Не Преклонившийся

      Он смеялся и смеялся. Злым, сумасшедшим смехом. Как же долго он ждал хотя бы послабления над собой этих условностей. Иметь возможность выйти из дому. Выйти из ангара… Сколько ты молил об этом своего Бога-Отца, Даймен Айзенграу? Ну, сколько? Мог ли ты впасть в сомнение, что он не услышит венец своего творения? Не даст добро на запуск сердца боевой машины… Ведь однажды, в чём не стоило сомневаться, желанный момент наступит. И сейчас был именно его выход. Его потенциальный триумф. Без оглядки на кого бы то ни было. Нет надобности просить позволения этих слабых, ничего для него не значивших вампиров. Нет необходимости стесняться или контролировать свои действия. Нет более нужды скрываться. Придумывать хитроумные схемы ухода от подозрений. Или, там, бояться преследования…       Перед ошеломлённой дампиршей, стоило лишь огню, больше напоминавшему собой какую-то горючую жижу, которая текла и капала со всё более и более растущей фигуры Айзенграу, наконец, успокоиться — было то самое чудовище. Сомнений у Рэйн не осталось. Огромный, напоминающий живой металл, монстр, лихорадка по вине которого перекрыла собой в последние дни любые упоминания о вампирах, или же любой прочей заразе. Кажущаяся гипертрофированной, могучая мускулатура, которая, казалось, ещё чуть-чуть, и прорвёт даже бугристую, шипастую сталь этой непробиваемой шкуры зверя. Тяжёлый, мощный хвост, что лишь при паре нетерпеливых, резких движений — начисто срыл несколько весьма крепких деревьев. Безмолвное и ледяное в том абсолютном зле, что очень легко улавливала Рэйн, взирая на всё это, чудовище медленно, будто падающий утёс, стронулось вперёд.       В её направлении.       Пули бримстоунских солдат стрекотали и визжали по его шкуре, не причиняя никакого вреда. Не смея задерживать. Не умаляя решимости. Это был точно живой танк. Орудие. Каждый шаг огромной когтистой лапы по враз разорённому палисаду, которая утапливалась в земле из-за огромного веса монстра, оставлял глубокие, поистине сюрреалистичные следы, точно из какого-нибудь детского мультфильма с участием крупных хищных динозавров. Голова без лица, усеянная огромными, длиной по полуметру, толстыми штыками, которые вслед той шли по могучей шее, хребту и спине в целом, порастая некими друзами по хвосту… Вид его был ужасен. Но особенное оцепенение и зачарованное любование вызывали собой эти страшные, красные провалы на месте глаз, за которыми словно плескалась вулканическая магма. Хуже. Кажется, где-то там, в нём, были гостеприимно отверсты врата самой Преисподней. Это именно они глядели сквозь эти бойницы. Вот так дела… Кажется, глупая ты дампирша, сам Ад вышел сегодня на охоту… По зубкам ли тебе такой компаньон, Рэйн? Кое-как выходя из сурового оцепенения, какое, как отметила рыжая, упало на всех и вся вокруг, Рэйн смекнула, что бросаться на такое орудие с её вооружением было бы не достойно даже её самоотверженного героизма. Да и вопрос ещё, есть ли у этих дурачин, некоторые из которых, не отдавая отчёта в том, что патроны давно вышли, а они просто цыкают курками молчащего оружия — да подходящий под такое препятствие калибр.       Монстр же тем временем медленно, и абсолютно неотвратимо надвигался.       Его походка… Точно утомлённое, сгорбленное под тяжестью своей ноши, олицетворение худших проступков людских.       Нечто слишком уж знакомое ей…       Глядя ей в глаза, Даймен чувствовал, как топливные баки его нового, питаемого ненавистью тела, выделанного из металла, заполняются под завязку. Бесплатно, вкусно и питательно, чёрт возьми. Высший сорт. Лучшее топливо из известных ему. Глупая. Прочь с дороги. Где тебе супротив боевой машины нового порядка? Он помнил, как смотрела Рэйн на Северина тогда. В первые дни. Осознавал её взгляд. Как стремилась та к нему, или, чёрт возьми, просто делала вид. Не столь важно. Чёрная ненависть, что снедала его существо сейчас — приоткрывала дроссельные заслонки его сердца всё больше и больше. Скажем «нет» чёртовым регуляторам наполнения. Считайте, что их карбюратор собирал отчаянный Вилли-дрэгрейсер, которому любые плоды разума по колено. Всё то прошлое, с которым он столько боролся внутренне, силился забыть выбор своего сердца, сделанный однажды, и, быть может, даже не им самим… абсолютно всё вернулось с прежней яркостью. Стоило Даймену Айзенграу, пускай даже через окна своей боевой машины, увидеть её вновь.       Увидеть эту самую Рэйн.       Вы. Все вы. Выглядите мёртвыми. В тот миг, когда она рядом с вами. Она — то, что вдыхает в вас жизнь. Даёт вам чувства. Прививает то, что есть бытие человеком. Всем. Лишь не нам. Нет человека для покинувшей гараж боевой машины. Нет человека за её штурвалом. Нет человека в движении тяжёлых поршней её сердца. Нет человека, что наводил бы её орудия. Вместо него… Их наведёт создатель. Бог-машина. Невидимая рука Отца, приказывающего — куда ударить. На того, кто должен держать ответ. Бросать свинцом в лицо того, кто был виновен. На ком лежало Слово. Гулкие, медленные шаги всё ускорялись и ускорялись. Сквозь трещины, стыки и каверны его плоти, заражая весёлым танцем сгорания всё то, что могло только гореть, рвалось багровое, ревущее пламя. Клокочущее, хриплое дыхание, напоминавшее работу особенно огромного дизельного двигателя. В тот миг, когда живая сталь выходит на угодный создателю промысел…       Сейчас, даже сквозь узость и простоту программы мышления военной машины, он, Даймен Айзенграу, правивший её движение к особняку, желал остановить время. Чтобы видеть это вновь и вновь. Всё, что у него есть… Эта сила… Это спокойствие и тишина… Эта безмерная, первородная ярость! Это бессмертное, рождённое войной, сердце!       