Не Преклонившийся

Позднее, городская больница.       Каждый раз ему снился один и тот же сон. Разнились лишь декорации и мотивации. И сон этот начинался с него. Того странного, болезненно прекрасного юноши. Что, ротозей, мальчики сладкие уже снятся?       Кажется, за долгое время это были первые его осмысленные к себе вопросы. До того компанию ему составляли лишь эти чёртовы грёбаные сны. Тяжёлые сны. Полные чужих мыслей и чувств, далеко не привычного нормальной жизни характера. Оу, никак теперь-то уж ты с катушек-то и поехал, а, старина? Стоило Даймену только осознать это, как невесть сколько не отступавшее полу-бредовое состояние выбросило его в реальность, наградив всей ясностью и невыносимой празностью бытия.       Больница.       Да, это была она. Эти, спокойных тонов и света, полные тихих призвуков специфического оборудования покои клиники он не перепутал бы ни с чем. Кажется, он лежал в палате терапии. Может быть, даже после реанимации. Однако, всё это было не столь уж и значимо, как носившаяся взад-вперёд по извилинам, будто бы снабжённая парочкой реактивных моторов от воздушной крепости типа B-52, одна-единственная идея.       Я всё ещё жив. Мать вашу. Я всё ещё жив.       Сравнительно легко приподнявшись на кровати, и устроившись в полу-сидячее положение, попробовав пошевелить конечностями, и убедившись в том, что, вроде как, все его недавно аварийные узлы и агрегаты функционируют, похоже в штатном режиме, печально вздохнув, Даймен с любопытством повертел головой вокруг. Тем временем его разум опять спешил заполниться кучей разнообразных мыслей, коль скоро вновь осознал себя живым. Конечно, кормят тут распоследним коровьим дерьмом, но выбирать-то не из чего. Ассигнации в нос доку не посуёшь. Максимум, получишь дополнительные уколы в задницу каким-нибудь феназепамом, так что лучше прикусить язык до поры-до времени. Да и откуда у него лишние бабки, когда этот пидор прострелил ему колёса? Хоть плачь, хоть снова иди устраиваться в мастерскую, рыдваны этим калекам починяй. Мысли обо всём случившемся оставлять Дайма отнюдь не спешили. Напротив, предстояло как-то расхлёбывать то, во что он встрял по собственной же дурной голове.       Хотя вот этому вот жирдяю, что валяется на соседней койке, по-моему, просто отлично. Ишь, с каким аппетитом уплетает эти тошнотные овощи? А молоко? Секунда, вторая — и целый литр испражняется в эту бездну. Да что там. Эта ходячая свиноферма сожрёт и не подавится даже шлакоблоки, только нарежь их покрасивее, да приправь сверху парой-другой флаконов соуса «Анкл Бенц» для барбекю. С мусором бы так боролись, как с едой. Вот бы заставить несколько таких ртов работать во благо очистки Сити — цены бы им не было.       И даже я бы молчал. Вот и бизнес-план готовый, мать твою. Этим ребятам всё равно что делать — жрать или производить дерьмо, так как от перемены мест слагаемых сумма не меняется.       Он вновь откинулся на кровати, уставившись в потолок, откуда лился мягкий свет люминесцентных ламп. В такие минуты хорошо думалось о вечном, коль скоро так хотелось жить. Плевать. Миновать смерть, и, похоже, инвалидность тоже — ему удалось, и это было сейчас для Айза самым главным. А что касается смерти… Я лишь надеюсь, что мой прах, только его развеют, непременно забьёт кому-нибудь нос, глаза, или ещё что, да хоть задницу. Для чего? Да просто так. Чтоб жизнь мёдом не казалась. Чтобы помнили, так сказать. Хорошими делами не прославиться — так, кажется, говорят? Выметаться из этого мира подо лживые причитания, издающие которые глотки забудут о твоём существовании назавтра же? Нет, ну вот совсем не впечатляет. Хоть плачь. И ведь даже по лицу за это никому не съездишь.       Хотя… Можешь съездить самому себе, засранец. За весь тот бред, что генерируется твоей грёбаной башкой.       Он покачал головой, пытаясь отстраниться от этого дикого желания жизни, что нахлынуло на него особо ретивым океанским прибоем. И когда ты только успел стать таким прожжённым оптимистом, Айзенграу?       