Не Преклонившийся

      Когда стало уже слишком поздно, а мистер Коул Ричардс, и впрямь бывший отставным полицейским, заметил, что в квартире бушует настоящий пожар, очаг которого, кажется находился в помещении санузла — он успел лишь открыть рот, чтобы забористо выругаться. Потому что в следующий момент квартира была уже почти уничтожена. Стены с треском ломались, орошая всё вокруг пылью и плещущим везде этим странным, кровавым огнём. Рушились, точно сделанные из пенопласта, потолки. Осенённый настоящим ужасом от происходящего, сосед Айзенграу попятился прочь к окну, во все глаза смотря на то, что начало разворачиваться перед ним. Вернее, что начало вылезать из завалов камней и облаков пыли и пламени. Одного лишь беглого взгляда на неясную тень во всполохах пламени хватало, чтобы понять одну простую истину.       Это было чудовище.       Жар мартеновских печей сталеварного завода стремился сжечь собой неосторожно оказавшегося в его поле досягаемости человека. Тем временем, монстр, выпрямившись во весь свой поистине исполинский рост, был действительно огромен, ломая собой остатки потолков. По его прикидкам — рост неизвестного зверя был никак не ниже пяти метров, а может быть даже и выше. Каким образом такую махину ещё выдерживал пол — было занятным вопросом. Перевитая какими-то совершенно гипертрофированными связками мышц, тяжёлая и грубая фигура. Казалось, из его головы, шеи и спины во все стороны торчали мириады толстых, длинных шипов, что делало монстра похожим на непомерных размеров дикобраза. Шкура его, тут и там поросшая мелкими иглами, была черна. Лицо, по сути, лишённое лица, как такового. Общие очертания, и одни лишь эти, пожалуй, являвшиеся его самым страшным оружием, кроваво-красные бельма глаз с едва намечающимися, чуть более светлыми точками «зрачков». Тяжёлый, напоминавший собой какой-то толстенный кабель, хвост, усеянный всё теми же шипами, неспокойно колотился по полу. Звук от этого стоял, точно по полу колотят чем-то очень увесистым, и, похоже что, металлическим. Полы трещали и крошились под его весом. Кругом, через грохот и рёв пламени, раздавались вопли тех, кто, кажется, попал под обвал. При всём желании, им нельзя было позавидовать.       Рич был готов зажмуриться от добравшегося, наконец, и до него священного ужаса Сити, который был перед самым его носом, чтобы предоставить ему решать свою судьбу.       Бывший коп понимал — от этого не сбежишь. С такими нельзя было договориться. И тем более, таким не предложишь сдаться или сложить оружие. Сама эта тварь… чёрт возьми, она сама по себе и есть оружие.       Именно об этом создании и кричали, старательно разводили панику все вокруг. В том старик не сомневался.       Тот самый террор, что с недавних пор прокатывался по улицам, чистя их ото всякого, кого мог только настигнуть. Не делая различий в том, кого вернуть во прах. Иррациональное, чистейшее творение Зла, по мнению Ричардса. Не могущее носить в себе ни единого человеческого момента.       Если отбросить всякие домыслы с какими-нибудь религиозными фанатиками, где-то на дне Сити откопавшими врата в Ад, затем, разумеется, умудрившимися те отпереть — кем оно могло быть? Ещё одним порождением ночи, вампиром, с какими этот город был на ножах? Неудачным экспериментом властей, выбравшимся из какой-нибудь лаборатории в близлежащих лесах? Где-то в ближнем пригороде Сити упала летающая тарелка? Здесь отставной полицейский терялся в догадках, одинаково не желая знать, что это создание собой являет на самом деле. И уж, понятное дело, не желая видеть его ни в каком более виде, как только в неживом.       Только вот…       А могло ли оно зваться живым? Могло ли оно просто быть живым?       Все эти размышления покорно замершего в ожидании своей участи человека, скованного ужасом — в тот момент были живо прерваны. Шедший прямо к нему монстр, обваливая вокруг себя здание, лёгким движением чудовищно толстой и тяжёлой руки просто отбросил в сторону доволько крупного мужчину, как пушинку. Тот, выпустив из рук невесть куда отлетевшее ружьё, врезался в стену так, что из груди выбило весь воздух.       Но перед тем, как потерять сознание, полицейский понял одну простую, удивившую его вещь.       