Война, жившая в нём…       Тогда по всей округе, казалось, прошла незримая, сумрачная, лишённая цветов и красок, волна. Тяжёлый удар, гасивший любые слова. Любые лишние движения не только в телах, но даже в душах. Оставляя войне лишь её суть, заключавшуюся в извечной форе тому, что только способно даровать смерть. Внезапно всё вокруг погрузилось в неестественное безмолвие. Подчиняясь какой-то странной психологической инерции, Северин, всё это время расстреливавший боезапас по неизвестному чудовищу, появившемуся откуда-то с территории палисадника, с ужасом уставился на напольные часы. Чёрт возьми, это ещё что такое? В такое-то время — и сломаться? Вампиры дорого заплатят за порчу его фамильного имущества. Он не отрывал взгляда от тех самых часов. Стрелка на большом циферблате, точно издеваясь над Северином, лишь беспомощно дрыгается, но никуда не идёт. Суеверный страх закрался в его душе. Координатор спешно полез в карман плаща, нащупав там телефон. Рывком, готовым разодрать карман, Северин выудил тот из кармана, но… электронные часы точно так же застыли на одной отметке. Застыла даже их экранная, чёрт возьми, анимация. Застыло всё вокруг них.       Время, казалось, встало везде и всюду.       — Да как, блядь, так?! — Уже не сдерживаясь, прокричал Северин из окна особняка, пытаясь расстрелять нового участника спектакля из М-16. Орудийный огонь силился разогнать сырую и тяжёлую, будто бы обретшую плоть, тьму вокруг. Но… С откровенным неверием координатор взирал на не сбавляющую медленного, тяжёлого, разваливающего по сторонам деревья и столбы шага, металлическую фигуру, сверкающую яркими, кровавыми искрами по причине рикошета об неё града пуль.       — Ублюдок, мать твою, а ну иди сюда! — доносилось с окрестностей особняка, где по-прежнему держали оборону оперативники Бримстоуна, так и не подпустившие к его границам ни одного вампирского послушника, бодрые первоначально толпы каких уже здорово поредели. Площадка перед особняком была густо завалена трупами с обеих сторон, однако львиную долю в той составляли заведомо хуже экипированные, зато более многочисленные предатели рода людского, сегодня предпочитавшие умереть красиво. Впрочем, для кого как. Может быть, этим отбросам такой способ ухода из жизни и прививал мысль о том, что их после смерти будут помнить благодарные хозяева, однако же любому нормальному человеку такое массовое убийство, скорее, подсказало, что перед ним разворачиваются натуральные ужасы войны. Те самые лики смерти, что нынче завладели каждым павшим. Неприглядные. Выпотрошенные, расчленённые тела. Разодранные внутренности. Расколотые черепа, демонстрирующие мерно вытекающее содержимое. Литры крови, что создавали собой небольшие реки на стыках плиток. Конвульсии. Стекленеющие, высыхающие глаза. Пульсация умирающих сердец, сообщавших всё более медленный и слабый ритм исковерканным телам, откачивая из тех прочь их потерянные жизни. Красиво со слов экранов, книг, песен. Уничтожающе разум и душу — при живом взаимодействии. Умертвляюще рассудок — при взгляде этому хаосу в лицо.       Их крики. Одинаковые. Однотипные. Последний в их жизнях момент ужаса. Точка, после которой следует пустота. Ничто. Ваши тишина и спокойствие, человеческие создания. Идя напролом, прямо по живым людям, что превращало тех в однородную кашу, боевая машина медленно двигалась к той самой, спрятанной в доме, точке, на которую указал Отец. И разум её, такой тесный и купированный везде, где можно и нельзя, бурлил от распиравших его мыслей. Симпатии к больным, убийцам, изуверам? Ваш подсознательный стокгольмский синдром хорош только в романтическом облачении. На бумаге. На речах. Вам хотелось бы, чтобы было именно так, и никак иначе. Просто желание. Это ключевая ставка вашего самообмана. Когда же дело доходит до живого столкновения с единицей, рождённой с неправильными установками, безумными идеями — вы вмиг забываете обо всём этом чувственном, зыбком бреде. Прежде, основываясь на здравом смысле, молясь, чтобы романтические образы сумасшедшего оставались только художественными приёмами и поныне. Ибо каждый из них — зверь. Машина, если угодно. Образ, лишённый морали, чести или здравого смысла. Каждый из них служит только своей идее. Лишь незначительная, неприятная, досадная глупость для вас — для зверя может быть всем. Быть образом мессии, затмившим его жизнь. Его верой. Его надеждой. Его любовью.       — Я же сказал, я достану тебя, чёртов грёбаный Биллибой. — Гулко, отрывисто прорычало существо, не ведая хоть чего-то, что могло бы остановить его.       