Наверное, оттого и был его оптимизм, как от осознания факта, что его здесь даже навещают. Если не все, то многие. Взять хотя бы его долбаный факультет, слегка поредевший в последние месяцы. Эти малознакомые ему люди, о которых он знал только то, что они с разной степенью исправности появляются на занятиях, приходя и уходя в одно время. Впрочем, кто-кто, а Айзенграу-младший знать о них больше не стремился и сам, не предпринимая ни единого шага к сближению, раз никто из них не пожелал вступиться первым.       Гляди-ка… Опять эта миниатюрная блондинка, с твоего факультета. Такая смазливая, но, похоже, действительно добрая и милая девчушка… Смотрит на тебя так взволнованно. Будто бы по правде беспокоится о тебе. Может быть, все те ночи своих глаз, таких ярких и голубых, не сомкнула — думала о том, как бы с тобой всё было в порядке.       Но… ему не было ни тепло, ни холодно от этого. Лишь густое, равномерное равнодушие, какое сгодилось бы и на роль сливочного масла, намазываемого на хлеб его собственной шкуры. Всем ведь и так известно, что каждый приходит в твой гараж… тьфу ты, жизнь, а затем и уходит из той без, так сказать, предварительных ласк, приятель. Однако, если они могут проявлять некое внимание к тебе, пускай и после того, как тебя едва не замочили — это, вопреки всему, даже приятно. Потому что им, сосункам, даже вывали перед ними все богатства этого бренного мирка — но таких номеров, что приключились с ним недавно, не пережить, это Даймен Айзенграу знал хорошо, как никто.       Однако, через какое-то время он увидел за стеклом палаты ещё одного пришельца. При всём желании неспособный с кем-то перепутать эти ярко-зелёные глаза, Дайм со всем своим природным спокойствием вгляделся в Рэйн, застывшую перед смотровым окном палаты, как перед экраном какого-нибудь долбаного телевизора. Та неподвижным взглядом смотрела на Дайма, и взгляд её был непрозрачен. Холоден, как всегда. По-прежнему способный завораживать… но, пожалуй, оставьте это кому-нибудь другому. Айзенграу с насмешкой перебросил взгляд в потолок, давая понять, что видел достаточно. Уходи прочь, мисс. Здесь тебе не рады, как могли бы быть однажды и когда-то. В один прекрасный день я, втайне от своего будущего, вспомню тебя, чтобы снова испытать яркость этих чёртовых грёбаных чувств. Когда стану стар и развален, как ржавеющий на окраине федеральной трассы Форд модели А. Который, как и сам засранец-Айз, забыл о всяком подобии радости от того, что ты можешь быть просто жив. Но до этого, наверное, ещё чёртова прорва времени. И до тех пор, хоть останься навеки молодой, но… проваливай. Беги куда подальше, госпожа похоть.       Беги прочь… Пока способна бежать…       Даймен, самым краешком глаза видя, как рыжеволосая девушка вскоре тихо ушла, лишь довольно улыбнулся. Ну что, зараза. Кажется, ты победил себя хотя бы в этом. Вот только есть одно «но». Не мог ли он переоценить тебя? Почему улыбка твоя… так пуста? Оглядываясь на тот краткий миг её честности, а сейчас он почему-то особенно хотел верить в таковую с её стороны? Вряд ли. Тогда… почему? Почему такие, как ты, Рэйн Люпеску, в любом разрезе жизни якшаются с такими скотами? Сейчас эта мысль воспринималась уже данностью. Не вызывая более никаких лишних эмоций. Наверное, так и должно быть. Да и ты не окружён провальными вариантами, не так ли? Тут ведь как, засранец? Как в ближайшем магазине запчастей. Заплатил — получил. Нет денег — либо смотри да не тяни ручонки, либо пожалуй катать свой зад по пыльным дорогам на все четыре стороны. Всё чертовски просто и понятно. И о чём это нам говорит? Только о том, что человек забыл, что хоть что-то ещё можно делать не за деньги.       