Сейчас чудовище остановилось. Не спешило убить его. Просто смерило жалкого, скорчившегося среди обломков человека уничтожительным взглядом этих глаз. Огромных красных бельм. Ото взгляда которых он, видевший за свою не самую короткую жизнь, отработанную в углах и закоулках этого провонявшего смертью Сити, самое разное дерьмо — кажется, готов был съехать крышей. Будь он проклят, если под шкурой этого существа не кроется нечто большее, чем они все привыкли считать…       Внешняя стена дома, какая мешала выбраться чудовищу наружу, в следующую секунду с гулким грохотом рухнула. В открывшуюся дыру хлынул солнечный свет, играя сероватыми переливами на бургах толстой, напоминавшей собой грубую металлическую отливку, шкуры. А где-то там, внутри этого существа, его глазами смотрел… тот самый Даймен Айзенграу. По-прежнему полный ненависти и жажды мести. Теперь он видел — во что могут перерождаться его собственные желания, стоит ему лишь только обратиться к себе. Ко своей истинной природе — теперь зная её. Испросить искренне, пропустить истину сквозь сердце. Они не заставят себя ждать. Не оставят так просто ваше благоденствие, дети божьи. И если теперь они вышли на промысел — останавливаться без нужды на то, не имея на руках новых кровавых заверений — было лишено прав. Монстр, совершая один огромный прыжок, обваливший ещё несколько плит, взобрался на крышу соседнего дома. Тяжёлые, мощные когти его лап, впившиеся с треском и искрами в её покрытие, оставили в камне глубокие раны. Кажется, снаружи распогодилось. И сейчас эти соединённые в едином порыве животной ярости, плескавшие жаждой охоты разумы обуревала иная, чуждая Даймену, психология. На сей раз лишённая отзвуков жертвы. Пережившая становление истинным хищником. Суперхищником. Это дикое, немилосердное восхищение собой. Он любовался своей новой внешностью. Находя её теперь куда более подходящей его душевному состоянию. Шкура внешне выглядела точно как бугристое, грубое чугунное литьё, кое-где пораставшее своеобразным облоем острых шипов. Так занимательно сверкавшая под неспособными извести порождение тьмы лучами весеннего солнца. Чёрт возьми, как свежий блок цилиндров. И, наверное, такая же прочная. Он жадно внимал новым знаниям. Благодаря невероятно обострившемуся зрению Айзенграу смог разглядеть себя в отражении стёкол одного из офисных зданий, располагавшихся рядом.       Вот так незадача, приятель. А помнишь ли ты ребят из Марвелла и их персонажа — Блэкхарта? Да ты, кажется, выглядишь его родным братом. Разве что, наверное, заметно выше ростом, да серьёзно, так, помощнее телом.       На секунду он крупно задумался. Хоть эта форма и таскала за собой некое вполне ощутимое сужение разума и заметно более обострённые, диктующие безжалостную линию поведения чувства, но остроты ума Даймена Айзенграу она редуцировать совсем до уровня какого-нибудь клинического кретина была не в состоянии.       Блэкхарт. Чёрное Сердце.       Все рядом. Все знакомы. Мы все повязаны между собой. Мы, монстры всех уровней. Создания ночи, вершины эволюционных кривых. И вы, люди. Извечные жертвы. Пища. Созданные отступать. Бояться. Искать в себе героев. Придумывать пути обмана. Пытайтесь ещё. Лучше. Умнее. Усерднее. Против него ваши нынешние потуги, кажется, красиво бездейственны.       Тускло поблёскивая в лучах утреннего солнца, громадный монстр легко сигал по крышам домов затяжными, абсолютно фантастическими прыжками, не чувствуя ни усталости, ни растраты сил. Как на злых стероидах. Энергия, распиравшая его, без устали внушала Айзенграу где-то там, внутри, словно она безгранична. Вопила, визжала об этом. Фантастическое чувство. Истинное счастье. Сон наяву. Даймен чувствовал себя завёрнутым в некую живую машину, бывшую продолжением его собственного тела. Его замечали простые люди, в этот час наводнявшие собой улицы Сити. Не заметить чудовище, не прилагавшее ни единого усилия, чтобы как-то скрыть своё присутствие, частенько производящее грохот от ненароком ломаемых им каменных ли, металлических ли конструкций, обломки и осколки чего летели вниз, порой, с немалой высоты — было нереально. Они боятся — Айзенграу видел и чувствовал это. Все их мысли были точно на ладони. Часть просто не понимала ничего за всеобъемлющим страхом за свои шкуры. Кто-то уже усматривал во всём этом приход того самого, книжного Апокалипсиса, предвестник какого сегодня, не боясь светила божьего, отринув чистоту утра, проносился по городу. Это в самом деле было смешно. И ему это нравилось. Вот, значит, чья кровь на руках наших? Миритесь же с участью жертвенных баранов, раз уж доверили свои жизни такому алтарю собственного тщеславия, каким бытует этот Сити.       Глядите на моё новое тело. Любуйтесь. Внимательно. Я дам вам такую возможность. Вы довольны? Видите, насколько я выше и лучше вас? Мыщцы, словно огромные пневмоцилиндры. Ноги сильнее танковых гусениц. Тело резвее и мощнее грёбаного дрэгстера.       