Не Преклонившийся

Тот же день, жилой квартал Сити, дом отчима.       «Дорогой отчим.       Прежде всего, я желал бы попросить у тебя прощения. Прощения за всё. Странно, правда? Однако, истинно. Так как сегодня я собираюсь изменить свою жизнь раз и навсегда. Сообщаю тебе, что вынужден уйти. Скрыться с ваших глаз. Куда… Пока не знаю. Пойми меня правильно. Читая эти строки, знай, что я должен быть далеко отсюда. Так далеко, насколько смогу. Ни ты, ни кто-либо ещё, более не должны видеть меня. Почему я так решил? Позволь объяснить тебе без утаек или лжи.       Ты никогда не рассказывал мне подробности моего усыновления. Может быть, боялся испугать меня. Или же тебе не хватило сил, и ты надеялся смолчать. Но может просто не видел ничего необычного. Однако, ты всегда был родным человеком. Был добр и учтив ко мне. Требователен и справедлив. И я всегда буду ценить это, как лучшее, что случалось со мной.       А я… Я никогда и не спрашивал. Лишь продолжал жить. Верить в самую простую городскую жизнь, свойственную человеку. В какой я и вырос. Здесь я искал правду, списывая все возникавшие на моём пути проблемы на мудаков, и, разумеется, куда реже, на себя.       Я допускаю, ты мог скрыть от меня детали моего прошлого. И мне не с руки винить или упрекать тебя в чём-либо. Всё же, ты единственный близкий мне человек. У тебя на то были свои мотивы. И даже ты не мог знать абсолютно всего. Зато всегда верил в лучшее. То, чего лишено большинство окружающих нас.       Правда живёт по другую сторону.       Сегодня я имею представление о том, что породило меня, и где моя истинная родина.       Это Преисподняя.       Пускай это не звучит для тебя чистейшим безумием, я сейчас полностью отдаю отчёт своим словам и действиям. Мой ум, которому всегда так чертовски удивлялись окружающие, всегда рвался вперёд, как истинный боец мира автогонок.       Совсем недавно моя кровная родня нашла меня сама.       Поверь, старик, тебе не захотелось бы знать, кто они есть. Просто ни к чему. Это куда как страшнее, чем может показаться. Мне сложно допустить, что ты можешь иметь понятие о так называемых «Не Преклонившихся», о «единстве из множества», или, например, о детях без печати и имени, рождённых вне возможности жить, однако обречённых жить вопреки. Прости, я наговорил слишком уж многое. Но ведь должно же быть с тобой и понимание того, что со мной стало, что я совершил, и как бегал от себя, не зная истины.       Многие смерти, случившиеся с этим городом, проклятым Сити — на моей совести. Я не стану раскрывать подробности. Просто знай. Тот самый монстр, чёртов грёбаный Халк, если угодно — это я. Пусть тебя не сможет обмануть моя наружность, походящая на людскую.       Я умею… гореть.       Когда ненависть и злоба во мне пересекают определённую черту, или же у меня есть чётко сформированное желание, устремление к его исполнению — оно берёт верх во мне. То самое чудовище. Я становлюсь оружием своей родни. Жнецом, коса которого не разбирает какие-либо препятствия. Боевой машиной, в которой я оказываюсь сам же и заперт. Я врал всем. И основа этой лжи — последние капли трусости во мне. Трусости, что я желаю перевести в новое русло.       Спустя все эти месяцы я, чёрт возьми, ведаю, чьих это рук дело — тысячи смертей в стенах этого богом забытого города. Бессчётная погибель, как бы тяжко мне ни было при тех мыслях. Это, день ото дня, неизменно действует то самое Множество В Одном, что породило меня. Вернее, Их жажда жизни. Осколком каковой я и являлся всегда. Им ведомы забытые, наверное, кучу тысяч лет тому назад, тёмные ритуалы, что вновь заставят их вернуться к жизни одним целым. Я уж не знаю, что это за чертовщина, но уверен, знать то мне особо и не хочется. По крайней мере, сейчас. Однако, они идут к полноценной жизни. Более того, они преодолели уже большую часть пути. И людям… сколько бы их ни было… какими бы козырями те ни обладали… им не остановить это создание. Не остановить того, в котором заключены тысячи, сотни тысяч, миллионы — созданные и приобретённые. Не загнать обратно во смерть — того, в ком заточена сила Творца.       