Он был совсем рядом. Тот, кто был приговорён. Смотрел сейчас в его глаза. И, кажется, узнавал… Северин всё понял. Теперь. И отпечаток смеси неверия и бешенства проявился на его лице. Он ведал, кто же находится где-то внутри надвигавшегося на дом, огромного чугунного чудовища, могшего свободно заглядывать в окна второго этажа. Нет, кажется, ему потребовалось бы пригнуться для такого. Монстр, оставивший от палисадника лишь воспоминания, проделав в том некую пропитанную кровью и кишками траншею, ставшую братской могилой для кучи народу, в том числе и тех, кого Северин знал лично, был совсем рядом. Увенчанные огромными когтями ступни раздавили плитку площадки вокруг особняка, создав в той кратеры, подобные тем, какие остаются после ковровой бомбёжки. Мёртвые ли, живые ли — тела людей с одинаковым успехом втаптывались в грязь. Этот хруст костей, сдавленные вопли, хлёсткие призвуки рвущейся живой ткани… Сама мелодия тьмы. Не глупые сатанинские речёвки под гремящую музыку. Не подростковые стишки или текстовки с деланной мизантропией, проходящей с первыми ростками взросления. Не сатанинские библии Ла-Вея. Ночь, поражённая настоящей Преисподней, звучала совершенно иначе — теперь он знал и самолично слышал это. Координатора ощутимо потянуло блевать от творящейся снаружи дома бесчеловечности. От этих звуков. От запахов. А что же это существо? Оно просто… шло. Не размениваясь по мелочам. Как огромная немецкая самоходная мортира первой половины двадцатого века. Точно выползшая из Ада, куда её когда-то забрали снаряды союзников. Будто бы обретшая разум, и поставившая себе целью отомстить. Теперь вновь вращавшая тяжёлые гусеницы, не знающие преграды в виде каких-то людишек. Так же медленно, тяжеловесно, и неостановимо.       Ты прав, мистер Северин. Конечно же прав. Ты жалеешь, что не сможешь поделиться своей памятью с другими. Не успеешь подарить эти мысли ещё кому-либо, кроме нас. Впрочем, кроме нас — это никогда и никому не будет ценно. Что же касается этого орудия… Кто-то, возможно, однажды проявит симпатии и сочувствие и к нему, больной чёртовой заднице, засевшей в этом дьявольском бронированном бульдозере на манер Химейера. Лишь бы случилось это где-то необозримо далеко. Желательно после его собственной смерти.       — Этого… не может такого быть!.. — видя, как Натан Фэйрфилд, оперативник по кличке «Профессор», с ужасным воплем скрывается под тяжёлой ногой металлического чудовища, прошептал Кайл Мартуф, пытаясь перезарядить перегревшийся МР-5. Вышло не слишком удачно. Монстр одним широким шагом, с грохотом и хрустом раздавливая очередной сектор с плиткой, случайным движением шипастого хвоста просто располовинил бойца Бримстоуна. К чести Мартуфа — тот пытался отстреливаться даже тогда, когда лишился ног, не добавляя ничего нового литрами своей крови в обстановку и без того непроглядно чёрного от той самой крови театра боевых действий. Умерший с оружием в руках. Как и подобает настоящему воину. Оттенок безнадёги навсегда остекленел в его остановившихся глазах.       Говард Брок, точно так же, не видевший иных способов борьбы с боевой машиной, подорвал себя гранатой, предварительно оказавшись под чудовищем. Брызги его останков окатили вынесшего несколько выпущенных служками пуль Александра Камински, чей жизненный путь прервался ещё до прихода монстра. К сожалению Северина, все труды Брока оказались совершенно напрасны.       — Один из них… Последний… Не Преклонившийся… Последний, и самый сильный… — с безумной улыбкой на лице произнёс Маркус Коннерс, бросая прочь бесполезный пистолет, и доставая внушительных размеров мачете. Закономерно, оказавшийся таким же бесполезным. Просто обломавшийся об напоминавшую собой гору, икроножную мышцу металлического чудовища. Жалобный, резковатый звон лезвия, поскакавшего по разбитой плитке — прошедшего столько стычек, и снявшего столько голов и шкур с вампиров… Просивший сейчас у хозяина прощения за то, что здесь оказался слабее, чем возлагавшиеся на него надежды. Приговором оперативнику стал ещё один шаг неизвестной боевой машины, разнёсший сумасшедше хохотавшего парня, как какой-то гнилой арбуз.       И вот, спустя этот, казалось, вечный марш-бросок, он неподвижно встал перед самым домом. Почти вплотную. Безмолвно заглядывая в его окна. Смотря через стены. Смотря в душу подсудимого. И говоря себе: я — то, в чём вы боитесь признаваться себе. Все вы. Сплав худших ваших чувств, деяний и мыслей — руки мои. Двигатель смерти и разложения — ноги мои. Дуло гаубицы — воля наша. Мы есть обретённый лик геноцида. Колоссальное орудие.       