Казалось, он и сам не знал, куда движется. Некое острое чувство вело его куда-то на окраину. Казалось, там должно что-то случиться. Что-то, что он непременно должен встретить и впитать лично. И, по пути туда, он заметил в себе одно — бездонное, бесчеловечное бешенство всё больше завладевает им. Серое чугунное чудовище, всё ещё могущее мыслить более-менее ясно, нашло в себе единственное, простое откровение, гласившее: если я пощадил одного… это не значит, что оставлю в живых каждого, кто встанет на моём пути.       — К чему мне ваши маски… — клокочущим, напоминающим дыхание какого-нибудь дракона, подобием шёпота произнесло чудовище, вспрыгнувши на крышу очередной высотки с громом обвала и разрушения всего того, чего коснулся вектор его приземления, — Если быть честным с самим собой… всё, что теперь остаётся…       Безумие и довольство собой, подкреплённые неведомыми силами, равных каким он никогда не видел ранее… вместе они воистину опьяняли. Это тело жило движением. Бесконечной, разрушительной энергией, рвавшейся из стыков и трещин его металлического покрова. Как пар из цилиндров мощной паровой машины. Даймен готов был кричать в пароксизме сумасшествия, чтобы только смочь как-то переварить всё то, что вновь пришло к нему. То, что упало на него, стремясь в себе и потопить.       Нам не нужны никакие машины, чтобы быть быстрее, сильнее и выносливее вас!       Двигаясь ближе к окраинам, и уже осязая свой пункт назначения, откуда исходил невидимый, но такой сильный зов, монстр, в довесок ко всему прочему, открыл в себе возможность летать.       Новый взлёт, новое желание Сердца… И вот уже огромное тело, словно отлитое из металла, сверкающее огненным жаром изнутри — объятое ореолом хвостатой кометы, состоящей из голодного кровавого пламени, уподобляясь болиду, раскалённой каплей устремляется вперёд. Доминируя над бесконечными бетонными муравейниками. Не ведая преграды расстояний, энергозатрат, как и законов этой земной, такой тесной тюрьмы вокруг.       Это ещё больше заразило разум Айзенграу плотоядной яростью и великим удовольствием. Я могу летать… Я, для кого это не является мечтой — но реалиями. Это почище, чем раскладывать награждённую всеми благами высшей Тьмы женщину по кровати, мать вашу!       Безумие, помноженное на собственную неуязвимость, клокотало в нём кипучей субстанцией. Ну же! Покажитесь мне, те, кто звал нас! Знайте своё истинное утро — отмеченное подлинной непогрешимостью противостояния, которого вы столько лет искали! Выкажите настоящее уважение, смелость и таланты — и мы будем беспристрастны.       Спустя какие-то мгновения, оказавшись над каким-то старым заброшенным заводом — откуда и находил его бесплотный зов — металлический монстр прицельно спикировал с небес на располагавшуюся прямиком под ним ветхую постройку, являвшуюся чем-то типа небольшой котельной.       Раздался натуральный взрыв. Целое здание в один момент, гулко ухнув и загремев, осело и развалилось, словно в то затолкали полный подвал взрывчатки навроде С4. Обломки и крошка окатили собой всю округу, сопровождая сие действо облаками всенепременной пыли.       Вооружённые до зубов люди в камуфляжном снаряжении, видевши падение неведомого метеора на одно из строений, моментально вскинули оружие. Это явно было вне их планов. Глава формации дал отмашку своим людям, и часть их отделилась от основного отряда, дабы проверить, что же произошло неподалёку. Стоило им только подступить поближе — завал из перемолотых в крошево плит разлетелся во все стороны, являя поражённым и испуганным людям нечто огромное, поблёскивавшее словно бы металлической шкурой, усеянное шипами. Сверкающее двумя жуткими красными бельмами вместо глаз. И настроенное совсем не дружелюбно.       Первых же оперативников, шедших впереди, продираясь сквозь клубы пыли, схватили жуткие, напоминавшие вековые дубы, ручищи, выдавливая и ломая, как пакеты с молоком. Кровь, взвившись фонтанами во все стороны, брызнула в лица борцам Бримстоуна, уже с криками отступавшим от разгула невиданной и явно внеплановой дикости, расстреливая по незванному гостю рожки автоматов. Пули скребут по его шкуре, высекая искры, издавая глухие металлические звуки. Ожидаемо. Без возможностей сомневаться. Патетично. Вы ведаете, что можете защититься посредством того, из чего слеплен он сам? Из чего отлито его сердце? Что дало вам эти ничтожные железяки… Жалкие, хрупкие оболочки. Как могут стальные осы ваши расколоть монолит его тела, воссозданный из металла, какому не дано классификации? Видите, они лишь превращаются в лепёшки, столкнувшись с его шкурой. Слышите ли, ощущаете? Падают о землю с тихим, дрожащим звоном, желая видеть вслед своей бесславной участи лишь сверкающие