Теперь, когда в голове, наконец, есть максимально полное понятие о том, что я был рождён… Не женщиной… Не людской любовью… Мне не страшно. Меня породила та самая, Их жажда жизни. Тело, которое невозможно уничтожить. Воля, которую невозможно сломить.       Это сам Дьявол, если угодно.       Дьявол, что спрятал меня от возможного осуждения и преследований. Укрыл телом, способным выдерживать какие угодно нагрузки и удары, создав чугунное чудовище. Наградил умом, порой превосходящим человеческие границы.       И дал мне своё сердце.       Да, так и есть. Во мне бьётся истинное сердце Единого Из Множества. Сердце всех тех, кто составляет его. Я сам и есть Его сердце. Частица Творца, что взрастила меня вокруг себя, воспитав отдельной личностью. Сильнейший из множества — как говорили мне Его частицы. Как в последний раз смогли вымолвить посвящённые в тайну и убитые мной. И сердце это не дозволяет мне сожалеть. Не знает раскаяния. Оно способно вести за собой легионы, в тот же миг способное решать судьбу каждого из их числа. И это не то, что должно однажды коснуться тебя. Не то, с чем ты должен связываться, старик.       Прости меня, старик, если я не смог оправдать твоих надежд. За то, что я не смог перебороть в себе чудовище. За то, что я согрешил много раз, ограниченный рамками своей судьбы. За то, что Дьявол заставил тебя усыновить меня. Он ведь никогда ничего не делает без должного умысла, о каком каждый узнаёт лишь тогда, когда менять что-либо становится слишком поздно.       Но, похоже, пока ещё не поздно. Я не могу заставить вас покинуть меня. Сколько бы я не кричал, не умолял — вы никогда не согласитесь уйти по собственной воле. Не уберётесь прочь из этого города, какая бы опасность ни висела над вашими головами. Не покинете своих домов в час, когда грянет гром, а мир начнёт нестись в бездну. Не отпустите меня добровольно. Вы… погибнете вперёд, пытаясь спасти, защитить меня. Вот что я имею в виду под тем, как вы не способны оставить меня одного. Это страшит меня. Но… я могу заставить себя сделать это. Защитить вас. Уйти прочь. Наверное, это будет лучшим решением.       И… Да.       Да, старик. Это я повинен в их смерти. От и до. Это я сжёг их дом вместе с ними. Разнёс всё это дерьмо в клочья. Я, и только я. Мне не хотелось бы другой судьбы для них — посягнувших на мою собственную жизнь. Мой мир. Мою природу, которая показалась им неугодной. И знаешь ведь как? Сначала я не чувствовал ничего. Мне плевать на то, как их горелые тела пылятся на соседних полках морга. Плевать и теперь. Но, знаешь, есть лишь одна чёртова закавыка. Всего лишь одна грёбаная закавыка. Её глаза. Её проклятые зелёные глаза. Сейчас — оно преследует меня. Снится мне. Её глаза. Такие зелёные, словно чёртов изумруд. Я мечтал бы найти тот молоток, что разнесёт его в пух и прах… да только пыль однажды осядет, и я вновь увижу их. Этого ты хотел добиться от меня? Считай, тебе это удалось. Я помню, ты всегда учил меня твёрдо стоять на своём, не пасовать перед трудностями, учиться смирению и сдержанности, и я слушал тебя. Потому что большего авторитета для меня нет, и никогда не было. Но теперь… Я не смог. Оступился. Упал. Как угодно. В любом случае — судить придётся вам. И к этому я всецело готов. Твой приёмный сын. Даймен Айзенграу.»       