Замершие от такого сумасшествия, нашедшего свет ночи откуда-то из глубин их общего знакомого — обе сводные сестры, Эфемера и Феррил, не верили своим глазам. Ожидавшие всего, даже Демонов на службе у Айзенграу, но только не этого… Та мощь, что продемонстрировало неизвестное создание, была вызывающей. Плевала в лицо законам этого мира. Эфемере оставалось только надеяться, что этот монстр в пылу сражения не попытается добраться и до их глоток. Вероятность этого была, кажется, не так уж и фантастична. Крики и какое-либо движение вокруг быстро смолкли. Дочь Тени, внимательно просеивая округу тепловым зрением, искала затаившуюся где-то рядом Рэйн. Как пить дать, уж эта точно сумела избежать подобной их собственным слугам или бойцам Бримстоуна, тяжкой участи. Одновременно — она не выпускала из поля зрения таинственную метаморфозу Айзенграу. Неужели же это «кровавый ступор» так подействовал на него? Да быть того не может. Это зелье, скорее, притупляет животное начало и пробуждает зачатки разума у какого-нибудь Брута. Использовано её оно было, скорее, в качестве теста на реакцию, но как оно способно пробудить нечто подобное? Вряд ли вся соль заключалась в её маленькой шалости. И вместе с тем вампирше было забавно наблюдать за тем, как они могли, без помощи Айзенграу, провалиться ко всем чертям со своими штурмами. Ибо заранее подготовились к битве усилиями лишь подконтрольных слуг. Знала бы Эфемера, что эти выродки давно всё прочухали, и подготовили им тут такой тёплый приём…       От размышлений её отвлекли раздавшиеся из дому истошные вопли. И очень скоро обе сестры поняли, в чём заключалась их причина. Тянувшиеся от монстра, словно протекавшие из стыков и трещин его металлического, бугристого покрытия — в дом змеились многочисленные, сияющие ртутным блеском, щупальца. Живой металл. Текущий. Забирающийся всюду — в каждую щель и неплотность. Рвущий точно бы живым стальным терновником в куски окружение и людей Общества, которые предпочли отступить в особняк Северина. Человек, поражённый этой болезнью, прораставшей внутри, и разрывающей его в кровавые лохмотья, не жил дольше нескольких секунд. Эта субстанция была в состоянии управлять подручным материалом. Хватала в свои стальные объятия острые и тупые предметы, и била, колола, резала и сминала. Эфемера видела объятых безумием людей, выбегавших прочь из дому. За которыми… перемещались изломанные, собранные из обломков домашней утвари, создания, костяк которых составлял то самое, сияющее красноватым свечением, зловещее железо. Каждый, кто пытался удрать — был настигнут в считанные мгновения. Стоило любому из этих созданий вытянуть в направлении преследуемого некое подобие руки — и шипастые, растущие и цветущие штыри, выраставшие из тех со скоростью выстрела, уже продевали и расчленяли убоявшегося врага. Этот шаг чугунного монстра успешно выкурил из дому и мистера Северина, продолжавшего с упорством умалишённого, пытающегося пропихнуть кубик в замочную скважину, отстреливаться из автоматической винтовки.       А в следующий миг поместья просто не стало. Объявшись кровавой огненной аурой, чугунный монстр просто сделал только один целенаправленный пасс ручищей. И огромный дом, какой и обстоятельной закладкой динамитных шашек так просто не сроешь, одномоментно перестал существовать, разлетевшись в ужасном взрыве. Тяжёлое эхо грохота разлилось по округе. Эфемеру и Феррил, стоявших неподалёку, овеяло поистине ураганным ветром, принесшим с собой жар сталеплавильни и явственно чувствующийся аромат раскалённого металла. Повсюду заметалось дерево, камень, стекло, и прочие составляющие бывшего особняка, на месте которого теперь были горы строительного мусора и неясные развалины.       То, что вы, люди, однажды сделали и с домом Отца. Превратили его гордый, никогда не пустовавший храм в жалкое подобие ваших личных идеалов. То самое подобие порядка, в основе которого у вас изначально цветёт безликий хаос.       Айзенграу же, чувствовавший это первым и единственным, ведал, как одним лишь движением совместной с Отцом воли попросту без малейших усилий превращает крупное имущество подсудимого в крошево. Чувствуя при этом, как свершается один из пунктов справедливости, возложенной на его боевую машину. Погребённый взрывом живой металл, вновь восставая из развалин, вьющимися растениями прораставший на этом перегное былого, возвращался в его тело. Спрятавшись в трещинах его шкуры. Ставши силовым элементом, дополнительно держащим его броню. Следом, взлетев в воздух, и горделиво расправив могучие плечи, монстр, по-прежнему сияя текучим, жидким огнём, завис над самым эпицентром взрыва, озирая окрестности. Чувствуя, как разум его расширяется и устремляется куда-то в необозримые дали. Точно, наконец, к его боевой машине был приставлен достойный оператор. Заботливый хозяин. И хозяин этот делился с ним бесконечностью своего мышления, уводившего за пределы этого мира, сейчас кажущегося таким тесным и однообразным. Это переживание было не сравнимо ни с чем. Айзенграу мыслил на сотни, тысячи тем ежесекундно. Понимал, принимал и чувствовал, знал причины и следствия всего сущего и не сущего. Сейчас, как никогда чётко, осознавая — рядом с ним был Он. Тот самый Отец. Это было вливание крупицы Его воли. Такое нельзя было бы перепутать ни с чем.       — Куда же ты? — задал свой первый вопрос Даймен Айзенграу, глядя на то, как Северин, уже едва ли не падая, спешит кое-как затаиться среди поваленных остатков деревьев палисада. — Мерзкий трус. Намереваешься сбежать, как и в случаях с теми, кого ты приговорил? Иной раз проще ослепнуть и оглохнуть, чем найти в себе силы внимать. Ибо правда бывает не менее болезненной, чем обречённость. Имей же смелость принять наказание так, как подобает лучшим вашим представителям, человек. Не видь в бегах своё спасение. Ибо бежать тебе более некуда. Воля Отца найдёт тебя везде, где бы ты не пытался схоронить себя, жалкая дрянь. Знакомо ли тебе понятие уважения к суду от любого, под него подпадающего, человек?       