Вскоре в палату интенсивной терапии, вполне ожидаемо, явился и отчим. Кого-кого, а прихода своего старика Даймен ждал, пожалуй, более любых других однотипных рож за стеклом, словно пришедших поглазеть на диковинное долбаное пополнение в зоопарке. С угрюмым видом прошедши до Дайма в сопровождении врача, под конец жестом отославши того прочь, Айзенграу-старший пододвинул к больничной койке кургузый металлический стульчик, и грузно опустился на него. Тёмно-серые глаза за очками выражали тревогу. Сеть морщин на лице подчёркивалась бледностью кожи. По всему виду отчима было видно яснее, нежели в упор пялиться в самый наипогожий денёк на какую-нибудь свежую рекламу, только-только натянутую на билборд — это событие, вкупе с переездом и тяжёлой работой на этом грёбаном химзаводе, здорово ударило по нему. Иными словами, старик выглядел очень усталым.       — Сын, — немного помедлив, обратился к нему отчим. В его низком, хрипловатом от сигарет голосе слышалась некая озабоченность. — У меня есть несколько новостей. С какой начинать?       — Что получше. — Даймен не стремился быть оригинальным.       — Твои раны, — внимательно посмотрел на него отчим. — Они затянулись в первый же день. Нет, вру. Пожалуй, к твоему приезду в клинику. Без следа. Врачи пока не смогли найти тому объяснения, любителей комиксов в расчёт не берём. Ты никогда не рассказывал об этом, Дайм. Может быть, ты знаешь что-то, что прольёт на это свет?       — Мать мою, я и сам не знал ни о чём подобном. — В голове Даймена мигом напряжённо забегали мысли. Творилось что-то… хрен его знает что, но явно достойное какой-нибудь занюханной ТВ-постановки с очередным сонмом уфологов на подпевках. И Айзенграу-младшему это решительно не нравилось. — Иначе бы давненько сколотил бы состояние на публичных актах особо кровавого садомазохизма. Наверное, это лишь то, в чём я поистине гениален, отец.       Практиканты носятся вокруг с документами, что-то конспектируют… Их жесты полны… опаски. Напряжение. Будто бы бегают они вокруг какой-нибудь гигантской акулы под наркозом, чёрт возьми. Какая-то нездоровая кутерьма. Рябь в глазах, как будто сожрал что-то особенно забористое. Быть может, это и не практиканты ни хрена, а костюмированные агенты, что уже готовятся зачитать ему, Дайму, постановление о задержании от ФБР? Кажется, там тебя ждут с распростёртыми объятиями, а когда-нибудь, через несколько лет, о тебе, задавшись целью намалевать очередного такого, заурядного таинственного злодея-мутанта, снимут ещё одну серию нетленных «Секретных Материалов», которую ты уже не увидишь, засранец, потому как из застенков тебя выпустить и не подумают. С другой стороны, возможно, пообщаешься там с разнообразными человеками-пауками и всенепременными зелёными парнями. Как тебе такой праздник, а? Ну уж нет, кончай свою плотоядную потаскуху-паранойю. Во всяком случае, до тех пор, пока на твоих запястьях не щёлкнут кандалы. А пока расслабься, потянись, испытай судьбу, попросив у главврача пару стейков и пиво… Наслаждайся своей свежевыстиранной рубашкой, старина.       Но уже через пару минут пробуждение Дайма заиграло прежними, до рези в глазах знакомыми красками, а за смотровым окном в палату объявился никто иной как Северин — пускай и едва заметно, но глумливо ухмыляющийся сквозь стекло.       Однако, вопреки всему, новая жизнь опьяняла. Ни единого момента ужаса, отвращения, или хотя бы обиды ото всего пережитого. Просто голое желание жить. И такое же весёлое отношение ко всей этой опостылевшей действительности, норовившей в очередной раз выпустить по нему из своей рогатки новую порцию дерьма. Ты промазала, тварь. И на твои паршивые действия у нас уже заготовлено несколько намёток. Ну-ну. Мы ещё посмотрим, мистер подлец-Уайзмен. Посмотрим, покроет ли весь этот синюшный бред моя медицинская страховка. И растянется ли задница этого подонка-Северина до таких размеров. А уж подходящие грёбаные инструменты к условленному моменту будут в полной готовности. Отчим, осмысливая реплики Дайма, и, по всей видимости, так и не заметив того, что объект их диалога в данный момент как раз настырно трётся у смотрового окна за его спиной, только грустно улыбнулся.       — Готов к следующей? — его вопросительный взгляд не сулил ничего хорошего.       — Как никогда. — коротко бросил Даймен, взглядом голодного удава провожая пресловутого мистера Уайзмена, соизволившего с довольным видом отчалить от их тихой медицинской пристани восвояси.       Вновь собираясь с мыслями, слегка помолчав, отчим довёл до его сведения, что на него, Даймена Айзенграу, заведено уголовное дело.       — За попытку нападения на эту… Рэйн. — Отчим покачал головой. — Рэйн Люпеску.       И та, похоже, молчит. Ясное дело, что всё было организовано Северином и его дружками, оказывается, имеющими мощную адвокатскую практику и вес в обществе. Теперь-то понятно, откуда у тебя все эти грёбаные блага нечестивой жизни. Яснее, чем пялиться на своё долбаное опостылевшее отражение в полированный лист нержавеющей стали, какие в достатке развешаны в тюремных умывальниках. Купив себе всё, и даже чуть больше, возможно, что-то забрав у других — что было бы нужнее тем, кто иной раз встаёт на твоём пути — ты взошёл ясным солнцем на своих паршивых амбициях, мистер Уайзмен.       Сказать, что Даймен внезапно ощутил себя в глубочайшей из точек этого города — пожалуй, слишком мягкое определение. Парень, а ведь сейчас даже невесть какая живность, обретающаяся на самых нижних уровнях канализации — пожалуй, смотрит на тебя сверху вниз, а? Даже этим дерьмакам порой приятно почувствовать себя наравне с Ангелами, не так ли? Даже им приятно знать, что есть кто-то, кому ещё хуже. Внутри поселился вселенский холод, результатом которого, похоже, должна была бы стать гряда крутых холмов изо льда, обязанных бы, по идее, вырасти вдоль позвоночника. А вот хрен вам. Не дождётесь, скоты. Молчаливо встретив это, Айзенграу-младший только ещё больше уверился в своих идеях. Кажется, задница мистера Северина должна будет растянуться слегка поболее, чем только для возмещения причинённого ущерба его, Даймена, имуществу. Готовься заранее, мой дорогой друг. Пожалуй, чёртов долбаный, подёрнутый ржавчиной фонарный столб станет лучшим для тебя типоразмером. Запасайся парой вёдер вазелина, ибо предстоит тебе поистине много радостных моментов. Впрочем нет. Дождись-ка, покуда он запасётся рулоном хорошего наждака для, так сказать, усиления ощущений. Если только он, чёрт возьми, выпутается изо всего этого… Этого…       — Это дерьмовый поклёп. — Словно очнувшись, Даймен подлетел на койке, как ужаленный, готовый броситься вслед недавно маячившему за окнами Северину, дабы начать исполнение своих замыслов немедленно. — Я всего лишь подвёз эту бабу до того места, куда она просила, а там на меня и рад был наброситься с пушкой наперевес этот августейший хрен! Ещё ни разу в жизни у меня не было повода упасть мордой вниз в такие дали, чтобы пытаться посередь ночи содрать юбку с какой-нибудь первой попавшейся паршивой вертихвостки. Не важно. Я что-нибудь придумаю.       — Мы. Мы что-нибудь придумаем, сын, — несколько отстранённо пробормотал старик. — Этот высокомерный дурень и мне не понравился, когда пришлось побывать в университете по мелким формальностям. Но… Это ещё не всё.       Незамедлительно выяснилась ещё более чумовая подробность его новой жизни. Гласившая недоверчиво пялящемуся на отчима Дайму, что он пропадает ночами из больницы. И никто не знает — как.       Камеры всякий раз упорно отказывались фиксировать момент пропажи, словно по чьей-то невидимой указке дружно отключаясь. Хм, электрики, должно быть, сбились с ног, рыская по сетям в поисках короткого замыкания. А может быть, это замыкание живёт в твоей башке, Дайм? А ночью просто находит выход из той, чтобы измарать своей дурью всю малину этим эскулапам, уже выписывающим очередной чек за лечение чьего-то развесистого геморроя. Скажем, эдакий жук. Таракан, чтобы было достовернее. Ползёт себе так тихо и мирно по стенке, как и всякий довольный жизнью таракан, затем пробирается куда-то в заросший пылью и выкашлянными бактериями вентиляционный короб, находит где-то там вожделенный проводок, и кусает его, создавая те самые грёбаные замыкания, мать их. И бегут по нему искры, молнии, и выглядит он как очередной герой Весёлых Мелодий, попавший каким-нибудь любым членом своего тела на высоковольтную линию. Ага, прям так. Да что же это за дела творятся вокруг, мать их растак?       — Ты шутишь? — обомлел Дайм, натурально готовый схватиться за голову от количества внезапно на него свалившегося. — Я что, по-твоему, превращаюсь в комара, и вылетаю в форточку? Из меня же накануне чуть не сделали брендовый дуршлаг.       После ухода отчима, посвятившего Даймена в свои планы, гласившие о том, что тот сегодня же намеревался взять на работе отгул, и начать решать навалившиеся на них проблемы, в палату неспешно вплыл, холодно и иронично глядя на развалившегося на койке увальня сверху вниз, ещё один знакомый Айзенграу-младшего. Или, как он бы хотел сейчас заявить всему миру, чертовски хороший знакомый. Как всегда, так и не сумевши отметить момент его появления, но уже не ставши ругать себя последними словами за свой природный эгоцентризм, Даймен приветственно поднял руку. — Ааа… — протянул Дайм, легкомысленно откидывая взгляд светлых глаз в потолок. — Вот и ты, Сэд. Давненько тебя не было видно. Дьявольски рад тебя снова видеть. Проходи, присаживайся. Сам Отец Небесный был готов позавидовать нашему счастливому отпуску на закорках этого грёбаного Дон Хилл, чтоб копыт наших там больше не было.       Толстяк, что лежал на одной из соседних коек, во все глаза уставился на Айзенграу. Кажется, он готовился звать медсестру с прошением отселиться от этого странного парня, говорящего с самим собой.       — Вначале было слово, — по обычаю незримый друг, занявши прежнее место отчима, как всегда, был больше похож на бесстрастную скалу. — И воззвало оно к имени Даймена Айзенграу. Тебе коронка-то не жмёт, приёмыш?       Дайм вполне отдавал себе отчёт, что именно этого-то ему и не хватало. С этими словами часть той самой боли, которую успели выдать ему новые знакомства, бесследно слилась куда-то прочь.       — Да и пошёл бы ты, вздорный старик, — хмыкнул Дайм. — Учить меня ссаной жизни вздумал? Погоди у меня, как-нибудь и я тебе утру нос. Будь уверен, старина-Айз слов на ветер не бросает. За это я готов хоть сейчас пропустить бокал виски.       — Виски — это подарок Дьявола. — Уставился куда-то в сторону Сэд, весь вид которого говорил о некоем скрытом ожидании. Кажется, его более всего интересовал не Даймен Айзенграу, а то, что происходило за пределами палаты, в коридоре. — Тот милостив к нам. Не заставляет, но умеет подарить настрой — пить эту бурду литрами, и все проблемы легкомысленно смываются в унитаз. Легко и просто. А утром они снова возвращаются. И так по кругу. Пока ты или они — не примерят деревянный макинтош.       — Пожалуй что да. Опять ты прав, старый мошенник. — Айзенграу потянулся на койке, вновь привставая. Это бездействие здорово било по его тренированному телу, словно насмехалось над ним. — Хотя, я и без алкоголя имел полное отрешение от проблем этими ночами. И снится мне какое-то полнейшее грёбаное непотребство. Кровь, кровь, кровь… Как будто это величайшее для меня жизненное, мать его, достижение!       — Каждая истинная наука, — кратковременно обернулся на него Сэд, смерив внимательным взглядом, — Достойна того, чтобы быть принятой к сведению. Любое действие, где смысл несколько выше и сложнее того, какой в нём увидят окружающие тебя люди — имеет право быть усвоенным вдвойне. Там, где с тобой начинает говорить сон, являясь только передатчиком — можешь ли ты быть так уверен в том, что это был всего лишь сон, Даймен Айзенграу?       Айзенграу вопросительно поглядел на легонько улыбающегося Сэда. Так редко улыбающегося Сэда. Эта твоя отеческая, такая вся из себя добрая улыбка — ну кому ты тут мозги полоскать вздумал, ковбой траченный?       — Ты же понимаешь, о чём я? Не разочаруй меня, — неизменно суровое, изборождённое морщинами, строгое лицо престарелой рок-звезды было непреклонно. В последний миг расцветши невесомой лукавой улыбкой.       Только он успел сказать это, как словно сам собой ожил радиоприёмник, стоявший на тумбочке рядом с койкой. Ну конечно же, как в очередном низкобюджетном фильме ужасов. Демонов и призраков добавить по вкусу, можно ещё и плешивого волколака под диваном. Словно против своей воли, Айзенграу-младший внимательно вслушался в доносившуюся из динамика речь. Выпуск новостей. И в его основном посыле звучала весть, которая огорошила Дайма ещё больше.       Безликий монстр, орудующий в городе. Уродливое чудовище.       СМИ гудели, как растревоженный рой пчёл — в Сити пришла натуральная эпидемия нападений какого-то существа, по описаниям редких свидетелей представляющего собой чёрного, густо заросшего толстыми шипами и иглами создания, сложением похожего на человекоподобное существо особо крупных, если не гигантских размеров. Красота, да и только… Местные супермены и Капитаны-Америки, небось, все как один уже строят планы по подъёму карьеры, не иначе. Ещё бы, столь лакомый кусочек на подходе.       Однако, слушая это, Даймен похолодел ещё больше. Пытаясь отвлечь себя от обвала, созданного из чистейшего кошмара, посетившего его несчастную голову, Айз поискал глазами Сэда. Однако, вполне ожидаемо, тот бесследно пропал. Чёрт бы, да сыграл с тобой в Покер, Сэд, ты всегда исчезаешь, когда у него в голове столько к тебе чёртовых грёбаных вопросов…       Почему я опять так уверен, что уж меня-то всё это не коснётся?       Ближе к ночи здесь умудрилась отметиться и Эфемера. Вот уж чего-чего, а таких фортелей Даймен Айзенграу, к тому моменту погружённый в чтение очередной книги, никак не ожидал. Красивые, богатые девчонки — они ведь словно пояс чемпиона по боксу. Преходящее знамя. Покажешь себя размазнёй, давшей себя обработать, как какая-нибудь героиновая шлюха из даунтауна, оступись где-нибудь, да потеряй хотя бы подошву от твоих просящих выпивки кед — вуаля, прыгаешь по каменным джунглям один, без намёков на многообещающее чёртово продолжение. А эта… Нет, определённо. Ей что-то от тебя нужно, засранец. Что-то большее, чем эти её поблажки и подачки в твою сторону. Дать сунуть-высунуть, тем более, такому как ты, старина-Айз — много ума и уговоров к себе не требуется, ведь так? Думай, остолоп, думай. И чем больше ты подумаешь сейчас — тем раньше вся неприглядная подноготная этой лже-аспирантки всплывёт. Чтобы вампир вот так просто водил какие-то близкие делишки с потенциальной жертвой? Да не в жизнь. Даже такому дураку, как ты, это видно как на распростёртой ладони. Почему ты, хищник от природы, вершина пищевой цепочки — и вынуждена идти на столь унизительные уступки? Вздумай ты лепетать о чувствах, я рассмеюсь тебе в твоё смазливое личико. Долой любые возможные подпорки твоей дутой легенде. Ты и без того жертвуешь ради меня слишком многим. Порой открыто рискуешь. И на это должна быть веская причина. Просто должна быть.       — Думаю, я смогу с этим разобраться, Дайм. — выслушав короткую историю перипетий Даймена Айзенграу в среде Сити, отозвалась Эфемера после некоторых раздумий. — Отдыхай, милый.       Опять эти очки. Как же они меня достали… Только вот они вряд ли в состоянии скрыть твою породу, милашка. Я чувствую твой взгляд. Как трогательно. И вновь тебе, всей такой из себя герцогине — приходится скрываться от твоих же потенциальных жертв. А мне — скрывать всё то, что известно о тебе и о себе. Осталось взяться за руки, да обвенчаться прямиком здесь, не отходя от койки. Сейчас, только Сэда позову, пока тот не смотал удочки достаточно далеко. Уверен, он поймёт весь комизм этой дерзкой ситуации лучше, чем кто бы то ни был. Остаётся лишь надеяться, что этот напыщенный модник успеет выхватить то самое облачение святого отца из своих закромов. Отчего-то Даймен отчётливо видел оттенок едкой сатиры на лице старого друга — как если бы тот уже торчал бы рядом, готовый всучить им половинки какого-нибудь заготовленного ранее символичного плода. Например, пару бутылей с кровью из какого-нибудь незадачливого реаниматолога.       