царапины его новой плоти. Слабые царапины, какие на калёном железе оставляет острый шабер, не более того…       Эти люди…       Это ведь вы… Те самые, что следят за ним? Вы, кто охотятся за такими, как он? Вы — управляемые этим выродком-Северином и этой рыжей… Ваши символики, клеймами проставленные на вашей форме… Они не оставляют нам иного пути. Не терпят выбора. Познавший однажды возвышение над прочими, пытающийся перестроить этот мир под себя, безжалостно устраняющий всякого, кто может помешать этому — как ты теперь смотришь на то, насколько ты можешь быть смертен, слаб и хрупок? Ты, человек? Способный ходить лишь толпой на опасного зверя. А по одиночке — кто вы? Можете ли вы показать истинную силу духа, или же складываете её из вашей мнимой общности, подчинённой травле и преследованию? Готовые встретить смерть армией, не боясь умереть за общее дело. При этом же, каждая единица вас считает, что, ежели умрёт любой из вас, только не он сам — это будет справедливо. Справедливо для кого? Верно ли тогда утверждение, как каждый из вас тайно ненавидит друг друга? Равнодушен к ближнему своему — так правильнее?       Не столь важно.       Однажды, прежний Даймен Айзенграу уже сказал: каждый умирает в одиночестве. Только наедине со своими мыслями и чувствами, не в силах чего-либо в этом порядке изменить. Пожалуйте к вашему пункту выдачи этого обязательного раскаяния пред собой. Металлическое чудовище, сияя бездонными глазами, в которых плескалась программа уничтожения, отбросив бесполезные изломанные останки, чья кровь покрывала его руки, медленно стронулось вперёд. Казавшаяся абсолютно чёрной, эта кровь капала с когтей, напоминавших лезвия крупных экскаваторных ковшей. Оперативники Бримстоуна, беспорядочно отспупая от неспешно, словно играючи, движущейся на них шипастой глыбы, ни на секунду не прекращали огня. Находясь точно за бойницами танка, Айзенграу видел, куда они спешат. Несколько броневиков. И тот самый чёрный Форд Краун Виктория. Он помнил его. Или его собрата…       Не столь важно.       Перед ним был лишь образ действия. Его, Даймена Айзенграу, личная подпрограмма, сейчас ставившая на каждом, ещё жившем, красный маркер. Вновь он нашёл в себе ту самую машину. Машину Бога — ведь такие технологии не могли принадлежать каким-то жалким, ничего не стоившим, смертным порождениям земной биологии? Ты прекрасно знаешь ответы на эти вопросы, Айзенграу. Ты обречён выполнять. Обречён не забывать боль.       — Слабы вы, сыны так называемого «достойнейшего» рода… — бесконечно низкий, хриплый шёпот донёсся до перепуганных людей, занявших оборону у их транспорта.       Кровавая расправа гудела и выла. Без жалости и остановок. Он не ведал смысла останавливаться. Прекращать уродовать. Испивать чужую жизнь. Со стороны автомобилей прилетел миномётный снаряд. Какой чугунное чудовище поймало левой рукой, просто раздавив в кулаке. Второй попал ему в грудь. Однако, бримстоунцам это не дало сделать и единого спокойного выдоха, так как спустя рассеявшийся дым, стало понятно, что следов эти штуки не оставили даже на мрачной бугристой шкуре, обтягивавшей могучую мускулатуру монстра, не то, чтобы суметь его, там, разорвать или повредить. Воздух, жаркий и сухой, парил, смазывая и калеча очертания. Через секунду — тяжёлые чугунные снаряды его когтей калечат и смазывают любое сопротивление смертной плоти. Оставляя вокруг лишь разрозненные, разорванные в величайшей злобе, останки. Когда ты не чувствуешь даже сопротивления плоти, разделывая туши в крошево…       — Нарёкшие себя избранным народом, — рык чудовища был похож на рёв двигателя тяжёлого бульдозера при полной загрузке, — И это всё, что вы можете мне сказать?..       Последние выстрелы затихли с тем, как Айзенграу, не обращая ни малейшего внимания на жалкие попытки сопротивления, одним ударом начисто развалил пополам тяжёлый гусеничный бронетранспортёр, напоминавший М113, на котором глава отряда пытался отстреливаться от невесть откуда взявшегося монстра при помощи турели. Для человека, даже экипированного самыми новейшими средствами защиты, прямые попадания из пулемёта калибром в 12.7 мм были бы смертельны. Как и любые контакты с артиллерийскими миномётами. Но его боевая машина не ведает вреда. Неуязвима для созданного человеком.       Гулкие, тяжёлые шаги. Напоминающие стук огромных металлических грузов о бетон дороги. Оставляющие на том трещины и расколы. Неведомая, лишённая человеческих качеств разума, боевая машина нового типа. Разумная. Лишь только призванная бороться против тех, кто удумал себе самоцелью мировое господство. Боги? Где есть ваши боги, если они отказались встать на вашу защиту? Не вы ли заключили их в себе? Не вы ли дали им умереть заточёнными в тюрьмы ваших собственных миров? Ваших тел…       Не столь важно.       