Северин успел лишь пригнуться за стволом поваленного неизвестной силой дуба, как остатки парка вокруг настигли первые удары. Ярко-красные лучи, испепелившие буквально всё вокруг него, заставив жалкие огарки окружения разгореться ритуальными кострами, но ещё больше — просто в секунду обратив в уголья — были наилучшим подспорьем к тому факту, что он, координатор Северин, связист Бримстоуна, сегодня, похоже, поставил личный рекорд по накалу заварухи, куда сумел угодить. Удивительно, как только он успел приметить то, что случилось? Эти жуткие, сметающие всё на своём пути залпы неизвестных орудий образовались из нескольких мерцающих, дрожащих энергетических шаров, вереницей всплывших за плечами и над самой головой парящего над руинами особняка чудовища. Ныне увиденное подсказало ему картину основательного, красивого разноса в жалкую труху всяческих строений вроде дома для охраны и недавно отстроенной сауны, кроме чего ещё и скульптур на оставшейся территории его имения. Только теперь Северин уже даже не брался считать материальный урон, какой принёс с собой металлический монстр. Здесь на кону, кажется, стояла ставка куда как повыше. Координатор в яром негодовании скрипнул зубами, выискивая точку пространства, куда ему будет возможно скрыться. Он знал — следующий залп не оставит и камня на камне от того места, где он отсиживался в этот момент, да и завал деревьев не выглядел преградой для машины, одно движение какой способно в один миг срывать целые дома. О своей напарнице и враждебных к ним вампирских гостях Северин уже и не вспоминал. Удары теплового орудия убивали и разносили в клочья любого, кого трогали даже по касательной — новые вампирские послушники, заходившие на боевую позицию, сию же секунду и сгинули. Впрочем, как раз это не вызывало в Северине ни толики отзыва. Ему было приятно, что такие отбросы нашли достойную их смерть. Там, где пришлись трассы неведомых снарядов — даже отсюда виднелись прокопанные теми гигантские, глубокие траншеи. Как одной исполинской лопатой взрыло. Из отдельных траншей, где ударом затронуло коммуникации, фонтанировала вода. Координатор, покрываясь морозной коркой не глядя на жар крематория в разгар рабочего дня, царивший вокруг, почувствовал куски земли и камня, падающие на него с небес. Как после бомбёжки. Мигом вспомнились многочисленные военные конфликты, какими был богат нынешний мир.       Не потому ли, что войны начинали те самые орудия?       Нет… Войны начинает разум. Не столь важно, чей. И сейчас перед ним… лишь боевая машина. Танк невидимого врага. Продукт, созданный уничтожать. Заключённая в броню, злая воля, что обжигает. Опаляет. Уродует. И словно смеётся. Издевается. Найдя свою одежду и впрямь горевшей в нескольких местах, Северин, осязая надвигающуюся панику, кое-как затушил себя, безразлично поглядев на огромные дыры в одежде, и с таким же холодным, собранным видом перекинул новый рожок в М-16, в каком красовались разрывные, с серебряным напылением и ртутной начинкой, пули. После чего поспешил высунуться из укрытия, вновь открывая огонь по чудовищу из чудом не потерянной им в скоростных манёврах винтовки. Ведя огонь прямо на ходу, он поспешил уйти с вектора стрельбы монстра, который как раз в этот момент, протянувши огромную ручищу в сторону прежнего укрытия, просто разметелил то сверкнувшей в ночи молнией. Куски горящей древесины и листвы богатыми искрами закружили в стужёном воздухе, как стая каких-нибудь грёбаных светлячков. Плевать. Думай, Северин, думай. Сейчас твою тупую башку должны занимать никак не безмозглые насекомые, а то, как спастись. А там хоть монумент в честь своих богов в благодарность воздвигай.       — Ненависть… — произнесло парящее над руинами чудовище, по-прежнему предпочитая трате сил спокойно, издевательски сложенные на груди руки. — Известное дитя, что порождает она собой в тот миг, как разрождается низкая распутница — страдание. Нанеся твоей ненавистью оскорбления и травмы стольким многим — ты зародил в их душах последнее страдание. Был заражён страданием и сам, создавши эти порочные круги. Не в силах выбраться лично, и не давая выбора другим. Слышал ли ты их мольбы — покалеченных подобиями судов вашего собрания, зовущегося Бримстоуном? По силам ли тебе заглянуть в их души? В состоянии ли ты честь мёртвые письмена, какими написаны их откровения пред нами? Знавал ли ответственность за твои решения, каковые чаще возлагал на чужие плечи? Ты ведь боишься ответственности, не так ли, мистер Северин? И это следствие лишь твоей неуверенности в собственных силах. Силах, что равняются всего лишь ещё одной единице рода людского. Власть твоя — какая бытует цена ей, если не найти ключа и слова к ней для рода вашего? Украденное, присвоенное вами — где смысл в бытности, памятуя о предстоянии Второй Мировой войны, жалкими подменами Отца, если нет в вас тех способностей, что могут пробудить Его настоящую жизнь? Как нет в вас и возможностей держать Его цепями вашими. Нет ничьей власти на то, чтобы призвать к подчинению его сердце.       