Не Преклонившийся

30 мая, Сити, жилой квартал, раннее утро.       — Вероятно, мы не сможем молвить вам что-либо иное, Хозяин, особенно, в высшей мере хорошо зная особенности и возможности сфер вашего восприятия и аналитики, — смиренно сложив руки на груди, выглянул в окно священнослужитель по имени Джед Панэ, несколько вздёрнув голову. — Наша часть знает лишь о неспокойствии Порталов, участившемся в последние, входя в рамки человеческих измерений, месяцы. Пасынки Света. Они идут. Они знают о вас, Хозяин. И они надеются заверить своё предназначение и суть в схватке. Слишком заметные. Нам сложно вдаваться в игры Высших, однако же не менее сложно себе вообразить намеренный промах такого рода. Возможно, они хотят потешить своё самолюбие. Доказать свои значимость, силу и мощь разума. Как бы там ни было, наше дело меньше вашего в области анализа, лишь стелящееся наравне в вопросах суда, Господин. И от нашей роли мы не отойдём, чем бы это нам не грозило. Мы предлагаем лишь здравость быть готовыми. Вскоре она нам понадобится.       — Да будет так, части нашего существования. Наш общий свет — да осветит нашу судьбу, выведя пред нами, на карту жизненных позиций то, что было задумано нам в пику… — спокойно, без тени иронии произнёс Запрещённый.       С теми словами он медленно прошёл к окну, из которого было видно совсем немногое. Но и того хватало. Окна апартаментов располагались на самом углу, давая возможность видеть обширную часть мрачных небес, рвавшуюся в души сквозь это безликое кладбище высотных зданий, чьи надгробные камни, казалось, росли и крепли день ото дня. Алтарь. Его личный алтарь, где он, как достойный, принесёт завещанную судьбу жертвам, что избрал.       — Твой быт предстал пред нами таковым, каковым и был задуман тобой, — чеканя слова так, словно ставил ультиматум, молвил он. — Люди твои — всего лишь послушные овцы. Воплощение свидетельства о безволии и строгом подчинении тебе. И лишь печать наша будет в праве стереть с их душ всякие напускные красоту и благодать. В том виде, в каком и противился нашему приходу ты, жаждая опорочить само понятие Инициирующего Суда. И заключалось оно извечно в том, чтобы легионы наши были готовы. Теперь. Сиим словом велим вам мы, наши орудия — вы вольны искать и доносить нам. От сего момента, и далее. Идите же.       Его вечные соратники молча встали, поклонились; за этим — высокий, пожилой мужчина, облачённый в строгий наряд католического священника, вынашивая вполне понятные цели, медленно растворился в воздухе нефтяной каплей. Последнее, что исчезло — пародировало собой знаменитого Чеширского Кота из известного сюрреалистического произведения, явившись широкой, напоминавшей безумную, улыбкой. Хальмонд Сииле же, явно чем-то озабоченная, задержалась ещё на несколько секунд.       — Мы всегда любили вас, Хозяин, — звуча доверчиво, по-прежнему не разрывая зрительного контакта, прошептала Хальмонд Сииле, — И всегда будем любить. Следовать подле вас, готовые быть сломлены умиранием — но не предать. Именно так, и никак иначе. Чувство это, живя ожиданиями вашего избавления от забвения, давно переросло людские эквиваленты. Я видела их подобно восхищению, безоговорочной преданности и бреду бесконечных вер в то, что именуется нашими персональными терминами в роли вечности, разумности и доброты. Это не любовь в прямом смысле слова. Быть то может — это страсть, которой мы живём с тех дней, когда принесли зарок. Просто знайте это, мой Лорд. И… берегите себя.       Сейчас её голосок звучал, скорее, уж слишком нежно, нежели было бы свойственно родственной ему крови. Она стояла рядом, словно желая броситься в объятия, замерши в паре шагов от него.       Тяжёлые, кажущиеся сейчас такими большими, глаза не принадлежащей этому миру девушки, являвшейся главным оружием Посланца Зари, а сейчас кажущейся такой невинной и беззащитной, как болезное дитя… Они были полны немой мольбы.       — Плоть наша — лишь вода, но знай, ибо дух наш — пламя, — тихо и примиряюще сказал он, ободряюще и осторожно кладя правую руку на совсем тонкое, почти что детское плечико. Не глядя на далёкое от людского происхождение — глаза его глядели совсем по-отечески. — Так позволь же ему быть поддержкой и опорой тебе. Там, где мы только лишь пребудем когда-нибудь — как говорит Даймен Айзенграу. Он чувствует, что его ждёт. И чувствовал всегда. Сердце наше не имеет способности ошибаться. Часть его дарована тебе, как ответный завет нашего Света — дабы всегда быть рядом с тобой. В час, когда познаешь ты холод Рая — сокрушая светлую ложь, что холоднее льда, оно согреет тебя. Да пребудет с тобой наше первородное благо, Хальмонд Сииле.       Казалось, последними в пространстве растворился её взгляд, в этот момент полный ответной благодарности. Она умела быть честной. Прямой. Заявлять о своих чувствах без утаек. И с этим стоило считаться. Весь в своих мыслях, он всё столь же степенно проследовал прочь от окон. На сей раз — садясь за огромный чёрный рояль, что виделся в числе прочих элементов нового, вполне подобающего населению этих апартаментов интерьера, изобилующего массой чёрных драпировок. И тут же принялся наигрывать медленную, полную агонии и тяжёлой безысходности, напряжённую мелодию, вобравшую в себя реквием тем, чьи судьбы были решены бесчисленными годами так, как и предполагал за собой пророчившийся Инициирующий Суд, чьё пришествие никто не смел отрицать и срывать. И он конечно же знал — мелодия эта струилась всюду. Везде. В каждом ухе. В каждой душе. Находя отклик, лишь только пока неизвестно, какой. Для того, чтобы понять и принять всё то, что случилось, как и то, что случится… Любой, будь то человек, будь то вампир, будь оборотень, метисы любых кровей, имеющие в себе частицы даже давно сгинувших существ — но всяк обязан был истратить на усвоение какое-то время. А уж какое, и чья сторона была милее тому или иному представителю, единице, капле в море… Покажет яростный миг не знающей остановок и пощад, не считающейся ни с чем во имя достижения цели, последней войны.       