Медленно, тяжёлой походкой, он прошёл в огромный, сделавший бы честь иным постройкам для хранения и обслуживания больших самолётов, ангар, выложенный старым красным, уже давно осыпающимся кирпичом. И вот здесь-то Айзенграу и стала ясна цель нахождения здесь ударного отряда от Бримстоуна, ныне в полном составе лежавшего в руинах. Среди руин происходило что-то странное. Толпы людей. Обычных людей. Тех, каких он во множестве видел на улицах. Поставленных на колени. Связанных. Избитых и сломленных. Казалось, эти повидали всё самое худшее. Но ничто не смогло сдержать их вопли ужаса, когда огромные ворота в ангар с треском и стоном рухнули вместе с кусками стен, впуская внутрь это… чудовище…       — Это он… — прошёлся по толпам полный священного благоговения, замешанного на высшей форме преклонения перед личными страхами, ропот. — Тот самый, что уносит неосторожные жизни, рыская по улицам. Тот самый… Предвестник Апокалипсиса…       Значит, всё же, именно он, Даймен Айзенграу, и был тем, о ком не утихают новости, отчитывая список уничтоженных им жертв? Что ж, почему-то с недавних пор он в этом ни капли не сомневался. И ещё раньше ему стало всё равно. Однако… Какая причина служит тому, что вы, обычные люди, не грозящие никому и ничему, кроме самих себя, оказались здесь, столь собой напоминающие скот, заготовленный к отправке на скотобойню?       В следующую минуту ответ уже лежал перед металлическим чудовищем, вновь испытывавшим вступление в силу ключей программы уничтожения. Ему навстречу, окружённые толпой грязных панков, прямиком из больших ворот в подпол, к которым спускалась широкая грузовая рампа, двигались обращённые вампиры. Уродливые, огромные рогатые создания, пускай и проигрывавшие ему в росте, массе и мощи, но, рядом с простыми людьми — настоящие голиафы. Бруты — так, кажется, их называли. Грубые животные. Сразу несколько штук. И настроены те были явно не очень-то и лояльно к незваному гостю.       — Причина вашего появления мне ясна… — прохрипел чугунный монстр, вспоминая события снаружи. Теперь визит Бримстоуна не выглядел абсурдом или просто какими-нибудь учениями.       Эфемера рассказывала об этой разновидности, когда слабая наследственность конкретно взятого человека не в состоянии бороться, совладать с доминантой вампирской природы. Всё, конечно, зависело и от природы того, кто обладал возможностью обращать, отсюда — формы обращённых разнились, однако, равных Брутам в мерзости, похоже, не существовало. Либо он видел слишком мало. Это обращение, известное в среде служек как «Тёмный Дар», раздувало человека в уродливое, огромное рогатое создание ростом около четырёх метров, движимое лишь голодом, но никак не разумом, в котором не оставалось более ничего, кроме простейших животных инстинктов. Неконтролируемый рост клеток. Деградация и практическая атрофия личности. Это ли те соперники, что могли отрабатываться его боевой машиной?       Вернее — могли ли они сделать ему хоть что-то?..       Пришла пора это проверить.       Расталкивая и частенько убивая людей, путавшихся под ногами, обращённые спешили показать свои стремления. Рогатые твари сразу шли ва-банк, вставая на все четыре лапы, и направив вектор своего бега прямиком на закованное в чугун чудовище. Удары, которые проламывали и бетонные заборы, будто сделаны те из какой-то бумаги, оставили в его теле, так и никуда не двинувшемся, ощущения сродни тому, когда в твою машину на скорости в половину скорости людского шага приезжает какая-нибудь неопытная дура. Лёгкий, едва заметный толчок. Казавшиеся столь грозными, едва ли ни непобедимыми, но участники рогатой армады, сшибившись о непреодолимую тяжесть его нового тела, позорно рухнули Айзенграу под ноги, схвативши контузию от его небывалой прочности и стойкости. Что их и подвело. Не желая утруждать себя ненужным изобретательством, двоих чугунный монстр просто раздавил, прошедшись прямо по Брутам. Так, как тяжёлый танк пробирается вперёд, по телам павших или ещё только готовых принять свою участь… Теперь ощетинившееся массой шипов и игл чудовище было забрызгано кровью с ног до головы. И навстречу ему двигалась ещё одна пара таких же мутантов, утративших всякое подобие человеческого. И — о, злосчастье — не ведавших страха в участи своих же сородичей. Начался качественно новый этап в этой безумной, бессмысленной резне. Чугунный монстр, дико рыча, и взявши наизготовку свои ужасные когти, словно одержимая всеми демонами