Не Преклонившийся

22 мая, Сити. 6.04 утра.       Кровь. Откуда она тут? По чьей такой грёбаной прихоти?       Даймен, очнувшись от неспокойного, слишком живого сна пару минут тому назад, со всей угрожающей ясностью видел её на своих руках. Такая тёмная. Липкая. Почти успевшая свернуться. Но словно жгущая его пальцы. Он попробовал её на вкус, украдкой облизнув указательный палец. И понял одну простую истину. А заключалась она в том факте, что к его собственной эта не имеет никакого отношения. Чужая. Имевшая совсем непохожий вкус и запах. Последние остатки сна вмиг схлынули прочь, уступая место шоку. Или же, вернее будет сказать, что его пронзила остро отточенная пика ужаса.       Я… убийца?       Подскочив с измятой кровати, Айзенграу пулей понёсся в ванную комнату, слушая сейчас только одно своё желание — смыть это дерьмо с рук долой. В откровенно подорванном расположении духа он вскоре вернулся обратно, на облюбованный им чердак, за окном которого занималось серое, какое-то очень уж тёмное, словно небосвод сверху кто-то залил хорошей такой порцией бетона, утро. Оно было создано привить тебе тяжесть и обстоятельность в твоих действиях и помыслах, засранец. Дайм тяжело грохнулся в кресло. Мысли шли медленно, точно тужились по пробкам, налезая одна поверх другой, и матеря друг друга. Нет уж, приятель, с таким малоаппетитным блюдом в твоей башке можешь и не рассчитывать на милость подземного президиума, и сегодняшние аттестации ты завалишь ко всем чертям. Вслед за чем либо проваливай в морпехи, либо продолжай крутить послизанные гайки под началом этих двинутых химиков в промышленном районе. Уделив нехитрым приготовлениям немного времени, Айзенграу сделал себе крепкий кофе, который с наслаждением, медленно начал цедить, стараясь этим жаром и горечью выбить из взбудораженного ума все неудобные и пугающие вопросы, что родила стремительно чернеющая субстанция на руках. Ныне спешащая по канализационным трубам. Перед внутренним взором моментально встала картина того, как кровь потекла по раковине, сбиваемая напором горячей воды. В те мгновения ставши яркой и плотоядной. Белый фарфор, омываемый кровью, почему-то напоминал Дайму некую свежую кость. Он — убийца? При твоих-то пустяковых проблемах и маловажных открытиях, паршивец…       Почему-то Даймен не нашёл в себе возможности удивиться своему циничному, явно прогрессировавшему со скоростью курьерского поезда хладнокровию. Часы медленно отсчитывали минуты, все больше и больше разделяя его со сном. А гипотетическая вина перед тем, кому принадлежала та самая кровь, так и не спешила являть себя. Ой, какая задачка-то, а? И если так, то какая теперь разница? Даймен нашёл себя на мысли, что именно здесь и сейчас, но он ни о чём не жалел.       Вновь пришла на ум та самая книга. Труд этого, сложившего свою главу на фоне чёртовой грёбаной, сатанинской музы, иными словами — давно мёртвого писателя. Она не могла не явиться вновь. И на то у неё были действительно веские причины.       Имена были изменены, но не узнать себя среди всей этой кутерьмы было бы невозможно. В особенности, когда этот чёртов Сэндмен в очередной части своей книги пересказал в один присест всю твою нынешнюю жизнь едва ли ни с точностью до последнего посещения душа, или же меню твоего ланча.       Кто ты такой, Эндрю Сэндмен? Кто, дьявол тебя разними, ты такой? Часом ли, не Бог? Как там говорилсь — что если Бог был одним из нас? Решил как-то прогуляться среди тех, кого сам же и налепил изо всякого, там, конского навоза и бамбуковых палок? Прельстился собственными беззаботностью и недосягаемостью среди твоих плешивых овечек? Что за странный мазохизм? Наверное, он, так или иначе, свойственен всем беспокойным задницам, скучающим по вертелам. Которые, без сомнения, тоже по ним скучают. Однако, тем временем, уже пронзают кого-нибудь над очередным котлом с похлёбкой для обитателей подземного пикника.       