Покуда кто-либо из Высших не падёт.       — Сколько бы ты не прятал его… — раздался уже хорошо знакомый голос за его спиной, — Но ты не сможешь уходить от предречённого бесконечно.       — По человеческим эквивалентам, мы бы могли испросить вашего прощения, Мора Люпеску… — его смешок, казалось, потряс всё строение. — Но… нам нет нужды таиться. Сила ваша, порождение искусственного света Хозяев сих, имеет постоянную величину, ограниченная в росте и свободе. Лишь только не в надлежащем ключе, чтобы противиться нашей — что растёт с каждой новой свершённой судьбой. Вы, частицы того, что людьми зовётся Легион — пытаетесь искать свою правду ровни с тем, кто есть Хозяин Легионов.       — Бог наш может говорить нашими руками, — бесстрастный голос беловолосой красавицы, стоявшей позади, в каких-то сантиметрах от него, был осенён настоящей верой, — Жив он в душах наших. Там, где поляжем мы, если и не смогшие вынести сей груз помыслами своими, да пребудет он. Ровно с тобой, Зверь — дар бессмертия будет достигнут волей его, когда Плоть его наречёт себя отстроенной заново. Лишив Бога нашего телесности в ответ за своё справедливое унижение — ты никогда не сумел бы лишить его истинной Воли.       — И будем рады видеть его в деле близ того самого мига, когда он в состоянии будет призвать своих лучших бойцов для решающего сражения… Такова вечная, не способная к охвату природа Высших. Это есть то, чего ждём мы столько лет, единицы Воли Бога-Отца вашего, машины его благоденствия, — улыбнулся одними устами он.       — И посланы мы сюда за тем, чтобы вселить в тебя надежду. — По-прежнему не оборачиваясь, однако же, он видел, как Мора объялась светом, воздев бесстрастный взгляд кротких, голубых глаз куда-то ввысь, в огромную сигиллу, состоявшую из письмён Света, что простиралась над ней. — Забрать с собой твоё Сердце. Приютить его после длинной, лишённой смирения и почести дороги. Тело, слепленное грязью, дышащее грязью, насильственным повелением несвятого слова набитое душами, да рассыплется во прах, откуда пришло. Не зная возражений и познавшее касание своей заразой, предвестившей эпидемии и голод, в нашей милости найдёт своё смирение, засим ведая, где его первая, так давно пустовавшая колыбель…       Её чистый, полный покоя и доброжелательности голос, такой нежный и тихий, не знал её слабости и хрупкости внешней.       — Именно по этой причине, — его улыбка так никуда и не пропала, — Вы никогда не сможете найти его. Даже в миг, когда он совсем рядом. Методы и возможности ваши, послушные машины Бога, не имеют и секунды для того, чтобы одолеть Волю Высшего. Натасканные и приютившие в себе уничтожение себе подобных, вобравшие в себя столь многое от Отца вашего — но вы остались для нас лишь смертными. Такими же хрупкими. Слабыми. Ограниченными.       Девушка позади него промолчала.       — Вы встретите этот рассвет вместе с нами, заблудшие души. Или же, нам следует проявить особенное уважение, именуя вас по сану, присвоенному вам Созидающим Ангелов, Мёртвые Святые? — Спокойным, лишённым злобы голосом молвил он. — Принадлежащие нашему миру — вы будете подлежать суду наших будущих свершений.       Это будет повторяться вновь и вновь. Покуда не будет решено однажды, как только кровь ваша, избравшая разные по самой своей сути стороны, не встретится в противостоянии. Когда кровь пожрёт кровь. Там и будет высечен нами ваш справедливый, затребующий все ваши силы, закон, гласящий: истина будет жить в том, кто, презрев любые свои слабости, крикнет о желании смерти в лицо брату своему, посягнувшему на то, что он любит и ценит. Чем живёт. И да нальёт силой руки того Запрещённый Свет.       Несмотря на томную, почти жеманную одухотворённость, тишину, эти особенные, проникновенные ароматы — эта осень будет холодной. По-настоящему. И за её нарождающимся покровом таится пробудившееся зло. Зло Суда Инициирующего, созданное во благо сотен миллионов одним настоящим мигом порицания тех, кто был заклан на этом алтаре. Змеиный свист его дыхания слышался и начинался везде. В каждом ещё не опавшем листке, играющем будущей своей золотистой желтизной на холодном солнце. В каждом камешке, стучащем по бетону при неосторожном касании ботинком. В каждом клочке бумаги, брошенном забывшими боль своей судьбы.       Игра лишь начиналась.       Идя дальше, предписанное условие уже ощущалось в каждом вздохе. И было каждым выдохом. Оно цвело. И если факт этого был незаметен простому наблюдателю, то отдельные существа чувствовали, и даже могли видеть, дабы догадываться.       Это будет осень захода его, Посланца Зари. Он мог быть всяким. Подходя к его осмыслению, можно было сказать похоже: угадай, какой я сейчас.       Да, он мог быть всяким. Когда бы не был так целенаправлен, обретши долгожданную материальность.