Ада бестия, ворвался в не самую дружную компанию копытных обращённых, и, вращаясь в воздухе с невероятной скоростью, при этом поразрубив на поливающие округу большим количеством крови составляющие сразу двоих чудовищ, очень некстати оказавшихся ближе остальных, просадил третьего насквозь одним лишь лёгким пассом руки, что разделило рогатого выродка надвое. Отбросив очередное безвольно повисшее тело с когтей, Айзенграу с отягощающей радостью впечатал сильнейшим ударом ноги с разворота прямо по лбу ещё одному Бруту, уже замахивавшемуся кулачищами, чтобы нанести удар замком. Что мгновенно разнесло в разлетающиеся бодрым праздничным фейрверком останки всю верхнюю часть туловища обращённого вампира — та самая нога напоминала собой, скорее, последствие крупной техногенной катастрофы. Когда тяжёлое перекрытие, держащее в обычных условиях на себе бетонную крышу, летит под действием какого-нибудь ядерного взрыва, придающего многотонной конструкции зловещее ускорение и злобную направленность. Какие могли быть защиты, блоки или увороты от подобного орудия? Какое-то время ноги, поливая округу кровью из обрубка туловища, ещё держались, вскоре рухнув на загаженный бетонным крошевом пол ангара.       Какие же вы нам соперники? Жалкие животные, мерзкое ничтожество. Мразь. Вы слабы, как наши тюремные стены теперь!       Видя, что остался лишь один, по-прежнему выискивающий момент, чтобы напасть на него, Айзенграу разочарованно поглядел на того. Ровно настолько, насколько позволяло его новое, лишённое богатства человеческих проявлений чувств, металлическое тело. Боевая машина недоумевала, глядя на рогатого обращённого, уже рывшего передней лапой заваленный сырым грунтом и грязью пол ангара, что предвещало его бег навстречу Айзенграу, сопровождаемый этим милым, понятным тараном.       Ему приятно, как ты, слабая кровь, поглощённая сильной, не способна отказать себе в даче схватки сопернику.       Но…       Почему ты ещё сопротивляешься? Разве ты не видишь…       Грудь его словно разверзлась, являя раскалённое нутро. Кровавое пламя его сердца, проистекающее из глубин чудовища, засияло ярче, обращаясь в солнечное сияние, ослепляющее каждого, кто был слишком неосторожен и самонадеян, чтобы сметь смотреть на него в тот миг. Люди падали с воплями, поднося дрожащие руки к вытекающим из глазниц глазам, жидкость каких, по чьей-то неведомой прихоти, мгновенно вскипала. Ожоги стремительно покрывали кожный покров. Наполненный криками боли и страданий, ставший пристанищем смерти на сегодня, очаг массового забоя, в какой был превращён ангар неизвестного завода, был осенён огромной энергетической отдачей, что, обретя форму нескольких ярко-красных лучей, с диким рёвом бесследно испарила собой всю западную часть строения, забравши несколько сотен жизней ни в чём не повинных людей, и того самого Брута, на которого излучение и было направлено.       Без малейших усилий, просто перетерев их всех равно с камнем и железом.       Неизвестной природы, разрушающее любые преграды излучение, точно залп из одной огромной мортиры, также стёрло часть заводской территории, и проделало немалую брешь в полуразрушенном пространстве земель за заводом. Это напоминало собой бесконечные фантазии японских аниматоров со сверхсильными, за пределами людского понимания, существами, использовавшими похожие атаки друг против друга, и каждый раз выходившими живыми и невредимыми из-под таковых. Но в реальности… кто бы смог изменить себя настолько, чтобы выжить в этом аду? Кто готов был найти в себе равные ему, Даймену Айзенграу, силы, чтобы стать истинной стихией, бесконтрольно порождающей разрушения и сеющей погибель? Чья только суть могла бы настолько уверовать в себя?       Не столь важно.       Теперь он видел. Выживших в этой короткой войне здесь осталось не так уж и много. Какие-то жалкие остатки тех самых людских толп, большей частью превращённых в бескрайние моря негодного, смешанного с грязью, горелого мяса. Кто-то, кто не попал под луч, всё ещё подавал признаки жизни, пытаясь уползти отсюда хоть куда-то. Где-то рядом раздавались всхлипы и стенания. Хриплое, постепенно замедляющееся, судорожное дыхание. Кто-то тихо, еле слышно плакал. Кто-то возносил молитвы своим Богам, чтобы вверить им свою уходящую прочь душу. Чугунный монстр деловито прошёлся по развалинам ангара, высматривая то, что могло бы стать последней истиной, позволившей бы этим людям, чьи судьбы он теперь свершил, найти свой покой. Уцелевшие, кто ещё сохранял подобие мобильности, спешили убежать прочь. Куда угодно — лишь бы дальше от этого котла, дышавшего настоящим, вечным убоем. На них чудовище не обращало внимания. Ему были не столь важны их судьбы. Свершены сейчас, или же потом… их исход был равен перед ним.       