Снедаемый навалившимися на него страшными откровениями, Даймен неспешно прошёлся по чердаку. Вновь взял в руки ту самую книгу, обёрнутую в жёсткий чёрный переплёт. Как десятки тысяч точно таких же, крывших в себе средоточие внутренних противоречий многих, очень многих твоих сородичей, Айз. Практически неотличимая от них. Чертовски обычная. Земная. Мимо такой, лежащей на полке в окружении клонов с немного другими названиями, можно было со спокойной душой промчаться, не помышляя ни о чём экстраординарном. Такую можно было найти в каком-нибудь злачном толчке у деревенского реднека, который использует её, как туалетную бумагу, марая выстраданные кем-то мысли о свой волосатый зад, и показывая всё своё приземлённое мнение о высоких, мать твою, материях. И ведь частенько такой педик будет прав. Да только не в этом случае… Подтирать зад твоей жизнью? Прекрасная метафора. Жизненная. Не этим ли занимается буквально ежедневно твоё прямое окружение? Просто кто-то делает это прямо, отбросив любые чёртовы условности, а кто-то — за глаза, как будто вытирание тобой своей дырки доставляет такому грёбаному индивиду особенное, буквально чувственное удовольствие — но покроет жгучим стыдом, стоит лишь чуточку приоткрыть дверку. Или хотя бы обещает тому некислую прибавку к зарплате. Куда ни плюнь, но такими темпами вскоре и туалетная бумага уйдёт в прошлое, приятель. Даймен, грузно севши на стул, который он с недавних пор установил рядом с окном на восток, сделал большой глоток кофе, и, чувствуя в себе редкое опустошение, отчего-то начал бесцельно листать книгу.       И тут его осенил шок.       Разворот книги с иллюстрациями автора, того самого Эндрю Сэндмена… Как же он раньше это постоянно пропускал?       На одном из изображений, помимо самых разных людей, одетых по моде разных периодов истории, должно быть, не только нашей эры, был тот самый юноша.       Белее пепла кожей, могучий атлет с бесконечно длинными угольно-чёрными волосами, что… приходил к нему в больницу. А если не он — то очень уж, просто небывало похожий. Несколько идеализированный, предельно насыщенный изящным совершенством, образ. Всё как любят художники, сами преклоняющиеся перед тем, что они рисуют ли, пишут ли, или, там высекают из глыбы мрамора.       Фон вокруг юноши был густо записан абсолютно нечитаемым письмом, часть которого образовывала собой перевёрнутую пирамиду позади него — словно распадающуюся на куски. Над головой образа была помещена смутно знакомая ему, сложная и богатая сигилла. Вполне ожидаемо, автор, обладавший явно своим мнением о творимом, не оставил к изображению ни единой намётки или подписи. Презрительно начхал на любой комментарий. Только выделил именно эту иллюстрацию рамкой сложного плетения, куда были кропотливо вписаны какие-то малопонятные молитвы. И все эти незнакомые люди на прочих изображениях… Кто-то, наверное, из Древнего Рима, кто-то из раннего средневековья, другие точно из королевской семьи середины века, эдак, девятнадцатого… И лишь единая черта, что была достоянием каждого из них — странная, болезненная уверенность в чём-то, сквозившая в их выраженно-острых взглядах. Осуждающих взглядах.       Уверенность и гордость…       Чёрт возьми, кто же ты такой?! Откуда ты только всё это взял? Ты тоже видел то… существо из больницы?! Однако ведь, официально, ты, дружок, давно мёртв! Айзенграу-младший нервно закурил сигарету, беспрестанно бегая по выцветшей округе такими же выцветшими глазами. Он готов был хоть тысячу раз повторить себе, что весь этот Сити — рассадник какой-то неведомой грёбаной ментальной заразы, которой был теперь болен и он сам, однако это должно было, в погожий денёк, стать достоянием какого-нибудь личного психолога. А не твоим, дурья башка. Не о том думаешь, оглоед. Спокойнее. Раскинь оставшимися мозгами о хорошем. Например, об аттетации.       Подумать лишь. А ведь прошлым вечером Даймен только-только вышел из больницы. Однако же, стоило его ноге ступить на порог дома, как все скопившиеся проблемы вновь навалились на него со всей свойственной им надоедливостью и раздражением. В клинике он ощущал себя хоть в какой-то мере отъединённым от этой загаженной реальности проживания в Сити, но теперь — когда город снова цвёл и пах вокруг, каждым своим виражом, каждой рекламой, и каждым перекошенным от гадливости лицом проявляя о нём, Даймене Айзенграу, свою неизменную чудо-заботу, какой он был сыт по горло… Здесь он опять впадал в какой-то долбаный психологический насморк. И причин тому было предостаточно. Начиная от куда-то внезапно пропавшей Эфемеры, и заканчивая теми же назойливыми докторами, которых хлебом не корми, только дай повод выписать тебе ещё парочку чеков, опустошающих твой, и без того худой, как рама поднятого из пруда Империала 50х, карман.       