Изобретательность незваного гостя явно не планировала заканчиваться. Теперь за координатором, бегущим во весь опор по картинному полю боя, какое могло бы, например, случиться в 45м году при взятии Берлина, явно желавшее догнать те эпизоды разрушительностью и кровью — погнался новый враг. Лес стальных шипов, возникающих просто ниоткуда. Из-под земли, чёрт возьми. Он не уставал материться и паниковать про себя. Теперь это чувство, кажется, окончательно завладевало им. В счёт пошёл последний рожок М-16, который координатор, в силу невеликих возможностей во время максимально быстрого спринта до развалин сауны, старательно расстреливал прямо по физиономии чугунного чудовища. Выстрелы, которые даже не заставили то отвернуть от него своё лицо, на котором, по сути, и не было лица… Неужели против этого создания вообще нет способов борьбы? Оно не чувствует пуль — те просто бесполезно рикошетят. Не чувствует взрывов — ни гранаты, ни взрывчатка не в состоянии нанести ему вреда. Не знает преград, разрушая и растаптывая всё, что только встречает на пути. Его не останавливают убийства и кровь. Оно не показывает усталости. Какого чёрта, да откуда же в нём такие силы?! Северин вспомнил тот взгляд в страшные, напоминавшие крупные стоп-сигналы карьерного самосвала, глаза существа. Как будто против своей воли, казавшейся тогда такой слабой и несущественной рядом с этим давлением. Словно что-то показалось в них знакомым ему. Этот… безумный холод. Уверенность в себе. Жажда справедливости. Но самое главное — эти слова Рэйн, что он каким-то чудесным образом, частично заслышал из дому, расстреливая прущих толпой предателей. Чёрт бы его побрал… Это ведь всего лишь тот проклятый ублюдок! Та жалкая мерзость, низкая, безродная мразь, которая возомнила себя чем-то особенным! Блядский недоносок-Айзенграу!       Ненависть опалила его хлеще залпов неизвестных орудий монстра. Как!.. Как только он послушался тогда эту глупую девчушку! Не дожал самую малость! Не настоял на своём! Ведь тогда всего этого бы ни за что не случилось! Ты не смеешь иметь право на преимущество, какими бы силами тебя ни наградили вампиры, ты, мерзкая сволочь!       Северин, нырнувши за до сих пор не осевшую пыль от белого кирпича, составлявшего стены почившей сауны, бросил винтовку, в которой иссякли заряды, достал из-за пазухи плаща пару «Пустынных Орлов», и открыл огонь с двух рук, изо всех сил целясь по глазам чудовища, искренне надеясь ослепить его. Желая того всем сердцем, которое колотилось, как бешеное. Долго это не продлилось — за ним быстро явились те самые стальные шипы, гнавшиеся за Северином по всей траектории его бега, сейчас здорово подзабытые с того момента, как координатор нашёл законные параллели между чудовищем и одним из самых надоедливых и нестерпимых персонажей, что когда-либо встречались ему на жизненном пути. Поднятые тем самым Айзенграу из земной тверди сверкающие острия, нашедши жертву, прошлись по его ногам, рукам и всему телу. Невообразимая боль, явившаяся вслед за ранениями живым металлом, явно издевавшимся и не спешившим убивать по злой указке его повелителя, стала Северину немым укором за ту самую панику, лишившую его трезвости рассудка. Сделавшую его слишком нерасторопным. Вновь принимаясь бежать, и понимая, что от зарослей металлических пик, что находят тебя совершенно не ориентируясь на какие-либо сорта зрения, просто не скрыться — Северин с ледяным ужасом понял, что здорово теряет в скорости и маневренности. Кажется, ранения не прошли для него незамеченными. Кто он, в конце концов? Простой человек! Живой. Чёрт возьми, чертовски хлипкий и слабый. Тёплый и податливый, как всё живое.       Почему он так ненавидел вампиров? Сейчас координатор мог признаться хотя бы себе — его гложила зависть. Простая человеческая зависть их силам. Их возможностям. Их красоте, в конце концов. Той, что не тлеет столетиями. Чёрт бы вас побрал, всех вас, выблядки — как же он мог родиться в этой слабой, смертной оболочке, которую в состоянии расплющить банальная житейская авария?! Где справедливость для этого жалкого, сраного мирка, если он выбрал на роли тех, у кого есть всё — только самых того не достойных?! Едва увернувшись от мелькнувшей справа, отразившей на себе огни пожарищ, оставшихся от его имения, стальной пики, с треском развалившей вокруг себя гравий подъездной дорожки, густо заваленной обломками и останками всего и вся, что только можно и нельзя — координатор вдруг почувствовал что-то холодное, пронзившее его спину.       Он с недоумением уставился на идеально выполированное, измазанное так напоминавшей сейчас какой-то вишнёвый сироп кровью остриё, торчавшее точнёхонько по центру груди.       Свитер вокруг мгновенно вымок и почернел. В то же мгновение он ощутил, как его тело ещё в нескольких местах буквально пригвождает к земле та самая, неведомая металлическая форма жизни.       Не ведавшая жалости.       Вот… кажется, и всё, правда?..       Северин, чувствуя, как металл буквально подымает его в воздух над измаранным гравием, расслабился. Вопреки его мыслям, пронизавший его металл не сделал ему больно. Но почему он был всё ещё жив? Такие ранения мигом забирают любую неосторожную жизнь, ведь правда?.. Только он ведал, по чьей прихоти живая сталь пленила его, не спеша вгрызаться в важные органы, а лишь сковывая и обездвиживая. И тот самый, так и не снискавший повреждений лик чугунного чудовища, с незримым оттенком насмешливости впивающийся в него кровавыми прожекторами глаз, был тому прямой порукой.       