И тут он остановился.       Среди горы расчленённых, пожжёных до черноты тел он заметил пытавшуюся выбраться из-под завалов девушку.       Совсем тоненькая, хрупкая, златовласая, с такими яркими голубыми глазами. Цвет самого неба… Так, кажется, любите говорить вы, люди? Он знал её. Это ведь была… одна из тех, кто учился с ним на факультете бизнеса, в его университете. Ты, что приходила к нему тогда, в больницу. Лиза… Лиза Маклейн, кажется. Да. Определённо. Утверждённо. Это была она. Но как она здесь оказалась? Что здесь происходило? Айзенграу не сомневался только в одном — это было вампирских рук дело. Что-то они затевали… Лишь только не останься оно за смертью тех, кто полёг здесь вместе с Брутами. Тех самых панков, кто их сопровождали — Айзенграу просто не считал, растаптывая и побивая тажёлыми кулаками. На тот момент он жаждал схватки с кем-то серьёзнее уже успевшего разочаровать его человека, такого особенного, исходя из их собственных убеждений, но такого хрупкого и слабого в действительности. И сейчас, тот самый человек внезапно проснулся в нём. Точно только что очнулся от злого, болезненного кошмара. Ужас и боль, что пропитали собой тех, кто сумел выстоять в катастрофе, внезапно нашли и его.       Монстр, неожиданно преклонив колени перед широко раскрывшей глаза девчушкой, протянул к ней открытую ладонь. Точно желая унести прочь из этого хаоса. Безумный и неуместный здесь, слепой жест человеческого доверия. Ты ведь не такая плохая, он помнит тебя. Скромная, доверчивая, порой слишком уж уходившая в свои мысли, или в учёбу. Могшая чертовски приятно улыбаться. Он ещё думал, что в один не очень прекрасный день твоя доверчивость подведёт тебя, Лиза. Дурные компании всяких помешанных засранцев не дремлют.       Ну же, сестрёнка, не бойся меня. Это всего лишь я, Даймен Айзенграу!.. Ну же!.. Не смотри так на него!.. Улыбнись же!.. Мы сумеем… Уйти отсюда вместе!..       И только сейчас он понял одну простую истину.       Это был… твой зов. Тот, что призвал меня сюда. Твой плач, моливший о том, чтобы… я был рядом…       — Нет… нет… Убирайся прочь! — Девушка была не в себе, деля этот лепет с истеричными криками и всхлипами, стуча по его огромной, окровавленной, простёртой перед ней ладони маленькими кулачками, затем пытаясь отползти от него как можно дальше. — Ты!.. Чудовище!.. Убийца!.. Это ты!.. Ты убил их… всех!..       Его можно было назвать судьбой. Вернее, вы уже назвали. Здесь и сейчас. Тогда что же может подарить ей эта рука? Можно ли назвать тень колосса, упавшую на неё, тенью судьбы? Что может принести с собой судьба, лишённая людского милосердия?       Смотри на меня… смотри до пор сих, покуда тьма в тебе не обратится в холодное сияние… Смотри в бытность, где последние капли жизней ваших есть наше вечное проклятие…       Почерневший металлический гигант, покрытый сажей и копотью от выгоревшей на нём крови, медленно отстранился от перепуганной и сломленной Лизы Маклейн. Даймен Айзенграу, что сейчас тонул в самом себе. Он был шокирован. Раздавлен. Распят. Лежал тлеющими останками вместе со всеми. Они все были — как он один. Стучались к нему в душу. Просились найти свой кров там, когда чудовище лишило их покоя и сна. И тогда программа устранения вновь пала на его разум негласным клеймом.       Это было последней ошибкой, что мог допустить в его отношении человек. Отринуть прочь его доверие.       Но… Какое может быть доверие к тому, кто показал себя воистину бесформенным, бессмертным, безжалостным? Как можешь ты доверять своё благополучие тяжёлому танку, идущему на тебя? Можешь ли ты просить о милости взлетающий истребитель? Способен ли ты пожелать у падающей прямо на твой дом тяжёлой авиационной бомбы — защиты тебя и твоей семьи от врагов твоих? Ответ был ясен даже логике машины. Спустя последние отголоски мыслей вновь покорённого своей собственной судьбой Айзенграу, в живых не осталось более никого. Кровавое сияние, словно отщеплявшееся от него в форме крупных капель — устремлялось к каждому, кто был ещё жив. Те самые капли, принимавшие форму стальных штырей, сверкающих зеркальными молниями под солнцем. С хрустом и чавканьем они впивались в плоть, разрастаясь, живя новой, своей жизнью. Вот выживший, мужчина, безуспешно пытается вытащить появившийся у него из груди, покрытый красным шест, медленно оседая. Пальцы беспомощно скользнули по стали, без сил и возможностей изгнать её из себя. Он уже не осознавал, что выросшие из орудия отростки устремляются обратно, пробивая его ещё и ещё. До тех пор, покуда от него, как и от каждого, кто подлежал наказанию, не оставались лишь жалкие лохмотья.       