Вытесняя прежние умственные бредни, вспомнился тот самый, кажется, приоткрывавший перед ним, Даймом, некую потаённую завесу, вчерашний диалог с доктором.       — Мистер Айзенграу, ваше сердце… Эм… Имеете ли вы на него какие-либо жалобы?       — Что вы, док. Работает почище ZL1 1969 года. Ах, чёрт, кроме, разве что, того момента, что вставили в него слишком злой распределительный вал. Сбоит, знаете ли, в диапазоне низких оборотов.       — Но послушайте меня — здесь не до шуток. Похоже, всё очень серьёзно. Давно ли вы обследовались? Независимо от этого, я настаиваю на посещении кардиологического отделения, так как, в ходе обследования, было выявлено несколько крайне необычных… хм, патологий…       — Ну? Что я говорил?! У меня одно сердце на пару с самим Сатаной! И это ни в коей мере не шутки, иначе побойтесь своего «Бога».       — Боюсь, вы не понимаете всей опасности… Ваше сердце… оно… это первый и единственный случай в моей практике. Ваше сердце аномально увеличено в размерах, присутствует аномальное же огрубение мускулатуры, миокард имеет неизвестные, по крайней мере, в моей практике, странные патологии. Более того, сила сокращений в фазах систолы и диастолы… Она не соответствует ни единой принятой классификации. Список можно продолжать и продолжать. Другими словами, оно… даже не похоже на человеческое! Опираясь на полученные нами данные, ваше сердце слишком, непомерно сильно для человеческого тела. У вас есть серьёзный риск внутренних кровотечений, или даже инсульта. Я удивляюсь, как вы держитесь! Более того, при исследованиях мы обнаружили некие дополнительные гормональные и нервные центры, назначение которых нам неизвестно…       Прежде чем Даймен начал бы вновь осмысленно подходить к озвученным ему доктором явно не самым радужным диагнозам, которые, если уж на секундочку отставить в сторонку твоё извечное ослиное чёртово упрямство, картер дырявый, наверняка стоили бы того, чтобы подлечь под минутку наркоза и скальпеля — разразился звоном телефон.       Какого Дьявола ещё прибило к его тихой гавани, да в такую-то рань? Где элементарные нормы приличия? Где простое человеческое понимание? Да эта скотина сейчас всех тут перебудит, и старик опять поедет на работу в кошмарном состоянии. Глядя на незнакомый номер на дисплее, и уже про себя составивший шикарный ряд из крепких ругательств, Айзенграу поспешил ответить. Однако, после первых же слов, что услышал он в трубке — почему-то Даймен захотел, чтобы разговор этот состоялся, возможно, как можно позже. А лучше бы никогда. Мелькнула и укоризна за то, что он доверчиво оставил ночью телефон включенным.       — Что? Это ты, Эффи? — пробурчал Даймен, вновь заливая своё горе тем самым кофе. — Какого чёрта ты решила в очередной раз лишить девственности мои мозги, не считаясь со временем? А если бы я спал?       Однако сегодня вампирша не была настроена разводить длинные разговоры, коротко и ёмко попросив Айзенграу вот прямо сейчас приехать к ней, на что тот, соскучившись по необычным вояжам в раннее ли, позднее ли время, как ни странно, достаточно легко согласился. Быть может, дело тут было в её голосе, сейчас лишённом всяческих намёков на свои обычные царственные превосходство, иронию и грёбаный яд? У Айза создалось полное ощущение того, что Эфемера была просто смертельно вымотана. А с такими и разговоры получаются всяко интереснее и роднее, чем со слишком уж бодрыми, чертовски много о себе мнящими мадам.       