Утомлённо рассевшись у чердачного окна, как было несколько месяцев тому назад, Даймен ещё раз пробежал глазами ранее оставленное тут послание для отчима, сложил его в несколько, и спешно упрятал в карман старых потёртых, кое-где с жирными пятнами от масла, джинс. Только вдумайся во всё то, что ты понавысрал на этой бумаге, а, засранец? Недаром говорят, бумага стерпит всё. Но только не теперь. Чем слабосильно причитать, какое ты отпетое дерьмо, и походить на зассанного небритого шестнадцатилетнего кондома с комплексом бога, великодушно оставляющего всех тех, кто остался ему дорог, а на самом деле нет, в кромешной заднице, затем проваливающего с космическим пафосом хотя бы к новозеландским лугам, чтобы там предаваться своему недосягаемому великолепию… Ну же, козлина, попытайся же сделать хоть что-то хорошее.       Сумей защитить своего старика. Ото всякого, кто осмелится посягнуть на его жизнь. От этих кровососущих блядей. Даже от истинной твоей родни, если понадобится! Чёрт возьми, впиться им в глотки будет красивым решением. Чертовски ярким, как очередная россыпь стекляшек на прилавке какой-нибудь индусской харчевни. Начни дарить тем, кто дорог тебе, хоть что-то ценное кроме своей пошарпанной, вечно перекошенной морды.       Опа. Ты, как всегда, чертовски вовремя, засранец. Последние строчки письма своим чтением пришлись на стук закрывающейся входной двери. Кажется, отчим. Пришёл с работы. Даже раньше обычного. А упрямо-своевольное радио опять начало наигрывать, на первый взгляд, что-то расслабленно-меланхоличное. Но, как обычно, управлялось оно самим Адом с той, уютно шипящей раскалёнными угольями, чертовски далёкой от ангельского балета, стороны. А значит, и выбор его всегда будет с грёбаным подвохом, малята. «Преданного Судьбой»* всяко можно было считать идеальным дополнением как самого Айза, с мрачно-усталым видком принимающего ниагарским водопадом вылившиеся на него невзгоды жизненного пути, так и неотступно близившегося редкостно весёлого и гостеприимного во всех смыслах вечера, обещанного ему Эфемерой.       Уютная, как будто потянутая лёгкой дымкой мгла чердака, куда заглядывал к этому моменту немного распогодившийся летний денёк, явно была тем самым, чего ему так недоставало там, среди грёбаного многоэтажного кукольного домика перед деловым центром. Айзенграу-младший по-прежнему сидел на стуле, не спеша сойти вниз. Никуда не торопясь. Извини, соплежуй, но… как-нибудь в другой раз. Просто дождись новых встреч и событий, которые крутятся в твоём грёбаном прямом эфире, что ни на секунду не престаёт на сцене твоего дырявого котелка, приятель. А уж там старина-Айзенграу точно не даст маху. Разберёт любую слишком уж осмелевшую мразь на аккуратные полоски бекона. А пока… Пора бы и переходить на полный график, а? А то и до появления пролежней на ленивых булках недолго. Или, может быть, стоит сначала обстоятельно выслушать эту похотливую девку в окружении грязных панков и носящих стринги из колючей проволоки моральных уродов из её поместья? Эти грязные дырки будут самыми первыми завистниками темпам освоения твоей чёртовой грёбаной карьерной лестницы, мать его. Это ведь будет другой мир, коматозный трус. Совсем другой. Новый. Как новое оформление упаковки Кока-Колы, не так ли? Своему просроченному, сказать прямо, если не вонючему чёртовому содержанию — тебе не изменить, и не проси. Уж прости, но не вышел ты в плане подобострастных заигрываний с теми, кто изначально далёк от тебя. У тебя для этого отросла своя голова на плечах, и она, кажется, изрядно конфликтует с теми, кто привык видеть отсутствие таковой у прочих.       Лишь бы только старик жил…       И в этот момент в его голову ударило точно каким-то особенно крупным снарядом. Чувства и эмоции поблекли, превращаясь в ничто.       А перед глазами… Было нечто незнакомое.