Однако что-то он, всё же, чувствовал. Отчего-то именно сейчас она была особенно искренна с ним. По-настоящему открытая и понимающая. Или же он только лишь хотел видеть это всё? Вновь дал себя обмануть её злому, тёмному очарованию, опять накатившему на него с этим прикосновением к своей руке. Кажущаяся такой хрупкой, точно сделанная из фарфора, и, наверное, могущая быть чертовски нежной, её рука…       Холодная, как их мысли.       Когда вампирша, не оборачиваясь ушла прочь, по своим делам, Дайм вновь ощутил себя бесконечно одиноким. Никому ненужным, как старый облезлый масляный фильтр, валяющийся на задворках мексиканского автосервиса несколько десятилетий кряду. Он задумался над её последними словами, которые отчего-то принял как данность. Будто бы ему говорили и будут говорить такое раз за разом все, от кого он только хотел бы услышать это, и так до самой чёртовой старухи-смерти. «Милый»? Странно это слышать. Даже глядя в глаза старику на небесах — странно. От такой, как ты. Обычно вы любите демонстративно задрать нос. Унизить и осмеять. Что с тобой случилось? Уже ли ты поехала своей прелестной головкой, крошка, чтобы так себя вести с этим слегка пошарпанным засранцем? Но, возможно, просто пришло твоё время? Время для чего? Уж не для того ли, о чём вещают дикторы из каждого динамика, впрочем, уверенные в том, что им-то точно не доведётся видеть всего того, что им готовят на листках перед каждым выходом в кишащий бытовыми фекалиями эфир? О, нет, в бредни о конце света он особливо не верил, и вряд ли поверит.       Впервые он почувствовал какое-то странное тепло внутри. Точно передавшееся из касания Эфемерой его руки. Некую признательность ей. Подумать только, старина… А ведь раньше ты видел в ней только исключительно красивую куклу для потенциального удовлетворения собственных примитивных, грязных потребностей. Даже когда сам того не желал для себя признавать, чёрт бы тебя напильником разработал. Но теперь…       Ты не ведаешь, с чем пытаешься вязаться… До чего смеешь пытаться просто дотянуться… Глупая, глупая дочь заместивших царствование…       Сам того не замечая, вновь затерявшись в рассуждениях о своей невесть какого качества жизни, в какой-то момент Даймен Айзенграу понял, что вокруг всё смолкло. Будто бы налилось мертвенной, неестественной тишиной. Когда и как это произошло — Даймен так и не понял, пытаясь сообразить, что, вообще, творится с ним именно здесь и сейчас. Безмолвие захватило в свои тенета всё вокруг — малейшие отзвуки голосов, шорохи, призвуки медицинского оборудования… Просто без следа пожрало. При этом — работающие в клинике, которая снов не ведала, продолжали суетиться за окнами палаты как ни в чём не бывало, что натолкнуло в который раз ужаснувшегося своей участи Айзенграу на мысли о том, что он внезапно оглох. И здесь его глазам предстало нечто невероятное. Каждая линия пространства словно покрылась тёмными нефтяными разводами, потекла, смазалась и расплылась — точно вокруг него, внезапно, кто-то установил зловещую панораму, состоявшую из писанных в духе бытового реализма, однако, оттенённых неестественно-чёрным, злыми мазками, картин. Мир вокруг точно как-то изменился, подёрнувшись чернью распада. Люди там, словно в другой жизни, обратились в неясные, измаранные отработанным машинным маслом, размытые тени. Точно души тех, кто не желает упокоиться с миром — мелькнуло в его голове.       И лишь одна-единственная среди них, стоявшая там, в погружённом в нефтяные фракции, коридоре…       Только одна была ясна и светла, имея запредельные, чёткие очертания.       Ошибки быть не могло. Айзенграу-младшего аж захолонуло от неестественного, животного страха.       Тот самый юноша из снов. Он был здесь.       