А возможно… ты просто готов сломаться и сам, засранец? Эта мисс берёт твои ворота нахрапом, выносит одним заскорузлым, в боевых шрамах, тараном — только чтобы ты, как собачонка, носился за ней? А что, неплохой предмет её имиджа. Будь уверен, в том самом шкафу в её спальне, для тебя уже готов отличный кожаный ошейник с кучкой шипов, и прицепленным к нему поводком. А, придурок, опять ты раздался в своей бредовой риторике до масштабов местечкового торнадо, подхватившего из прорванной канализации всё самое душистое и аппетитное. Кончай уже. Кроме того, сегодня бы неплохо, помимо твоей вечно смятой, точно туалетная бумага, физиономии, побрить и газон у дома. Хоть так ты сможешь доказать себе и тем, кто тебя волочит по этой жизни, что ты стоишь хоть чего-то большего, чем просиженные трусы. Ты сегодня удивительно спокоен, прямо вселенски инертен, братец-Дайм. Какая грёбаная муха тебя укусила? А может быть, пока ты валялся в клинике, тебе кололи какие-нибудь экспериментальные вакцины, и теперь ты непременно станешь овощем? Соберись, баран. С теми мыслями, подгоняемый возможным, хотя бы частичным уходом от проблем, Дайм опрокинул в себя остатки неприятно ожёгшего язык кофе, и поплёлся готовиться к аудиенции.       В следующие полчаса он был уже у ворот в имение Эфемеры.       Но никто не вышел его встречать. И даже у самых подступов не торчала шайка-другая этих придурочных панков. Ворота просто бесшумно распахнулись перед Камаро, управляемые дистанционно. Вот, значит, как? Неужто же, всё же, парочка озорных солнечных лучей попали на твои оголённые чёртовы ягодицы, а, гроза университетов? Качнув рычагом коробки, включая первую, Даймен двинулся вперёд, начиная чувствовать, что дельце явно попахивает чем-то редкостно противным. Чтобы эта госпожа, и после всего бывшего между ними, да не поспешила бы встретить его хотя бы на крыльце? Зато именно вот тут, на том самом крыльце, опять трутся эти грёбаные панки, мать их. С десяток дуболомов, чей мрачный вид не предвещал ничего хорошего. Эй, парень, кажется, они готовы будут свертеть с тебя всякое подобие шкуры, узная они о том, как ты поступил с их госпожой у себя в гараже, а? Ещё не задумывался об этом? Вглядись в эти масляные, пустые глазёнки, в которых чертовски хорошо мелькают все их низменные инстинкты. Айзенграу поймал себя на мысли, что ни разу не удивился бы, если их большая часть отирается тут только в бесплодных попытках привлечь внимание темноволосой вампирши. Вы, парни, слабо разбираетесь в женщинах — как он, Дайм, слабо шарит в собственном родовом долбаном древе. И в этом ваша большая ошибка. Наверное, всё, чего вы заслуживаете — рано или поздно получить клыками по немытой шее, чтобы, наверное, испытать святой оргазм во время того, как ты подыхаешь под чьими-то ногами. Хотя почему под чьими-то? Тут, казалось бы, и шанс напоследок обстоятельно расследовать все сокрытые юбками, шаловливые тайны вашей хозяйки. А, чёрт… вы же наверняка настолько блядски целомудренные в глубине души, что не позволите марать свои идеалы такими низкими выкрутасами, не так ли, последователи Аллина?       Айзенграу легонько улыбался, проходя мимо кучки неотёсанных, размалёванных всеми цветами радуги, местных обывателей. У одной девицы, обряженной в какие-то драные обноски, напоминавшие собой сорокалетнюю вылезшую шубу, выброшенную на свалку за безнадобностью, на голом животе было жирными шрамами выведено слово «Еда». Ничего не скажешь, ещё одна тайна мироздания отперта для него, тупого и ограниченного Даймена Айзенграу, в жизни не видевшего ничего большего, чем родная облупившаяся на солнце конура и миска с обглоданными костями. Он-то думал, что всё то, что он старательно пихает в себя по утрам и вечерам — пропадает в глубинах космоса, а где-то во вселенной очередная грёбаная белая дыра извергает это всё кому-нибудь под нос. Ты поистине гениальна, подзаборная модель. Отчего-то остро желая сплюнуть себе под ноги, Дайм быстрыми шагами миновал тенистое крыльцо, прошествовал через заволоченный мглой холл, и сразу устремился наверх, ибо местоположение Эфемеры он хорошо помнил. По крайней мере, в такое время она точно должна была бы быть в спальне. Впрочем, это ведь вампир, приятель. Вдруг она висит вниз головой в подвале, ожидая ночи? Однако обошлось. Его нынешняя пассия обнаружилась на прежнем месте, сегодня наряженная в, похоже, свои любимые, и как ничто другое, подходящие ей связки кожаных ремней и этот пестрящий металлом корсет. Сама «мисс похоть», не иначе. Наверное бы и так, да только особого желания Айзенграу почему-то не ощущал. И сама вампирша была, исходя из её измученного, усталого вида, не предрасположена к новому взрыву страсти. Что-то было совсем, чертовски не так. Это Дайм улавливал без каких-либо слов и намёков.       