А ты садист, Айзенграу… Такой же, как и он сам… Ты не спешишь убивать свою жертву. Тебе нравится наслаждаться её беспомощностью и болью, не так ли? Мы с тобой похожи…       Северин улыбнулся, с определённым трудом сплёвывая кровь. Столь знакомый, солоноватый вкус… И как только вампиры пьют это дерьмовое пойло в таком объёме?.. А, какая теперь разница… Ну… чего же ты ждёшь, а, чёртово отродье?.. Ну же, давай. Или тебя тоже кто-то просит о милости? Кто может запретить такому как ты — убивать, если ты только здесь завалил столько, сколько он, слывший далёким от доброты и пощады в рядах Бримстоуна, не отправил на тот свет за всю свою карьеру в стенах Общества? Только… пламя твоей ненависти не так ли? О, да, мистер Северин… Ещё вчера ты сумел сделать больно этому психопату. Кажется, ты заставил его ненавидеть тебя ещё больше. Крупно облажался, чего уж там. И сегодня… ты проиграл. Незачем теперь жалеть о том, чего ты тогда, чёрт возьми, не сделал. Реалии не приемлют сослагательного наклонения. Усталыми, умирающими глазами координатор наблюдал за тем, как бесновавшиеся в округе металлические пики легко срывали собой деревья, разбрасывали вокруг разломанные предметы и исковерканные тела. С грохотом рушили остатки стен и заборов. Они бликовали и отражали всё вокруг в свете наконец, соизволившей выглянуть луны.       Новая жизнь. Новые деревья, рождённые новым же порядком. Они ветвились. Искали тех, кто ещё мог быть жив. И они ранили. Пускали кровь из ещё живых. Эти стальные джунгли слабили. Точно пили его душу. Только теперь они приобрели зловещее завершение. Тянувшись к небу, делясь, разрастаясь. Координатор, находя в себе даже некие отголоски восхищения, стал свидетелем тому, как живой металл заключает саму луну в объятия своих страшных, холодных и острых конечностей. И кровавые цветы на ветвях их. Глядящие на него тысячей глаз. Необозримо глубоких. Мудрых. Так, словно те принадлежали бесконечно древнему, далёкому от человеческих реалий, существу.       — Приятно и легко это мечтанье — почивать на лаврах, безраздельно носимый верхом на чужих решениях и вердиктах, повторяющих твои идеи? — продолжал вопрошать металлический монстр, не удовлетворённый отсутствием ответов на ранее заданное. Впрочем, сила его разума, бесконечно расширенная сторонним вливанием, и без того ведала любыми ответами заранее. — Дорого для таких, как ты, чувствовать себя властителями того, что вы можете лишь присвоить, но не править этим полноценно? Теперь вижу я, могущий глядеть Сердцем Отца — насколько ничтожна природа тебя, и таких как ты. Вы, люди, не предполагаете здесь розни ни перед кем. Знамение, дорога рода слабого, видящего возможность возвыситься и царствовать без единого права на то, лишь за счёт обмана, принуждения, насилия и лжи? Где, как не здесь, нашёл своё место и ты? Рождённый болезнью, сеющей смерть среди тех, кому дары Отца нашего были даны полнее и праведнее… Не ведая замыслов Творца — вы озаряете себя деланной возможностью замещать его место?       Только сейчас Северин заметил разгоравшуюся вокруг него огромную, тлеющую угольями сигиллу. И всё вокруг внезапно оказалось словно покрыто кровоточившими, сыплющими искрами как от огромного костра, письменами. Они жили своей собственной жизнью. Координатор видел, как те постоянно текут. Меняются. Километры. Тысячи километров. Эти бесконечные, незнакомые слова… Миллиарды потаённых слов. Тогда-то, кажется, Северин и понял, что это оно. Конец. Далее пути нет. Только сейчас ему было всё равно. Кажется, он слишком устал, чтобы удивляться чему-либо. Я же сказал тебе, Даймен Айзенграу… Ты победил… Почему же ты медлишь?       Слово пало на тебя. Не встать тебе более.       — Это будет заверенной самим провидением, реалией твоего кошмара, мистер Северин. — Монстр даже не смотрел на подсудимого. Его взгляд был направлен куда-то в небеса. Внезапно, бесконечно чистые и ясные, где звёзды, сгрудившиеся сейчас вокруг них, выглядели огромной системой, гранями каковой и являлись. — Твой собственный Ад. Боль, что ты даровал отсутствием ответственности всем тем, кто мертвы твоими стараниями, нижайше мстя за обязательные жертвы ради нас — да пребудет твоим сроком от сегодня, и во веки веков. Приговор наш тебе зачитан, не в праве быть отклонён.       Медленный, кровавый огонь разгорался по границам сигиллы.       Умирая, Северин видел кровавое сияние его тела. В глубине своей, рождающее холодное солнце. То самое, что освещало его с того самого гобелена. Однажды. В самый первый день, когда он вгляделся в тот, и словно провалился в безбрежность холода и света, что излилась на него.       Тот самый свет, что он, персонально для себя, называл не иначе, как Запрещённым.       — Месть моя. — Закончило чудовище, сжавши огромную лапу в кулак. И огонь вокруг Северина, казалось, взмыл в небесные дали. Окрашивая ночь в красный цвет. Раз и навсегда.       