Подобно какому-то библейскому типажу, закутанный в свободную, чернее космических далей, тунику. Высокий, статный, пышущий здоровьем атлет, чья осанка была достойна королей. Кожа его, в противовес одеянию, была белее любого снега, из-за чего выглядел тот каким-то болезненным провалом в реальности. Кожа, подобно неизвестному полотну, покрытая незнакомыми символами и печатями, тлевшими ледяным светом. Это тонкое, ангельское лицо. Длинные чёрные волосы, вьющиеся в воздухе, точно в воде, казались бесконечными. Мрачные тени, мечущиеся вокруг, точно ускоренные шквальным ветром облака пыли и грязи, в реальном мире бывшие людьми — обтекали и проходили сквозь него. Даймен, не желая верить в какую-то настоящую дьявольщину, пробравшуюся в его тихую, полную уютных и утомивших людских горестей, долбаную реальность, мотнул головой, желая прогнать видение прочь; проснуться, в конце концов. Но только лишь понял, что ничего не изменилось. Картины потемневшего настоящего по-прежнему простирались перед его взором. Но, вопреки всему, в глубине души Айзенграу-младшему сейчас совсем не хотелось, чтобы его новый посетитель уходил. Даже такая компания всяко лучше его бесконечного одиночества.       Пришелец спокойно улыбался. Сквозящая абсолютно нечеловеческой безжалостностью, та самая улыбка была столь знакомой и родной Даймену. И сейчас он смотрел на него в упор.       — У нас с тобой истинно великое будущее, Сердце. — его речь, слышавшаяся где-то, казалось, в самом центре головы Дайма, и разом гремевшая отовсюду, тысячами голосов, пытающихся слиться в один-единственный… Отчего-то она напоминала собой холодный, злой ветер, плачущий и завывающий среди оставленных всякой жизнью скал. Или, может быть, могил. — Без примесей людской, или чьих-либо иных кровей, не принадлежащая этим мирам суть. Чужая справедливость. Ты не умеешь ошибаться.       Молвив это, он снова впился взглядом в Даймена Айзенграу. И последним, что успел отметить в его неземной внешности Дайм, оказались эти странные, под стать хозяину, глаза. Абсолютно чёрные, напоминавшие его новую, пускай и не столь прошенную, но подружку вампирских кровей. И только эти страшные, горящие багрянцем, бельма вместо зрачков — делали их принципиально недосягаемыми для той. Они были другой крови. Такой редкой среди отданных на растерзание «Богу» этого мира. Казалось, то самое желание жизни, каким они были полны до краёв, готово сей миг ли, или же в долгие тысячелетия, но растереть в порошок совершенно любые преграды и ограничения, что ложью сдерживают его в этом состоянии.       А, быть может… их обоих, равно запертых в незримых стенах?       Некоей своей частью Айзенграу-младший ощущал, как долго это существо шло к тому, чтобы мочь быть вот таким. Стать вновь живым. Осязаемым. Способным показаться на его, Даймена, глаза. Как долго, кропотливо и терпеливо оно восстанавливало себя по крупицам, дабы однажды продолжить начатое в незапамятные времена шествие по тверди этого мира. В стремлении, в один завещанный их линией день, сломить печати, сдерживающие их. Вновь добраться до того самого, единственного мира, для которого они были запрещены и забыты, однако, чего не забыла их безмерная воля, заставившая пуститься уцелевшие его части на поиски и обретение друг друга.       Воля, жившая в каждой горстке его плоти и кости. Множество единиц воли, соединившихся в один легион, множество «Я». Где-то среди этого порядка было и его, Даймена Айзенграу, законное место. Место, какое ему ещё от рождения завещала важная его часть. И… его ли?       Тысячи осколков, однажды бывшие одним целым…       В следующий миг Айзенграу-младшего словно перенесло в удивительно яркий, злой сон. Поглощение. Точно свежий и оглушающий, глоток завтрашнего дня. Дыхание новых идей и возможностей.       — Здесь одарена будешь ты знанием, единица Воли нашей. — прошелестел в затухающем разуме этот неземной, точно распадающийся на отдельные тональности голос. — Правда меняется. Истинное не бывает постоянным.       Ложь «Бога» не будет постоянной преградой для Нас…