Чужое судейство. Поражавшее в секунды, и навеки. Работая чисто и слаженно. Машина Бога не умела щадить. Сердце, принадлежавшее кому угодно, только не человеческому дитя — имело свои нормативы и справедливость.       Чудовище? О, нет… Я… Есть… Бог!       Дар это, или же проклятие? — не уставал задаваться вопросом Айзенграу, склоняясь над Лизой. Такой воздушной, такой свежей… Сейчас искорёженной и обезображенной безумством ледяной смерти. Голова её была развалена одним движением его когтя. Выглядевши так, словно была раздавлена чем-то тяжёлым. Одежду её густо покрывали брызги содержимого черепной коробки. Лицо едва-едва расцветшей, действительно яркой девочки… расколотое пополам. Каждая его чёрточка была подведена смертью. Кровь хлестала из тяжёлых, злых ран. Кожа, ещё недавно нежная и чистая — теперь опалена, измарана красным, разодрана и мертва. Монстр вглядывался в разрушенный мозг, словно силился найти там прощальные отголоски её мыслей. Пару мгновений тому назад — полноценная личность, сейчас — только стынущее, кровавое желе. Ты всё ещё здесь? Где ты? В какой именно части? Где спряталось твоё «Я»? Ну же, расскажи мне… Совсем скоро разложение оставит от этой красоты лишь воспоминания. Имена. Фотографии. Слова. В этом всё? Это ли та самая ирония существования? Глаза навеки застыли в молчаливом удивлении. В них не было более страха. Только это странное, спокойное изумление, плавно сменяющееся безучастностью. Равнодушная констатация факта того, что всё уже произошло. Закончилось. Ничего не вернуть обратно. Некого больше просить о будущем дне. Это тело… Человеческое тело… Бесконечно слабое и хлипкое перед его возможностями. Способное содержать в себе разум, который может достигать невиданных высот. Постигать новые рубежи. Глядеть в завтрашний день. Казалось бы, этому творению человеческой природы не могло быть ни единой преграды. Но… Лишь только неосторожно притронься. Надави чуть сильнее. Будь менее нежен. Эти существа гибли, как какие-то жалкие, не могущие остановить ботинок простого тинейджера, насекомые. Гибли так легко, словно сами этого хотели. Просили. Ломались, как тонкие стеклянные фигурки… Унося с собой прочь все свои чувства и мысли.       Не. Столь. Важно.       Если я могу обратиться к тебе, Отец Небесный, то… ты сотворил их по образу и подобию своему. Выбросив против меня. Машины другого Бога. Врага твоего. Врага, давшего ребёнку своему гораздо большее. Научившего не знать подчинения детям твоим, библейский протагонист. Лику твоему в лицах их. В мотивах их деяний и помыслов. Война, что, не имея рамок, никогда не кончится.       Сейчас согбенное, точно объятое скорбью существо, выглядело чувствующим призрачную вину. Да. Это, всё же, были учения. Учения с испытанием новейшего дитя Тёмного Бога. Показом превосходства его военного гения.       Стены практически полностью разрушенного ангара вокруг незаметно для него выцвели и побелели. Под светом этого немилосердного, такого желанного утреннего солнца они выглядели теми самыми. Стенами храма имени ищущих истину вне пределов этого света. Вымаливающих прощение для природы, их породившей.       Как рождается боевая машина? Что знает она? Только ли часы труда, что вкладывают в неё творцы, днями и ночами сидящие за кульманом? Только ли заботу рук, её строивших? Только ли имя, что даёт ей человек, видя в ней нечто большее? Какова её душа? Где та грань, что отличает её от создателя? Человек, что заключает в толще брони и смерти свою память. Это… место памяти. Храм невидимых слёз боевой машины. Вглядитесь же в себя, те, кто ещё не удостоился наказания быть убитыми им — это ведь тоже, своего рода, сорт любви к вам. Мог ли создатель, не озарённый пониманием этого, позволить вам повстречать нечто подобное? Мог ли Отец наш поделиться с вами чудом военной доктрины, кабы видел в вас не больше, чем ничтожных слизняков?       Что в имени его для вас?       — Почему именно я… — голос вновь менялся, кажется, повышаясь и утончаясь.       Не… Столь…       Только сейчас он ощутил, насколько он растратил свои силы. Чувствуя себя не в состоянии подняться с колен. Горя этим пламенем вновь — как и тогда, ещё какие-то часы тому назад. Тело словно начало усыхать и уменьшаться в размерах. Корки окалины и ржавчины, опадая с его конечностей прочь, являли собой парящую, живую и свежую кожу… То, что он никогда более не надеялся видеть. Или же просто не хотел?.. Это и стало последним, что зафиксировало его померкшее сознание.