Промолчав ещё какое-то время, словно собираясь с мыслями, Эфемера рассказала ему обо всём случившемся.       Тем самым ранним утром.       Когда Северин, совершив свои грязные делишки в отношении вампирши, посчитал, что время приключений настало, и решил играть по-крупному. Чем дальше он слушал всё это, бессистемно злея от её спокойного и тихого голоса, тем больше чувствовал внутри себя эту жуткую, с каждым словом возраставшую пустоту. Ярость и пустота. Как будто по тебе проехался карьерный самосвал с полной загрузкой, так, приятель? Слова Эфемеры отдавались в его голове подобно тому, как будто состояли из неких снарядов, напичканных грёбаным жидким азотом. Такого мороза по своей шкуре не ощущал он даже в больнице, где видел и слышал много всякого дерьма.       — Этот ебучий гад… — такого ступора Даймену Айзенграу ощущать ещё не доводилось. Чувство было такое, словно он получил по морде какой-нибудь завалящей битой с полустёртым логотипом иного занюханного клуба, одинаково эффективно вышибившей из его ржавого котелка прочь любые признаки адекватной мыслительной деятельности. — Это правда? Он теперь ещё и вздумал распускать свою кочерыжку?       Она не ответила. Не изменила положения. По всему было заметно, что к каким-либо длительным задушевным диалогам его вынужденная пассия была явно не расположена. И он, чёрт возьми, сейчас понимал это, как никто другой. Так же хорошо, как старый дрочила-профессор понимает кучку банальных грёбаных сентенций в руководстве по эксплуатации новенького овощного Ниссана, купленного на последние сбережения. Мать вашу, да он понимал это лучше, чем чёртов Моисей — заповеди на скижалях. В затяжном молчании Айзенграу-младший тяжело облокотился на заставленный какой-то готической бутафорией комод. Дыхание спёрло, ноги проявили противную дрожь. В голове роилась звенящая пустота. Опять ни намёка на твои хлёсткие монологи с самим собой, э, засранец? Ты ведь был должен это давно догнать, да только твой смолл блок под твоим прогнившим капотом оказался всего лишь скромным 265-дюймовым задохликом… И вот, только что он сказал тебе — извини, приятель, но сегодня моей дыхалки не хватает. Держи себя в руках, давай остановимся на засранной соединениями свинца обочине и устроим ланч. Подумаем о будущем вместе. Ты ведь мечтал об этом? Но, может быть, ты хотел быть последователем Армстронга, сделать их всех, и гулять где-то далеко-далеко, по новому миру? Но ведь быстрые парни на свежих Кадиллаках форы не дают, не так ли? Будь он неладен, если не ведает, преддверием чего являются такие симптомы его грёбаной физиологии и психологии…       Это её молчаливый жест — отстранённый взгляд в направлении окна… Только что Эфемера разбила его, как пустую бутылку. Похоже, твоё пивко пролилось тебе же под ноги, приятель… Наклонишься? Слижешь с пола, как достойный этого? Не лги себе… Ты уже хорошо осведомлён о том, кто ты такой, и чего достоин.       — Я… — позорно промямлил Дайм, чувствуя себя удивительно неуютно. — Я займусь этим.       — Здесь нет никакого «Я». — вставши из кресла, и подойдя к нему поближе, абсолютно твёрдо и уверенно прервала его Эфемера, приложив указательный палец к его губам. Как ни странно, получилось даже нежно. — Есть мы. Мы займёмся этим.       В её тихом, спокойном голосе не было ни намёка на слабость или сломленность. Что заставляло Айзенграу-младшего ненавидеть себя ещё больше. Чувствуя, что его объятия ей нежелательны, он глубоко вздохнул, сложив руки на могучей груди. А ты так тут харахорился, засранец ты грёбаный. Не ты ли тут разнылся, как последнее паскудное дерьмо? Гляди, сучонок, насколько она спокойна и собрана. Сама сталь, а не твоя разбухшая от некачественного минерального масла резина, драть тебя. Кажется, тебе есть чему у неё поучиться, не так ли? Не сейчас. Не в эту секунду. И не на следующий день. Необходимо время на подготовку. Похоже, тебе предстоит вырабатывать часть новых привычек. Остаётся лишь надеяться, что они сведут тебя со старыми знакомыми в Аду, старина. Далее он, не прощаясь и не оборачиваясь, твёрдым шагом направился к выходу — ощущая её взгляд на своей широкой спине, и мусоля всё то, чего он добился за последние дни. Варево получалось, надобно сказать, совершенно неаппетитное.       