? Фирменный рецепт Эфемеры?       Он тихо выдохнул. Кто там ратовал за улыбку даже сквозь боль? Майкл Джексон? Погляди на меня, Майкл. Нравится? Улыбайся вместе со мной. Приляг рядом, раскройся для этого дождя. Ну как? Теперь ты улыбаешься? Этот забытый богами здравого смысла город, подобный какому-то храму, строенному общественным психозом, неотделимым от гениальности — наша площадка для игр. Песочница. Этот холм… Алтарь, жертвой на котором сейчас находится всё самое дорогое тебе. Мы сами.       Это… моя… ошибка…       Тупая, минутная слабость, не позволившая сходу отличить выдумку от горькой правды. Сейчас Даймен Айзенграу видел, кто лежал с ним рядом, разделяя гляделки с явно сегодня не в настроении стариком на небесах. А, это всего лишь ты, Сэд? Как всегда, принарядившийся в монашескую рясу, строгий священник, которого, как думал Даймен, видит только он, не подумал даже обернуться на него. Да тебе, кажется, и ночная обочина дороги — как пляж. Верный пёс, ничего не скажешь. Что ж, давай, поваляемся здесь, на этом изысканном курорте, вместе. Только вот солнце, тепло, горячий песочек и полуголые красотки сегодня дружно кажут нам средний палец. Мы не в тренде, знаешь ли. Немодные. И тачка у нас немодная. А это значит, даже будь у них шишки, мы не подошли бы и для верчения на них. Да и звёздный небосвод обещать, сам понимаешь, не могу. Довольствуйся тем, что пляшет перед моими глазами.       Звёзды, услужливо моргавшие перед самым его носом, как по заказу, принялись водить свои дурацкие хороводы. Или это не его болезненная фантазия? Не столь важно, ибо это звёздное веселье начинало ему даже нравиться. Эй, смотри, и ведь действительно, небо стало чище. Гляди-ка, Сэд. Даже облака слушаются нас, давши дёру прочь из этой паршивой, отсыревшей угольной шахты…       Из салона Камаро так до сих пор и раздавался неизменный Риггз. Ну да. Ведь сегодня в магнитоле крутился диск именно с его творчеством. В этот раз песня о черепах подходила к весёлому утру как нельзя лучше.** Дайм начал даже едва слышно ей подпевать.       Неужто? А вот и ты, крошка-луна… Сейчас Айзенграу почувствовал забавное, запоздалое облегчение, залитый её серебристым светом. Мы ждали тебя. Даже подобрали небольшую торжественную церемонию по встрече столь высокородной особы. Ты ведь любишь смотреться в зеркало? Погляди, какое зеркало сегодня тебе подарил я. Тебе оно нравится? О, да, я верю. Твой свет… подарок нам. Он накрывает нас. Как одеяло…       Чувствовал ли когда-нибудь свет — тот самый, что являлся к нему в видениях — одиночество, подобное этому? Чувствовало ли когда-либо одиночество, подобное этому, его собственное сердце?       Сам того не замечая, Даймен окончательно потерял сознание.