Что это?.. Откуда взялась эта покорность и честность, точно укравшие боль и ненависть? Наверное, потому, что именно сейчас Северин готов был покаяться перед собой. Понимал, что грехи его слишком тяжелы, чтобы мечтать о чём-то светлом и всепрощающем. Да и было ли нечто подобное на самом деле?.. Хоть однажды… Похоже, сейчас координатор испытывал настоящее раскаяние во всём, что успел, или не успел натворить.       Эта бесконечно презрительная улыбка… Холодная, как сама смерть. Кажущаяся такой слабой и безвольной — тогда она была сильнее его. Намного сильнее.       Эфемера… Что же он сделал с тобой…       Внезапно Северин ощутил душившие его слёзы. Он… хотел совсем не этого. Не верил, что всё будет именно так. Но именно теперь, когда с ним гостили, кажется, последние секунды этой злой, пропащей жизни, он нашёл в себе настоящее откровение. Почему-то только сейчас он яснее прочего понимал, что любит её. И всегда любил. Тогда, восемь лет тому назад… Он был слаб. Был нерешителен в последний час. Не смог отринуть неуверенность и сомнение. Ведь именно эта его холодность, что оценила Рэйн — была его перед собой и перед Эфемерой вина. За собственную слабость. За предательство. Плевать на то, что нафантазировала себе эта вздорная, ветренная, такая сложная, и, наверное, вопреки всей своей отстранённости и недоверчивости, желавшая кому-то верить девчонка. Полукровка, дитя смешения кровей, какой бы бесчувственной ни была, но такая доверчивая и привязчивая. Точно маленькая девочка, искавшая свой кров, чтобы укрыться от разыгравшейся непогоды длиной во всю её жизнь… Сейчас Северин мог сказать это себе без утайки. Наконец, определить своё место в стремительно уходившей от него жизни. Знание это было твёрдым, как пронзающий грудь кинжал. И знал он следующее. Всё это время он пытался найти в Рэйн хоть какую-то подмену ей. Такой холодной, но… порой, умевшей быть столь непохожей на вампиров, каких он перевидал великое множество. Этой тёмной красавице, однажды ставшей для него всем. Она… в самом деле, была другой. И вправду… ласковой… Чувства её, в его случае, не были грубой подделкой — в чём у него тоже был достойный опыт. Быть может, какой-то другой день, когда он смог бы подобрать нужные слова, или быть немного талантливее, чтобы задеть струны её души с чуть большим мастерством… Стал бы и он тем самым, часто вспоминаемым им «другим»?       Она давала шанс лишь однажды, не прощая и не забывая сомнений.       Ты… ты потерял свой шанс, Северин. Всё, что оставалось тебе… Просто забыться иллюзией блага, лишь бы не видеть той боли. Не чувствовать свои ошибки. Отбросить прочь её разочарование. В тот раз… тот самый, недавний, будь он проклят… Он хотел лишь показать ей свою решимость. Выглядеть достойным. Таким, каким должен был быть и тогда, восемь лет тому назад… Запоздало. Неумело, как всегда, потому что ты никогда не умел проигрывать, Северин. Несдержанно, проваливаясь в разрушительную ярость. Эта вина жгла его день ото дня. А теперь… Когда она нашла всё, ранее бывшее лишь частью в тебе — в ком-то другом… Это мучило его ещё сильнее, нежели жар небывалого, кровавого пламени, медленно, и крайне болезненно пожирающего его тело. Сейчас координатор Бримстоуна, говоря боли «нет», превозмогал самого себя, в ненависти, готовый кричать самому себе — он ошибался во всём. Видел врагов там, где их нет.       Ты сам придумал себе наказание, мистер Северин. В тот момент, когда, ведомый своей болью, попытался свести этого самого, странного парня, Даймена Айзенграу, в могилу. Ты ведь помнишь, какой взрыв ужаса и отчаяния в твоей душе вызвала эта поганая весть — то, что Эфемера предпочла твоей персоне… его? Внезапная вспышка ярости. Животной. Снедающей разум. Только тут… ты, Северин, ошибся. Опять. И теперь уже в последний раз.       Сквозь пламя глядя на чугунное чудовище, Северин безмолвно вопрошал. Пытался сказать одними глазами: Этого ты хотел добиться? Это желал показать с тем, что сотворил со всеми нами? В таком случае… ты… ты прав. Твоя правда в том, Дайм, что, наконец, ты освободишь его от этой боли навеки. Похоже, он давно искал смерти. Шёл к ней. Алкал, зная, что более ему никогда не догнать ту, которую он отпустил однажды, оступившись. Струсивши. Явивши ей, достойной большего, своё малодушие. Как и тогда… когда погибли твои родители, Северин. Все восемь лет, бывшие после… они были полны тихим умиранием. Полны замещением.       Наверное… Ад и впрямь был для каждого своим. И его Ад… вот он. Здесь. Уже рядом с ним. Этот гнетущий, злой запах успевшего отсыреть пепелища. Пыль раздробленных камней, что заставляет слезиться глаза. Зола, измаравшая одежду, руки, лицо… Боль, застывшая отголосками воплей, растворившихся во всегда выигрывавшем молчании. Тление. Разрушение. Лунная ночь, освещающая лица многих десятков мёртвых вокруг. Сумерки свершившегося суда. Момент, когда ты, мистер Северин, теряешь всё. Без возможности вернуть что-либо обратно.       В последний миг навсегда меркнущего сознания Северин успел лишь мельком ощутить, точно бы его бережно поддерживает, и тянет куда-то необозримо высоко некая белёсая, сияющая ледяным металлом незнакомых ритуальных украшений, рука.       Теряющий всё… Он ждал это признание. Один из первых. Мы так ждали тебя. Теперь идём же…