Уже когда верный Шеви делал обороты колёс по направлению к университету, где в самой близкой перспективе обещались аттестации, Даймен, слушая сегодня по дороге только гулкий рёв мотора, задумался о том, что, несмотря на то, что Эфемера попалась в силки мистера-скинутые портки-Северина, однако же в его жизни случились ещё некоторые подвижки. Дело, которое старательно упревал-пропихивал в суд этот короткоствол, ещё на момент вчерашнего вечера было отменено — абсолютно внезапно появились и свидетели, и улики, держащиеся полярно против прежней версии, и, похоже, даже и необходимые денежные средства. Кто всё это затеял, и смог добиться прекращения подкопа под его будущее? Скорее всего… ты и сам знаешь это, братец-Дайм. Только вот отчего ему, засранцу эдакому, не становилось легче? Кто она для тебя? Лишь странник, временно околачивающийся рядом с тобой на твоей извилистой дорожке. Хитрая и бессовестная мадам, любящая попить вечерами злосчастный нектар из шей таких же, как и ты, мистер грёбаный Айзенграу. Тёмная, как и всё её нечистое наследие. Но… Как там пела Металлика? Правосудие пропало, было изнасиловано, ушло прочь… Тьфу ты, везде эта грязь. Везде, чёрт возьми. Но… кажется, ты сдержала своё слово, малышка-Эффи. Ты ведь не такая и злобная, корыстолюбивая и скрытная сука, какой кажешься? Или он просто пытается убедить себя в этом? Всё равно. Сейчас было всё равно. Важнее была её честность хотя бы вот тут. Ради тебя, долбаный ты придурок, чтоб ты через сидение Камаро ощутил уголья Преисподней!       Едва нашедши место на парковке, отчаянно спеша ко скоро должной начаться аттестации, Дайм чуть не рухнул на парадной лестнице, неловко запнувшись тяжёлым армейским башмаком о предпоследнюю ступень. Послышались чьи-то смешки. Кажется, со стороны этой небольшой группки будущих недо-бакалавров, что-то тихонько обсуждавших на крыльце слева от него. Ну да, конечно. Подыхают ваши однокашники, будущее грозит вам пресным, пережаренным картофелем фри кредитов и попыток отделиться от ваших грёбаных родителей, и до сраной задницы, что половина из вас провалит эту ебаную аттестацию ко всем хуям… но вам интереснее жить сиюминутно, и ржать, как загнанные кобылы, над кем-то, кто, по вашему сраному мнению, хуже и слабее вас!       Из головы не желала выходить Эфемера. Как она там сейчас? Что чувствует, о чём думает? Чёрт возьми, какой же его сейчас раздирал стыд…       Вся эта поганая суета была ему теперь, как серпом по яйцам.       Именно она едва позволила Дайму вытерпеть этот жаркий денёк, полный крутящихся вокруг, либо веселящихся, либо плачущих студентов, и паршивой, ещё более бесившей суматохи той самой аттестации, какая далась Айзенграу, даже ни минуты не готовившемуся к ней, как детский, ни к чему не обязывающий ребус, какой сумеет отгадать любой, у кого ума в голове хоть на толику побольше, чем у коронованного монголоида. И хотя в его табеле и красовались своими яркими улыбками только самые лучшие оценки, вот только сам Даймен Айзенграу сейчас был далёк от этого, сопровождаемый непонимающими, часто завистливыми и злобными взглядами менее даровитых однокашников, которые успели уже составить про себя его портрет в виде наркомана, алкоголика и отморозка, имевшего уголовные судимости и приводы в полицию. Его занимали совсем другие вопросы. Едва дождавшись конца дня, и всерьёз подумывая отправиться в гости к Эфемере, он уже пролагал себе путь к выходу из университета, всем своим видом давая понять — не тронь. Даже и не думай, любой из вас, напыщенные подонки. А внутренне Дайм просто сгорал от злобы. Глядя на вас — угадайте, выродки, кто же создал весь этот больной мир? Есть ли Бог, а? Как считаете? А если я скажу, что верю в этого грёбаного чёртового седого старикана, что так мудро и добродушно глядит на вас с принтов очередной переполненной тупыми заповедями книжонки? Ну? Пойдёте ли за мной? Ответ очевиден. Чёртово «нет». Тот, кто создал этот мир — не протянет и пары дерьмовых классов начальной школы. Вы поклоняетесь больному, пускающему слюни, идиоту!       На какое-то время он остановился на крыльце, обдумывая свои дальнейшие действия, и приурочивая к этому ещё одну сигарету, вскоре зачадившую мерным дымком, разбавляя серость безнадёжно испорченного, хоть и не лишённого побед, дня.       И здесь его тоже не спешили оставить одного. Да за каким же Дьяволом всех вас вечно притягивает к нему, а? На сей раз это был тот самый, гадкий реднек-поклонник Эфемеры. Вернее, «Эффи Шэдовитц», под каким именем был удостоен её знавать. Сначала робко мявшись где-то в сторонке, вскоре он вразвалку двинулся в сторону Айзенграу, упорно делавшего вид, что его тут, как бы, совсем и нет. Уже привычный аромат пота достиг чувствительного обоняния Дайма даже сквозь дым тлеющего табака.       — Сколько? — стеснённо, тихо прошептал этот тип. — Сколько ты платишь ей, чтобы она была с тобой… нежной?       Это было худшей из возможных завязок разговора с таким, как Даймен Айзенграу. Толстый деревенщина не успел даже испугаться, как словил поистине крепкий удар в лицо, заставивший того слечь без сознания прямо здесь же.       Вовремя подхватив обмякшее грузное тело, Даймен, побегав глазами вокруг, и не найдя очевидных свидетелей этой сцены, сравнительно аккуратно привалил неудачника к одной из колонн крыльца. Наконец он, с чувством морального удовлетворения затушив окурок о кепку этого придурка, хмыкнул. Вот ещё. Ни доллара не будет потрачено ни на одну из этих грёбаных, провонявших этим чудо-городом дам лёгкого поведения, куда вами же со всем успехом приписывалась и эта вымученная «аспирантка», да будут устланы миллионом роз её дороги. Возможно, стоило бы её пожалеть. Но. Чёрт тебя раздери, Дайм, этот поганый Северин Уайзмен бахнул её на каком-то, твою мать, сраном складе! Ебал там её так, что стены шатались! Блядь, и это ведь нельзя назвать дурным сном или наркотическим долбаным приходом, это твоя, охрененно чёткая и ясная, картина бытия! Реальность, Дайм! Ку-ку, мой мальчик! Собери глаза в кучку — вот оно, машет клетчатым флагом прямо перед твоим измазанным в отработке носом! Прочитай это по слогам, если резьба этого слова не подходит к твоей тугой и ржавой башке!       — Ну, Биллибой… — лениво протянул Айзенграу, чувствуя, как его руки откровенно чешутся в злом ожидании причинения деструкции отмеченной жертве. — Теперь-то ты точно можешь ни в чём себе не отказывать, да и не сомневаться тоже — я разнесу твоё дупло. Вот увидишь. Ни один судмедэксперт тебя не опознает.       И, покуда ему не аннулировали все его оценки, и не записали насильственно на приём к психологу, Даймен поспешил скрыться с университетских глаз долой. Очень скоро он был дома, влетевши на всех парах на свой чердак, и искренне радуясь тому, что старик, похоже, всё ещё добивал свою рабочую смену. Задай им там всем жару, чтобы не забывали, где их место. А вот ему, долбаному засранцу, так и не нашедшему в себе смелости надоедать этой поруганной красотке, может быть, даже ждущей его там, в своём поместье, пока что не мешай. Весь в этих переживаниях, Даймен отодвинул одну из половиц, покопался в устроенном им под полом тайнике, и достал оттуда небольшой свёрток. Ожидаемо, в том оказался пистолет. Свеженький Вальтер Р-88. Вот он, зараза. Блестит оружейной смазкой — что твой Камаро после дождя. Такой же холодный, как сердце этой рыжеволосой. И такой же смертоносный. Сколь бы ни был старик-отчим щепетилен в вопросах недопущения такой отшибленной башки, как Даймен, до чего-то такого, что могло причинить смерть — здесь он всё же недоглядел. Ибо Айзенграу-младший давно решил для себя — его задница полна этих рептилий.       — Будь осторожен с этим, деточка. — Вдруг раздался у порога хорошо знакомый, скрипучий, но такой ироничный голос. — Будь быстрым — или будь мёртвым. И конечно, как настоящий ковбой, спили на хер мушку. Целятся ведь не глазом, целятся сердцем, ты помнишь?       Только не это. Ну какого же хрена тебе опять от него нужно-то? Дайм, не оборачиваясь, продолжил играться с огнестрельным оружием, вытащив, и установив обратно обойму.       — Ты начинаешь разочаровывать меня, дружище. — Сэд сегодня явно поставил себе целью добить его. Ну, или же, испытать — настолько ли грозен тот самый грёбаный Вальтер, не иначе. — Мы ведь только и ждём, когда осознаешь ты, что тебе не нужно то, что придумано человеком для защиты от населяющих земли вокруг него. Тогда как ты сам и есть оружие.       Только не это. Нет, нет, нет.       — Отвали, Сэд, — сквозь зубы процедил Айзенграу, всё же заворачивая пистолет обратно в кулёк, и ставя половицу на место. — В любой другой день я бы предложил покачаться на качелях на заднем дворе, но только не теперь. А что сейчас? Только не ссы мне тут на уши, что ничего не знаешь! Ты понимаешь, какого дерьма успели наворотить вокруг нас — все кому не лень?       В ответ он услышал лишь его холодный, полный сарказмом до незримых краёв, смех.       — Как я и сказал, — Даймен выглядел дико разозлённым. — Отгреби с глаз моих.       Со стороны вновь произвольно включившейся на подоконнике радиолы опять слышался выпуск новостей, и там, вполне ожидаемо, снова затрагивалась тема громадного тёмного монстра, орудующего в городе. Ну конечно же. Вечно ты спешишь удружить ему, поганец-Сэд. Что за проклятущий старый засранец, вечно пытающийся сравнять его, Даймена Айзенграу, с каким-то несмышлённым щенком? Откуда в тебе столько самодовольства?       Но если вдаться в этот момент как следует… А так ли ты хорош, каким себя чертовски часто выставляешь, а, Сэд? Да и кто ты вообще такой? Ты ведь никогда не говорил — откуда ты взялся, и зачем приходишь. Никогда не знаешь, когда и как ты появишься, откуда принесёшь свою чёртову задницу, и когда, а главное, куда смотаешься.       Краем уха слушая новости, Дайм узнал, что на данный момент список жертв уже достаточно велик.       Чудовище вырезало абсолютно без каких-либо предпочтений. Похоже что всякого, кто попадался в его лапы. Многих можно было опознать только по документам, или же успешно подтянуть под заявления о пропаже в полицию при помощи медэкспертиз, кто-то был до сих пор не опознан. Делом, похоже, занимались уже и в ФБР, полиция от комментариев повсеместно отказывалась.       Вопреки всему, чувствуя весь ужас, зависший над Сити, сейчас Даймен Айзенграу злобно усмехнулся. Своей фирменной улыбкой. Той самой. Когда клыки его, казалось, были готовы порезать собой губы.       Каждый хищник должен пройти через стадию жертвы. Разве не хищниками вы себя позиционируете, люди? Не все ли ваши исследования говорят о вас, как о самом страшном хищнике? Да так ли это — теперь, когда ваши головы взаправду не могут считаться в безопасности? Каково это — каждый новый день встречать со страхом за себя, своих родных, близких? Как вы можете быть уверены, что это неведомое чудовище не придёт за вами уже в следующую минуту?       Затем его мысли потекли в ином направлении. А что же чувствует, например, этот самый монстр? Ищет ли этих жертв ради пропитания? Или же ради автоматизированного, рефлективного удовлетворения инстинкта хищника? А может быть, он просто наслаждается? Делает то, что ему нравится, ради собственного удовлетворения, комбинируя инстинкт убийцы и его осознанность, способность поставить это генетическое наследие с понятием, приятием и одобрением того? Отождествить свою природу с наслаждением… Дайм ведал, что это такое. Тот момент, что твой персональный Рай вновь жив в тебе, открывая пред тобой свои врата. И не столь важно, какого они цвета. Какого оттенка твой личный Рай. Когда новая жертва лежит у твоих ног, вскрытая, пытающаяся удержать выпадающие из растерзанной брюшины кишки, или унять артериальное кровотечение… Пытается цепляться за бетон, чтобы уползти прочь от своей судьбы, да только отстранённо осознаёт, что рук у неё давно нет… Весь дрожишь и пылаешь возбуждением… Кем ты себя ощущаешь? Убийцей? Преступником? Изувером? О, нет… Совсем нет. Как там говаривал Тед Банди?       Ты сам Бог!       С угрюмым видом он завалился на кровать, и, чувствуя какое-то особенное отчуждение от этого мира в целом, прикрыл тяжёлые веки. Санитары леса, говорите? Хе-хе. Вот теперь и у вас есть свой санитар — ваших же каменных джунглей. Допросились вашего добренького «Бога» о милости, паршивцы? Всегда говорил, что людям свойственен садизм, но ещё чаще и полнее — моральный мазохизм.       Наслаждайтесь.